Синергия и сингулярность

— Я не могу убить человека, — Изуку мнется на месте, упирается взглядом в светлый кафельный пол, нервно елозит ботинком туда-сюда, глупо моргая.       Шигараки лишь тяжело вздыхает, подпирая голову ладонью, другой рукой перебирая неопрятно лежавшие на столе документы. Он откидывается на спинку стула, вытягивая руки вперед, скрещивая пальцы в замок, хмуро глядя на стоящего перед ним юношу, ссутулившегося и обеспокоенного. — Что тебе мешает? — усталым голосом спрашивает Томура, хмуря брови. — Это неправильно, — Мидория поджимает нижнюю губу, испуганно смотрит на сидящего перед ним мужчину, чувствует, как нервная дрожь тормошит за плечи. — Что неправильного в смерти?       Вопрос заставил Изуку задуматься на пару секунд. Разумный ответ в голову не приходил. Если так думать, то, действительно, в смерти нет ничего неправильного. Все заканчивают одинаково, разлагаясь, желая распасться на мелкие крупицы, дабы удовлетворить жажду вселенной к недостижимой максимальной энтропии. — Неправильно преждевременно прерывать чужую жизнь, — на удивление твердым и громким голосом ответил Изуку, сжав руки в кулаки, слегка подняв голову, сквозь страх и трепет смотря на Шигараки. — Неправильно, когда люди, которые кардинально вмешиваются в твою судьбу, продолжают беззаботно жить, — протянул Шигараки, слегка повышая тон, указательным пальцем проводя по лежащему перед ним листу бумаги, который был полностью исписан. — Это воля случая, я не хочу существовать за счет чувства мести, — Изуку вздрогнул, не отступая.       Между собеседниками было расстояние метров в десять. Захламленная комната щурилась от яркого света люминесцентной лампы, вкрученной в потолок. Вдоль стен стояли высокие стеллажи, сверху до низу загроможденные документами; бумаги были собраны в неопрятные стопки так, что в разных местах торчали уголки листов. Вся комната выглядела как заброшенный архив, во главе которого сидел Шигараки, лениво рассматривая то лежащие перед ним на столе бумаги, то дрожащего от страха и волнения Изуку. Стол, за которым сидел Томура, находился ровно посередине комнаты почти что в самом дальнем её углу, когда Мидория стоял рядом с закрытой дверью буквально в двух шагах от той. Изуку тихо сглотнул, ожидая ответа. — Волей случая ты оказался здесь, а не там, — Томура взглядом указал куда-то в потолок, наверх, — только не говори мне, что хочешь оправдать всех тех, кто забрал у тебя друзей, родных, всех? — Шигараки усмехнулся, глядя на то, как Изуку меняется в лице.       Глубоко вздохнув, Мидория дрожащим взглядом смотрит по сторонам, будто желая на что-то отвлечься, уйти от разговора, так и оставив проблему открытой. — Волей случая я наткнулся на тебя, забрав с собой. Так что, будь любезен, делай то, что тебе говорят, если не хочешь голодать и спать где-нибудь на мостовой, — понизив голос, слегка хрипя, закончил Шигараки, вставая из-за стола.       Понурив взгляд, Изуку повернулся к двери, собираясь уходить. Коснувшись ручки двери, он остановился на несколько секунд в надежде на то, что Томура скажет еще что-нибудь напоследок. Но в комнате стояла тишина, которую разбавляли только потрескивание лампы и тяжелое сбившиеся дыхание Мидории.        На тот момент еще никто толком не знал, как можно грамотно стирать способности, так что все преступники поставлялись, скорее, как подопытные крысы, ибо и полицейским участкам от этого легче, так как с них скидывалась ответственность, и лаборатории плюс, ибо есть люди, на которых можно тестировать свои наработки. В документах для статистики и надзора писали, что заключенные переданы в отдел по исправительным работам с дальнейшей психотерапией. Мэрия лишь дала свое соглашение, поставив свою подпись на необходимых бумагах, ибо особо дела им до этого не было, тем более, если уровень преступности после таких методов борьбы с особо опасными падал. Были, конечно, и проверки, на которых не было найдено ничего подозрительного, а за наработки и попытки создания вещества, стирающего квирки, лаборатории выделили огромные деньги, кардинально расширив площадь и докупив новое оборудование. Изуку этих времен не застал, но слышал, что правительство готово было выдать круглую сумму за то, если все же будет создано «лекарство от сверхспособностей», так как считалось, что такая мера борьбы с преступностью будет самой актуальной. Делалось все максимально тихо под маской обычных исправительных работ, на жертв не обращали внимания, ведь «одним отбросом общества меньше», а выгоду от такого положения получали все. Правительство могло похвастаться перед другими государствами снижающимся уровнем преступности, с плеч полиции спадало тяжелое бремя возни с на голову больными убийцами, плюс, за оперативное «избавление» давали неплохие премии, а лаборатория получала деньги на работу и подопытных, продолжая работать над своими идеями. Шигараки, как и Сэнсэй, считали, что избавляя мир от людей, которые не могут держать под контролем то, что далось им от рождения, не должны существовать в привычном обществе. Такие должны быть либо изолированы, либо уничтожены. «Каково это, быть обычным полицейским, пахать за десять человек, получая гроши, следить за всеми этими поехавшими, когда какой-нибудь герой с обложки, посияв своей улыбкой на камеру, прижав пару мелких карманников, сразу становится центром внимания, так еще и денег с этого получает прилично? Неужели это справедливость? Не думаю, что квирки были даны нам для того, чтобы одни жили беззаботно, а другие вечно оставались в тени, выполняя всю грязную работу. Мы лишь помогаем обделенным, избавляя мир от грязи. В этом нет ничего плохого».       Изуку доверял этим словам, свято верил и успокаивал себя мыслью, что существует убийство во благо.       Первое его убийство было быстрым и тихим, дабы не щекотать себе лишний раз нервы. Быстрым движением вколоть что-то светлое-полупрозрачное в шею жертвы, наблюдать за тем, как та меняется в лице; ненависть и отчаянье в глазах сменяется ужасом и загробным спокойствием. Второе убийство потребовало большей возни, ибо «пациент» попался достаточно буйный. Пришлось вколоть двойную дозу. Третье убийство было жадным и вязким; Изуку решил не действовать по заранее продуманной схеме, а попробовать что-то другое. Внутри начало разгораться привычное человеческое желание к жестокости, свойственное каждому хищнику. С каждым последующим человеком у Мидории возникало все больше вопросов, которые хотелось проверить на практике. Но, тем не менее, каждый из них был относительно гуманным. Что будет, если вколоть человеку смесь, в которой содержался морфий и частицы ДНК способности к самовоспламенению? Что будет, если внутри человека смешается квирк саморегенерации и саморазрушения? Мидория считал, что он не убивает, а проводит эксперименты, заканчивающиеся летальным исходом. Из каждого убийства он делал достаточно весомые выводы. Например, то, что после смерти квирк носителя еще некоторое время проявляется сам по себе без контроля хозяина. *** — Ты должен убить человека, — такой же вопрос звучал достаточное время назад, правда, не оставив следа в памяти Мидории, и, вот, повторяется снова.       Изуку некоторое время мнется, после чего соглашается, хмуро глядя на Шигараки, который странно и хитро улыбался.       Теперь Изуку действовал более жестко и вопросы в голове возникали совершенно другие. Что будет, если жертву убить с помощью своего же квирка, заставив ту направить свою способность против себя с помощью сильного психологического и физического давления? Что будет, если пропустить через жертву разное напряжение? Мидории доставляли удовольствие чужие страдания, мольба в глазах и ненависть. Ненависть по отношению к Изуку, который с довольной ухмылкой наблюдает за чужими терзаниями, заставляя все болевые точки чужого тела выть от боли. *** — Ты должен убить человека, — третий раз и, пока что, последний. — Без проблем, — Мидория хмыкает, исподлобья глядя на Томуру, который пронизывал стоящего перед ним парня холодным колким взглядом.       Что будет, если заставить потенциального мертвеца бегать по квадратной комнате, играясь с обоймой пистолета? Что будет, если вскрыть вены на руках? Кровь польется фонтаном или будет течь как обычно? — Я слышал, ты этими руками душил своих жертв, да? — Изуку водит острием лезвия ножа по грубой коже прикованного к стулу мужчине, чье лицо украшали яркие кровоподтеки, — как жаль, но жизнь ставит все на свои места, и теперь жертва — ты, — после этих слов Мидория с остервенелым взглядом втыкает нож в ладонь убийце.       Он проворачивает лезвие внутри проткнутой руки, слыша, как жертва истошно орет, изо всех сил проклиная чертового сопляка, который себе слишком многое позволяет. Изуку смеется. Звонко и пронзительно, так, что кафельные светлые стены квадратной душной комнаты, испачканные запекшейся кровью, отражают этот мерзкий смех, будто отталкивая его от себя. Зловоние, которым пропиталась комната, уже не смущало Изуку. Этот запах уже был чем-то неотъемлемым. — В новостях говорили о том, что ты любила заставлять людей захлебываться водой, так? — другая жертва, другой день, холодные пальцы проходят по тонкой исцарапанной женской шее, небрежно зарываются в рыжие спутанные волосы, Изуку чувствует, как тело под его руками дрожит, едва дышит, — хороший квирк, позволяющий управлять водой. Полезный, я бы сказал, — Мидория задумчиво прикладывает указательный палец к губам, сверху вниз глядя на опустившую голову девушку.       Тела. Они всего лишь тела. Не люди, никто из побывавших в этой комнате даже человеком-то не являлся. Это все сброд, от которого нужно избавляться. Мидория проводит по чужой шее в области кадыка тонким лезвием, заставляя кожу наливаться красным, высвобождая мелкие алые капельки крови. Тело дрожит, хнычет, дергается, пытается выбраться. — Теперь ты захлебнешься, — Изуку резко давит на шею жертвы, чувствуя, как девушка начинает истошно кашлять, кряхтя.       Он смотрит ей в глаза, видит крупные слезы, которые стекают по щекам, изо рта течет кровь, смешиваясь мелкими струйками с сильным потоком, бьющим из разреза на шее. Он смеется, истерично и противно, от чего чужое тело начинает лишь сильнее рыдать, захлебываясь собственными кровью и слезами. — Видишь, никто не уходит безнаказанным, никто, — Изуку обхватывает руками лицо девушки, заставляя ту красными глазами смотреть в его обезумевший зеленый, — все получает по заслугам.       Изуку чувствует, как сам плачет, противно хихикает и плачет, не контролирует свои эмоции. Нервы на пределе. Почему? Почему ему приятно и больно смотреть на изуродованные тела? В чем причина? — Так ведь будет лучше, да? — Мидория шмыгает носом, сглатывает, чувствует на губах соленый привкус собственных слез, а сердце внутри бешено колотится, отдавая в голову неприятными болезненными импульсами, — ведь другого способа нет! — он трясет уже бездыханное тело, надеясь услышать хоть какой-то ответ.       Девушка обмякает в его руках, пачкая бледную кожу чужих рук своей липкой кровью. Изуку дрожит, опускается на колени, смотрит на глубокий порез на шее, подавляя истеричный смешок. Он утирает рукой слезы, размазывая чужую кровь по щекам, нервно и больно кусает собственные губы. — Почему именно я должен вершить это грязное правосудие? — сам у себя спрашивает Изуку, слыша, как предательски хрипло дрожит собственный голос, — неужели я изначально был рожден для этого? — он запрокидывает голову наверх, щурясь от резкого света желтой лампы, — я не понимаю, — Мидория поджимает губу, но уже не в силах сдерживать нахлынувшие эмоции, начинает громко рыдать, закрывая лицо руками.       Просто тело. Пустышка без памяти.       Ведь воспоминания и делают нас людьми. ***       Изуку сидит на кровати, нервно теребя руками ткань одеяла, кутаясь, дрожа от внутреннего холода. Повернув голову в левую сторону, Мидория сквозь темноту видит светлые волосы лежащего рядом Шигараки. Парень слышал чужое прерывистое дыхание. Подтянув колени к груди, обхватив те руками, Изуку смотрел куда-то вдаль комнаты сквозь нависшую темноту, щурясь. «Надо уходить», — думал он, вновь переводя взгляд с пустоты на рядом лежащего мужчину, поджимая нижнюю губу. Шигараки уже привык к подобным исчезновениям Мидории под утро, так что Изуку не сильно беспокоится на счет этого. Но, с другой стороны, стоило бы хоть раз побыть с Шигараки до утра ради жеста благодарности.       Тихо, не желая разбудить спящего, Изуку садится на кровать, босыми ногами касаясь мягкого ковра, слегка поджимая пальцы ног, секундно наслаждаясь ощущением нежного ворса. Неуверенно нагибаясь вперед, наощупь находя свою одежду, разбросанную по полу у кровати, Изуку небрежно натягивает смятую черную футболку и темные штаны, неуверенно слезая с кровати, оглядываясь. Томура не двигается, значит, не слышит, спит. Нервно сглотнув, Мидория щурится, пытаясь разглядеть в темноте на полу свою обувь. Кроссовки валялись с другой стороны кровати, с той стороны, с которой все, собственно, и началось. Взяв обувь в руки, едва слышно дойдя до двери, Изуку отворяет ту, в последний раз оглядываясь назад, наблюдая за тем, как просочившийся в комнату луч искусственного света придал маленькому участку комнаты привычные цвета, избавив от черно-серой гаммы. Изуку вздыхает, выходя из комнаты, тихо закрывая за собой дверь. Он устало жмурится от света ламп, бьющего по заспанным глазам. Обувшись, наспех завязав шнурки стоптанных кроссовок, Мидория идет вдоль стены к лестнице, дабы спуститься на свой этаж, оглядываясь вокруг, вслушиваясь. Тишина. Он точно не знал, сколько сейчас времени, но окружающий шум был буквально на нуле, а, значит, всё работающее наверху оборудование выключено. Все разошлись и наслаждаются часами отдыха. «Как жаль, что я не могу себе позволить того же», — поджав нижнюю дрожащую губу, шмыгая носом, думает Мидория, спускаясь по лестнице. Не отрывая пальцев от перил, скользя по поверхности рукой, Изуку, понурив голову, думает о просьбе Шигараки, пытаясь найти способы решения. Как сделать так, чтобы и Томура ничего не заподозрил, и Катсуки остался жив? Ведь Бакуго нужен Мидории. Во многих аспектах нужен. Изуку чувствует, как давят колкие слезы, моргает, потирая глаз рукой.       Прежде чем вернуться к себе в комнату, где его должен ждать Катсуки, Изуку направляется в ванную, желая хотя бы попытаться смыть страх, тоску и отвращение к самому себе. Раздевшись, глядя в зеркало он видит несколько едва заметных взбухших ниточек-рубцов в области груди. Трогает раны, шипит. Шигараки все же с трудом может контролировать свой квирк находясь рядом с Изуку. Наверное, стоит к подобному уже привыкнуть.       Высушив волосы, Мидория покидает ванную комнату, медленными неуверенными шагами направляясь к своему убежищу. Почему-то он так не хочет возвращаться, так не хочет встретиться с Катсуки, которого можно называть просто Каччан, взглядом, не хочет говорить все те мерзкие вещи, которые приказали сделать. Изуку видит, что дверь приоткрыта, недовольно цокает языком. Как опрометчиво со стороны Бакуго оставлять за собой открытую дверь. Тихими шагами войдя внутрь, Мидория оглядывает комнату. Приглушенная настольная лампа все также трещала, освещая плоскость стола и небольшую площадь вокруг, все тот же бардак на рабочем месте, завал бумаг, книг. Компьютер тихо жужжал кулером, монитор отсвечивал синеватым светом. Изуку смотрит на кровать и удивленно хмыкает, видя лежащую на ней светловолосую фигуру, повернутую лицом к стене. Мидория подходит ближе, прислушивается к дыханию Катсуки. Спит. Бакуго спал чуть ли не прижавшись к стенке, положив руки под голову. Слегка приподнявшись на носках, желая рассмотреть лицо спящего, Изуку видит, что Катсуки хмурится во сне, слегка приоткрыв губы, тихо и равномерно дыша. Мидория аккуратно садится на край кровати, не желая разбудить спящего, смотрит вперед, упираясь взглядом в круглый циферблат часов, висящий над дверью. Около восьми утра. Изуку нервно сминает пальцами мятую простынь, боязно смотря на спящего на другом краю кровати Катсуки. Не снимая ботинок, Мидория ложится рядом, поворачиваясь лицом к спине Бакуго, внимательно наблюдая за едва поднимающейся грудью Катсуки при вдохе-выдохе. — Должен же быть другой выход, так? — одними губами шепчет Изуку, будто пытаясь внушить достоверность своих слов самому себе.       Катсуки слегка ведет плечом, но его дыхание все такое же ровное и тихое. Мидория облизывает губы, чувствуя, как его сердце начинает нервно ускорять темп, отдавая неприятным звоном в ушах. Он смотрит на светловолосую макушку, изучает спутанные между собой локоны. Изуку слегка вытягивает вперед руку, желая зарыться пальцами в чужие волосы, хочет почувствовать их мягкость и шелк, но вовремя одергивает руку, хмурясь.       Катсуки был плохим человеком, это бесспорно. Но именно в этой дерьмовой личности Изуку видел последнюю надежду для себя. Он искренне надеялся, что Бакуго сможет помочь ему восстановить картину всего произошедшего ранее. Пусть он будет делать это неискренне, но, тем не менее, его вклад будет огромным. Изуку внимательно изучает взглядом свою бледную руку, рассматривает каждую царапину и каждую слегка выступающую вену, все еще надеясь увидеть хоть какие-то изменения, указывающие на активность приобретенного квирка. «Каччан чувствует себя таким подавленным после того, как лишился способности», — думает про себя Мидория, шумно втягивая носом воздух. Это «Каччан» почему-то так грело душу, разливалось таким теплом по телу, сердцу, легкими прыгающими искорками раскатывалось по позвоночнику до мозга, заставляя приятно ёжиться. Никакое имя не могло вызывать таких теплых эмоций, как эта дурацкая детская кличка. Каччан, Каччан, Каччан, Каччан. Хотелось повторять это имя, чувствуя, как оно приятно оседает на губах знакомым вкусом горького кофе и мёда. — Тебя никто не убьёт здесь, Каччан, — тихо шепчет Изуку, пододвигаясь ближе к спящему телу, утыкаясь носом в область около шеи.       Изуку не хотел причинять Катсуки боль и страдания. Угрожать, конечно, приходилось, но Мидория понимал, что ему было бы крайне тяжело поднять руку на Бакуго, ибо, глядя на него, он видел какую-то вселенскую скорбь и черное отчаянье. «Ему и так досталось, судя по всему», — думает Мидория, пальцами цепляясь за свой же свитер, надетый теперь на Катсуки.       Возможно, будь они в других обстоятельствах, встретились бы они в другое время и в другом месте, то могли бы стать близкими друг для друга. Изуку не мог объяснить появившуюся мысль логически, он впервые что-то чувствовал сердцем. И эти его слова, произнесенные недавно. «Тебе нечего бояться». Неужели Катсуки готов защищать Мидорию? Да даже если так, скорее всего, он бы защищал Изуку как объект, который хранит его квирк, а не как близкого человека. Хотя, судя по характеру Бакуго, тот мог спокойно и убить Мидорию, если подвернется нужный момент. От этой мысли неприятно защемило в груди, Мидория шмыгнул носом, вновь ощущая, как голову предательски сковывает тяжелое колючее ощущение тоски и боли. — Тебя убью только я, и то, если на это будет крайняя необходимость, — шепчет себе под нос Изуку, слыша, как предательски хрипло дрожит его голос, выдавая накопившееся на душе отчаянье, — я никому не позволю к тебе притронуться. Мы вместе узнаем все, что нам необходимо, — Изуку до крови кусает нижнюю губу, закрывая глаз, сильнее цепляясь руками за толстую ткань безразмерного свитера, надетого на спящего Бакуго.       От всех окружающих его людей, за исключением товарищей по несчастью, Мидория получал лишь холодную ненависть и презрение, смешанную с непонятным ему уважением и чем-то похожим на, кажется, любовь. Но Изуку почему-то был точно уверен, что люди любят по-другому. Не так, как Шигараки, как-то иначе. И именно эти ранее неощущаемые чувства он находил в грубости и яростном взгляде Бакуго, ощущая жизнь и искренние эмоции. Казалось бы, приторную симпатию надо искать в нежных признаниях и робких заботах, а не в сквернословных истериках и агрессивных припадках, ударах по лицу. Изуку уже ничего толком не мог понять. Какая-то невидимая нить, опутавшая мозг, вела его к Каччану, заставляла хоть что-то чувствовать помимо усталости, злости, тоски и разочарованности. Катсуки будто был жизнью среди всей этой мертвецкой, вылизанной добела, тухлятины.       Изуку уже не мог сдерживать слезы, он хныкал гораздо громче, чем хотелось бы. Плевать. Он не позволит умереть единственному по-настоящему живому человеку в этом угрюмом месте. Вжимаясь лицом в чужую спину, пальцами хватая ткань одежды, Мидория тихо рыдал, едва ерзая на кровати, поджимая ноги к груди, хрипло дыша. Его тело вздрагивало через раз, горло болело от образовавшейся в нём противной сухости, которая буквально резала гортань. Еще чуть-чуть, и, казалось бы, начнешь кашлять кровью. Прижавшись к Бакуго, Изуку чувствовал себя таким защищенным и таким слабым, но от этого чувства не хотелось отказываться. Хотелось зарыться в это ощущение еще сильнее, сдаться уже, наконец.  — Все будет хорошо, Каччан, я обещаю, — захлебываясь собственными слезами, заикаясь, шепчет Изуку, стараясь подавить очередной приступ нахлынувшей истерики.       Катсуки не моргая пустым взглядом смотрит в стену, ощущая, как слабые худые руки цепляются за его одежду, дрожащее тело прижимается к спине, громко всхлипывая, невнятно шепча себе под нос слова утешения. Бакуго боится шелохнуться, не желая спугнуть Изуку, позволяя тому выплеснуть наружу все накопившееся горе.       Катсуки чувствует, как вина цепкими пальцами старается разорвать грудную клетку. ***       Изуку проснулся из-за приглушенно играющей музыки, раздающейся в комнате. Спросонья Мидория мог разобрать лишь старый британский акцент в голосе певца, который надрывно с хрипотой в горле что-то подвывал.

People try to put us d-down (Talkin' 'bout my generation) (1)

      Переворачиваясь с живота на спину, Мидория зевает, мотает головой, поднимается на локтях, пытаясь встать с кровати. Голова естественно кружится из-за резкого пробуждения, из-за чего парень касается ладонью лба, пытаясь унять скачущие перед собой черные пятна. Оставшись в позе полулежа, он поворачивает голову на источник звука, встречаясь взглядом с глазами Катсуки. Бакуго сидел на компьютерном кресле, откинувшись на спинку, запрокинув голову назад, по-глупому смотря на Изуку вверх ногами. Ноги Катсуки заброшены на компьютерный стол. Бакуго слегка елозит на крутящемся стуле то влево, то вправо, будто желая попасть в ритм песни. Из шепелявых поломанных колонок продолжает доноситься песня.

Just because we g-g-get around (Talkin' 'bout my generation)

      Изуку резко садится на кровать, недоуменно смотря на горящий монитор работающего компьютера, на котором ритмично перескакивали столбцы эквалайзера. До него только сейчас дошло. — Как ты разблокировал мой компьютер? — недоумевая, спрашивает Мидория, точно помня, что при его возвращении в комнату, компьютер хоть и работал, но был заблокирован. Изуку встает с кровати, слегка покачиваясь от легкого головокружения. — Подсказка предсказуемая и скучная, — отвечает Бакуго, поднося ко рту надкушенный черничный кекс. — Эй, это моя еда, — пытается возразить Мидория, подходя ближе к блондину.       Изуку сильно возмутило такое вольное поведение Бакуго. Но больше всего его смутил разблокированный компьютер. Неужели он поставил настолько очевидный пароль? Или он каким-то образом был связан с его мистическим прошлым, а Катсуки знал этот факт и просто вспомнил, соотнеся факты? — Я у тебя столько времени нормально не жрал, отстань, — отмахивается Катсуки, поднимая голову, не спуская ног со стола, переключая что-то на компьютере мышкой.       Мидория был взволнован, но почему-то слегка улыбнулся. Эта ситуация сейчас так напоминала непринуждённую обстановку, кажется, подобная происходит, когда один друг остаётся у другого переночевать. Но эту ситуацию с трудом можно было назвать дружеской ночёвкой. Бакуго обратив внимание на приутихшего Мидорию, меняясь в лице, перещелкивая мышкой какие-то файлы, слегка покачивая ногой. — Кстати, там тебе записку в дверь сунули, я не читал, глянь сам, — не отрываясь от монитора, произнес Катсуки, пережевывая последний кусок кекса, рукой махая в сторону двери. — Ты ведёшь себя так, будто я гощу у тебя дома, — фыркнув, ответил Мидория, подходя к закрытой двери, вытаскивая запиханную сквозь узкую щель крупную записку. — Откуда я знаю, сколько мне с тобой возиться, надо привыкать, — усмехаясь, говорит Бакуго, хмурясь, не желая выдавать то, что он слышал страдания Изуку.       Мидория внимательно смотрит на листок бумаги, на котором ровным почерком простым карандашом было выведено: «довела концентрацию до необходимого уровня, если не боишься, можем сегодня рискнуть на тебе». Изуку сминает бумагу, превращая ту в непрезентабельный ком, кидая в рядом стоящую мусорную корзину. Довольно улыбнувшись, поднимая голову, смотря в потолок, Изуку скрестил руки на груди, довольно размышляя. Со стороны это выглядело крайне странно. — Ты чего встал? — повернувшись в сторону неподвижного Мидории, сипло задал вопрос Катсуки. — Сегодня, возможно, мы откроем силу Бога, — восторженно вздыхая, шепчет Изуку, закрывая глаз, будто в предвкушении. — Меньше читай эту библейскую херь, она тебе все мозги промоет, — небрежно бросает Катсуки, тыкая пальцем в лежащую на столе книгу в чёрном переплете с явно религиозным содержанием.       Изуку хмурится, недовольно смотря на безмятежно сидящего Катсуки, который вольно рылся в его файлах. Не в силах больше терпеть такой наглости, Изуку подходит ближе, как-то зашуганно и неуверенно ударяет, точнее, хлопает Бакуго по верхней стороне ладони, заставляя того убрать руку с компьютерной мыши. — Тебе никто не разрешал сюда влезать, — фыркает Изуку, переводя взгляд на монитор, желая понять, что именно так увлекло Катсуки. — Почему у тебя нет доступа в интернет? — спрашивает Катсуки, резким жестом выдвигая ящик стола, вслепую вытягивая из него очередной черничный кекс. — Мы достаточно отгорожены от внешнего мира. Думаю, дело в местоположении лаборатории, — хмыкает Изуку, резко выкручивая колёсико мыши, пролистывая папку с нескончаемым количеством текстовых документов, замечая знакомую комбинацию цифр в названии, но, отмахиваясь, продолжает листать дальше.       Катсуки раздраженно закатывает глаза, все еще поражаясь наивности и откровенной глупости Изуку. Неужели он не понимает, что его нарочно ограждают от посторонней информации, буквально заточив в четырех стенах? Глупая марионетка в руках хитрых садистов. Катсуки удивлен тем, что Изуку не тянется за едой. Хотя, скорее всего, Мидория хорошо питался каждый день, в отличие от зверски голодного Бакуго, который был готов даже жрать эти поганые приторные кексы на маргарине. Заметив, что Изуку подходит к другому краю стола, приседая на корточки, что-то активно ища в нижнем выдвинутом ящике стола, спустя некоторое время доставая белые, по-деловому оформленные листы бумаги. Он взглядом ищет в бардаке стола пишущий предмет, извлекает откуда-то из-за монитора чёрную ручку, отходит к кровати, садится, кладёт лист на колено. — Как бы ты хотел умереть? — задумчиво задает вопрос Изуку, прикладывая кончик ручки к губам, внимательно смотря на Бакуго.       Катсуки удивленно хмыкнул, не поворачиваясь к Изуку лицом. Блондин лишь убрал ноги со стола, закидывая их на стул, притягивая к груди, упираясь в колени подбородком, бесцельно смотря в монитор, читая подряд все названия файлов. — Что за идиотские вопросы? — наконец, отвечает Бакуго, почесав затылок.       Он знает, к чему ведет Деку, но Бакуго не хочет себя выдавать, так что ведет крайне осторожную игру. — Понимаешь, — Изуку замялся, нервно грызя ручку, размышляя, — от тебя решили избавиться.        «Чёрт, надеюсь, этот подонок не собирается меня грохнуть», — думает Бакуго, кусая губу, наконец, оборачиваясь к Деку, вспоминая недавнюю молчаливую истерику Мидории, успокаиваясь. — Если ты хочешь прикончить меня, почему просто не взорвал мою башку, пока я спал? — буркнул Бакуго, пристально глядя на Мидорию, недовольно фыркая, — или это такая милость за предоставленную помощь? — Я не хочу тебя убивать, — тихо отвечает Изуку, смотря прямо в глаза Бакуго.       Катсуки знает этот взгляд. Помнит. Такими глазами на него смотрел в детстве маленький неуклюжий Деку, когда пугался грозы, когда лез в очередную авантюру с Катсуки. Это страх и надежда на то, что Каччан поможет и защитит, позволит Изуку выкрутиться из проблемы. Бездонный нефритовый взгляд, который сейчас был лишен прежнего энтузиазма и открытости, но отражал все те же эмоции, что и раньше. — Тогда к чему этот вопрос? — Катсуки опирается подбородком на спинку стула, устало наблюдая за Изуку, пытаясь предсказать, какими путями тот пойдет дальше. — Мне сказали избавиться от тебя, — Изуку шмыгает носом, молчит несколько секунд, собираясь с мыслями, — но я этого не хочу. Не пойми неправильно, это не из-за каких-то симпатий и тому подобное, — Мидория краснеет, Бакуго видит это, из-за чего едва сдерживается, чтобы не съязвить, — дело в научном интересе, не более. Если ты перестанешь меня интересовать в этом плане, я сразу же тебя убью.        Ложь. — Хочешь отсрочить мою смерть? — потерев пальцами переносицу, произносит Катсуки.       Если бы он не слышал лепет Деку, притворяясь спящим, то, скорее всего бы, начал серьезно переживать за свою шкуру. Но Бакуго знал, прекрасно знал и был уверен в том, что теперь у Мидории просто не хватит сил его прикончить. Можно начать устанавливать свои правила. — Можно и так сказать, — Изуку нервно смеется, вертя ручку в руке, наблюдая, как та меняет свое положение из-за легких движений пальцами, — можно подстроить твою смерть. Вряд ли кто-то будет вдаваться в подробности, — последние слова Мидория произносит как-то неуверенно и вяло, из-за чего Катсуки напрягается.       Бакуго закидывает голову назад, хмыкая громче, чем положено, думая. Как он хотел погибнуть? Наверное, если быть реалистом, то он бы либо загнулся в тюрьме, либо был бы убит при очередной бандитской схватке. Ну, а если уйти в сладкие грезы, то Катсуки всегда хотел пасть, как герой. Красиво, пафосно, умереть с трагичной рожей, спасая чью-нибудь жизнь. Как в этих дешевых фильмах о супергероях, которые уже успели приесться целому поколению. Еще немного поразмышляв, Катсуки ответил: — От самовозгорания. — Что? — Мидория удивленно поднимает брови, недоумевая, смотря на Катсуки, — почему именно так? — Потому что жжёт, — бурчит Бакуго, отворачиваясь от Деку к переливающемуся синим светом монитору.       Как только у Катсуки открылась способность, чувство жжения не покидало его. Жгло ладони от давления и взрывов, жгло глаза от искр и яркого света, жгло сердце от тоски и отвращения к самому себе. Оказавшись в тюрьме Бакуго мог держать более менее оптимистичный настрой лишь из-за того, что чувствовал это теплое покалывание где-то под кожей, что означало неполное уничтожение квирка. Но проснувшись под капельницей в той противной комнате, Катсуки, придя в сознание, с горестью понял, что жжет теперь исключительно сердце и ничто более. Деку забрал его квирк. Не по своему желанию, конечно, но забрал. И какого чёрта ему нужно было делать это дерьмовое переливание крови?       Тут Катсуки встрепенулся, цепляясь за логическую цепочку, плавно выстраивающуюся в голове. Но ведь кровь переливалась от Деку к Катсуки, не обратно. Тогда какого черта? Почему квирк Бакуго у Изуку, если Изуку не переливал себе кровь Бакуго? Блондин нервно провел пальцами по волосам, смахивая упавшую на лоб челку, глубоко дыша. Деку врет, что-то скрывает. Обманывает. Но зачем? — Скажи, Деку, — полушепотом начинает Бакуго, нервно дрожа, — ты сказал, что моя способность у тебя из-за того переливания крови, так? — Д-да, — взволнованно отвечает Изуку, нервно сжимая ручку и листок бумаги, на котором неровным почерком была заполнена лишь одна строка. — Но ты переливал кровь от себя ко мне, не наоборот? — Бакуго чувствовал, как начинает закипать всем нутром.       Изуку медлит. Не отвечает. Видимо, лихорадочно пытается придумать оправдание. Зря. Катсуки встает из-за стола, поворачивается лицом к Мидории. Он видит, как Деку мелко дрожит, на его лбу едва заметно блестят капельки пота, а губы подрагивают. Боится. Думает, что он тут самый умный, и что его наглую ложь глупый Каччан не раскроет. Идиотский Деку, даже после промывания мозгов хочет принизить Катсуки. Казалось, будто эта задача у Мидории прописана на уровне инстинктов. Как же бесит. — Просто скажи мне, зачем, — холодно произносит Бакуго, смотря на сжавшегося Изуку сверху вниз красными от природы и бешенства глазами. — Я просто, — голос Изуку осип и дрожит, — я… — Хватит мямлить, блядский Деку, — Катсуки не выдерживает, быстро сокращая дистанцию, приближаясь к Изуку, хватая того за футболку, притягивая к себе, — что ты сделал, говори, мать твою?       Катсуки не в силах больше сдерживать гнев, который остро колол в венах, отзывался резкими импульсами в мозгу, заставляя нервно брызгать слюной, срываясь на крик. Изуку невольно повис в воздухе, даже не сопротивляясь. Висит, как безвольная тряпочка в руках Бакуго. Бесхребетный глупый Деку, который совершенно не меняется. — Я просто хочу быть, как все, — Изуку не выдерживает, срываясь на рыдания, руками утирая слезы, — ты не представляешь, каково это, быть непохожим на других в плохом смысле этого выражения, — заикаясь, хрипит Мидория, дрожа в руках Катсуки, даже не пытаясь вырваться. Ему не зачем, ибо он осознает свою вину.       Катсуки резким движением кидает Деку на кровать, из-за чего тот ударяется затылком об стену, еще сильнее заливаясь слезами, громко хныча. Бакуго мерзко. Ему отвратно смотреть на это слабое, бесхарактерное, пустое во всех смыслах существо, которое тешит себя лживыми надеждами, что наличие квирка сделает его жизнь лучше. Идиот, неужели так сложно понять, что жизнь нас специально строго разграничивает, с детства задавая нужный курс? — Я взял немного твоей крови и ввел ее себе, смешав с необходимым веществом, — Мидория кусает губу, руками закрывая лицо, продолжая приглушенно гундеть в ладони, — но ничего. Я не могу использовать твою способность. Но раз тот парень смог скопировать ее от меня, значит, она все же есть, значит, у меня есть квирк, — последняя фраза звучала истерично весело, из-за чего Катсуки нервно вздрогнул. — Думаешь, это так легко? Возиться с этой хуйней, находить ей правильное применение, контролировать ее, тренировать так, что потом все тело изнывает. Думаешь, контроль над способностями дается так просто? — Катсуки не выдерживает, с силой, смачно, с размаху ударяя Мидорию по лицу, от чего тот падает на кровать, прячась лицом в матрас, закрывая голову руками, дрожа и хрипя. — Ты можешь сколько угодно обманывать меня, себя, занимаясь своей научной хуйней. Но ни одна блядская наука не перевернет твою судьбу, не даст тебе таланта, который не дан от рождения, — Катсуки бесится, чувствуя, как жгучая злость окисляет нервы.       Мидория что-то бормочет сквозь слезы, пытается встать с кровати, пальцами сжимая простыни трясущимися руками. Катсуки не может остановить яростную дрожь, сковывающую тело. Хотелось высказать тупому Деку все в лицо, силой вдолбить суть в его глупую башку, заставить, наконец, понять то, что люди изначально разделяются на нужных и никчемных. Легче смириться со своей судьбой, чем всю жизнь провести в жалких попытках самореализации, а потом, поняв, что дело — труба, нажраться обезболивающих и сдохнуть в углу собственной комнаты. Бакуго хватает Изуку за шиворот, силой стягивая того с кровати на пол. Мидория ударяется позвоночником об твердый холодный кафель, выгибается, вскрикивает, запрокидывая голову назад, кашляет. Катсуки, рывком садясь на дряхлое и тощее тело Деку, в очередной раз со всей силы бьёт кулаком по лицу парня, даже не пытаясь хоть как-то сдержать накопившуюся ярость. — Идиот! Тупой идиот Изуку Мидория! — Катсуки притягивает еле дышащего Мидорию к себе за ткань футболки, наблюдая, как лицо Деку бледнеет, а свежие синяки наливаются цветом, — мало того, что ты испоганил мне жизнь своими заебами, так ты еще и себе от этого лучше не сделал! — очередной удар, от которого Изуку жалобно шипит, не в силах сопротивляться, обмякает в чужих руках.       С губ Деку капает кровь, глаз нервно дергается, огромный чёрный зрачок жалобно смотрит на нависшего Катсуки. Мидория пытается что-то произнести, хрипя. Катсуки с отвращением смотрит на это бесполезное тело. «Убить мало», — думает Бакуго. Он сжимает пальцы на бледной шее Мидории, болезненно впиваясь в кожу, видя, как участки шеи под пальцами начинают краснеть. Изуку пытается закричать, но только давится слюной, безвольно дергая руками в воздухе, пытаясь вырваться. — У тебя никогда не было квирка и не будет. И если ты готов спиздить его у меня, надеясь, что от этого твоя жизнь станет лучше, то ты сильно ошибаешься, — усмехается Катсуки, хмурясь, чувствуя, как по лбу скатываются капли пота, — если ты не в состоянии жить так, как тебе приказывает природа, то лучше умри, — Бакуго вновь ударяет Изуку по лицу, придавливая того за горло к полу.        Он соизмерит силы и не забьет до смерти. Ему не на руку смерть Деку. Просто гнев и ярость, не более. — Ка… Чан, — слышит осипший, едва досягаемый слуха голос Мидории Бакуго, от чего открывает глаза, смотря в лицо чуть ли не умирающему парню, — я просто хочу быть, как все.       Бакуго скалится, усмехаясь, лишь сильнее придавливая парня к полу, видя, как тот от бессилия начинает закатывать глаз. Губы жертвы дрожат в немой мольбе. «Чтоб ты сдох, Деку», — думает про себя Бакуго, вновь занося руку для очередного удара.       Тут Катсуки чувствует сильнейшее жжение в области груди, после чего оглушительный звук. Бакуго отлетает в сторону, спиной ударяясь о компьютерный стол, сжимая зубы от боли. В ушах противно звенит, было слышно лишь собственное биение сердца. Бакуго дышит через раз, чувствуя, как руки онемели от безумной силы, ударившей и отбросившей его. Он мотает головой, желая придти в себя. Катсуки слышит лишь приглушенные, будто доносящиеся из-под воды, чужие вопли. Заставляя себя поднять голову и взглянуть вперед, он видит в клубах черно-серого дыма дрожащую маленькую фигуру, которая истошно кричала, держа перед собой руки. — Какого, — только и может произнести Катсуки, наблюдая за происходящим.       Изуку, сидящий на полу в паре метров, смотрит на Бакуго ошалелым взглядом, истерично крича что-то неразборчивое. Катсуки жмурится, желая перебить сковывающую головную боль, дабы расслышать крики Деку. — Не приближайся, Каччан, — все, что смог разобрать из истошных воплей Деку Катсуки.       Опираясь рукой о стол, помогая себе подняться, Катсуки стоит на дрожащих ногах, исподлобья смотря вперед, задыхаясь. Изуку не перестает надрывно кричать, неразборчиво, сбивчиво, посему у Бакуго от обилия звуков начинает раскалываться голова. — Деку, заткнись, что происходит? — Катсуки делает нерешительный шаг вперед, пытаясь приблизиться к Изуку. — Отойди, пожалуйста! — голос Изуку сиплый, видимо, уже сорванный. — Что? Почему, — Катсуки не успевает договорить, падая на пол, так как в комнате раздается мощный взрыв, от которого плафон белой люстры, ввинченной в потолок, лопается, мелкой стеклянной крошкой падая на пол.       Бакуго закрывает голову руками, прижимаясь всем телом к полу. Теперь стало все понятно. Квирк Бакуго действительно у Изуку. Только оказавшись не в теле естественного носителя, пытается разодрать чужое неподготовленное тело. Сжечь, спалить, превратить в пепел непривыкший организм. Поднимая голову, Катсуки видит, как Мидория, вжавшись спиной в стену, сам себя загнав в угол, громко рыдает, вытянув руки вперед, с оцепенением смотря на собственные ладони. Бакуго видит, что приковывает взгляд Изуку. Руки. Чуть ли не полностью обгоревшие руки, украшенные огромными алыми волдырями, которые, казалось, вот-вот лопнут. На внутренней стороне ладоней кожа слезла почти что целиком, оставляя лишь болезненную алую плоть, прячущуюся ранее под тонким слоем эпидермиса, который, по всей видимости, рассыпался, словно пепел. Катсуки с трудом встает, махая перед собой рукой, разгоняя дым, медленными шагами подходя к ревущему Деку, который, заметив приближающегося Катсуки, отворачивается, сильнее заливаясь слезами. — Тихо, Деку, — шепчет Бакуго, буквально крадясь к Мидории, вытягивая руки вперед, будто в углу сидит не обычный парень, а загнанный, испуганный, дикий зверь.       Инстинкт самосохранения дал о себе знать. К такому Катсуки не был готов. Тело Мидории, почувствовав возможную гибель, как и любой другой живой организм, собрало все силы, затаившиеся внутри, выпуская наружу, борясь за собственную жизнь. Квирк, хоть и чужой, пробудился в самый критический момент для Деку. Бакуго в детстве читал о том, что у многих нынешних профессиональных героев способности открывались в подобных ситуациях, когда на кону стояла либо их собственная, либо чужая жизнь. Но Бакуго никак не мог подумать о том, что на Изуку сработает тот же самый принцип. — Не приближайся, — дрожащими губами шепчет Мидория, прижимая подбородок к груди, не в силах больше смотреть на свои увечья, — мне больно, я не хочу, — голос срывается от нервов и слёз, — не могу контролировать… — Я не сделаю тебе ничего плохого, — как это неуместно звучит от человека, который только что избивал слабого Изуку.       Катсуки садится перед Мидорией на колени, кладя правую руку тому на плечо, смотря на опущенную голову, слушая громкие всхлипы и бормотания Изуку. Больно. Чертовски больно. Катсуки нервно кусает губу, пока врач в больнице меняет повязки на его почти что сгоревших ладонях. Квирк проявился неожиданно и крайне болезненно. Холодная мазь успокаивающе действует на раны, но маленький Бакуго едва сдерживается, чтобы не заплакать от боли, пронизывающей руки, доходящей до плеч, слегка отдающей в шею. Казалось, нервы будто заживо жарили на медленном огне. Нужно терпеть, если хочешь стать лучше. Нужно терпеть. — Забери ее от меня, — шепчет Мидория умоляюще, — мне не нужна эта сила. Я не хочу, мне плохо от нее, — на последних словах он вновь срывается на рыдания.       Катсуки сжимает плечо Мидории, слегка давя, заставляя Изуку податься вперед, обессилено падая на колени сидящего перед ним Катсуки, вытянув вперед истерзанные трясущиеся руки. Бакуго поджимает нижнюю губу, пытаясь собрать все мысли в кучу. Господи, что он делает? Каждый раз Мидорию от излишней агрессии защищает, казалось бы, какая-то невидимая сила. Будто Изуку Мидория неприкасаемый. Даже чертов квирк, который Катсуки укрощал годами, хоть и изуродовав тело парня, но все же, возможно, спас тому жизнь. Ибо, кто знает, быть может, тот удар от Бакуго был бы для Изуку последним. Фаталист внутри Катсуки нервно бил тревогу, заставляя голову трещать от обилия мыслей. «Идиот», — думает Бакуго то ли про себя, то ли про Деку. Бакуго кладет правую руку на голову Изуку, левая рука бессильно лежит на полу, ноет от недавнего удара об стол, болезненно пульсирует. Катсуки тяжело вздыхает, произнося: — Ты не сдох сейчас только благодаря ебаному чуду, — дрожащими пальцами парень проводит по чужим темным волосам, пытаясь этим жестом успокоить свои надрывающиеся нервы, — почему ты вечно лезешь туда, куда не нужно? — Катсуки чувствует, как колкие подступившие слезы начинают болезненно резать глаза.       Моргая, тяжело вздыхая, Бакуго чувствует, как Мидория постепенно успокаивается, едва подрагивая, лежа у него на коленях. Зато теперь Катсуки был на сто процентов уверен, что его квирк находится у Мидории, а, значит, теперь способность нужно было каким-либо образом вернуть владельцу. После произошедшего Мидория сам волей-неволей захочет вернуть способность, ибо результат неправильного использования квирка был налицо. Неудачник, обманщик, слабак. Все эти слова крутились в голове у Бакуго, ассоциируясь с Деку. Упертый. Еще одно слово, которое теперь будет стоять в одной строчке с ранее перечисленными ассоциациями. Почему-то внутри Бакуго теперь боролись два смешанных чувства: ненависть и уважение. И если с первым было все понятно, то последнее Катсуки не мог до конца объяснить. Но если подумать, то Мидория все еще не сдавался, шел на дикие риски, лишь бы дотянуться до своей мечты и надуманных идеалов. Но была ли эта идея здравой? — Неужели ты не можешь понять, что наличие квирка не делает тебя хуже или лучше, — прерывает тишину Бакуго, не прекращая гладить Изуку по волосам, бледными пальцами перебирая черные густые пряди. — Ты служишь примером в этом случае, — шепотом отвечает Изуку, — ты готов убить, лишь бы вернуть себе свою способность. Она сводит тебя с ума, берет тебя в рабство, верховодит, а ты и не замечаешь, — Изуку шмыгает носом, слизывает языком запекшуюся на нижней губе кровь. — Идиот, — раздраженно фыркает Катсуки, — ты совершенно не меняешься. — Я был и раньше таким?       Вопрос настораживает Катсуки, откровенно удивляя. Бакуго хмыкает, пытаясь подобрать нужные слова. — Ты был таким же упертым. А я, — Катсуки сглатывает, все же желая раскрыть Изуку частичку правды, — я всегда шел против тебя, убеждая, что ты никчемный. Потому что ты с детства не осознавал своего места в жизни. — Мы становимся теми, кем хотим быть. Судьба не задает нам положение изначально, — Изуку с трудом переворачивается на спину, все еще лежа на коленях Бакуго, глядя тому в лицо заплаканным глазом, — ты пытаешься убить меня лишь потому, что не можешь смириться с тем, что я превосхожу тебя.       Цокая языком, Катсуки не знает, что ответить. Он прав. Изуку Мидория прав. Бакуго до сих пор не может понять то, что этот жалкий никчемный Деку даже без квирка пытается бороться за свою жизнь и идею, с трудом, но пытается. Когда Бакуго сдается. По сути, теперь они на равне друг с другом. И именно оказавшись в равных условиях, Изуку обыгрывает Катсуки по многим параметрам. Возможно, будь они оба пустыми с детства, Мидория бы преуспел гораздо больше, чем Бакуго. Осознавать подобное было больно, но факт оставался фактом.       Главной угрозой жизни Бакуго, как бы странно это не звучало, был Мидория. И так как Катсуки привык угрозы устранять, естественные инстинкты сработали, отдав Катсуки приказ напасть на беззащитного Изуку. Подло и низко. Эмоции всегда брали верх над разумом; тысячу раз натыкаясь на одни и те же грабли, Катсуки до сих пор не осознал опасность такого поведения. И кто после этого идиот? — Деку, — тихо шепчет Катсуки, привлекая внимание все еще нервно подрагивающего парня, — пожалуйста, если делаешь какую-то хуйню, связанную со мной, предупреждай меня сразу, потому что в следующий раз ты, скорее всего, точно сдохнешь. — Не сдохну, — с ноткой явной уверенности отвечает Изуку, смотря в глаза Катсуки. — Паршивый ублюдок, — Катсуки вновь хочет ударить Деку, но сдерживается, понурив взгляд.       Теперь все идет абсолютно не по плану. Как он может рассчитывать на открытость и доверие со стороны Мидории после такого происшествия? Как обычно, Катсуки Бакуго сам усложняет себе ситуацию, загоняя себя в безвыходное положение. Боги не умирают. Они перерождаются. Три раза, четыре, семь. Не имеет значения. И Изуку точно знал, что он как-то связан с этой идеей, ибо, скорее всего, его история бы имела название «сотни ситуаций, в которых юный Мидория должен был погибнуть». И если опыт, указанный в записке, окажется удачным, то Изуку смело сможет заявить о том, что он смог переплюнуть самого Бога. Ведь, скорее всего, именно поэтому он все еще жив. — Каччан, я хочу избавиться от этой силы, — шепчет Мидория, нервно облизывая губы. — Лучше просто верни ее мне, — нервно усмехаясь, произносит Бакуго.        Изуку молчит несколько секунд, размышляя, закрыв глаз. Катсуки недовольно смотрит на лежащего неподвижно Изуку, уже чувствуя вновь подбирающееся к горлу чувство раздражения. — Поцелуй меня, — одними губами произносит Мидория, но Катсуки и так все понимает. — Что за идиотские просьбы? — задает Катсуки вполне логичный вопрос. — Я сам не в восторге от этой идеи, но, возможно, это поможет вернуть твой квирк обратно, — облизывая нижнюю губу, объясняет Изуку.       Целовать Изуку Мидорию? Никогда и ни за что. Целовать бесполезного Деку это уже откровенный перебор. Но Бакуго вспоминает о том, что, по словам Изуку, это необходимо для возвращения квирка. И, если подумать, Бакуго готов пойти почти на все, лишь бы вернуть себе способность, вновь почувствовать себя неудержимым импульсивным недогероем, зажив как прежде. Эгоизм и желание вновь насладиться легким покалыванием в ладонях, показав, наконец, Деку, кто здесь главный, берет верх. Катсуки помогает Изуку подняться, усаживая того на пол перед собой, пододвигаясь ближе. Правую руку кладя на тощую холодную шею Изуку, Катсуки подозрительно смотрит на смущенного и одновременно крайне серьезного Деку, произнося: — Это действительно необходимо? — Делай, — хмурится Мидория, — если не получится, хуже все равно не будет.       Руки Изуку все еще бессильно лежат на холодном полу, будто парализованные, сам же парень угрюмо смотрит на сидящего перед ним Катсуки. Бакуго нервно сглатывает, приближаясь к лицу Деку, чувствуя на губах чужое сбивчивое дыхание. Вздохнув, Катсуки спрашивает в последний раз: — Ты точно уверен? — Нет.       После этих слова Катсуки, наклоняется, недовольно мотая головой, тяжело вздыхает в очередной раз, и едва касается разбитых губ Мидории, чувствуя, как дыхание Изуку участилось. Сам Деку дышит через раз, будто задыхаясь. Слегка проведя языком по нижней губе Изуку, Катсуки закрывает глаза, сильнее впиваясь в чужие губы, притягивая Изуку за израненную шею к себе, заставляя того углубить поцелуй. Мидория тихо охает, чувствуя, как Катсуки настырно проникает языком в чужой рот. Мидория подрагивает от волнения и странного чувства, сковывающего движения, заставляющего низ живота отдавать приятным вяжущим теплом. Бакуго хмурится, невольно ловя себя на мысли, что ему приятно. Ему приятно целовать чертового Деку. Возможно, дело было в обычном человеческом желании, возможно, Бакуго просто пытается вернуть себе квирк, стараясь изо всех сил. Но ведь Деку не говорил, каким именно должен был быть поцелуй. Возможно, вообще хватило бы обычного чмока в губы. Тогда почему Катсуки так упивается этим поцелуем, так наслаждается дрожащим от боли и смущения телом в руках? Казалось, будто Бакуго являлся и садистом, и мазохистом одновременно. Или он просто врет себе? Врет насчет причины ненависти к Деку? Неужели снова ложь?       Изуку целуется плохо, можно даже сказать, что отвратительно. Но Катсуки это не смущает, он слегка наклоняет голову в бок, отрываясь на долю секунды от чужих губ, после чего вновь утягивает Деку в протяжный поцелуй, не понимая, какое чувство им именно движет, заставляя целовать это маленькое ничтожество.        Маленькое ничтожество.       Наконец, Изуку отстраняется, переводя дыхание, смущенно смотря на Бакуго снизу вверх, морщась от боли в скулах, которая напоминала о недавнем избиении. Краснеет, фыркая. — Сначала ты избиваешь меня до полусмерти, а потом так целуешь, — ехидно замечает Изуку,— что на самом деле было раньше между нами? — Завались, — рычит Бакуго, собираясь с мыслями, желая почувствовать какие-то значимые изменения в теле. — Я спас тебя от смерти, ты спас меня. Пусть и косвенно, — Мидория давит нервный смешок, утирая губы изуродованной рукой, шипя от сильной боли, — твой квирк знает больше, чем ты. — Мы не убьем друг друга, как бы ни пытались. Ибо у нас связанные между собой мотивы, — задумчиво продолжает Изуку, облизывая губы.        «Искупление», — думает Бакуго, устало закрывая глаза.        «Справедливость», — молвит про себя Изуку, задумчиво поднимая взгляд в потолок.        Они молчат, некоторое время просто смотря друг другу в глаза, думая о своём. Изуродованная комната неприятно пахнет гарью, лампа на потолке истерично искрит, колонки все еще неразборчиво хрипят какую-то тихую, давно устаревшую музыку.

Now won't you listen honey while I say, How could you tell me that you're goin' away (2)

      Безумство. Одно сплошное безумство Бакуго невольно ловит себя на мысли, что еще чуть-чуть, и он превратится в такого же безумного истерика, как и Мидория. Вопрос времени. Он вновь осматривает разрушенную комнату, не понимая, как он вообще смог оказаться в такой жизненной ситуации. Учился бы себе в Юэй и учился, так нет, теперь он бегает за обезумевшим другом (другом ли?) детства, пытаясь вразумить того. Смеясь про себя, Катсуки невольно сравнивает происходящее с сюжетом среднестатистического литературного ширпотреба в жанре фантастика. Все происходит так же нелепо и несвязно, как в этих глупых историях.       Катсуки, усмехнувшись, тихо произносит: — Я не чувствую изменений, — Катсуки ловит на себе разочарованный взгляд Мидории, после чего произносит, — давай попробуем еще раз, — наклоняясь вперед, Катсуки вновь уводит изумленного Изуку в долгий протяжный поцелуй.

After you've gone, and left me crying After you've gone, there's no denying You'll feel blue, you'll feel sad You'll miss the bestest pal you've ever had