***
— Мне не нравится, что он здесь, — говорит Хаято, когда они, наконец, ложатся спать. Брайта поселили в том же крыле, что и их, хотя, его комната и расположена дальше по коридору. Урагана бесит, что этот долбанный пианист на протяжении нескольких часов просто тупо не отпускал его Небо от себя. Бесило настолько, что он хотел грохнуть англичанина на месте и прикопать его труп где-то под клумбой. Умом Гокудера прекрасно понимал, что во всем виноват Десятый. Наверняка, это он отдал приказ о переселении Сэма в Варию. Своеобразное наказание подрывнику за ослушания. И оно сработало на все сто. — Я люблю тебя. Ураган как-то запоздало понимает, что сказал его Небо. Он удивленно смотрит на любовника, что сейчас так сосредоточенно водит подушечками пальцев по его татуировке. В его взгляде проскакивают искры неуверенности и смущения, что явно подтверждаются немного дрожащими пальцами и легким румянцем на щеках. — Гокудера Хаято, я, Савада Тсунаеши, единственный признанный наследник Семьи Вонголы, Небо Гармонии, принимаю тебя, как своего Хранителя Урагана. Я клянусь оберегать и защищать тебя. Дарить спокойствие, надежду и тепло. Я уничтожу всех твоих врагов. Я никогда не предам и не совру тебе. Я никогда не выдам твоих тайн, — тихие слова отдаются эхом в душе подрывника, заставляя все тело трястись от переизбытка эмоций. — Если хочешь, конечно. Тело двигается на автомате, а на губах застыла глупая улыбка. Он сажает Саваду на край кровати, а сам становится перед ним на колено, прижимается губами к таким родным рукам, отчаянно пытаясь сдержать слезы радости. Он мечтал об этом моменте, этой просьбе, этом признании столько лет, что ненароком думает, что все это проделки Мукуро и его блядского Тумана с ебучей фантазией. — Я, Гокудера Хаято, принимаю Саваду Тсунаеши как свое Небо. Моя верность, моя жизнь, моя смерть и мои поступки отныне и навсегда будут во имя моего Неба. Я никогда не совру моему Небу. Я никогда не предам мое Небо. Я никогда не выдам тайн моего Неба. — Да будет так, — Пламя Гармонии и Урагана окутывает их обоих, сплетаясь воедино, принимая клятву верности и оммаж. Савада заканчивает клятву легким прикосновением губ к губам, даря «поцелуй мира», и поднимает подрывника с колен. Их безымянные пальцы левой руки отныне будут украшать идентичные метки — подтверждение их клятвы друг другу. Тсунаеши улыбается, Хаято плачет. Они оба понимают, что клятва верности должна быть произнесена в более официальной обстановке, но это всего лишь формальности, на которые им наплевать. В спальне с помятой постелью, в замке Варии и при полной луне, подобная церемония кажется более гармоничной и правильной. — Я люблю тебя, — снова повторяет Савада, ничуть не смущаясь, что клятву Неба он принес в одном нижнем белье. — Я люблю вас, — Гокудера хлюпает носом, стараясь успокоиться. — Отныне и навсегда ты мой, а я твой, — Ураган кивает болванчиком, прижимая теперь уже точно свое Небо к себе сильнее. Савада нежно гладит своего Хранителя по волосам, сцеловывает чужие слезы и улыбается, как обезумленный. Такие необдуманные и спонтанные слова и клятва приносят облегчение и искреннее счастье. Он больше никогда не будет Одиноким Небом, и это приятно настолько, что хочется хихикать и прыгать от радости. Симбиоз их Пламени теперь гудит где-то под кожей, в костях и душе, заставляя чувствовать себя тепло-тепло и очень хорошо. Правильно. Будто бы так всегда и должно было быть. Лишь на задворках сознания, глубоко-глубоко в его поганой душонке, маленький чертик злорадно хохочет и потирает лапки. Шах и мат, Десятый.***
Когда Десятый присылает весточку-приказ об возвращении подрывника в поместье, Савада сжигает ее на месте, набирает номер Кеи и просит передать своему боссу, чтобы тот пошел нахуй и вприпрыжку. Хаято никуда не поедет и, вообще, Вария — психи, от них его тушку защищать надо, так что обойдутся и своими силами. Потом сбрасывает звонок и продолжает играть на скрипке, ничуть не замечая обеспокоенного взгляда Брайта. Сэм же как-то отстраненно наблюдает за поведением своего бывшего, подмечая все новые и новые детали. Когда они были вместе, Тсуна не был настолько раскрепощен и фриволен. Он не затевал конфликтов специально и игнорировал чужие подколы. Сейчас же, его словно пробило. Тсуна язвил, шутил пошло и жестоко, вгонял людей в краску и явно показывал собственное превосходство над всеми. Он не уходил от драк и конфликтов, находясь в самом их эпицентре и, кажется, наслаждался ими. Савада будто бы с цепи сорвался, наконец, позволяя самому себе быть собой. Подобное поведение напрягало и очень угнетало. Неужели все эти годы, проведенные вместе, Тсуна притворялся? — Скорее сдерживался, — говорит Тсуна, на озвученный вопрос, откладывая скрипку. — Я действительно хотел быть таким — тихим, спокойным, немного застенчивым. Но, как видишь, не получилось. Савада грустно улыбается и пожимает плечами — против природы не попрешь. Однако, это не значит, что он хочет вернуться в мир мафии и начать заниматься всякой незаконной херней. Ему просто проще быть собой. Не нужно бояться или сдерживаться, притворяться или же прятаться. Он сильный, язвительный, развратный, любящий хаос и собственную свободу. Прям как окружающие их психи, что вечно горланят, дерутся и бросаются в друг друга оружием. — Ты не такой! — Брайт откровенно насрать, что сердце уходит в пятки, лишь из-за пристальных взглядов Варийцев. — Они — убийцы! Сэм заливается в словесном поносе о «правильно» и «неправильно», заставляя бывшего вспомнить, что все эти годы они были счастливы. Они любили друг друга и своих друзей, семью, работу. Ходили в пабы и клубы, развлекались, и все было хорошо, до того, как мафия постучалась им в дверь. И именно поэтому Тсуна сейчас ведет себя так неправильно, потому что просто тупо пытается слиться с окружающей толпой, чтобы его не заклеймили ничтожеством. Это ведь так очевидно. Савада — не псих и явно не помешан на оружии. У него нет скелетов в шкафу и намерения возвращаться во всё это дерьмо. Он ведь специально уехал из Японии, чтобы оказаться как можно дальше от своего прошлого. Так за каким хреном Савада снова влип во все это дерьмо? — Мусор, ты действительно уверен, что мелочь никогда никого не убивал? — голос страшного мужика заставляет волосы вставать дыбом от страха. — Да, Тсуна никогда не навредил бы никому, — Брайт ждет подтверждение от любовника, но тот отчего-то не спешит с согласием. Тсунаеши вообще ведет себя очень отстраненно по отношению к Сэму, явно стараясь избежать этого разговора. — Ты ведь никогда не убивал, правда же? — Я не думаю, что это вопрос, на который стоит отвечать, — Савада медленно приближается к бывшему любовнику, обхватывает того за плечи, заставляя посмотреть себе в глаза. — Тебе стоит отдохнуть. Пламя слегка касается Брайта, заставляя того попытаться вырваться, но слишком поздно. Секунда, и его тело наливается тяжестью, а глаза закатываются сами по себе. Он ведь, действительно, устал. Это все из-за вечного стресса. Вот он отдохнёт, и они смогут с Тсунаеши сыграть что-нибудь вместе. Но это случиться чуть позже, после того, как отоспится. Это ведь так важно. Савада аккуратно опускает Сэма на диван, укрывает пледом, а после просит Занзаса быть менее агрессивным и прекратить наталкивать пианиста на мысль о том, что Тсунаеши — чудовище. — Ты ему только что память стер, мусор, — босс Варии расползается в оскале и салютует своим стаканом. — По-моему, ты и так справляешься с этой задачей самостоятельно. — Не стер, а подправил, — говорит Савада, задаваясь вопросом, отчего ему совершенно сейчас не стыдно. — И часто ты так его? — Луссурия появляется, будто бы из воздуха, но с чайным сервизом и печеньками — не мужчина, а золото и мечта. — Нет, он бы заметил, — провалы в памяти и перепутанные события легко объяснить похмельем и тем, что вчера просто тупо перепил. А вот так, чтобы подправить память трезвого человека, стоит придерживаться строгих рамок и правил. Благо, Сэм действительно слишком эмоционально истощён, поэтому влиянию поддается чуть ли не добровольно. — Небо не умеет влиять на память, — Фран безэмоционально тянет гласные, заставляя Принца шишишикнуть и запустить в Саваду с десяток своих фирменных стилетов. — Правда? А я и не знал, — Небо мило улыбается, отбивает атаку и возвращается к скрипке. Ему наплевать на нечитаемые взгляды Занзаса и тонкие намеки на его загадочные способности. Лишь Хаято позволено знать его секреты, но и то не все. О Тумане и его контроле над ним никто и никогда не узнает.***
— Тсуна, — Гокудера развратно стонет, явно теряя контроль над собой. Больше нет ни уважительных обращений, ни аккуратных слов. Больше нет нужды сдерживаться, когда пытка настолько желанна и сладка, заставляющая слюну течь по подбородку, а тело периодически потряхивать. — Я не могу. Пожалуйста. Мне надо… Хочу… Сильнее… У подрывника трясутся ноги и руки, а зрачки расширены так, будто бы тот нюхнул пять дорожек кокаина разом. Невнятные стоны и просьбы не отвлекают Тсуну от своего занятия. Каким бы подрывник сейчас не был развратным в своем обездвиженном и беспомощном состоянии — ему не остановить этой пытки. Тсуна обещал Гокудере удовольствие, которое тот еще никогда не испытывал, и он содержит это его. Даже если собственное возбуждение начинает приносить просто неимоверную боль. — Тсуна! — протяжный стон эхом раздается по комнате, и Савада гаденько хихикает от мысли, что подобное представление лишь для его ушей. Он редко настолько открыто пользовался Туманом, но это экстренное положение, так что чуть-чуть можно. Еще одна таблетка-вибратор с легкостью входит в подрывника, занимая положенное ей место, где с десяток собратьев уже как минут двадцать заставляют Хаято изгибаться и молить о большем. Любовник отчаянно хочет кончить, Тсуна знает, но не может из-за маленького резинового колечка-ограничителя у самого основания члена. Сегодняшняя ночь особенная и Небо просто тупо не позволит Урагану достичь оргазма, пока тот окончательно не лишиться рассудка. Именно поэтому он достает особенные наборчик, состоящий из мини-вибраторов и нескольких металлических палочек, и перчатки. — Сухой оргазм из-за стимуляции уретры, — Савада обильно обливает свои руки и приспособления в лубриканте. — Я обещал тебе, Хаято.***
Тсунаеши не знал, чего хотел от жизни. Слава и деньги не особо прельщали скрипача, как и признание его таланта. Он и так знал, что лучший на свете, потому что мама сама так ему сказала, когда ему было еще четыре года. Она уверяла сына, что его талант прогремит по всему миру, только вот шум от пули оказался намного громче. Позже, марионетка, созданная им, начала повторять ту же самую прописную истину о его уме и способностям к музыке. Только вот маленький мальчик уже ей не верил. Он вообще перестал во что либо верить, оттого и наплевательски отнесся к идее стать Доном. Савада притворялся до последнего, используя актерские способности на максимум, не особо задаваясь вопросом о правильности собственного поступка. Мама бы обязательно отругала его за ложь, марионетке это было просто не позволено. Она, как и положено, подчинялась хозяину, который так отчаянно не хотел связываться с мафией, забравшей у него его самого преданного и честного поклоника. Тсуна искренне считал, что оставил все это позади, когда переехал в Лондон. Только вот ничего не изменилось. Новое место жительства не дало четкого осознания, что ему нужно делать со своей жизнью. Брайт в этом тоже не особо помог. Так вот и получилось, что ему двадцать шесть, за спиной университет законченный на отлично, а в голове до сих пор не было четкого плана. Это раздражало. Бесило. Выводило из себя, но выход все так и не находился. Сэм сказал ему однажды, что это нормально, иногда теряться в собственных желаниях. Савада так и не признался ему в том, что у него их нет. Гокудера поклялся исполнить любой его приказ-пожелание-каприз. Тсуна же так и не осмелился ответить, что у него их просто нет. Тсуна любил напиваться и обдалбываться, трахаться сутки напролет и играть на скрипке. Все эти «хобби» лишали его возможности думать о собственной пустоте и потерянности. Он отвлекался на них, растворялся и утопал в них, и это было приятно. Только вот Воля продолжала гореть в его теле, иссушая все на своем пути, заставляя принять решение, хоть какое-нибудь. А Тсуна истуканом стоял посреди пустыни, смотрел вверх на сгорающее солнце собственной надежды и не знал, что делать дальше. Играть для публики не хотелось, потому что среди толпы он так никогда и не увидит маму. Идея, прятаться от всего мира и вести отшельный образ жизни, не особо прельщала, как и жизнь в мегаполисе. Возвращать в Вонголу и занять пост Десятого, что по праву принадлежат ему, Тсуна не собирался. А Воля все жгла и сжигала, отсчитывая секунды чужой ничтожности. — Все хорошо? — сонный Хаято вызывает улыбку и согласный кивок головой. Савада действительно любил подрывника. Вечно подвижный и прямолинейный Ураган заставлял пустоту отступать. Такого никогда не случалось, когда он был с Сэмом. Брайт дарил чувство спокойствия, нежности, счастья, но это никак не отгоняло собственную никчемность, просто немного притупляло. Гокудера же был другим. Его улыбка, смех, взгляд не просто отвлекали, но, кажется, полностью растворяли его синдром вечной потеряшки. Как и подобает своему атрибут, Хаято разрушал абсолютно все, чего коснется, в том числе и чужую ничтожность. Подрывник заражал своей решимостью и взрывным характером, сравняв никчемность собственного Неба с землей. — Чего бы ты хотел, Хаято? — Савада нежно проводит рукой по волосам подрывника. — Вас, — ему и секунды не надо, чтобы ответить. Такой прямолинейный и простой, совершенно не умеющий скрывать свои эмоции. Ураган был потрясающе мил. — А что еще? — Тсуна серьезен, Гокудера знает. Небо будто бы ждет от него какого-то специфического ответа, только вот какого? — Власть? Деньги? Слава? Поклонники? Награды? Признание? Чего из всего этого тебе нужно? — Ничего, — подрывник немного задумчив, явно пытаясь сформулировать свой ответ правильно. — Все это меня никогда не прельщало. До вашего приезда в Италию я был пуст и бездушен, подчинялся чужим приказам и перестал думать-хотеть-жить. Я не знал, зачем остался в Вонголе, но и причин отказаться от нее у меня тоже не было. Куда бы я не пошел и какой бы путь не выбрал, все сводилось лишь к одному — я — это все еще я, и ничто это не изменит. Значит, моя пустота никогда бы не была заполнена новой работой или страной. Так зачем тогда стараться? — А потом в мою жизнь вернулись вы, и я будто бы начал снова дышать, — Хаято понимает, что сейчас несет какую-то типично девчачью романтическую херню, но поделать с собой так ничего и не может. — Каждый раз при взгляде на вас мое сердце начинает стучать чаще, а в груди перестает болеть. Вы делаете меня счастливым одним своим присутствием, улыбкой, прикосновением. Без вас я — никто, а с вами — все. И именно поэтому все, что я хочу от жизни — это вы. Куда бы вы не пошли, я последую за вами. — А если я не знаю, куда хочу пойти? Что тогда, Хаято? — Тогда я останусь на месте, подле вас, — как самом собой разумеющееся, говорит подрывник, пожимая плечами. — Вам не нужно куда-то идти и что-то делать, чтобы я любил вас. Даже если у вас нет ни цели, ни плана, ни желаний вы все равно останетесь моим идеальным Небом. Савада делает отчаянную попытку скрыть собственные слезы, только вот она проваливается с треском. Подрывник уже баюкает его в своих объятиях, не позволяя вырваться или сбежать. Он, как никто другой, может понять боль своего Неба — он почувствовал ее, когда клятва верности соединила их узами Пламени. Это больно, когда ты проживаешь собственную жизнь, отчаянно не понимая, где верх, а где низ, куда идти и зачем. Если бы Нана-сан все еще была жива Тсунаеши, наверное, было бы намного легче выбрать собственный путь. А так, детско-подростковая травма до сих пор отравляет его обожаемое Небо, заставляя бояться принимать решения. Ведь никогда не знаешь, за каким поворотом повстречается идиот с пистолетом, и все снова разрушится к чертовой матери. — Хаято, а хочешь, я испеку тебе пирог? — спустя пару минут спрашивает Тсуна, явно успокоившись, но наотрез отказывающийся двигаться. — Конечно, мое Небо, — говорит подрывник, продолжая сжимать Саваду в своих объятиях.