***
Посадка, на удивление, вышла более-менее мягкой. Хоть спина и неприятно заныла от удара, но с такой высоты мне повезло, благодаря цветам, отделаться лишь ушибами. Я, опершись на руки, с кряхтением приняла сидячее положение и с недовольной миной принялась потирать места будущих синяков. Это всё мне напомнило моё первое падение в подземелье, так круто изменившее мою жизнь — те же ушибы, те же золотые цветы. Вот только теперь среди безликих собратьев барахтался, усиленно пытаясь встать, Флауи. Я облегчённо улыбнулась, захотелось расплакаться от облегчения. Цветок в очередной раз попытался опереться на свои корни, но несчастные, уже смятые под ним цветы выделили сок, корень соскочил, и Флауи с тихим визгом плюхнулся обратно вниз. Я приглушённо захихикала, прикрыв рот рукой, наблюдая за его неудачными попытками. Тот с недовольной и обиженной гримасой, всё ещё лёжа, возмущённо взглянул на меня. Я, продолжая тихо посмеиваться, протянула к нему руки и подняла несчастный цветок, сажая его к себе на плечо. — Спасибо, — всё ещё по-детски обиженный, коротко ответил мне Флауи, гордо отвернувшись к моим волосам. — Да ладно тебе, не дуйся, — я протянула руку и с улыбкой нежно потрепала пальцем его лепестки. Тот с явно старательно напыщенным и независимым видом повернулся ко мне, но всё же улыбнулся в ответ. — Ну вот и отлично. А теперь пошли выясним, куда нас угораздило упасть. Мои несчастные кеды вновь вынуждены были погрузиться в воду, да ещё и с плавающими по бокам в ней отходами. А ведь до падения были почти новые! Практически по всей поверхности воды плавал мусор. Здесь были и большие мешки, какие обычно лежат в помойках, и разные коробки, сломанные приборы, протухшая еда и даже холодильник, который каким-то чудом приплыл сюда, ни разу не застряв, с самой поверхности. Я направилась к нему и с лёгким интересом приоткрыла дверцу. Внутри оказалось пусто, не считая небольшого тюбика. Я протянула руку и достала его. «Паек астронавта» значилось на упаковке. Вот это да! Неужто это та самая еда для космоса? «Ужинаем в невесомости» — прочитала я более мелкую надпись. Интересно, что она здесь делает? — Офигеть, и этой шнягой астронавты питаются в космосе! — я с удивлением крутила и щупала этот тюбик, пытаясь хоть отдалённо узнать что-то о его содержимом. — Должно быть, еда внутри подстроена под нахождение в невесомости… — Где-где они ей питаются? Под что она подстроена? Что этот странный крем вообще делает в брошенном холодильнике?! Флауи с искренним недоумением переводил взгляд то на меня, то на ту штуку, смотря на неё так, словно бы она прилетела к нам из космоса. Нда, а я только что случайно скаламбурила у себя в голове, Санс нервно курит в сторонке. Не сдержавшись, я прыснула от своей же неудачно и случайной шутки. Взгляд цветка стал ещё более удивлённым, только теперь уже он был направлен на меня, сквозь руку, издававшую приглушенные смешки, но, увидев выражение его «сердцевины», я заржала уже в открытую. — Рейчел, всё в порядке? — он с опаской наклонился к моей угорающей физиономии и посмотрел на меня озабоченным взглядом, как на сумасшедшую. Хотя почему «как»? — Да… Ахах, да. Я… в… порядке. С трудом прекращая смех и пытаясь отдышаться, я вновь приняла нормальное прямое положение тела. Кажется, если бы Флауи мог, то он бы сейчас поднял одну бровь и посмотрел бы на меня многозначительным взглядом. Но он, за неимением бровей, просто неуверенно кивнул, видимо, следуя тактике: «с сумасшедшими надо всегда соглашаться». — Извини, просто так чет пропёрло внезапно, со мной такое бывает… — я, вроде, окончательно успокоилась и даже приняла относительно серьёзное выражение лица. — Ладно, давай уже отойдём от этого несчастного разбитого холодильника и пойдём вперёд, а эту штуку я, пожалуй, возьму с собой, — я стала запихивать «Паек астронавта» в свой рюкзак с оставшимися там небольшими перекусами. — Так ты мне так и не объяснила, что это за крем такой, и кто и где его вообще ест, — привлёк моё внимание Флауи, которого явно озадачила эта тема. — Едят его астронавты в космосе, пребывая в невесомости, — повторила я. Но его «лицо» от моих слов стало ещё более озадаченным. И тут меня осенило. — Погоди… Ты хочешь сказать, что ты не знаешь, кто такие астронавты, что такое космос и невесомость? — в полном удивлении спросила я, закидывая лямки рюкзака к себе на плечи. — Ну, про космос я слышал. Вроде как это что-то чёрное и оно находится где-то очень высоко, над небом, а звезды светят нам как раз оттуда. То есть, светили когда-то нашим предкам на поверхности, — на миг на его лице промелькнула нотка грусти, но в то же мгновение она пропала, сменившись вновь недоуменным выражением лица. — А вот про все остальное слышу в первый раз. — О-о, мой дорогой друг, нам многое придётся с тобой обсудить, — я с притворным вздохом и серьёзной миной положила руку к себе же на плечо, в миллиметре от его стебля, и дружески похлопала ею. Тут взгляд мой наткнулся на стоящий впереди, ничем не примечательный манекен. — Но, похоже, немного позже… С ухмылкой на лице, уже зная о том, что будет дальше, я направилась к нему. Присев на корточки и остановив своё лицо прямо перед ним, я стала усиленно вглядываться, надеясь как-нибудь его спалить. Но ничто не дрогнуло и не пошевелилось на истёртой ткани. Тогда я протянула руку и дотронулась до манекена. Ни единого движения, как и подобает неживому предмету. — Да тебе можно Оскар выписывать. Станиславский сказал бы верю, впрочем, как и я. — Я коротко усмехнулась и добавила шёпотом, так, чтобы Флауи этого не слышал. — Если бы ничего не знала. Манекен всё так же неподвижно стоял, взирая на нас пустыми глазами-пуговицами. Флауи, кажется, начал уже у себя в голове подтверждать свои сомнения, зародившиеся у него до этого, по поводу моего психического здоровья. Ну, правильно, пару минут назад ржала как ненормальная на ровном месте, а теперь вот — с манекенами разговариваю. Того и гляди объявлю себя Гитлером и заставлю всех скандировать «Хай Гитлер» с поднятой правой рукой и распрямлённой под сорок пять градусов ладонью. И даже не спрашивайте, откуда я знаю такие подробности. Решив перестать пытаться раскрыть манекен, я двинулась вперёд. И, как и следовало ожидать, эта «стойка для одежды» за моей спиной ожила и с воем полетела, опережая нас. Только вот вместо разозлённого сумасшедшего с ножами, я увидела зарёванный манекен, который, воя, обильно пускал непонятно откуда взявшиеся слезы из своих глаз-пуговиц. Судя по их количеству, не удивлюсь, если это озеро не притоки реки, а это «чудо в ткани» наплакало. — Ты-ы… — провыл манекен в перерывах между всхлипываниями, указывая обиженным взглядом на меня. — Ты, как и все другие, лишь посмеялась надо мной! — он, даже не пытаясь остановить слезы, прервался на судорожные всхлипы, — да ещё и ударила меня! — он зарыдал ещё сильнее. Я уж было собралась возмутиться по поводу того, что это лёгкое касание ну никак нельзя назвать «ударом», но, взглянув на него ещё раз, поняла, что тут спорить бесполезно, всё равно эта рыдающая мебель ничего не поймёт и не услышит. — А затем ты просто прошла мимо! Как и все! Вы все либо не замечайте меня, либо смеётесь надо мной или, чего хуже, и вовсе бьёте, словно я какая-то груша для битья, — и он снова протяжно завыл, пуская потоки слез. Нет, ну хуже Плакселота, ей-черту. — Чувак, я, конечно, все понимаю. Подростковые депрессии и всё такое, но нам тут, как бы, пройти как-то надо. Тот ничего не слышал и лишь продолжал плакать. Ну ладно, раз уж игнор такой открытый, то просто молча пройдём аккуратненько мимо. Но, стоило мне сделать шаг, как я почувствовала лёгкое хлопанье лепестком по моей шее в попытках привлечь внимание. Я со вздохом обернулась к Флауи, уже догадываясь, что моим планам тихо удалиться не суждено будет сбыться. И, верно, повернувшись, я наткнулась на его жалостливое выражение, обращённое то на манекен, то на меня. — Может поможем ему? Посмотри, как сильно он плачет! А успокоить и некому. Флауи, сделав щенячьи глазки, с мольбой посмотрел на меня. У меня уже было ощущение, что если я ему сейчас откажу, то он тоже заплачет. И в итоге останусь я на свалке в компании двух воющих ходячих дождевых туч, у которых вообще в принципе неоткуда браться слезам. И зря я наивно думала, что всё будет так просто. Я издала тяжёлый вздох, закатила глаза и всё же недовольно кивнула в ответ. Глаза Флауи вмиг засияли, когда он с счастливой улыбкой прошептал мне благодарность, а я лишь обречённо обернулась к все ещё плачущему манекену. — Слушай, может… поговорим? — манекен на миг прервал своё занятие и осторожно поднял на меня голову. Я попробовала слабо улыбнуться, но тут его глаза вновь начали быстро наполняться слезами, и через секунду манекен снова плакал. Не зная, как вести себя в подобных ситуациях и вообще, как успокаивать кого-то, я почувствовала себя неловко. — Ну-ну, не плачь… — я стала осторожно подходить к нему. Вдруг одна слезинка с шипением приземлилась на кожу, я резко вдохнула воздух от внезапной быстрой колкой боли, она тут же прошла, но на месте попадания слезы осталось красное пятно, а кожу немного разъело. — Зараза, они кислотные! Теперь я уже стала аккуратней подходить к нему, опасаясь опасных слез и тихо говоря успокаивающие слова. Спустя полминуты, когда я уже приблизилась к нему на расстояние чуть меньше метра, манекен начал потихоньку успокаиваться. Вскоре он перестал плакать и лишь тихо всхлипывал время от времени, подняв на меня полные обиды глаза, в которых можно было сейчас заметить промелькивающую надежду. — Ты можешь рассказать нам, что тебя гложет. Вот увидишь, станет легче, а мы, может, сможем тебе помочь, — Флауи улыбнулся ему своей искренней улыбкой. А я, смирившись с вынужденной ролью плакательной жилетки, постаралась сделать приветливое лицо.***
В итоге нам пришлось выслушать длинные тирады о том, как его никто не понимает, не любит, не ценит, и вообще оставляет в одиночестве — а ведь он просто хотел иметь собственное тело, чтобы быть похожим на других монстров — надеялся таким образом завоевать их внимание и уважение. Высказавшись, манекен более-менее успокоился. Флауи на протяжении всего рассказа опровергал все его самобичевания, тут же заверяя его, что мы очень даже хорошо к нему относимся и вообще просто мечтаем стать его друзьями. Я тоже старалась уверенно кивать в нужных местах, изредка добавляя что-то поддерживающее. В начале я испытывала к нему некое неуважение, граничащее с презрением. Потом уже даже стало жаль беднягу. С его-то характером, чем-то похожим на оригинального Напстаблука (хотя тут ещё более запущенный случай), жить в таком месте, с такими обитателями… Удивлена, как он ещё не суициднулся тут с горя. После нашей «беседы», а точнее монолога, прерываемого постоянными воем и всхлипами, манекен стал выглядеть менее несчастным и даже более уверенным. Конечно, сейчас мы его успокоили, я выполнила просьбу Флауи и с чистой совестью могла двигаться дальше, но бросать парня вот так было все-таки жалко. Уверена, первый попавшийся прохожий, малейшая насмешка или, не дай Билл, удар, и он снова броситься в слёзы, благополучно забыв все наши успокаивающие слова. Кажется, здесь надо действовать немного другим методом. — Значит так, слушай внимательно, — я уверенно поднялась на ноги и серьёзно взглянула на вздрогнувшего от моего порыва манекена. — Если ты будешь и дальше распускать нюни и ныть о своей несчастной доле, при этом не делая больше ничего, уважение ты никак не заработаешь. В лучшем случае — лёгкие смешки или игнорирование, в худшем — ты станешь козлом отпущения, получишь лишь презрение окружающих и станешь грушей для битья (что, в принципе, ты уже сделал). В этом месте жалеть тебя никто не будет, так что лить слезы и обижаться на весь мир не стоит. Уважение окружающих надо зарабатывать. Можно, конечно, самым лёгким способом, что выбрали практически все живущие здесь, — силой, но это будет скорее лишь страх, а не уважение, признание и, тем более, любовь. При любой возможности твои «друзья» и «преданные фанаты» предадут и сбегут от тебя, стоит только появиться кому-то более сильному. А можно способом посложнее, но он намного вернее, лучше и правильней, — хорошими и мудрыми поступками. Но самый главный и первый шаг, который нужно сделать, если ты хочешь получить уважение и любовь окружающих — это научиться любить и уважать себя. Не жалеть, не обнимать себя внутренне, упиваясь слезами и обидой на весь мир, и не в коем случае не становиться эгоистом, чувствующим своё превосходство над всеми, а именно любить себя таким, какой ты есть — со всеми твоими недостатками и достоинствами, которые у тебя, я уверена, имеются, только ты их ещё не раскрыл, да и даже не хочешь пытаться это делать. Надо научиться уважать себя, ухаживать за собой и развивать. Как художник с любимой картиной, который каждый день заботливо добавляет к ней новые детали, улучшая её и совершенствуя, в конце каждого дня довольно любуясь своим творением. Только если ты перестанешь занижать свою самооценку, поднимать себе непреодолимую планку выше небес, чтобы потом ругать себя же, говоря, какое же ты ничтожество, что не сумел взобраться на неё, только тогда ты сможешь, или хотя бы сделаешь шаг на путь признания и уважения со стороны окружающих. Гордись собой и люби себя, ведь ты у себя один. Видя твою уверенность и чувствуя твоё уважение к себе, окружающие невольно сами тоже полюбят и зауважают тебя. А ты уже доказывай их чувства поступками — мол, не зря у вас это необычно хорошее отношение ко мне, видите, я оправдал и даже более того превзошёл все ваши ожидания! — я прервалась на пару секунд, чтобы выдохнуть и перевести дыхание после такого долгого воодушевлённого монолога. Флауи с манекеном смотрели на меня круглыми глазами, ожидая продолжения. Я мысленно довольно улыбнулась и возобновила монолог. — И помни, из любой задницы, какой бы глубокой и темной она не была, есть выход. Есть тот самый свет в конце туннеля, что выведет тебя наружу из самой непроглядной тьмы. Уж поверь мне, я знаю… — страшные кадры геноцида невольно всплыли в сознании, из-за чего я поморщилась, с трудом их отгоняя. — Главное не поддаться отчаянью, искушению выбрать лёгкий путь: сдаться, забиться в уголочек и тихо всхлипывать, внушив себе, что выхода нет, упорно не желая поворачивать голову к спасительному свету. Верь в себя, не опускай ни руки, ни лапы, ни ткань, набитую пухом, ни чтобы то у тебя ни было. У тебя все получится, а все проблемы уйдут или сами подкинут тебе ключ к решению, — я закончила свою длинную речь и теперь, довольная, переводила дыхание. Удивительно, откуда вдруг ко мне пришло такое вдохновение и эти мудрые слова? Порою мне самой они пришлись бы очень даже кстати. Наверное, хоть чему-то путь геноцида меня научил. Помимо того, что он таким нетривиальным образом вызвал у меня отвращение к любому проявлению насилия — жаль, апельсинов ни съедобных, ни заводных после себя не оставил. Манекен смотрел на меня одновременно с восхищением и глубокой задумчивостью. Кажется, он многое переосмысливал в себе. По крайней мере, хотелось в это верить. — Ну что, братан, возьмёшь себя в свои манекеновы руки? Я улыбнулась и твёрдой походкой подошла к нему, протягивая руку, словно бы собираясь пожать его тканевые бока. Тот уверенно кивнул и собирался уже что-то ответить, но нас прервала зазвучавшая издалека тяжёлая битовая музыка, которая начала приближаться. Манекен кинул недовольный взгляд за мою спину, поднялся в воздух и, не проронив не одной слезинки, быстро удалился с гордым видом, кивнув нам с Флауи на прощанье. Хоть он пока и не кинулся ко всем монстрам доказывать и завоёвывать поступками их признание, но заметный прогресс явно есть. Не зря я тут перед ним тренировалась в ораторском искусстве. Я почувствовала гордость за того бывшего хлюпика и за себя, словно бы учитель, чей ученик благодаря его урокам стремительно меняется в лучшую сторону. А музыка тем временем звучала уже довольно отчётливо и, судя по всему, раздавалась откуда-то сзади нас. Кажется, к нам пожаловал наш старый приятель.