Самовлюблённый каннибал

♪ Untoten - Bardo.

      Разбитое сердце может разбиться так сильно, что впоследствии затягивается криво. В своей деревне Кая недолюбливали: какая может быть польза от болезненного ребёнка, не способного даже забить скотину? Быть может, поэтому он так был привязан к своему заклятому другу. Но теперь у него действительно ничего нет. Так что теперь терять? Ведь даже жизнь была для него потеряна.       Клубни тёмного и едкого дыма заволакивали сумеречное небо, а едва выпавший снег темнел и смешивался с грязью. Нападение Ливонского ордена крестоносцев было слишком неожиданно, многие не успевают даже сбежать. И только один особняк, находившийся где-то высоко на холме, окружённый ёлками, не подвергался нападению. Он был едва ли заметен. Зато наблюдающему из окна Второму основателю было прекрасно видно, как деревня тает в огне. Словно плавящийся воск.  — Видимо, стоит перебраться на юг… — озвучивал собственные мысли аристократ, медленно поворачивая голову к двери. Он уже несколько минут ощущал в особняке чужое присутствие, но видимо этот кто-то не мог найти нужную комнату, либо просто не мог попасться на глаза Джиллесу.       В любом случае дверь открылась, и на пороге оказался Кай. Насколько помнил Урд, этот новорождённый уходил час назад ещё до бойни в поселении. Одна его рука была окровавлена, да и весь внешний вид был весьма… потасканным, словно он только что вернулся с какой-то бойни. Сомнений нет, он вернулся с той горящей деревни, а ведь вампирам запрещено устраивать массовые убийства, хоть как-то вмешиваясь в людскую историю. Белый воротник рубашки Луки был пропитан розовым оттенком от крови, слегка смытой водой тающего норвежского снега.  — Я его убил, — голос новообращенного вампира был то ли радостным, то ли нервным. Истеричным. Ох, он ведь ещё не утерял тех чувств и эмоций, присущих человеку, поэтому он и мыслил, как смертный.       Ответа не последовало, поэтому он продолжил.  — Убил и отца, и лучшего друга, всех, — нервный голос едва ли не переходил в смех.       Когда Кай сполз по двери на пол, а после и развалился на нем, истерично смеясь и смотря в потолок, опуская ладонь себе на глаза, он закрыл глаза и представлял перед собой холодные, снежные леса своего дома. Оттуда был слышен вой дичи, вой людей, победный клич или крик боли, что означал ранения. Запах охоты и облавы. А Кай почти никогда не участвовал в охоте, только как помощник, который быстро окажет помощь, перевязав рану. Больше он ничего и не умел, только выгуливал стадо оленей, собирал лечебные травы в сумку и отрывал крылья бабочкам, которых ловил. Когда отец в очередной раз звал его ничтожеством, Кай ловил бабочек, отрывая им крылья или из лука пытался выстрелить в какую-нибудь птицу. Им овладевало жуткое, непреодолимое желание навредить кому-то, выпустить свой пар обиды.       Получив бессмертие и вместе с ней силу, в нём забурлил человеческий адреналин. И тогда он решил отомстить всем тем, кого искренне ненавидел. Его отец и его лучший друг, который воровал лекарства, когда Лука умирал от пневмонии. Не важно, для кого он воровал и зачем, даже если его намерения были благими — он хотел спасти младшую сестру, тоже подхватившую воспаление легких, — ему всё равно дорога в Ад. А Кай просто поскорее выстроит ему этот путь. Прошли те времена освоения, ему встретился Урд, который и забрал Кая себе под опеку. Он выступал кем-то вроде учителя и наставника. Ведь обращая вампиров, Первый не задерживался и продолжал странствия, словно искал что-то необычное и интересное, словно каждый обращенный им — неудачная попытка поиска.       Лука видел своего отца по крови первый и последний раз в своем доме, кашляя и харкая кровью, чувствую жгучий жар воспаления и пересушенные губы. «Терпеть не могу слабаков», — так сказал Первый, капая кровью из своего запястья на чужие, сухие уста.       И спустя три дня Кай вернулся в свой дом, напав на своего родителя. Теперь ведь он не слабак, верно? Теперь ничтожеством тут был только его отец, нередко поднимающий руку на сына за его болезненность. А ведь такая слабость передалась только от матери, этого отец никогда не понимал и не мог понять, тут не вина Кая. Не его. А вот его желание причинять боль слабым — вот вина отца, следствие его строгого и деспотичного воспитания. Ведь жертвы всегда становятся палачами. Кай назвал своего отца ничтожеством, когда убивал его. Он пронзил его без намека на сочувствие или любовь сына к родителю. Лука искренне любил лишь свою мать, хоть никогда и не общался с ней, не ощутил её тепла, он видел её иногда во сне, и он влюбился в её кроткий, болезненный образ в своих мечтах и сновидениях. Она была похожа на бабочку с оторванным крылом.       Потом Кай Лука сжег дом, потому что хотел уничтожить всё то, что связано со слабым Каем, что связано с его прошлым, которое он презирает. Он презирает слабость, презирает и тех, кто делал его слабым, заставлял себя ощущать таким.       И тогда Кай пошел далее, сжигая в некой злостной агонии соседские дома, он пошел по душу Якова — бывшего своего лучшего друга. Когда он найдет его, он не станет молчать, он скажет ему: «Рад видеть тебя, мой бывший лучший друг». А потом он будет втаптывать его в грязь, покажет ему, какой он живой вопреки прогнозам о скорой кончине, даже если у него воровал он лекарства, не давая даже шанса на выживание; Кай покажет, что выжил и стал сильнее, он станет возмездием за свою загубленную судьбу. Поэтому он сжег всю деревню, ведь эти люди не стыдясь орали на него и нередко могли ударить палками, если он попадался им под руку или сделал что-то не так. Утешением болезненному юноше был лишь когда-то друг и стадо оленей, всегда следующее за ним.       По этой причине он распахнул ворота загона, позволив копытным бежать из деревни прочь. Им незачем оставаться в этом гнилом месте.       Якова юноша нашел лишь на холмах, полностью покрытых сугробом, когда тот трусливо решил бежать верхом на сером коне, предварительно забрав сумку с лекарствами. Когда сбегающий обнаружил стоящего впереди Луку, то бросил в него кинжал.       В вампирских глазах любое действие кажется намного медленнее, они видят всё в мельчайших подробностях. Поэтому новообращённому одним резким движением руки стоило только поймать этот кинжал в десяти сантиметрах от себя. Что он и сделал. Зажав рукоятку между двумя пальцами, тот «вернул» оружие владельцу. в плечо.       Удар лезвия был болезненным, ибо Кай очень хорошо рассчитал силу, чтобы причинить больше боли и чтобы нож было невозможно так резко вытащить из раны. Друг чуть было не свалился со своего ездового питомца, только посильнее схватился за узду, громко ахнув от боли, чувствуя как окрашивается ткань одежды и плаща от крови. Настоящие друзья бьют не со спины, правда?       Так Кай напал на него, скинув с коня, так он убил его. Того, кто около месяцев воровал лекарства, когда он был болен. Этот обман мог стоить жизни травнику, ведь не воруя Якоб лекарства, Кай мог бы не умирать от тяжёлого воспаления лёгких, точно также не мог бы и попасться на глаза вампиру, обратившему его впоследствии. Хотя… Перспектива выжить человеком и дальше подвергаться насмешкам отца лучше? Впрочем, уже не важно.       Быть может, если бы он знал причины таких поступков Якоба, то мог бы простить. Но он был во власти гнева и злости на того человека. И после убийства, Кай прятал глаза под капюшоном, смотря на небо. Тёмно-серое, покрытое дымчатыми облаками, истощающее из своих недр белоснежные хлопья снега. Небо красивее, чем земля, на которой стоял вампир, потому что перед его ногами растекалась лужа крови и утопал труп того, кого он называл когда-то своим другом. Чуть ли не братом. Что ж, бывает, и коза волка съедала. Кай надменно фыркнул и ушел, словно только что посмотрел дешевую комедию в театре.  — Я правильно поступил, лорд Джиллес? — будто надеясь услышать что-то утешительное в оправдание своего убийства, спросил вампир.  — Мне не ведома причина вашего людского конфликта, — холодно бросил Урд, взяв подсвечник с горящими свечами.  — Отец меня унижал, а друг оказался вовсе и не друг…  — Не один ты обижен жизнью, так что прекрати выть и поднимайся.  — Мы куда-то уходим? — равнодушно спрашивает Кай, зрачками глаз ловя силуэт своего Лорда. Он так и лежал на полу, ощущая, как неприятно липнет мокрая от крови и снега блуза к коже.       Поняв, что искать сочувствие у Второго основателя нет смысла, Лука предпочёл ничего больше не говорить. Не хотелось ни оправдываться, ни обвинять, ни утешать себя. Возникла своеобразная прострация. Урд знал, что апатия настигнет любого новообращенного, как только они сделают то, чего не решались сделать, будучи смертными. Это похоже на депрессию, точнее, конечную стадию депрессии. Он знал об этом, потому что испытал это сам, и навсегда застыл в конечной стадии, никогда не улыбаясь, не ощущая ничего, кроме легкой меланхоличной радости, слушая музыку и погружаясь в пелену своих мыслей. Он всегда был в своей собственной ледяной коре, а вот с рождения ли — неизвестно. Это всё издержки его новой жизни.  — Мы должны уйти, чтобы замести твои следы. Развеешься в Англии, изучишь язык нового света и будешь путешествовать один, я не собираюсь вечно тебя опекать, — голос Джиллеса был суров, холоден, равнодушен, но справедлив. Честность никогда не была лучшей политикой.       Кай приподнимается с пола, смотрит на Джиллеса, потом на свою руку в крови, а после — снова на Джиллеса. Ему показалось, что теперь он будет держать оружие за рукоять, а не лезвие. Теперь это он будет показывать людям, кто тут ничтожен. И он осветился надменным и циничным счастьем улыбки, понимая, что только потеряв человеческую свою жизнь, только когда кровь его застыла, а сердце перестало биться, он начнет жить полноценно.  — Я так и не знаю, как мне лучше к Вам обращаться.  — Для тебя — Лорд Джиллес.