Девочка, сошедшая с тропы

      Новости о новом подтверждении сумасшествия Китнисс Эвердин распространяются слишком быстро.       Эвердин — известная всему Панему личность, тем более, когда сходит с ума в очередной раз. — Она считает себя банши, — говорит Джоанна Мейсон.       Язык ее заплетается после превышенной нормы алкоголя. Она щурится, пытаясь сфокусироваться на расплывающемся лице собеседника, а потом бросает это занятие как совершенно точно бессмысленное; она действительно слишком пьяна, чтобы понять выражение лица немногим более трезвого Гейла Хоторна.       Когда Джоанна пьяна, она полностью не контролирует громкость своего голоса. К разговору, совершенно точно задуманному как их личный с Хоторном разговор, присоединяются несанкционированные собеседники. Тоже пьяные. И, что самое удивительное, слышавшие всю историю Джоанны с самого начала. — Кто такая эта банши? — спрашивает Энорабия. Еще живая. Привезенная как задокументированный груз в чертов второй дистрикт для устрашения и заключения гребанного мира с остатками старого режима.       Джоанна уверена, что старый режим — его жалкие остатки — рассосались бы сами собой и без присутствия этой зубастой профессионалки, но новое руководство все равно прислало Энорабию, присвоив ей непонятный статус: что-то среднее между пленницей и миротворцем, который сам вот-вот станет террористом.       Вопрос недоделанной союзницы ставит седьмую в неловкое положение.       К счастью — по нелепому стечению обстоятельств — для справки есть Бити. — Мифология Ирландии, — говорит он, брезгливо осматривая шеренгу пустых бокалов. — Существо, которое своим криком предвещает смерть. — Затем гений местного разлива замечает (или придумывает) скептические взгляды и поясняет: — Ирландия — государство, стертое с лица земли природной катастрофой еще до образования Панема. Кажется, это было извержение вулкана, а сама Ирландия находилась на острове…       Его историческую справку об Ирландии по умолчанию считают излишней и игнорируют все присутствующие. — Тогда Эвердин и правда банши, — подытоживает Энорабия и полностью теряет интерес к разговору.       Джоанна мучительно собирает остатки разума. Она здесь, во втором дистрикте. Без особых причин, просто потому, что не было сил оставаться в Капитолии, не было желания возвращаться на родину, как и не было причин ехать куда-либо еще. Она все еще не сдала чертов экзамен на профпригодность — уроды-военные раз за разом не были удовлетворены глубиной ее истерики после пыток дождем, которым сопровождался любой ее практический экзамен. Она все еще вынуждена лечиться у своего доктора, который теперь спит под ее монологи по телефону. И именно этот самый доктор рассказал ей невероятную глупость, которую придумала про саму себя Китнисс. Может, ее морфлингом перекачали? Или это последствия яда ос-убийц спустя столько времени дают знать о том, что мозг бывшей сойки-пересмешницы продолжает разлагаться?       Почему-то так просто представить Эвердин в виде этой самой банши. Нет, определенная логика в этой параллели есть. Но это логика извращенная и принадлежащая точно сломанному всякими голодными играми разуму. Джоанна с трудом понимает, что находится как в раз в кругу тех самых людей — сломанных, пусть и не только играми, а ебучей жизнью. Как Гейл Хоторн, например, которому повезло не попасть в жернова игр, но не повезло считаться кузеном Китнисс Эвердин, которой повезло попасть в жернова голодных игр, да еще в качестве добровольца.       Мозг Джоанны вот-вот взорвется от построения таких сложных логических заключений, поэтому Джоанна икает и смотрит на Хоторна, который сидит в прежней позе с прежним выражением лица.       Сказать по правде, он — единственная возможная причина того, что седьмая приехала именно в этот дистрикт. Мучить своим присутствием Китнисс было бесполезно: Китнисс сослали за убийство Койн на самые рога Панема, в родной двенадцатый дистрикт. Хеймитч, к которому Джоанна никогда не пылала добрыми чувствами, убрался вместе с ней. Мучить Пита было опасно для здоровья — все-таки он как был, так и остался странным капитолийским переродком, да еще остался в Капитолии, откуда Джоанна желала сбежать. Оставался только Гейл — последний, кто был хоть как-то интересен Джоанне, пусть и в качестве жертвы.       Жертва из Хоторна вышла так себе, стоит заметить. Он не реагировал на подколки, злые выпады, едкие высказывания. А еще он постоянно был занят. Джоанне удалось обнаружить его только в этом темном и грязном баре, но уже после того, как она напилась в очередной раз настолько, чтобы только иметь возможность начать личный разговор непременно о новой странности Китнисс Эвердин. Просто потому, что о Китнисс Эвердин больше не с кем было разговаривать. Доктор, оставшийся в Капитолии, не считался за человека по умолчанию.       А еще так неудачно начавшийся разговор быстро зашел в тупик. Потому что Гейл не отвечал, остальные перестали лезть, а сама Джоанна поразительно быстро потеряла основную мысль. — И какого черта ты делаешь здесь, так далеко от нее? — спрашивает седьмая, кое-как распознав на лице сидящего рядом парня и жалость, и отчаяние, и абсолютно несчастную трезвость. Так трезвеют только от боли, причем от этой, как ее там… душевной, вот. — И как бы я мог выбить из нее эту чушь? — невпопад спрашивает Гейл, причем не у Джоанны, а, скорее всего, у самого себя. — Чем бы мое появление там избавило ее от мысли, что она одна — причина всех смертей?       Джоанна медлит. Застаревший и едва работающий в ее голове механизм неприятно скрипит. Но выдает-таки результат, который удивляет даже саму Джоанну — в таком состоянии она не только способна думать, но и способна озвучивать свои мысли так, что они вполне могут подвести кого-то к мыслям о самоубийстве. — Ты мог бы приехать к ней, — осторожно, будто практикуясь в способности связно говорить, начинает девушка, — чтобы сказать ей «Здравствуй, Китнисс, я убил твою сестру». — Гейл вздрагивает. Чтобы понять это, седьмой не нужно даже присматриваться. — Тогда бы она перестала ненавидеть себя и начала заново ненавидеть тебя. Все польза, — Джоанна пьяно хихикает.       Гейл медлит, прежде чем опустошить стоящий перед ним бокал и заказать новый. Пьянеет он подозрительно быстро — так же быстро, как парой минут назад протрезвел. Джоанна хотела бы понять причину таких резких перемен, но вместо этого она вяло думает над тем, какая дура эта Китнисс, если имеет наглость сравнивать себя с банши.       Голос у огненной девочки, конечно, неплохой. Но вряд ли он вдохновил хоть одного из ныне покойных на самоубийство. Это была чертова война, детка. Все умирали, всем было плевать, какая Китнисс Эвердин звала их на смерть. Просто именно Китнисс (не) повезло примерить на себя чертовы крылья символа революции.       И нет в этом никакой личной заслуги. Как и нет в этом во всем ее личной вины.