Rescuers

      — Нет, Гук, ты хоть представляешь? Она сама предложила это! Сама!       Чимин сидел напротив спасателя в их небольшой комнате-кухне на работе в ожидании нового вызова или поручения сверху и настойчиво уже в третий раз пересказывал другу потрясающие новости его личной жизни. Старший, к слову, был так рад собственным переменам, что и вовсе не замечал совершенно ненормального поведения друга. Да, Чонгук всегда спокойно выслушивал Пака, помогал принимать решения и являлся плечом и подушкой на все случаи жизни, поскольку друг крайне близко воспринимал все к сердцу, и да, он порой пропускал мимо ушей определенного рода тряпье, изливающееся из уст перевозбужденного парня, но точно не так, как это происходило сейчас. Чон его не слушал вовсе. Он не делал этого специально или пытался отгородиться от всего этого потока счастья напротив. Гук просто не слышал речей Чима, не кивал в ответ на заявления и даже не смотрел на друга, словно там, перед ним, и вовсе был просто густой туман, и Гук только и делал, что смотрел в его пустоту.       В голове роились мысли. Они выстраивали песочные замки, и те, как только очередная башенка становилась настолько крупной, что больше не выдерживала ее веса на своем конце, обламывались, создавая подобие фейерверка, тут же на месте появлялась новая. И все это происходило от веявшего тепла откуда-то из груди или из живота. Чон не пытался разобраться в собственных ощущениях, он наоборот погряз в них с головой, с удовольствием мусолил каждый кусочек по-долгу и радовался как настоящий школьник, глупо давя улыбку.       — Черт возьми! Друг! Я уже давно люблю ее, но с каждым днем понимаю, что она лучшее, что я мог бы найти на этой планете! Я сам не верю своему счастью! — вновь вздыхал пепельный блондин.       «Я вот в свое тоже не верю», — услышав кусочек фразы, подумал Гук, еще больше оскалившись своим собственным мыслям, которые так и искрились в сознании младшего.       Долго ли бы продолжалась эта дружеская идиллия наедине у каждого неизвестно, но уже через пару минут парни выезжали на новый вызов. Пришлось забыть о растекающихся теплым медом в душе воспоминаниях, дабы не смешивать с отвратительной гарью реальности, потому что для спасателя они сейчас были чище, чем все, что он когда-либо ощущал.       Парни уже давно привыкли срываться с места за доли секунды. Их учили этому очень долго и изнурительно. В их непростом деле каждая секунда буквально на счету и от любой из них зависели жизни. Обоим было непросто. Непросто каждый раз видеть страдающих людей, непросто смотреть на горе, пронизывающее каждую клеточку живых существ, непросто пересиливать себя и свои возможности ради незнакомцев, но они шли на это ради самого бесценного на этой земле.       На этот раз вызов оказался едва ли не смешным: мужчина решил отпилить ветку у дерева, но та упала и задела стремянку, на которой стоял пострадавший, и он упал, задевая нижний сук и натыкаясь на обломленную ветку. Чонгук надеялся, что от болевого шока мужчина будет без сознания, ведь это могло спасти ему жизнь, но когда бригада доехала до маленького домика совсем рядом с небольшим парком, спасатель только сильнее напрягся: мужчина лежал поперек ствола дерева и судорожно вдыхал воздух, перебиваемый собственными стонами; его правая нога была проткнута насквозь одной из веток с внешней стороны бедра; штанина уже на половину окрасилась кровью и, смешавшись с оливковым цветом широких бридж, походила на запекшуюся. Парни оперативно приподняли верхнюю часть тела так, чтобы положить мужчину ровно горизонтально, и тут же пережали бедро крепким жгутом. Вытаскивать ветку сейчас было невозможно — мужчина сразу бы истек кровью и умер — поэтому остался только один вариант. Команда быстро отпилила часть с проткнувшей конечность веткой от основной и стала перекладывать мужчину на носилки. Любое движение дерева внутри плоти приносило мужчине невыносимую боль, но организм никак не хотел обезопасить себя.       Чон переживал. Сильно. Настолько, что во время перевозки в госпиталь он никак не мог успокоить легкую дрожь. Обычно люди уже находились в беспамятном состоянии и не мучились, ощущая все до мельчайшего дуновения, но теперь же чувства пострадавшего мужчины словно веревки затягивались на шее Гука, будто тот сам был на его месте и умирал в ожидании и от страха. Такого прежде не было. Что-то не давало спасателю покоя, потому что он вдруг почувствовал себя неуверенно. Точно не мог сказать себе на все сто процентов, что сделал все как нужно. Это вселяло в него ужас.       Госпиталь встретил напарников, ввозивших каталку с лежащим мужчиной, двумя медбратьями и как всегда оглушающими голосами встревоженных докторов. Каталку везли неспешно, Чимин поддерживал ветку в ноге, как можно меньше двигая ее, а Чонгук докладывал вот-вот подоспевшему Тэхёну о показаниях, что успели провести в карете скорой. Младшему требуются все его силы, чтобы не расплыться в широкой улыбке при виде того, как парень вбегает в просторный коридор и тут же оценивает степень повреждений. Тэ не волнует и не шокирует торчащая метровая палка, проходящая, по видимому, около самой бедренной кости, хирург только немного хмурится, сразу вслушиваясь в информацию от одного из интернов и тут же давая другим, свободным, указания.       Чон был весьма впечатлительным, он довольно резко и часто реагировал на разные события вокруг, а когда совсем припекало — взрывался. Только вот с Тэ так почему-то не получалось. Его отточенная работа без запинки восхищала Гука своей изящностью и уверенностью, а когда действия Тэхёна должны были буквально выбешивать младшего, тот только и мог, что ухмыльнуться, немного хрустнуть пальцами в сжатых кулаках, и пойти напролом.       «Как все изменилось за два дня, — подумал Чонгук, на секунду отвлекаясь на сосредоточенный профиль Кима. — Главное, чтобы он не закрылся от меня снова».       Как бы не хотелось сейчас Чону улыбнуться старшему и тихонечко запустить всю пятерню в его коричневые, слегка отливающие серебром, волосы, он продолжал исполнять свои обязанности. Только перед двойными створками операционной сам Тэхён остановил немного задумавшегося Гука единственным коротким и, возможно, чересчур сдержанным: «Нельзя — операционная».       Операция была сложной и долгой — восемь часов, два хирурга, три интерна и четыре медсестры, сменяющие друг друга. Вынуть ветку, остановить кровотечение и восстановить разорванные мышцы и нервы. Такие операции Киму не в новинку: он еще в интернатуре проводил подобные операции в качестве ассистента, а там бывало и по двенадцать часов выматывающего пиликанья со всех сторон. Силы под конец на исходе, хочется не то, что руки не поднимать, веки разлеплять сил нет. Кажется, все соки разом высосали и даже возможности связно мыслить не оставили. В голове просто гудит тяжеловесным набатом, и прикрытые глаза на пару с холодной водой, стекающей по лицу, ничуть не помогают затупить этот гул. Нэйтан такой же: вымотанный до нитки, но довольный — пациента они все же спасли, а возможно тот и восстановит работу пострадавшей ноги — растягивает легкую, усталую улыбку, благодаря всех, кто помогал и уходит один. Тэхён поступает так же, только без улыбки, на нее совершенно нет сил, только легкий кивок всем оставшимся и искреннее спасибо.       Чонгук ждал его у самого выхода. Он бы просидел тут все восемь часов, если бы не новый вызов — пустяковый, обошелся тугой перевязкой, но отвлек парня на три часа. У младшего нервы совсем ни к черту спустя небольшую «вечность», которую, он думал, просто так не переживет. Медсестры уже ныли от количества вопросов. Однотипных таких: «Когда закончится операция? Как она проходит?» Одинаковые ответы просто бесят, и кажется, что еще одно «Не знаю» и он сам ворвется в неприступные для НЕ врачей двери. К счастью, Тэхён выходит именно в этот момент.       Тот выглядит серым, измотанным, без тени каких-либо эмоций — просто белый лист, точнее светло-серый, с дурацким зеленоватым отливом. Смотреть больно, как сильно сгорблена спина и как полуприкрыты немного сильнее впавшие зеркальца глаз. На сердце становится мерзко, липко, как-то противно, точно на него вылили склизкую жидкость, разъедающую плоть. Тэхён бы и не заметил младшего, застывшего статуей, прослеживающей его движения, если бы Чон не позвал Хёна и не подбежал, вглядываясь в измотанные черты любимого лица.       — Тэ, ты как? — Чон обеспокоенно кладет руку на плечо старшего, и он уверен — тот бы немного дернулся от прикосновения, если бы не мертвецкая усталость.       — Все нормально, — отзываются напротив пониженными тонами, — операция сложная, но все хорошо. Будет жить, возможно, даже восстановится полностью.       Хён потихоньку движется по коридору, молчаливо говоря о том, что хочет убраться отсюда подальше.       — Это просто отлично, но как ты? На тебе лица нет!       — Пробудь часов восемь в операционной после ночного дежурства и я посмотрю на тебя.       — Ночного? — останавливаясь прямо на повороте, округляя глаза, удивляется, одновременно недовольно хмурясь, младший. — У тебя ведь нет ночных смен! Сам говорил.       — Не было. Сегодня ночью одной пациентке было хуже, поэтому я остался следить за ее состоянием.       — А интерны вам на что?       — Я ее оперировал.       Тэхён посмотрел на Чонгука таким непробиваемым взглядом, что даже будучи старший уставшим, спасатель не смог противостоять этой решительности и уверенности — пациенты для Кима были главной ответственностью. «И как я только мог думать тогда плохо о его отношении к работе? — подумал Чон, немного улыбнувшись. — Он за своих больных на плаху ляжет».       — Хорошо. Я понял. Но теперь ты едешь домой.       — Надо вещи забрать, — не изменившись в лице, говорит Тэ.       — Потом.       — Нет, я быстро. Подожди у выхода.       — Давай… — Чон попытался схватить старшего за руку и увести в сторону, но тот быстро разворачивается в сторону коридора.       — Две минуты, Чонгук, — отозвался старший, удаляясь от спасателя.       Дома младший отправляет Тэхёна в душ сразу же, как они проходят во входные двери дома. Сам же он отправляется на кухню. В надежде найти в холодильнике что-нибудь съестное, Чонгук открывает дверцы и приятно замирает на пару секунд, потому что внутри разные продукты: от овощей, до трех, одиноко лежащих на дверце, энергетических батончика. И тут он застывает, потому что совершенно не знает, что любит Тэхён. Да, они ели вместе, но назвать это едой можно с натяжкой. Хотя, нет, это максимум закуски и всякие сладости. Чонгук знает, что Тэ нравится арахисовое масло и поджаренные тосты с хрустящей корочкой, знает, что тот любит почти все фрукты, кроме апельсинов, и, конечно же, кофе, но вот все его знания могли бы пригодиться только для легкого завтрака, но точно не для ужина, когда хочется только завалиться в теплую кровать. Последнюю мысль спасатель отгоняет тут же из-за своей двоякости и потому, что Тэ обязательно должен быть сыт.       Ким расслабляется под теплыми струями воды, устало закрывая глаза и погружаясь в мрак собственных мыслей. Осознание того, что младший почти буквально находится за стеной, отрезвляет и пьянит хирурга одновременно: и уснуть в душе не уснешь, сколько бы не били капли по напряженным плечам, и тут же сгораешь, понимая, кто находится под твоей крышей. Нежное тепло так и разливалось у Тэ где-то в области шестых ребер.       Они «встречаются» всего пару дней, и за эти приблизительно 72 часа особо ничего и не изменилось. У них просто не было времени побыть вдвоем — последние минуты были именно после того, как младший нашел Хёна в парке у озера, потому что доведя старшего до дома, Чонгук тут же убежал собираться на дежурство. Ким нервничал все это время, думая о том, как же ему нужно себя вести рядом с Гуком, на что он имеет право и имеет ли вообще. Эта нить неопределенности его изводила, сдавливая шею и оставляя тоненькие кровавые полоски. Где-то глубоко появлялся страх, будто тот не мог себе позволить быть рядом.       Выйдя из ванны, Тэ неспеша двинулся в сторону кухни, откуда доносились приятные запахи, будоражащие голодный организм, заставляя желудок громко заурчать.       — Тэ, тебя из коридора слышно, — весело прыснул Чон, выглядывая из-за угла, тем самым пугая неожидавшего старшего. — Чего застыл?       — Ничего, — быстро отрицательно замотав головой, ответил Хён.       — Так быстрее садись, раз ничего.       — Ага, — Ким медленно двинулся в сторону спрятавшейся за поворотом головы. У него от Чонгука сердце в пятки ушло, и не ясно от страха или же от нежного чувства, которое хирург боится себе назвать.       На кухне запах еще сильнее, и Тэ прикрывает глаза, втягивая полные легкие вкусных ароматов. На столе расположилась тарелочка с тостом и арахисовым маслом — как Тэхён любит — и кружка дымящегося кофе. У старшего в груди колется и жмет от такой, по сути, мелочи, но до того приятной, что губы сейчас порвутся в радостной улыбке.       — Садись уже! — Гук хватает нерасторопного хозяина за руку и усаживает на стул, внутри прыгая на одной ноге от полученного в кои-то веки касания. — Такое ощущение, что ты сейчас в голодный обморок свалишься! Да что ты так смотришь? Я ведь не жареный бекон.       — Лучше.       — Что?       — Лучше ты, говорю.       Один лыбится, как полоумный, другой глазами хлопает, словно Cinderella — настоящая семейная идиллия. Гуку точно все мозги припекло этой солнечной улыбкой. Тэ хоть и уставший, разморенный теплым душем, с мокрыми растрепанными волосами и полотенцем на плечах, но улыбается так искренне и радостно, что Чон, невыдерживая, заливается краской.       — Не смотри так, — бубнит тот, прикрывая красноватые щеки.       — Как?       — Как смотрел.       — Так? — быстро вставая и обходя стол, Хён нагибается, чтобы младший точно увидел его улыбку. — Или так?       — Перестань.       — Или может быть так? — растягивая улыбку еще шире, Ким то и делал, что крутился вокруг младшего, чувствуя свое приподнятое и игривое настроение. — А, Гукки-и?       В этот момент Чон быстро хватает Тэхёна за руки и, разворачивая вокруг своей оси, плотно прижимает к себе, перехватывая за поясницу и приближаясь губами к самой мочке в миг покрасневшего уха, а носом проводя по мокрому от волос виску.       — Я не маленький мальчик, Тэхён-а, — горячо выдыхает Чонгук. Старший заметно напрягся, ощущая жар чонгуковского дыхания и ладоней, поглаживающих поясницу сквозь тоненькую домашнюю футболку. — Я — мужчина, и у меня есть определенные… потребности. И раз ты полон энергии, то…       — Нет, нет, нет. Нет! — вырываясь из ослабевшей хватки так стремительно, точно его кипятком ошпарили, вопит Хён, вызывая на лице младшего радостную, ехидную улыбку. — Я… Я устал! В-вымотался. Так что… Так что забудь все это, ок? И вообще, я голоден.       — Пф, — все же не выдержал и хихикнул Гук. Таким потерянным он еще старшего не видел.       Тот только сильнее краснеет и тычется взглядом и вилкой в заботливо поставленную Чоном тарелку, заполненную жареным беконом и смесью из слегка поджаренных овощей. Младший садится напротив и внимательно исследует процесс поедания ужина. Казалось бы, как такие мелочи могут поднимать настроение и заставлять сердце биться чаще? Но Гук и думать не хочет, ему просто нравится понимать, что Тэ ест еду, приготовленную им специально для старшего, просто нравится смотреть, как его мокрая челка качается, отлипая ото лба, когда Тэ наклоняется за новой порцией, ему просто нравится Тэхён и плевать на остальные размышления.       — Это вкусно, спасибо, — наконец отзывается Хён. Он делает глоток немного остывшего кофе с молоком и поднимает глаза — младший смотрит на него с нежной улыбкой, подперев голову одной рукой. Картинный момент, нежный, пропитанный чистым доверием и заботой, такой, что не описать словами ни одному, ни второму. Понятый лишь на подсознательном, клеточном уровне. С замиранием сердца. — Оставайся на ночь.       — Что ты сказал? — если бы спасатель пил что-нибудь, то вряд ли бы Тэ остался после этого чистым. Галлюцинации или же нет, но ощущение, словно лампочка мигала, перегорая, точно мозг парня. Удивление — меньшее из всех эмоций, что испытал Чон.       — Диван большой, там и трое поместятся, а я не хочу закрывать за тобой дверь и оставаться перед сном один. — Словно каждый день предлагает подобное, невозмутимо отвечает старший и делает еще один глоток.       — Я сам закрою, когда ты уснешь.       — Этого я тем более не хочу.       — Но…       — Просто оставайся. Я… Я не хочу остаться один.