Излишки профессии

Приближался долгожданный день премьеры, и Ева с Шурой почти не общались: были заняты подготовкой. Но в ночь перед спектаклем они обе уснуть не могли. Ева читала, Шура повторяла движения танца. — Что читаешь? — Спросила Саша, вытирая пот со лба. — Фанфики? — Ага. — Ростик и Ожогин, как я понимаю? — Шура знала, что фанфики с элементами или на основе слеша успокаивали Еву, а тут приближалось важное событие, которое возможно решит всю дальнейшую судьбу ее подруги. — Ага, — уже улыбаясь ответила Ева, и резко отвлекшись от излюбленного занятия спросила, — блин, ну они же идеальная пара! Почему Ваня это отрицает? — И правда! А Ростик что? — Расхохотавшись спросила Шура. — А Ростика я не спрашивала, но ты бы видела, с какими горящими глазами говорит о Ростике Ваня, — иронично ответила Ева, рассмеявшись не меньше подруги. Та сначала сгорбилась. Ее лицо покрылось легким румянцем, и она криво улыбнувшись, рассмеялась. — Да что такое, Саша, блин? Каждый раз, как разговор до Вани доходит, ты все смущаешься и смущаешься. Выкладывай уже. Неудивительно, что Шура после вопроса покоробилась. На губах висел немой вопрос: «Если заметила Ева, то заметил ли сам Ожогин?» — Ну… — Он тебе нравится, да? — Ага… — Эх, — громко вздохнула Ева. Это был простой вздох, но для Шуры это было как смертный приговор. — Что? — Да, Ваня… Он же по бабам как по кафешкам шляется, боюсь, что он разобьет твое сердце. — Неужели все так… так плохо? — У Шуры наворачивались слезы от слов подруги, но она мужественно держалась до последнего. — Не плачь только. — Да как не плакать, — в горле Саши застрял ком, она не могла проронить ни слова. Слезы полились вниз по щекам. — Он так на меня озирается, как будто я виновата, а потом начинает пожирать меня взглядом. — Знаешь, Шур, насчет взгляда, — вдруг отрывисто заговорила Ева, — он смотрел на тебя так, как не смотрит ни на одну из своих экс-подруг. Ты знаешь ведь, что он — человек скрытный, он бы не стал проявлять свои чувства на людях, если бы мог их скрыть. Вдруг слезы Шуры остановились, и она улыбнулась. Но улыбнулась так по-девчачьи, как улыбается маленькая девочка, которую только что беспрерывно нахваливали. Наверное только женщинам присуща такая странная, искренняя, нежная и детская улыбка. — Может, у нас что-то получится? — В голосе Саши прозвучали нотки надежды. Ева вдруг встала с кровати, встала ровно напротив нее и пропела: — Бог велит, — сватается Ваня, И в двадцать пять лет тебе косу расплет-у-у-у-у-т. — Не в рифму, — рассмеявшись закричала Шура, и после они стали смеяться в унисон. Но идиллию нарушил телефонный звонок на номер Шуры. — Кто? — Поинтересовалась Ева. — Незнакомый номер, — Шура помедлила с минуту, и спросила: — Взять трубку? — Возьми, вдруг что-то важное. Шура послушалась, и, приложив телефон к уху, начала учащенно дышать. В ушах звучал приятный до боли в сердце мужской голос-тенор, который тихо задал следующий вопрос: — Я вас не разбудил? — Э-э, нет, погодите минуточку, — Шура выключила микрофон на долю секунды, чтобы перевести дыхание, — да, алло, так с какой целью звоните? — Ее голос был полон волнительной серьезности и сосредоточенности: она хотела не пропустить ни одного слова собеседника. Она сидела с настолько напряженным лицом, что ее подруга невольно тоже насторожилась. — При… здравствуйте, точнее. Саша. Александра, — голос постоянно запинался, — я Ожогин, слышите меня? — Да, я слышу, Иван. — Почему не спите? — Вы звоните, чтобы узнать это? — Нет… я… — Знаете, я как раз собиралась ложиться спать, ведь завтра в одиннадцать репетиция, а мне далеко ехать и выспаться еще надо… В общем, до свидания, спокойной ночи. — Шура сбросила, и громко выдохнула. Сердце ее стучало так громко, что ей казалось, что все вокруг трясется. Тук-тук, тук-тук, по всей комнате доносился стук. Из всех углов квартиры. «Зачем он звонил?» — Проносилось в голове у Шуры. «Я его перебила, какая я дурочка, а вдруг что-то по поводу премьеры… зачем я сбросила…» — Несмотря на такие мысли, она понимала, что никто и никогда не стал бы звонить в пол четвертого ночи ради того, чтобы сообщить что-то по поводу спектакля, но другие мысли она не могла подпустить к себе слишком близко, ведь обнадеживать себя в этой ситуации было очень опасно. Как бы она не хотела, чтобы это оказалось неправдой, но слова Евы по поводу разбитого сердца оказались правдивее, чем им обеим хотелось бы. — Ты как? — Прервала тишину обеспокоенная Ева, которая давно уже догадалась, кто был тот «незнакомый» звонящий. — Нормально, я спать хочу. — Спать Шура не хотела, но чтобы избежать дальнейших вопросов и спокойно подумать, она легла на кровать, предварительно выключив свет во всей комнате. Наступила гробовая тишина, только клацанье пальцев Евы по экрану планшета доносилось до ушей Шуры, до сих пор недоумевавшей от того, что произошло несколько минут назад. Но спустя некоторое время пламя в груди Шуры утихло, и она тихо, незаметно для себя уснула. Ева же, сидящая на соседней кровати, заметив это, стала вести себя тише, но почему-то гремела еще громче. И хоть она очень переживала, что разбудит сладко спящую подругу перед важным событием, та спала настолько крепко, что никакой грохот был не в силах ее разбудить. Сама же Ева тоже посчитала нужным лечь спать, ведь вставать через два часа, а работать не меньше двенадцати. Свет ей выключать не пришлось, она только отложила свой планшет на тумбочку, проверила будильник — работает, и сразу закрыв глаза заснула.

***

— Да где Ожогин? — Заорала Света. — Позвоните ему кто-нибудь, достал уже меня! — Шура, — зашептала Ева, — позвони ему. Тебе он ответит. — Не могу. Вдруг в зал влетает Ожогин, забрасывая разгоряченную Свету извинениями, и уж было хотел предложить ей свой кофе. «Легок на помине» — подумали хором Ева с Шурой. — Хватит паясничать, займись делом! Ожогин раздраженно и устало поднялся на сцену, бросив мимолетный взгляд на Шуру. Сцены проигрывали одну за другой, Ожогин пел свободно, продолжая смотреть на Сашу в эмоциональных сценах. Шура замечала, но говорила сама себе, что быть такого не может, что освещение мешало Ивану посмотреть на нее, что даже если бы он хотел, он физически не мог бы видеть ее. Но это было не так, и даже Ожогин, ищущий себе оправдание, в глубине души знал, что смотрит на эту девушку не просто так. Когда их взгляды встречались, в их телах вдруг поднимался сильный теплый ветер, который ударял по их животам изнутри и приятно согревал бьющиеся в унисон сердца. Между тем, приближалась сцена «Сон Татьяны» и Ева волновалась заранее. Сергей в этот раз был более чувственен, чем обычно, поэтому Еве показалось, что между ними появилась искра. В связи с этим она вела себя насколько это возможно откровенно. Она сама не знала, что с ней происходит, уж не говоря о Сергее, который лишь недоумевал от нескрываемой чувственности партнерши. Та касалась его с неподдельной страстью, и поддавалась всем телом его прикосновениям. На секунду ей показалось, что они отыгрывают не сон, а постельную сцену. Туман рассеялся в тот миг, когда озадаченным взглядом одарила Еву ее подруга. И Ева, не поняв намека, просто продолжила делать то, что делала раньше. Сергей вдруг в танце приблизился лицом к ее лицу, и та, невольно поддавшись вперед, коснулась губами его губ. К счастью, они стояли так по отношению к Свете, что она не могла увидеть ничего, кроме горящих «страстью» глаз. Сергей отстранился, и до конца сцены старался не касаться партнерши. — Что за фигня? — Прошептал Максим Жилин Шуре за кулисами, а та в ответ только молча пожала плечами. Ева же вела себя так, будто ничего не произошло. Ей показался поцелуй чем-то сладостно-приятным, но затем это чувство улетучилось, и на замену ему пришла неловкость. Она не осознавала, что творит, и после этого ее танец стал таким потерянным, что Сергей буквально таскал ее на себе всю репетицию. Тут-то Света и заметила некоторую странность Евы, но решила промолчать — мало ли что могло случиться. Эта душераздирающая сцена для обоих танцоров кончилась, чему Ева была бесконечно рада, и сама она поспешила к выходу, чтобы избежать вопросов Сергея. Но ей не повезло, ведь тот вышел за ней, и остановив ее, стал набрасываться: — Что это, блин, было? — Это произошло случайно, изв… — Нет, черт возьми, объясни, — вдруг закричал Сергей, тут же осознав, что пугает бедную девушку. — Послушай… — Погоди, — снова перебил он, но более мягко и тактично. — Я понимаю, что нравлюсь тебе, Ева, — у Евы загорелись щеки. — Чувства ты скрывать не умеешь, но не питай ложных надежд, — он смотрел так, будто сам удивился тому, что только что сказал. — Извини, — бросил он и поспешно вошел обратно в зал, где начал обсуждать что-то со Светой. Ева стояла в ступоре, ничего не понимая. Лицо ее стало оттенка недоспелого помидора. Она хотела заплакать, но вспомнила, что на ней грим. В ее голове больше не было вопросов, а в ее сердце утихла буря. И сама она тоже утихла. После слов Сергея она ощутила пустоту внутри более явно, чем когда-либо прежде. Она не могла проронить ни слова, в висках пульсировала кровь, всё вокруг стало как в черно-белом с оттенками сепии фильме сороковых годов прошлого века. Она не могла поверить, что все ее мечты так и останутся на просторах ее фантазии, бесцельно кружась в них, напоминая о себе снова и снова. Самым трудным было признать, что слова Сергея были правдивой истиной. — Что случилось? — Взволнованно спросила Шура, прервав мысли подруги. — Ничего. — Коротко и быстро бросила Ева. Тон ее голоса очень напоминал Ожогинский: такой же равнодушный и угрюмый. К сожалению, Шура не могла понять внутреннего состояния Евы. Рядом стоял тоже переживающий за коллегу Жилин, и от некоторой безысходности спросил, принести ли кофе. Ева удивилась предложению, но все же отказалась. — Нужно продолжить репетировать, — снова сказала Ева с душераздирающей томностью в голосе. — Пойдем, — прошептал Жилин Шуре, и те поспешно вышли, оставив Еву наедине с самой собой. Ева постояла минуту, и набрав полную грудь воздуха, вышла из гримерки на сцену. — Вернулась-таки. Ладно, давайте продолжим репетицию, а то мы будем репетировать бесконечно. Давайте последнюю «Рассветные мечты» споешь, и пусть Худяков с демонятами на грим идут. Не будем задерживать персонал. Раньше Ева пела чувственно настолько, насколько это было в ее силах, а сейчас это звучало так, будто все происходящее ничуть не тревожило Еву. То же случилось и с Худяковым, который потерял всякое желание играть на премьерном спектакле. Еве, конечно, казалось, что во всем виновата она одна. Из-за этого мечтательная ария превратилась в романс о печальной любви. Это было особенно слышно в строчках верю я, ты есть, ты мой. Ева почему-то каждое слово воспринимала на свой счет, и, неизвестно почему, но Сергей вдруг начал тревожиться о партнерше и словно жалеть обо всем сказанном. Эта сцена была воспринята ими настолько близко к сердцу, что Демон Онегина превратился из злого в обиженного, а Татьяна из мечтательной в убитую. Света, естественно, все это заметила, но боялась, что будет слишком бестактной, если спросит о причине их поведения, поэтому она просто пожелала им удачи после завершения репетиции и направила Сергея, Шуру и Макса гримироваться, а Ева с Иваном пошли в буфет, пока театр не открыли и туда не набежал народ. — Что случилось? — С неподдельной тревожностью спросил Иван. — Сергей? — Да нет, он тут не при чем, просто я немного запереживала из-за реакции зрителей на «новую» Татьяну, — по-прежнему холодно произнесла Ева, говоря достаточно правдоподобно, чтобы Иван смог поверить ее словам. — Знаешь, — скоро отозвался он, — я в начале своей карьеры терпел бесконечный скептицизм со стороны коллег и начальства, поэтому мне давали мало ролей, и те были даже не главные, меня только после бала заметили режиссеры. А ты, Ев, — он заговорил более ласково, чтобы его дальнейшие слова произвели большее впечатление, — получила все привилегии в начале своей карьеры, с тобой дружит весь основной и даже ансамбли, не говоря уж о режиссерах. Костя вообще, как мне кажется, скоро жену из-за тебя бросит, он о тебе гораздо чаще, чем о жене говорил, — пытаясь поднять настроение собеседнице, сказал он. И если дело все-таки в Сереже, — неожиданно продолжил нежелательную тему Иван, — и если он тебе отказал или что-то подобное, то он тебя недостоин. — Спасибо, — сухо бросила Ева, — но последнее тебя не касается. — Ее голос задрожал, глаза налились водой, и слезы, как ливень потекли в три ручья по щекам. Иван обнял Еву, и стал ее утешать, пока та, абсолютно не двигаясь понемногу всхлипывала, упираясь ему в грудь. Вдруг в буфет вбегает Шура, с Сергеем и Максом: они хотели сообщить, что скоро откроют театр, и пора занимать гримерки. Но увидев Еву рядом с Иваном, Шура, которая прежде полностью доверяла подруге, с горечью в лице выбежала из буфета. Максим обернулся, но даже не успел поймать ее взглядом: она уже поднималась бегом вверх по лестнице. Сергей вдруг натянул серьезное выражение на лицо, и, уставившись в обнимающихся Ивана с Евой, прошел мимо, будто шел за водой. Остался один недоумевающий от ситуации Макс, который и произнес: — Театр открывают, быстро наверх. Поклонники придут и задавят. — Не успел Макс договорить последнее предложение, как перед ним встает заплаканная девушка, с размазанным гримом и опухшим от слез лицом. — Елки… — Максим, полностью поняв действия Ивана, принялся утешать Еву, даже не расспрашивая, что с ней случилось. Сергей тоже заметил состояние Евы, и старался не показывать свое сопереживание присутствующим в помещении. — Слышите? — Спросил Иван. — Там люди в гардеробе, надо подниматься. — Ага, — сказал Макс, и они втроем поднялись наверх. Сергей решил помедлить, чем ввел коллег в замешательство, но они решили не зацикливаться на его опрометчивости, а подняться как можно быстрее наверх, чтобы их не застали зрители. К счастью, они успели. Ева отправилась поправлять грим, Иван пошел доучивать текст, Максим с Сергеем и Шурой ушли репетировать сложные части номеров. — Я тебя везде ищу, — сказала Света Еве. — Люба, — обратилась она уже к гримерше, — выйди, пожалуйста, если тебе не сложно. — Люба беспрекословно вышла из помещения, закрыв за собой дверь. — Теперь, — начала Света, — рассказывай — что с тобой происходит, дорогуша. Света села в уверенную позу прямо перед Евой: ее руки были скрещены на груди, а лицо было было спокойным, но немного угрожающим. Вся ее натура говорила о ее серьезных намерениях узнать, что приключилось с Евой, но Ева рассказывать не хотела. — Ничего не происходит, правда. — Нет. Знаешь, я интересуюсь не только потому, что я твой режиссер в отсутствие Кости, а еще и потому, что ты — мой друг. Ну, я тебя таковым считаю. — Света, знаешь, я неудачно влюбилась, и все тут. Никаких более проблем у меня нет, и эта проблема тоже временная. — Мне важно, чтобы время этой проблемы закончилось ровно на спектакле. Ясно? Не нужно пихать свою личную жизнь на сцену. Еве показалась Света жестокой в последних ее словах, но как только она вышла, до Евы дошло — что Света раздражилась неискренностью собеседницы. Света — отличная женщина, но настолько привыкла к своей профессии, что не могла смириться с моментами, когда ее подчиненные ей перечили. Конечно, злилась она не нарочно, а просто из привычки заменять печаль злостью. Доброта и нежность тоже имеет срок годности. А между тем, жизнь кипела не только в гримерке Евы. Шура тоже не отставала от течения жизни, и, заперевшись внутри своей маленькой комнатки в глубине коридоров театра, она сидела и думала. Но раздумья ее прервались каким-то жутким настойчивым стуком. — Кто? — Раздраженно бросила Шура. — Я. — Снова прозвучал знакомый мужской голос, а как только она отворила дверь, пред ней стоял Ожогин. От него приятно пахло одеколоном, и чтобы прочувствовать этот запах до конца, Шура на секунду прикрыла веки, и громко вдохнула. Ожогину льстило это, поэтому он стоял не двигаясь. — Так я могу войти? — Спросил он. — Да. — Шура больше не могла злиться на него, в ее голосе снова стали проскальзывать нотки нежности, которую она пыталась подавить в себе. Он стоял прямо перед ней, одетый и загримированный под Онегина. Она смотрела ему в глаза с той же жадностью, с которой взглянула в них в первый раз. Голубовато-серый омут затягивал ее внутрь. Сердце колотилось, она учащенно дышала, и пульс отдавался во всех участках тела. Они стояли, молча смотря друг на друга. В их головах промелькнула одна и та же мысль: «я хочу заключить его/ее в объятия и не разжимать до самого последнего звонка». И как только они собрались воплотить их маленькую общую мечту в реальность, в гримерку ворвался взволнованный Авдеев. — Оу, я не вовремя, я зайду попоз… — Александра уже уходит. Саша немного обиделась на бестактность своего возлюбленного, но сопротивляться и устраивать скандалов она не хотела: не здесь и не сейчас. И не ему. Промелькнувшие в памяти несколько минут духовного блаженства заставили теплую волну внутри подняться вновь. Мурашки побежали по всей ее коже, вызывая приятные покалывания на руках и спине. Она вздрогнула. — Ты готова? — Спросил Худяков. — Третий звонок через ми… — прозвучал звонок, не успел Сергей договорить. — Уже сейчас. Надо начинать. — Да. — Шура уже бежала за кулисы, как вдруг Сергей окликнул ее. — Что? — Да нет, — в смятении произнес Сергей. — Удачи, — холодно бросил он и ушел в противоположную кулису. Начался первый акт. Все шло отлично, никакие ссоры не давали о себе знать зрителям. Разве что, Демон играл ну слишком уж натурально. Но, возможно, это просто действительно хорошая игра. Ева смотрела на Демона со всем накопившимся холодом в глазах, но только в сердце вспыхивал маленький костерок чувств, когда их взгляды пересекались. Даже на долю секунды. Хотя зрители воспринимали Демона, как альтер-эго Онегина, Ева воспринимала Демона, как свое чувственное и вспыльчивое альтер-эго. Наконец, спектакль закончился. Незаметно как-то пролетел второй акт. Все выступили налегке — премьера всегда дарит какое-то странное, необычное чувство полета. Мюзик-холл почти разорвался от оваций зрителей. Цветы подарили немногим: Ожогину, Манане, Еве и Авдееву. Для всех, кроме, разве что, Евы, это вошло в привычку: крики «фора», аплодисменты, цветы, подарки. Большинство из них даже на служебку не выходили, а ждали закрытия основного входа, чтобы обезумевшие фанаты не задерживали и не отвлекали от дел артистов. Ева этого не понимала и на служебку выйти хотела, чтобы ощутить на себе все излишки ее профессии, но обстоятельства не позволяли: Шура ушла гулять с Жилиным по Питеру, и к Евиному несчастью, ей бы пришлось стоять среди поклонников в одиночестве, чего она совершенно не хотела. Но квартира, благо, была недалеко от театра, и Еве бы удалось сбежать незамеченной через главный вход. Но вдруг из ниоткуда появился Сергей, который как будто поджидал Еву у ее гримерки (а может так и было?), и хоть та пыталась от него уйти, Худяков не давая проходу, стал бормотать себе что-то под нос. — Может, дашь пройти? — Стой, - он помедлил, чтобы обдумать, что скажет дальше, - я погорячился сегодня. Давай пройдемся и поговорим, пожалуйста, — в его глазах мерцала искренность и раскаяние, которое пронзили сердце Евы на долю секунды, но она тут же избавила себя от этого чувства, и постаралась сменить его на ненависть, что удалось ей весьма посредственно. — Нет. — Она уже чуть ли не насильно его отталкивала со своего пути. И Сергей, увидев ее взгляд, готовый испепелить его на месте, уступил. В голове Евы заиграла печальная навязчивая мелодия, от которой она не могла избавиться. Она уже жалела о том, что не дала сердцу ликовать, но гордилась тем, что не дала эмоциям победить и в этот раз. Двоякое чувство преследовало всю дорогу до дома Еву. Придя домой, словно специально не давая Еве расслабиться, на телефоне было одно уведомление: Новое сообщение от Сергея Худякова, смахните, чтобы узнать подробнее».