По буквам

Юра очень любит вкусно поесть — хотя, спрашивается, кто не любит. Яков качает головой и говорит, что это пока все уходит в рост — потом начнет идти в вес, и Юре пора бы уже привыкать себя сдерживать. И Юра честно старается — каждый день готовит что-нибудь овощное и низкокаллорийное, исправно пользуется мультиваркой, а когда позволяет себе что-то сладкое или мучное, то подолгу бегает, чтобы не отложилось. Сжигает то, что набрал. Но вдыхает воздух возле закусочных и на кондитерские смотрит с такой вселенской тоской, что Отабеку аж плакать хочется. «Ничего», — думает Алтын, открывая на телефоне рецепты с низкокалорийными сладостями. Они и поедят вкусно, и диету спортивную не нарушат. И бегать до потери пульса не станут. А когда Юра глядит на получившийся десерт — похожий больше на растекшийся блин, потому что без муки — так, что у него почти текут слюнки, Отабек думает, что не зря потратил полтора часа на готовку и почти сорок минут на уборку. Юра доволен. Даже рад. — Бека, ты никуда не уедешь. Я тебя не выпущу. Будешь мне готовить. «Еда», записывает Отабек. И пририсовывает сбоку маленький кексик. *** — Блин, Бек, там в кладовке на верхней полке лампочки лежат. Принеси, а то в ванной перегорела. Отабек встает с дивана, доходит до узкой двери — никогда сюда не заходил раньше, не надо просто было — щелкает выключателем и ощарашено замирает. Если бы у Юры в кладовке хранилась мумия, или чучело кота, то Отабек был бы удивлен немного меньше. Но в кладовке посреди лета стоит елка. Наряженная, даже со шпилем, высотой метр с небольшим, искусственная ёлочка. Отабек моргает пару раз — нет, не кажется, игрушки в электрическом свете блестят разноцветными боками, шнур от гирлянды возле подставки выглядывает из-под пушистых веток. — Ты чего завис? Лампочку, говорю, дай, я шампунь досмыть не могу, — кричит из ванной Юра, и Отабек отмирает. Нашаривает рукой продолговатую коробочку, все так же пялясь на елку, закрывает дверь и идет менять лампочку — А то у Юры руки мокрые, да и не удобно ему будет самому. Уже потом, когда они пьют чай Отабек спрашивает: — Юр, у тебя там… Это… ёлка стоит. Это нормально? Юра фыркает. — Да мне лень ее каждый год наряжать-разряжать, вот я ее в кладовку и затаскиваю. Перед новым годом в комнату ставлю и все, красота. И время экономит. Отабек тоже фыркает. У них это в семье традиция — всем вместе ёлку наряжать. Каждый год живую ставят, а по комнатам, вместо букетов лапы еловые, тоже с игрушками, в вазах расставляют. И запах смолы, и то, как руки исколоты — все это и есть для Отабека новый год. А у Юры вот как все просто — один раз нарядил, потом в кладовку убрал, и все. «Надо будет пригласить его на новый год к себе», — решает Отабек. Улыбается, пока пишет мысленно: «ёлка». А сам уже представляет, как они будут вместе снежинки вырезать. ***  — Что, Милка, хоккеисты закончилсь? То-то я смотрю ты на итальянок перешла, — ехидничает Юра. — Глянь, Лилия мимо просто прошла, а у Якова аж лысина вся вспотела, — шепчет он Отабеку на ухо. — Гоша-Гоша, что же ты с таким драматизмом во МХАТ-то не пошел? Тебя бы там с руками оторвали. Вышел бы на сцену, помыл бы ее слезами, и уборщица бы тебе спасибо сказала. Гоша, ожидаемо, Юру посылает. Юра фыркает. — Бек, как же ты нормального коня на железного променял? — а это говорит уже по-доброму, без поддевки — просто потому что язвительность уже под кожу въелась, не может без нее. Отабек и не обижается. Говорит: «жрет меньше и не гадит, вот и пересел», и смеется вместе с Плисецким. А потом мысленно записывает: «Ехидство». В этом Юру переплюнуть может только Виктор — он же, собственно его этому и научил. Да только кажется Отабеку, что ученик учителя еще превзойдет. *** Юра не может усидеть на месте ни минуты. Когда он в кафе, куда они с Никифоровым и Кацуки зашли, вскакивает то руки помыть, то на канарейку возле витрины с десертами посмотреть, Виктор с усмешкой говрит: — Непоседа. Яков намного суровее: — Шило в заднице у него, — когда Плисецкий то перешнуровываевает коньки, то снимает-натягивает по пятому разу за час теплую кофту, то за водой к бортику подъезжает. Но точнее всего выражается Николай, когда за разговором по скайпу Юра убегает на кухню за забытым телефоном, чтобы показать какую-то фотографию. — Вот ведь егоза. И это доборое, по-отечески теплое слово моментально заносится в словарик Отабека. Действительно ведь егоза, лучше и не скажешь. *** Отабек долго не может подобрать слово, которое бы хорошо описывало то, что с ним происходит, когда Юра во сне прижимается близко-близко, закидывая ногу на Отабеково бедро, или когда Плисецкий касается кончиками пальцев его запястья, обращая на что-то внимание Алтына. Только когда Юра обнимает его внезапно, ни с того, ни с сего, посреди гостиной, и кладет голову на плечо, Отабек вдруг находит нужное слово. «Ёкание». Ёкает ведь, действительно сердце ёкает. Замирает на секунду, пропускает нужный удар, сбивается с привычного ритма. И пальцы почти немеют. Отабек не знает, как к этому относиться, но сердце предательски именно ёкает, когда Юра взлетает на льду, заходя в тройной аксель, когда улыбается искренне и открыто, распивая вечерний чай на кухне, когда смотрит сонно и мягко из-под пушистых ресниц, только разбуженный Отабеком. «Ёкание», пишет Алтын. С каждым днем все чаще и чаще ёкает. Так и до остановки сердца скоро дойдет. Напишут потом: умер от передозировки Плисецким. По мнению Отабека, это была бы чудесная смерть. Но что-то подсказывает ему, что от такого не умирают. Отабек старается не зацикливаться на этих мыслях, только сердце ёкает и ёкает, и прекращать не собирается. Как и Отабек не собирается прекращать восхищаться и влюбляться в Юру.