По буквам

      Отабек даже не задумывается над первым словом, когда приходит черед буквы «д». «Дедушка».       Дедушка для Юры — самый близкий человек, опора и поддержка, лучший советчик и помощник в любом вопросе. Отабек к Николаю заочно испытывает глубокое уважение и бесконечную благодарность — если бы не он, Юра бы не стал заниматься фигурным катанием, и они бы никогда не встретились.       А еще Николай, если судить по Юриным рассказам, действительно замечательный человек — рассудительный и добрый, справедливый и мудрый, да еще и начитанный, и с прекрасным чувством юмора. Отабек думает, что Юра однажды тоже станет таким, когда вся юношеская спесь выйдет, когда набьет шишек, хотя их и так уже больше чем достаточно — станет спокойнее и сдержанее. И Отабек с легкой тоской думает об этом.       А дедушка занимает особое место в Юрином сердце, является самым важным для Юры человеком — Отабек мечтает когда-нибудь стать Плисецкому-младшему хоть на одну сотую столь же важным, как Николай.       (Он просто еще не знает, что он давно уже таким стал.) *** — Точняк, мы в Петергофе не были до сих пор! — говорит Юра, и они едут в Петергоф.       Фоткаются на фоне фонтанов, — кроме того, где Самсон разрывает пасть льву, — прыгают по шутихам, как дети малые, кормят голубей и белок. — Бек, ты же не видел, как мосты разводят, нельзя так! — Всплескивает руками Юра, и той же ночью они на мотоцикле едут смотреть на дворцовый мост.       Отабек не особо впечатлен: на картинках все смотрится в разы эффектнее, да и от воды неприятно веет холодом и влажностью — но Юра улыбается довольно, и Алтын не может не улыбнуться в ответ.       Да и зрелище на самом деле все же стоит того, чтобы выйти из дома. Тем более, что на обратном пути Юра прижимается к спине крепко-крепко, потому что постепенно начинает засыпать, и они падают на кровать, только стянув верхнюю одежду, и тут же проваливаются в сон. — Бека, ну зимний дворец посетить надо! Там же комната янтарная! И зал этот, тронный или бальный, и комнаты всякие красивые, и вообще. Надо ехать.       Отабек пожимает плечами и открывает навигатор. Надо — значит надо.       Юра, правда, везде уже был, экскурсии может сам проводить, но это же «до-сто-при-ме-ча-тель-но-сти, ты чего, их надо посетить».       Отабек записывает «достопримечательности» ровным почерком, но в уме все равно проговаривает почти по слогам, так же, как говорит обычно Юра. ***       Сквозь уже почти было начавшийся сон, Отабек слышит громкий стук и последовавший за ним глухой мат. Юра влетел в дверной косяк. Опять. Отабек уже привычно идет к морозилке за льдом.       Юра врезается во все дверные косяки — и дома, и в гостях, и в отелях — хорошо, если задевает плечом. Плохо, если головой.       Отабеку очень сильно хочется поцеловать ушибленные места — и, желательно, не раз, да и не только их, но такие мысли он отгоняет, стоит им мелькнуть в голове. Поэтому Отабек прикладывает лед, мажет пахучей мазью, поглаживает, приговаривая: «У собак у всех боли, а у Юры нет» — первый раз Плисецкий чуть его не убил за «у кошки боли», до четвертого раза фыркал, мол, чего ты со мной, как с маленьким, а сейчас сидит и не сопротивляется. А еще мысленно Отабек записывает: «двери».       Потом перечеркивает, пишет: «дверные косяки».       Кивает сам себе, и думает, что можно наклеить фосфорицируещие звезды — и красиво, и Юра биться перестанет. Решает сделать это потом, перед самым отъездом, как прощальный сюрприз. А потом думает, что до отъезда еще ой как далеко и ложится рядом с уже уснувшим Юрой. Не в первый раз. *** — Если бы ты был индейцем, то твоим тотемным животным был бы дикобраз, — говорит Виктор. — Юра-дикобразова-иголка, — начинает ржать и получает пинок. И не один.       Пока Юра сражается с истерично хохочущем Никифоровым, Отабек задумывается.       Юра и правда, как дикобраз, — колючий, агрессивный, настороженный. Но не со всеми. Отабеку вот повезло. С ним Юра добрый и мягкий, улыбчивый и милый.       Дикобраз по сути — большой ёж. А Отабек очень часто натыкается на видео, где кто-то гладит ежа по мягконькому животку. Глупые аналогии придумываются сами собой.       Юра опять ссорится с Виктором, а потом поднимает глаза на Алтына, мол, помоги.       И Отабек качает головой Виктору, прося перестать того доставать Плисецкого. Никифоров, как ни странно, действительно замолкает — сам уже устал, наверное, и Юра садится близко-близко к Отабеку, и его волосы касаются плеча Алтына — мягкие, шелковистые. Отабек записывает: «дикобраз», думая о том, что для него этот страшный зверек милый и пушистый. А без колючек он не был бы собой. ***       У Отабека никогда особо не было друзей — хорошие знакомые и приятели только. Ближе всех в этом смысле к нему был Жан-Жак. Но и его Отабек не мог бы назвать другом.       У Юры же не только друзей — вообще никаких тесных связей с ровесниками не было никогда. И это слово, вырывающееся из его уст, оставляет после себя горьковато-вязкое послевкусие (потому что Отабек довольно давно признался себе, что хотел бы немного большего). Когда Юра говорит: — Да влом диван раскладывать, ляжем рядом, мы же друзья, — Отабеку и приятно от того, что Юра ему доверяет, но и тоскливо чуть-чуть — они друзья, и только.       Или когда Юра ложится головой ему прямо на колени, почти засыпая, а Отабек не знает, куда ему деть руки, потому что запустить их в волосы, как хочется, нельзя — не по-дружески это. В такие моменты Отабек почти проклинает этот негласный дружеский кодекс, одно из золотых правил которого — никогда не влюбляться в друзей, потому что этот пункт Отабек уже удачно просрал.       И писать слово «дружба» в словарь немного обидно и печально, но Юрина улыбка дает надежду, что однажды — а может быть, даже скоро — Отабек запишет на букву «л» другое слово, о котором пока и думать рано. Но это будет после. А дружить с Юрой, держать его за руку, обнимать его все равно чудесно.