***
— Тебе бы подстричься, — слегка обеспокоенно протягивает Фуюми, глядя на сидящего перед ней за столом брата, полностью запустившего себя внешне, который безынтересно ковырялся вилкой в овощном салате. Подняв взгляд, Шото вопросительно вскидывает брови, одной рукой убирая длинную красную прядь за ухо. Волосы Тодороки спутанные, небрежные, жидкие, чуть спускаются по плечам и свисают секущимися кончиками. Нет четкой границы между красными и белыми прядями, ибо пробор у Шото настолько перепутан, что волосы лежали хаотично, путаясь между собой. Фуюми могла предположить, что таким образом Шото пытался походить на нее, не желая показывать своей особенности и четкого разделения на отцовскую и материнскую части. Конечно, Шото тяжело от того, что он буквально разрывается между матерью и отцом, не зная, куда податься и как быть, и Фуюми это прекрасно понимала, из-за чего старалась не касаться темы родителей. — Не думаю, что это имеет смысл, — вздохнув, протягивает Шото, с явным раздражением убирая белую прядь, падающую на глаза. Шото всего лишь тринадцать, а в его глазах уже можно прочитать критическое безразличие к самому себе. Желание поступить в Юэй уже давно было на уме у Тодороки, и эта цель хоть и была единственной общей у него и Энджи, но все же никоим образом не скрепила семейные узы между отцом и сыном. И когда Шото узнал, что может попасть в Юэй по рекомендации, то понял, что подобный шанс упускать нельзя. Тодороки понимает, что это тот самый момент, когда он может освободиться, вырваться из сковывающей его семейной клетки, показать себя искреннего, ни от кого не зависящего. Отец лишь самодовольно поддакивает, ухмыляясь, явно считая достижения Шото своими собственными, что бьет по нервам Тодороки младшего. — Эй, что ты делаешь? — Фуюми озадаченно смотрит на стоящего над умывальником Шото, который испуганно бросает взгляд в сторону внезапно появившейся сестры. Холодные кольца ножниц слегка давят на бледные пальцы, оставляя легкий розоватый отпечаток, губы Шото неестественно нервно подрагивают, а глаза бегают из стороны в сторону, не желая встречаться с недоумевающим взглядом Фуюми. Левой рукой Шото держит прядь волос, слегка оттягивая ту от себя. Искоса взглянув на свое отражение в зеркале, Шото поджимает нижнюю губу, после чего отвечает: — Я хочу быть другим человеком, — кислая улыбка невольно расплывается, но спустя пару секунд выражение лица вновь приобретает равнодушие, пусть и неуверенное и подрагивающее. Тихий лязг ножниц, и красная копна волос падает на белый фарфор раковины. Неуверенно глядя на свое отражение, Тодороки, тяжело вздохнув, берет другую прядь, проделывая с ней то же самое действие, откидывая перепутавшиеся между собой отстриженные волосы в раковину. — Я не хочу жить ради исполнения чужой мечты, — хмурясь, Шото щурит глаза, остригая белую копну волос с меньшей уверенностью, нежели красную, старательно пытаясь придать прическе симметричность. И Фуюми, и Шото прекрасно понимали, что это все подростковые истерики, что однажды Тодороки младший вспомнит об этом поступке с кривой ухмылкой, но сейчас перечить не имело смысла, из-за чего сестра молча наблюдала за тем, как ее брат изо всех сил пытается доказать самому себе хотя бы визуально, что он не тот, кем считают его окружающие, пытается вырваться из закоренелого образа. Последний штрих, и Шото, потрепав обстриженные волосы, со звоном кладя ножницы на край раковины, упирается ладонями в фарфор, с замиранием сердца смотря на себя в зеркало. Фуюми исподтишка наблюдает за нервно дрожащим братом, не находя слов. — Знаешь, — неуверенно начинает она, опуская глаза, — если хочешь начать все заново, то смена внешности тебе не сильно поможет. Шото озадачено поворачивает голову в сторону сестры, хмурясь, молча требуя завершения мысли. — Ты изменишься для себя и для других только тогда, когда станешь выражать свои истинные чувства и эмоции. Когда осмелишься сказать миру: «вот он, я, такой, какой я есть, и не важно, длинные у меня волосы или короткие, ибо намного важнее то, какой я человек и что собой представляю». Фюуми неуверенно поджимает губу, заканчивая фразу. Сжимая пальцами холодный край раковины, по которой были разбросаны отрезанные волосы, Шото шмыгает носом, невнятно отвечая: — Я постараюсь что-то с этим сделать.***
Обычно, когда что-то нарочито ищешь, имея цель, то всегда упускаешь либо мелкие детали, либо важные и значимые вещи в целом. Нельзя завести настоящих друзей, специально выискивая их, нельзя найти настоящую любовь, ежесуточно пытаясь разглядеть свою судьбу в окружающих. В мире есть неискоренимая доля фатализма, от чего человек либо страдает, либо получает выгоду, тут уже зависит от банальной вымышленной самим же человеком для оправдания своей дурости фортуны. Шото знал все эти нюансы, из-за чего напрямую к людям не лез, посему окружающим Тодороки казался несколько диковатым и замкнутым. Веря в судьбу и невидимую связывающую между собой нужных людей нить Тодороки просто ждал, не предпринимая лишних действий. И он дождался. Правда, не понятно, к счастью это было или к сожалению.***
— Даже не думай драться в половину своей чертовой силы, двумордый. Вытянув руки вперед, положив те на поверхность стола, Тодороки сидит в комнате ожидания, косясь взглядом на стоящего в дверях Катсуки, который с неприкрытой неприязнью и честным азартом глядит на него, покусывая от злости потрескавшуюся нижнюю губу. В этот момент Шото невольно вспоминает Фуюми, проводя совершенно неправильные параллели между сестрой и Бакуго. Шото знал, что Катсуки, будучи эгоистичным парнем с крайне скверным характером, может волноваться только о себе, но почему-то в ранее сказанных словах Тодороки не слышит посыл «я выиграю, во что бы то ни стало». Шото понимает эти слова как «не позволяй себя втоптать в грязь», от чего на душе становится подозрительно спокойно и тепло от этой несуществующей и явно додуманной заботы. Катсуки является лживым образом идеала для Шото, правда сам Тодороки понял это слишком поздно. Конечно же, Тодороки проигрывает Бакуго, ибо чувствует вину, нападая на Катсуки. Надуманная самим же Шото проблема, которая сковывает действия, на которую можно сослаться в случае неудачи. И именно во время состязания с Бакуго Тодороки понимает всю свою юношескую глупость, осознавая, что не было никаких нерешаемых проблем с отцом, социализацией и принятием своей личности. Был лишь Шото и его виктимность, привитая с детства. Боясь самого себя и своих же неудач Тодороки придумывал неведомое количество поводов, лишь бы не пасть в собственных глазах, постоянно ссылаясь в случае провала на скверного отца или недостаток чего-либо в детстве. Шото боится разочароваться в себе, боится зайти за грань, выдаваясь на максимум, из-за чего ставит перед собой мнимые преграды в виде чувства вины или обиды. Если бы был кто-то, кто мог вселить в него надежду, неистово крича, добиваясь того, чтобы быть услышанным. Если бы… Порой Шото кажется, что максимум доступных ему эмоций заключается в чувстве вины. Сожаление, стыд, неоправданные чужие надежды. Ничего другого Тодороки практически и не чувствовал до момента встречи лицом к лицу с Катсуки. Тот не был благосклонен к Шото, даже, наоборот, видел в нем противника, который побуждал азарт. И Тодороки это полностью устраивало, ибо он понимал, что нужен кому-то хоть так. Нет, он не идеал, к которому стремится Катсуки. Шото явно ощущал себя препятствием в гонке Бакуго за своим нескончаемо раздувавшимся эгоизмом в попытках нагнать амбиции действиями. И это заставляло Тодороки поверить в себя, понять, что он еще что-то значит, что-то может. Понять, что он — помеха. Но не только в негативном ключе, а еще и в хорошем смысле того слова. Он не помеха, что мешает матери спокойно жить, не помеха в осуществлении отцовских грёз. Шото является помехой, позволяющей Катсуки Бакуго расти над собой и не сбавлять темп, тем самым способствуя развитию его как личности. — Я просто расслабился, — злобно пыхтит Катсуки, пытаясь отдышаться после очередного тренировочного забега на школьном стадионе. Стоя в паре шагов от запыхавшегося Бакуго, Шото, слегка наклонившись вперед, упираясь ладонями в свои же колени, едва согнув ноги, которые подрагивали от усталости, криво и незаметно улыбается. Впервые Тодороки ощущает тот самый дух состязания, благодаря которому хочется совершенствоваться. Сейчас Шото понимал, насколько были наивны материнские слова о том, что все делается человеком исключительно ради себя и из-за своих побуждений. Но если бы у Тодороки не появился тот самый стимул двигаться вперед в образе Катсуки, стал бы Шото вообще пытаться перескакивать через собственную голову, уходя даже в попытки более совершенного освоения своей левой стороны? Люди живут ради состязаний. Осознание своей собственной смертности заставляет искать смысл бытия, пытаться запечатлеть в истории хотя бы свое имя, прорываясь сквозь толпы таких же желающих, которые являются не менее талантливыми и сильными личностями. И только совершенствуясь, питаясь азартом и желанием показать себя лучше, опираясь на примитивный вопрос «а чем я хуже?», Тодороки осознал, что действительно живет. И живет не зря, а ради цели. И каждая ссадина, синяк, растянутая мышца и ядовито-завистливый взгляд Катсуки был подтверждением тому, что Шото может перейти через свои принципы, борясь и живя исключительно для себя. Для себя через других. Иначе нельзя, ибо люди слишком сплочены для биологического вида, и практически каждый зависит друг от друга прямо или косвенно.***
Но Шото забыл одно. Забыл, что вмешиваться — лучшее, что он умеет, и что брезгать этим нельзя. И тогда, когда его воля почувствовала ежесекундную слабость, все полетело к чертям. Все то, чем жил Шото, взлетело в небо огромным пышным взрывом тёмно-рыжих оттенков, распускаясь на пепельном поле токсичным цветком, постепенно превращаясь в дым, развеиваясь, исчезая из виду, увядая.***
Ставить диссоциативное расстройство личности врачи откровенно боялись. Ибо слишком невнятный диагноз для подорванного психического здоровья Шото. Но, все же, сойдясь на раздвоении личности, выписали поддерживающие лекарства и обрекли на практически нулевую дееспособность. «Он не может себя контролировать, и это неизлечимо», — констатирует один из врачей, предоставляя Энджи Тодороки выписку со всеми результатами диагностики. Шото же, ожидающий в коридоре, затаив дыхание, угрюмо слушает диалог отца с врачами, чувствуя, как внутри обрывается что-то невидимое, заставляя противно болеть теменную область головы. После Второго Удара политика в Японии слегка поменялась. Теперь на каждый крупный город приходилось по сообществу, включающего в себя трёх человек, являющихся некой заменой ранее существовавшему Всемогущему. Пусть нововведенные Тройственные Союзы не имели такого позитивного психологического воздействия на людей, какое имел Всемогущий, но функцию охранников порядка выполняли целиком и полностью. После роспуска Юэй Шото проходил нудный курс реабилитации, после чего, получив некоторые бумаги от врачей, подтверждающие его вменяемость (без отцовского влияния тут не обошлось, но Тодороки младший этого не знал, искренне веря, что смог чудом излечиться от недуга), сдал экзамены экстерном в другой геройской академии, получив лицензию. В Тройственный Союз мог попасть любой желающий, если пройдет отбор и стажировку. Справившись без проблем с поставленной ему задачей, Тодороки проходит набор в Союз Японии, начиная свою новую деятельность в качестве незримого судьи нерешаемых и тёмных дел. Все шло гладко: Шото пил каждые семь часов лекарство, время от времени выбирался в самое пекло событий, под шумок устраняя особо опасных нарушителей, кажется, даже нашел контакт с двумя другими парнями, которые сотрудничали с ним.***
Периодически посещая штаб Тройственного Союза, наблюдая за ходом дела и собирая нудные отчеты от секретарш, Энджи, испытывая странное ощущение вины, тупое, как старые вскрывшиеся раны, решает хоть как-то поспособствовать деятельности сына, желая обеспечить тому более-менее спокойную жизнь в сложно сложившейся ситуации. — Ты сильный малый, — хмыкает Энджи, опершись телом о кофейный автомат, который едва доходил высотой мужчине до плеча. Хмуро исподлобья посмотрев на стоявшего рядом отца, Шото вздыхает, вынимая пластиковый стаканчик с кофе из автомата, делая шаг назад, неосознанно желая отстраниться. — Ты меня никогда не хвалил, — по-детски фыркает Шото, делая глоток горячего горького кофе. — Шото, ты показал себя с лучшей стороны, — игнорируя недовольство сына, продолжает Энджи, — ты сильнее, чем я мог себе представить, но одна твоя слабость, — оглянувшись по сторонам, не желая быть подслушанным, Тодороки старший, понизив голос, произносит, — может все похерить. Шото глубоко вздыхает, закрывая глаза. Как бы ему ни хотелось сейчас перечить отцу, в этой ситуации Энджи был прав. — Слышал, у тебя дезертир объявился, — исподтишка уточняет Энджи, невзначай оглядываясь назад. — Да, работает на два фронта, скажем так. Решаем, как по-тихому убрать, — хмыкнув, утверждает Шото, смотря на подрагивающую жидкость в темно-коричневом стаканчике. — Уберем тише некуда, — ухмыльнувшись, отвечает Энджи, — так вот. Есть один парень на примете, он мало того, что идеален для таких тихих устранений, так еще и тебе помочь сможет. Заинтересованно подняв взгляд, Тодороки смотрит на отца, молча внимая. — Учился в классе параллельном тебе, не знаю, связано это с тем, что его плохо привили, или же тут виной всему личный потенциал, но парень развил свою способность практически до максимума. Дослушав, Шото утвердительно кивает, молча соглашаясь на предложение отца, впервые замечая, что Энджи предлагает разумную идею.***
В качестве напарника Хитоши Шинсо был практически незаменим. Тихий, пунктуальный, не смеет ослушаться. Мало того, что Шинсо обладал каким-то родом гипноза, как это привык называть Шото, Хитоши еще мог положительно влиять на Тодороки. После некоторого времени сотрудничества с Шото, Шинсо научился выводить Тодороки из одной личности в другую, зная нужные рычаги давления. Шото же о своих припадках практически ничего не знал, лишь ощущал странное желание время от времени скрыться от посторонних глаз, свернуться где-то в углу и стать на некоторый период всеми забытым. Такие желания лишь лишний раз подтверждали причину разлома личности Шото, указывая на внутренние страхи самого себя и попытки скрыться от чувства вины уже на более глубоком и кардинальном уровне. Кажется, жизнь наладилась, уйдя в спокойное русло. Работа, задания, отчеты, одинокая квартирка на окраине Токио подальше от суеты. Конформистское бытие хоть и приходилось Тодороки по душе, но он начал ощущать нехватку чего-то, что ранее давало ему стимул жить и развиваться. Сейчас Шото постоянно казалось, что он находится не в том месте и не в то время. Не было желания совершенствоваться, соперничать, азарт полностью был вытеснен привычной работой, которую Тодороки со своими напарниками выполнял без каких-либо усилий. Кажется, это был повод почувствовать себя действительно сильным человеком и личностью, но Шото в себя не верил, каждый раз про себя ссылаясь на неумех-врагов, а не на свое совершенство. Однажды в руки Шото попадается действительно интересное дело, которое вызывает интерес даже у повидавшего многое Шинсо. — Парень занимается грабежами, и до сих пор не был никем толком замечен, хоть шуму после себя оставляет больше некуда, — Хитоши, наклонившись над письменным столом, читая бумаги, задумчиво хмыкает, переводя взгляд на сидящего за столом Шото, который задумчиво грыз кончик карандаша. — Ты никогда не думал, что некоторые враги могут быть союзниками? — отстраненно протягивает Тодороки, глядя в потолок, на котором в темноте бликами играла желтая настольная лампа. Озадаченно нахмурив брови, Шинсо непонимающе мотает головой. — Кажется мне, будто есть у нас с ним что-то общее, — поджав нижнюю губу, Шото резким движением кидает карандаш на листы, аккуратно сложенные в папке. — Мы ведь даже не знаем, кто это, — обеспокоенно произносит Хитоши, отстраняясь от стола, убирая руки в карманы тёмных штанов. Игнорируя вопрошания Шинсо, Тодороки хватает с вешалки длинное кофейного цвета пальто, накидывая то на плечи. Дойдя до двери, желая покинуть комнату, Шото замирает на секунду, чувствуя, что Шинсо собирается еще что-то сказать, желая отговорить Тодороки от неразумных поступков. — Ты вот так вслепую собираешься искать его? Он же действует хаотично, — угрюмо настаивал на своем Хитоши, потирая шею, оттягивая воротник тёмно-сиреневой рубашки. Чувствуя давно забытый азарт, который вдруг внезапно вспыхивает в груди, Тодороки слегка улыбается сам себе, произнося: — Если я найду его за сегодняшнюю ночь, то мы берем его вместо нашего третьего напарника. Ошарашенный таким заявлением Шинсо опешил, не находя слов. — Ты с ума сошел? — с этими словами Хитоши быстрым шагом приближается к Тодороки, осмеливаясь взять того за плечо и повернуть лицом к себе, рассматривая, желая найти какие-либо признаки, указывающие на очередной приступ расстройства. — Я полностью серьёзен, — уверенно заявляет Тодороки, открывая дверь, — и более того, я уверен, что смогу найти его самостоятельно, — после этой фразы Шото делает шаг вперед, покидая комнату, оставляя Хитоши в смятении.***
Сверяясь с картой, Тодороки шагает в переулке между обшарпанными панельными домами, всматриваясь в занавешенные окна, оглядываясь. Фонари на улице противно рябили, где-то позади был слышен остервенелый лай собак. Доносится глухой вой полицейской сирены. Остановившись на месте, Шото поднимает голову вверх, замирая, чувствуя на себе чужой взгляд. Обернувшись, Тодороки видит, как из окна третьего этажа на него пристально смотрит кто-то, неумело скрывающийся за небрежной занавеской. — Если ты ждешь приглашения спуститься, то его не будет, — чуть повысив голос, желая докричаться, произносит Тодороки. Шото прям чувствует нутром, как наблюдатель выругивается под нос. Штора закрывается, а спустя еще некоторое время из дома выходит Катсуки. Непричесанный, неаккуратно одетый, с легкой белесой щетиной на подбородке. Убрав руки в карманы широких чёрных штанов, Катсуки фыркает, опуская голову, не желая смотреть на Шото. — Я же просил тебя, чтобы ты замял дело, если оно вдруг попадется тебе, — рычит Бакуго, слегка пиная камушек, лежащий на асфальте. Шото и впрямь дал обещание не преследовать Катсуки, если тот пойдет по скользкой дорожке. Дано это обещание было лишь из-за безумно угнетающего чувства вины и желания хоть как-то откупиться от того, что некогда Катсуки буквально взвалил на себя всю ответственность, отгородив Шото от плачевной судьбы. Но в целях безопасности Шото всегда знал местоположения Катсуки, да только повода для встречи не находил. — У меня есть идея получше, — криво улыбаясь, произносит Тодороки, — как насчет сотрудничества? Протянув лишь вопросительное и раздражительное «а», Катсуки угрюмо фыркает, вынимая из кармана мятую пачку сигарет. — Шутки у тебя херовые, как и всегда, впрочем, — рычит Катсуки, кладя сигарету на язык, закуривая. — Я не шучу, — Тодороки убирает руки за спину, выпрямляясь во весь рост. Увидев явную серьезность, Бакуго поджимает нижнюю губу. Нервно почесав скулу, слегка подняв подбородок, дабы смотреть Шото в глаза, избегая разницы в росте, Катсуки произносит: — Это не реализуемо. — Ты будешь работать неофициально, а, скажем так, вместо нашего не совсем опытного и умелого третьего напарника, — Тодороки слегка прогибается в спине назад, расправляя плечи, — я знаю, какие у тебя проблемы с законом, деньгами и бандитскими группировками. — Всё-то ты знаешь, — с некой досадой протягивает Катсуки, устало вздыхая, — небось, читал моё дело до дыр, въедчиво, как ты любишь, — Бакуго скалится, изображая кривую гримасу. — Достаточно было пары фактов, которые совершенно точно указывали на тебя. А там, благодаря логике, делаются выводы о твоем местонахождении, — цокнув языком, констатирует Шото. — Гордишься, да? — закатив глаза, нервно произносит Катсуки. — Просто если мы будем сотрудничать, выгоду получим оба, — холодно заявляет Шото, игнорируя риторический вопрос. Изображая на лице максимальное презрение к собеседнику, Катсуки нервно грызет фильтр сигареты, в последний раз затягивается, после чего кидает окурок на асфальт, с особой неприязнью сминая тот носком потертого кроссовка. — Ладно, договорились, — бурчит Катсуки, отмахиваясь от Тодороки, желая выразить жестом равнодушие.***
Работа с Бакуго положительно влияла на состояние Тодороки. Будто пробуждаясь от долгого томного сна, Шото вновь обретает интерес к работе и жизни, порой подолгу задерживаясь в офисе, беря иногда сверхурочные. Этот факт весьма удивлял Хитоши, ибо тот помнил, что Тодороки и на лишнюю секунду не позволял себе задерживаться на рабочем месте, в сердцах считая, что рабочая деятельность лишь губит время и жизнь. Новый не совсем легальный напарник вызывал у Шинсо и третьего компаньона некое недоверие, но Тодороки на чужие недовольства не обращал внимания, игнорируя, а будучи в особо хорошем настроении, отшучиваясь. Благодаря знаниям Катсуки о подпольном мире преступников было ловить гораздо проще, хоть Бакуго и рисковал своей головой теперь вдвойне. С одной стороны, на него охотились полицейские, с другой же товарищи по несчастью и криминальной жизни грезили в отместку отсечь Катсуки голову. Но Бакуго получал финансово вдвое больше, чем мог себе представить, а еще получил некое покровительство от лица Шото. Да и вообще, если быть честным, Катсуки был рад возвращению в его жизнь Тодороки. Не сложно было заметить разницу между отношением Шото с теми же своими коллегами по работе и отношением с Катсуки. Казалось, что Тодороки проявляет к тому если уж не симпатию, то большое уважение. Но, все же, с концами разобраться со своими психологическими проблемами Тодороки не удалось. Помимо работы, все еще не покинувшего его неприятного чувства вины Шото тревожила еще одна вещь. Через третьих лиц, мало-помалу Тодороки узнал для себя странный факт, гласивший о том, что Тройственный Союз в цепочке влиятельных лиц не был на высшей ступени, как ранее казалось Шото. Оказалось, что если не над всей, то над доброй половиной отделов находились другие влияющие лица. И впрямь, если задумываться, то Шото никогда не придавал значения тому, откуда и от кого раз за разом поступают новые наработки, информация, приказы, в конце концов. Все было серьезно повязано между собой, но насколько сильно, Шото не знал. И тогда Тодороки решил, что имеет право встретиться с вышестоящим человеком лицом к лицу. К удивлению Шото, ему раскрыли все карты. Без лишних вопросов и подозрений. Теперь перед Тодороки выстроилась замкнутая цепочка взаимодействия между Союзами, полицией, судом и тем самым тайным сообществом, находящимся под землёй.***
Спускаясь по лестнице вниз, оглядываясь на однотипные белые стены и металлические двери, Тодороки следовал за едва передвигающимся мужчиной, который был ростом выше Шото ровно на полторы головы. Тот, опираясь на перила, спокойно и вежливо изначально отказался от помощи Тодороки, заставив тем самым Шото испытывать некоторый дискомфорт. — Я знаю, какого это, понимать, что ты ни черта не главный, а лишь очередная исполняющая чужие приказы фигура. Шото внимает чужим словам, прикусывая губу, хмурясь, ощущая, как внутри начинает медленно разгораться не так давно унявшееся пламя детских обид и травм. — Но я не хочу, чтобы ты думал, что ты ничего не можешь сделать самостоятельно, потому что именно тебе я доверяю взять дело в свои руки. С этими словами мужчина останавливается, спустившись, наконец, с последней ступени. Встав рядом, Шото смотрит вперед вглубь узкого коридора. — Там, — устало бросает мужчина, махая рукой вперед. Тодороки вопросительно поворачивает голову в сторону собеседника, поднимая подбородок, желая сократить разницу в росте. — Я знаю всю твою жизненную историю, Тодороки Шото, и я не хочу, чтобы твоим поводом для развития был эгоист, действующий в своих интересах. Я лишь хочу показать тебе, что есть люди, не имеющие ничего за душой, которые стараются на благо других. — Слышал, вы живете уже даже не первую сотню лет, — отводя тему, недоверчиво произносит Тодороки. Видя, как на сухих потрескавшихся губах начинает играть хитрая улыбка, Тодороки нервно сглатывает. — Я мог бы жить в другом теле, меняя их хоть ежегодно, мне ничего не стоит. Но сколько бы я ни пытался, душа в других телах будто не приживалась, постоянно чувствуя то ломоту, то дискомфорт. Из-за этого я таскаюсь уже сто с лишним лет в этом дряхлом облике, — мужчина недовольно скрещивает руки на груди, хмыкая. — В каких-то фантастических книгах я читал, что тело изначально неразрывно связано с душей, — к слову добавляет Шото, убирая руки в карманы слегка помятого плаща. — И в этом есть смысл. Мы не должны избегать проблем, избавляясь на корню, мы должны совершенствоваться, делая проблемы несущественными, становясь сильнее. Шото задумчиво хмурится, слегка щурясь от яркого белого света. — Наверное, я больной на голову, но меня действительно заинтересовала идея о том, что миру было бы лучше, не будь у людей тех способностей, которыми они обладают сейчас, — вполголоса, опустив голову, как-то виновато произносит Шото, будто стыдясь. — Возможно, мои цели покажутся тебе эгоистичными, а план выглядит так, будто он нереализуем. Но все возможно, если мы будем действовать вместе, а уже сейчас мои идеи негласно разделяет множество людей. Отпетым негодяям тоже есть, за что и за кого бороться, кого защищать. Поправив упавшую на глаза челку, Шото задумчиво, буквально несколько секунд, теребит выбившийся из прически красный локон, после чего убирает тот за ухо. — И если ты решишься на мое предложение, то все реализуется куда быстрее, чем я предполагал. Шото прекрасно понимал предложение, но все еще колебался. — Почему именно его? — вопрошает Тодороки, поджимая нижнюю губу. — Я думаю, он в состоянии пояснить причины вместо меня, — мужчина вновь кивает вперед. Перед Тодороки стоял серьезный выбор: рискнуть прежним образом жизни ради возможного светлого будущего для человечества потом, или же оставить все на своих местах, отказавшись. Возможно, собеседник был прав, говоря, что Катсуки — не предел мечтаний, с которым можно соревноваться за собственную честь, и у Тодороки просто затуманен рассудок из-за пережитых в детстве травм. Мысль о том, что действия Шото могут навсегда лишить других детей такой участи, которую перенес он, не давала покоя. Никаких браков ради квирков, никакого ненужного насилия ради первого места в рейтинге героев, никакого ярко выраженного разделения на сильных и слабых. Глубоко вздохнув, Шото по-старчески думает, что раньше и впрямь было лучше, пусть этого «раньше» Тодороки и не застал, а читал о нем лишь в старых книжках. Из двух зол выбирают меньшее, из-за чего Шото заранее знал, что, пораскинув мыслями, скорее всего, примет предложение и станет единомышленником. Сейчас все зависело лишь… — А как его зовут? — опомнившись, спрашивает Шото. — Изуку Мидория, — мужчина глубоко вздыхает и как-то тоскливо продолжает, — если все же будешь работать с ним, то… В очередной раз вздохнув полной грудью, мужчина, будто собравшись с мыслями, продолжает: — То позаботься о нем. Он мне слишком дорог. С этого момента Тодороки и Мидория знакомятся, и чем дольше Шото работал с Изуку, тем больше видел в нем ту самую личность, которой ему не хватало в детстве, юношестве, в академии. Явно побитый судьбой, но не сдающийся Изуку внушал оптимизм и позитивное желание действовать, жить, пробиваться. Иногда Шото представлял, что будь каким-либо чудом Мидория с ним тогда, в Юэй, то Тодороки точно бы смог преодолеть свои комплексы, раскрывшись целиком и полностью. Изуку хотелось доверять, в Изуку хотелось верить, Изуку хотелось дать шанс на счастливую долгую жизнь. И спустя несколько месяцев Шото решается. — Обещаю, я помогу тебе справиться со всем, — неуверенно держа Мидорию за худые бледные запястья, произносит Тодороки, видя, как Изуку сконфуженно улыбается, не до конца понимая, о чем толкует Шото. Ему необходимо всего лишь избавить Мидорию от побочного эффекта, от причины, из-за которой, казалось бы, спокойная и мирная жизнь Изуку превратилась в колебания между ощущением собственной никчемности и чувством ненужности. Ему необходимо лишь... — Я помогу тебе избавиться от Катсуки Бакуго.