Шелест травы заставил Катсуки открыть глаза. Он смотрел пустыми глазами на Солнце в зените. Над головой лениво покачивались пшеничные рыжие колосья. Все вокруг отливало золотом и янтарем. Повернув голову на бок, Бакуго увидел сидящего вдалеке Деку. Тот сидел спиной к блондину, наклонив голову вниз. Высокие колосья скрывали его фигуру, делая едва заметной, будто призрачной. Вороны взмыли в небе, шумно хлопая крыльями, громко каркая, разбавляя своим рокотом протяжную, ленивую тишину. Катсуки слегка привстал, наблюдая сквозь колосья за фигурой Деку. Бакуго ощущал странную легкость, которая оплетала его тело. Будто он был невесомым, а ржаное поле казалось таким мягким, словно ты тонешь в облаке. Полностью поднявшись на ноги, Катсуки осознал, что не был одет в привычную потрепанную одежду. На нем болталась просторная белая рубашка и широкие, черные, чем-то напоминающие школьные, штаны. Внимательно осмотрев себя, Катсуки заметил еще одну странную деталь. На его руке не было привычной громоздкой татуировки. Проведя пальцами по шее, Бакуго не обнаружил легкой, еле ощущаемой припухлости от нанесенного на кожу рисунка. Он внимательно осмотрел свои руки снова. Ни одного шрама, ни одной царапины, ни одного синяка. Даже огрубевшая кожа на ладонях стала мягкой. Катсуки вытянул шею, пытаясь рассмотреть Деку сквозь пелену колосьев, ощущая, как теплый ветер тормошил светлые лохматые волосы. Вокруг юноши было только солнечное поле и ничего более. Блондин приложил ладонь ко лбу, закрывая глаза от яркого солнца, направляясь в сторону Изуку. Тяжелыми шагами, буквально вырывая ноги из пут колосьев, Катсуки шагал вперед, с хрустом сминая золотую пелену.
— Деку, — крикнул парень, жмурясь от солнца, наблюдая за неподвижной фигурой.
Изуку молчал, даже не пошевелился. Солнце кутало Деку в теплых лучах, делая его образ будто светящимся, выделяющимся на фоне окружения. Катсуки поднял голову вверх, наблюдая за огромными перистыми облаками, не прекращая идти вперед. Бакуго шел и шел, его ноги уже начинали болеть от усталости, а Деку, казалось бы, не приблизился ни на миллиметр. Откинув рукой упавшую на глаза светлую челку, Катсуки вновь выкрикнул:
— Деку, ответь мне, — голос юноши казался таким резким на фоне всеобщего умиротворения.
Изуку повернулся к Катсуки так, что блондин мог видеть только профиль лица Мидории, который тонул в янтарных лучах солнца.
— Это чистый мир, — спокойным голосом сказал Изуку, поднимая голову в небо, наблюдая за пролетающими стрекозами.
Прибавив шаг, Катсуки яростно раздвигал руками тяжелые заросли пшеницы, желая приблизиться к Изуку. Казалось, пшеница становилась все гуще и гуще, будто не позволяя подойти ближе к Мидории.
— Мир, где люди остались людьми, — почти что беззвучно, буквально одними губами, прошептал Изуку, поворачиваясь лицом к Катсуки.
Блондин прищурился, всматриваясь в лицо Деку, которое было слегка погружено в тень. Зеленые пышные кудри юноши переливались от яркого солнца, пестрые рыжие веснушки усеяли румяные щеки, а ясные глаза переливались нефритом. «У него оба глаза», — поймал себя на месте Катсуки, не переставая идти вперед. Все окружение было девственным, чистым, мирным. Даже Катсуки и Изуку были будто не тронуты ничем. Даже Вторым Ударом.
— Мне не интересны твои бредни, чертов задрот, — рявкнул Катсуки, спотыкаясь, падая на локти, буквально утопая в колосьях, — что, блять, происходит?
— Обернись, — приказным тоном, прошептал Изуку.
Не вставая с земли, Катсуки повернул голову назад, шумно вздыхая. Весь бесконечный путь, который он проделал, идя до Деку, все то, что осталось позади него, приобрело черный цвет. Вместо золотой пшеницы была лишь пожухлая, будто сгоревшая, примятая трава. В нос ударил противный запах жженого мяса. Катсуки прижал руку ко рту, будто подавляя рвотный рефлекс. Из иссохшей и истощенной пепельной земли, будто не до конца закопанные, лежали изуродованные фигуры людей. Рассматривая представшую перед ним картину, блондин в каждом трупе сумел разглядеть знакомые черты. Ближе всего к нему лежало тело мертвого Киришимы, рука которого была сломана в нескольких местах, а в грудь воткнуто длинное, серое копье. Чуть дальше, сбоку, лежало тело Урараки, из глаз которой сочилось нечто черное, похожее на нефть, оставляя на и так серой земле черные, сальные пятна. Вместо легкого шума ветра и пения птиц, в голове Катсуки шумели слова, сводящие с ума.
«Обнимитесь, миллионы!
Слейтесь в радости одной!»
Юноше казалось, будто слова лепетали трупы и холодный ветер, который дул на него со стороны непроглядной, скорбной черни. В сухой траве, вниз лицом, лежал труп матери Изуку. Едва сдерживая слезы, Катсуки попытался встать, но вновь упал на землю. Легкость, которая наполняла тело до этого, будто испарилась. Теперь что-то невероятно тяжелое, напоминающее цепи, держало Катсуки на земле, не позволяя встать. Помогая себе дрожащими руками, Бакуго попытался отползти назад. Но мертвая аура не прекращала преследовать его, оставляя свой новый черный след после каждого движения блондина. Вдруг у Бакуго безумно заболела рука, будто он напоролся на лезвие. Поднеся руку к лицу, Катсуки увидел, что все ранее имеющиеся шрамы вернулись на свои места, кожа на ладонях вновь огрубела и приобрела желтоватый оттенок. Послышалось остервенелое карканье воронов, вьющихся над сотнями мертвых трупов, выглядывающих из земли. Тело немело, в ушах стоял лишь непонятный истошный крик, смешанный с сильным шумом ветра, и слова. Песнь трупной пыли.
«Мать-природа всё живое
Соком радости поит,
Всем даёт своей рукою
Долю счастья без обид»
Где-то вдалеке стояло истощенное, сухое, серое дерево, которое отмахивалась от окружающих своими огромными, костлявыми ветками. С ужасом, Катсуки смог рассмотреть, что к дереву было прибито исхудавшее, все в кровоподтеках, тело Символа Мира. Оно было так прикреплено к дереву, что вся эта картина напоминала образ распятого Христа. Поднялся сильный ветер, перемешанный с пылью, больно ударяя по иссохшим глазам Катсуки, заставляя юношу давиться песком, который имел привкус смерти. Все еще пытаясь сдвинуться с места, Катсуки, зацепившись обо что-то, упал на спину, взглядом упираясь в светлую, будто безжизненную, луну.
— Все это — лишь малая доля хаоса, который ты посеял, — услышал Катсуки стеклянный голос позади себя.
Не вставая с земли, обернувшись, Бакуго увидел стоящего прямо над ним Деку. Теперь у него вновь были черные, спускающиеся до уровня глаз, волосы, кожа была бездыханная и бледная, а единственный зрячий глаз был настолько пустым, что от тоски, которую видел в нем Катсуки, хотелось утопиться. Волосы Изуку от сильных порывов ветра переплетались между собой, придавая юноше брошенный, забытый образ.
— Я не виноват в их смерти, — сквозь зубы, еле сдерживая слезы, прошипел Катсуки, отворачиваясь от Изуку, вновь упиваясь взглядом в глухой, бездыханный пейзаж.
— Нам всем было бы гораздо лучше, если бы мы были равны с рождения, — продолжал Деку, слегка подняв голову, рассматривая распятое тело Всемогущего, — таким, как ты, не должна доставаться настолько величественная сила. Ты не в состоянии направить ее в нужное русло, — Изуку облизал губы, скрестив руки на груди.
— У меня не оставалось выбора, — прохрипел Бакуго, руками цепляясь за сухую землю.
Деку закрыл глаз, поддаваясь лицом на ласки холодного ветра, наслаждаясь запахом хаоса, мертвечины и мрака. Он в неуловимом движении приоткрыл губы, тихо напевая себе под нос:
«Свет рождает из хаоса,
Плод рождает из цветов»
— Заткнись, блядский Деку, — не выдержав, заорал Катсуки, срываясь с места, желая схватить Изуку за шею и задушить ежесекундно.
Но тут блондин почувствовал, как на его горле сомкнулась мертвая ледяная хватка. Деку оказался быстрее. Задыхаясь, Бакуго, в попытках вдохнуть, упал на колени, наблюдая, как-то же самое делает Изуку, не убирая рук с его горла. Смотрит взглядом, полным обиды, ненависти и одиночества. Подняв руки, желая отцепить от себя Деку, Катсуки закашлялся, ощущая такое чувство, будто в его легких находился не воздух, а кисель. Закрывая глаза, стискивая зубы, в последний раз пытаясь вдохнуть, Катсуки едва разборчиво хрипит:
— Сдохни, Деку.
