desperate.

Бэкхён тихо вздохнул. Сегодня все будет по-особенному, совсем не так, как было. Сегодня их последнее «занятие». Он сильно нервничает, возможно, даже сильнее, чем в первый раз. Мнется неуверенно под дверью, облизывая ранки в уголках губ, оставшиеся после… Очередное воспоминание о недавней «отработке» заставляет жар собираться внизу живота. В тот раз Бэкхён старался так же сильно, надеясь получить заветную пятерку, но нет. Учитель Пак слишком принципиален. Словно намеренно ставит одни только четверки, поэтому сегодня… Ох, он хочет, чтобы этот день мужчина запомнил надолго. Уже даже без стука омега заходит в тесный кабинет, закрывая за собой дверь на щеколду, отрезая их от всего мира и оставляя его где-то там, далеко за дверью. Здесь и сейчас есть только они. Любопытный взгляд вскользь — словно часть прелюдии: они оба чувствуют друг друга даже с закрытыми глазами, вычленяют запахи друг друга в аудитории, полной студентов. Совершенно без труда, пропитанные друг другом — так пошло и так незаметно для остальных. Эта тайна будоражит. — Что ты приготовил сегодня? — в этот раз альфа не затягивает. Он на самом деле так же придает этому дню какую-то особую магию. Сегодня решится все: станет ли та яма, которую он рыл двенадцать дней, его могилой, или все обойдется без крови — они просто разойдутся по-хорошему. Вот только жадные искры в чужих глазах говорят совершенно о другом. Как и легкий кивок говорит, что обычным сексом они явно не обойдутся, и это даже радует, хотя и не должно бы. Они оба стали зависимы друг от друга, и как бы ни хотелось смолчать, они привыкли. — Ты так и будешь стоять? — не сказать чтобы ему не терпелось так сильно, просто напряженное бездействие страшило, пусть и не так, как разговор, что им предстоит. Бэкхён и в самом деле слишком молчалив, слишком обеспокоен. Он оставляет рюкзак у двери, чтобы не попадался даже на глаза, и не спеша подходит к старшему, что странно — одетым. Такое в их практике «отработок» впервые. Они оба слишком напряжены, слишком скованы, словно спешат, а в любую минуту кто-то может заглянуть в кабинет, хотя времени без преувеличения вагон, а дверь надежно закрыта, как и практически пустой университет. Им не помешают. Им не мешали ни одного раза. Преподаватель почти не двигается, лишь чуть поворачивается вместе с подвижным стулом навстречу омеге. На самом деле у него тоже есть пара мыслей о том, как разбавить их «прощальный секс», как красиво завершить эту порочную привязанность, почти зависимость тела к телу, и он поднимается с кресла. Тишина накаляется, и молчание откровенно давит, пульсирует в висках, и хочется уже что-то сделать, сказать, но они лишь смотрят. Изучают друг друга, не так, как обычно: жадно, голодно, застланными возбуждением глазами, когда одно необдуманное движение и — кто-то сорвется. Сейчас все… боязливо. В последний раз так, как это есть: без лишних чувств в глазах одного и с безумной надеждой на большее — у другого. Безответно. — Бэкхён… — нелепая попытка как-то расслабиться, отвлечь мальчонку от его решительных мыслей хоть чуть-чуть, от той грусти, что разрастается на дне зрачка. Мужчина прекрасно знает, о чем он думает, и это именно то, о чем не должен думать ни один студент, глядя на преподавателя. — Учитель Пак… — на самом деле сейчас у него в голове вакуум. До последнего уверенный, что расплачется, бросится на шею, будет кричать, что влюблен до беспамятства, что любит, потому что эти чувства разрывают его изнутри все больше с каждым днем. Сейчас он лишь тяжело дышит, глядя на старшего и понимая, что все намного глубже, чем «я люблю тебя». Это настолько глубоко, что пока он не может выбрать даже слов, чтобы объяснить. Темные радужки глаз, немного торчащие кончики ушей, аккуратный нос, волевой подбородок, мощная шея, страстные пухлые губы, совсем не как у альф. Широкие плечи и сильное поджарое тело, к которому хочется прикасаться и которое пышет жаром и зрелой сексуальностью. Описание как из бульварного романа, но это именно то, что стоит перед Бэкхёном, и если раньше это было слепое восхищение, обожание, то сейчас он знает, каково все это «на вкус». Знает силу и мощь этого тела, знает нутро этого человека, и пусть они никогда не говорят — это не важно. Бэкхён знает намного больше, чем ему скажут слова. С ним мужчина позволяет себе вольности, позволяет отпустить себя, быть грубым, когда этого хочется, или ласково гладить омегу за ушком после сильного оргазма. С ним альфа не сдерживает себя — и это значит многое. И это нельзя описать одним только «я люблю тебя» — здесь нужно что-то большее. — Учитель Пак… разденьте меня… — он говорит такие слова впервые, впервые доверяет это старшему, но сегодня он хочет ощутить все от самого начала, как это должно было быть. Альфа колеблется. Разрывается напополам между «хочу» и «не смей». Каждое необдуманное действие только сильнее скрепляет между ними связь, которой быть не должно. Кажется, что мальчишка чертовски умен. Прирожденный манипулятор, раз пытается привязать мужчину к себе, но он еще слишком мал. Он просто омега — омега, который нутром чувствует, что должен делать, чтобы получить то, чего он хочет. И этому сложно противиться. Очень сложно. — Хорошо, — старший сдержанно кивает в ответ. Его руки подрагивают, пальцы словно вибрируют, и он сам не знает отчего, но присутствие омеги определенно в этом замешано. Невесомо очерчивая тяжело вздымающуюся грудь мальчонки только кончиками пальцев, что так и кричат о своем желании прикоснуться, альфа скользит ниже. Такой желанный изгиб талии, что еле сокрыт футболкой на размер больше; и ее край так податливо приподнимается под давлением пальца. Легкое прикосновение к обнаженной коже отдает россыпью мурашек что у одного, что у второго, и все они стремятся вниз, к сгустку возбуждения, что сводит с ума. Мальчик в его руках — пластилин. Кусочек глины, что изгибается и гнется по одному только желанию, легкому прикосновению ладони, что обхватывает талию. Чужое дыхание сбивается, и почему-то все это кажется настолько чувственным, что в горле застревает ком — так сильно не хочется прекращать все это. И они продолжают. Бэкхён охотно поднимает руки вверх, когда ткань гармошкой собирается под шеей, а после и вовсе покидает его тело, оставаясь валяться на полу. Сегодня он будет смелым, будет желанным — таким, каким не был никогда ранее. И тонкие пальчики в ответной услуге тянутся к чужой шее, ослабляя тугой узел галстука и вовсе стаскивая его, пока мужчина слишком увлечен его раскрытым телом. Тот и впрямь, словно обезумевший, ласкает взглядом алебастровую кожу, считает темные пятнышки родинок, желая пересчитать их губами, и не отказывает себе, находя первую в изгибе шейки, так чувственно, что мальчонка пораженно выдыхает, впервые ощущая все именно так. Так невинно, трепетно. Вторая прячется под ключицей. Не менее нежная и аккуратная, от прикосновения к которой омега дрожит, тихо скуля. Точно щеночек. И объятия становятся чуть крепче: он решительнее цепляется за шею мужчины, словно невзначай расстегивая верхнюю пуговицу, чтобы остаться незамеченным. Альфа тоже не остается в стороне, позволяя себе такую дерзость — смело прижимая омегу к себе, придерживая крепкой хваткой за талию и более ласковой — за поясницу. Так тесно. Четвертая родинка находится возле соска. Там, под ребрами, гулко стучит сердце. Он чувствует глухие удары, целуя темное пятнышко, и, не удержавшись, заключает нежно-розового оттенка бусинку в плен губ. Омега возбужденно ёжится от приятных ощущений. Он стоит почти на носочках, вплетая пальцы в густые черные волосы, в то время как мужчина согнут почти пополам. Мальчонка оказался таким маленьким, низким, совсем хрупким, и, казалось бы, можно было заметить это и раньше, но именно сейчас каждый его изгиб, каждая мелочь рвутся запечатлеть себя в памяти так, чтобы «навсегда». Младшего слегка ведет в сторону, словно пошатывает, но на самом деле это лишь неловкий шажок в сторону дивана. Сегодня ему хочется так, как у людей, как это бывает обычно, на чем-то, кроме стола, кресла или парты. Хотя бы на диване, что альфа словно берег напоследок, не иначе как какую-то реликвию, секс на которой запрещен законодательством. Они приземляются на него слишком неловко: сперва омега, что водою выскальзывает из рук мужчины и тянет его за собой. Альфа так и не может отпустить студента полностью, охотно нависая сверху лишь бы не выпустить из рук столь желанное тело. И комната погружается в тишину. Они смотрят друг на друга, тяжело дыша, и это кажется таким интимным, словно не тем, что в предыдущие разы. Глубже, намного глубже. Это пугает. Очередная пуговица тихо выскальзывает из петли, и вот это альфа уже замечает, понимая, что расстегнуто как минимум четыре. Он смотрит на взмыленного мальчонку, взъерошенного, тяжело дышащего. В его взгляде волнами колышется мольба — немая просьба позволить. Альфа пытается не смотреть в темные, застланные возбуждением глаза, но они словно сами его находят, смотрят так пронзительно. И он опять сдается. Правда, для начала уравнивает их шансы. Чуть приподнимается, опираясь о диван лишь коленями, — так удобно между разведенных ног мальчишки. Уже не церемонится так, хоть и все равно действуя медленно, тягуче, расстегивая джинсы того и даже усмехаясь, когда омега нетерпеливо приподнимает бедра, чтобы было легче его раздеть, чем старший и занимается. Не стесняясь даже задрать ноги того чуть вверх, чтобы выпутать из узких штанин и наблюдать, как они бессовестно дразнят, кончиками маленьких пальчиков скользя вдоль его торса, дразняще минуя пах и вновь опускаясь на диван. Бэкхён ждет, что мужчина продолжит, раздевая уже себя, но тот лишь изучает его тело. Словно в последний раз. Светлое, совершенно чистое и вновь обнаженное. Нет даже намека на нижнее белье, и это забавляет. — Учитель Пак… — омега вырывает его из мыслей робким голосом, заставляет вновь посмотреть в глаза, что все еще умоляют. И почему-то от этой мольбы никуда не деться. Старший поддается, одна за одной расправляясь со своими же пуговицами, вытаскивая край рубашки из брюк и наконец оголяя свое тело. Все как он, омега, и представлял: сильное, упругое, поджарое, так и пышущее зрелой сексуальностью, мужественностью, которую нельзя сравнивать с юными, еще «зелеными» альфами. Нежные ручонки касаются подтянутой груди, скользят ниже, изучая, пока старший с тем же трепетом изучает реакцию мальчонки на себя. Тому нравится — он даже не пытается это скрыть, горящими глазами буквально облизывая тело мужчины, возбуждаясь от этой картины, кажется, еще сильнее. Оглаживая четко очерченные кубики пресса, что слегка будоражат, омега касается кромки брюк, замирая всего на какие-то секунды, и, поймав заинтересованный взгляд старшего, опускает собачку ширинки. Сердце набирает пару лишних оборотов, подталкиваемое нарастающим возбуждением, и пуговка легко выскальзывает из петли. Мужчина уже сам избавляет себя от рубашки, скидывая ее на пол с плеч, и подается вперед, нависая над омегой, что уже без зазрения совести скользит ладонью в чужое белье, ничего не стесняясь. Нос к носу. Упираясь одной рукой о диван подле плеч младшего, альфа пристально наблюдает за эмоциями того, за мыслями, четко виднеющимися на дне зрачка, и совершенно не представляет, чего ему ожидать потом. Правда, долго думать не приходится: ласковые, нежные пальчики, что сковывают его возбуждение плотным кольцом, заставляют оставить размышления на потом. Для них впервые «вот так» — как у обычных людей, и это будоражит. Веки младшего смыкаются от подступающих эмоций, слишком приятных, и он легко откидывает голову назад, слегка прогибаясь навстречу сильному горячему телу над ним. Шестая родинка находится под изгибом челюсти, почти на шейке, и старший ловит ее губами, провоцируя очередной томный вздох, почти стон. Так непривычно быть покрытым легкими поцелуями, ощущать чужие губы на коже, все ниже и ниже, обхватывающие упругий, чуть торчащий комочек соска. Бэкхён стонет тихо, почти скулит, и подается навстречу, лишь бы это не прекращалось. Бусинку сминают, перекатывая на кончике языка, ласкают так настойчиво, что голова кружится, и омега просит. Не уточняя, не объясняя, просто роняет жалобное: «Пожалуйста», но действия говорят сами за себя, когда уверенными движениями он высвобождает плоть старшего из тесного белья, скользя влажной от смазки ладонью вдоль напряженной плоти и столь провокационно облизывая губы. — Пожалуйста… Старший не противится. Не хочет и даже не думает о том — лишь сминает сочное бедро где-то на уровне средней трети и так развязно скользит к мягкой попке, с каждым сантиметром сгибая ножку все больше, сильнее отводя в сторону. Бэкхён раскрыт перед мужчиной, но это ни разу его не смутило, как не смущает и сейчас. Младший сам охотно разводит ноги под давлением крепкой ладони и тихо стонет в предвкушении. Он хочет слишком сильно — настолько, что сам направляет раскаленную плоть в себя. Альфу всегда поражала эта особенность: столь сильное возбуждение, почти безумное, заставляющее тело омеги так отчаянно просить, истекать естественной смазкой. Но это, пожалуй, один из тех бесчисленных плюсов: словно юное тело понимает, что слишком мало для мужчины, и всячески пытается ему соответствовать. И у него получается. — Учитель Пак… Плоть скользит в тело младшего чуть легче, чем в первый раз, но стенки ощутимо сдавливают чужое возбуждение так плотно, почти сливаясь воедино. Так безумно. Его лицо не отображает боли, даже в тонкой морщинке на переносице столько отчаянного удовольствия, что хочется кричать. Они двигаются в унисон; пока еще медленно, словно смакуя каждый сантиметр соединенных воедино тел, под громкое дыхание и сдавленные стоны — почти скулёж младшего. Горячо, даже пылко. Глаза в глаза — так сокровенно, словно первый и последний раз. «Последний» — набатом стучит в висках омеги, и он сглатывает противный ком, проглатывая с тем и очередной стон, что выбивают из легких глубокие движения. Его ладони впервые касаются чужой обнаженной спины, изучают, скользя к пояснице, и медленно поднимаются вверх. Неуверенно огибают крылья лопаток, что напряженны от неудобной позы, когда приходится опираться о диван на уровне головы самого студента, и поднимаются к не менее крепкой шее, увитой набухшими от притока крови венами. Возбужденными, пульсирующими, к которым хочется прикоснуться языком, но губы манят многим больше, и куда больше они недоступны. Альфа видит, чем так увлечен мальчонка, видит, куда устремлен жаждущий взгляд, и сам не может отказать себе в ответном удовольствии. Седьмая прячется у самого уголка губ. Совсем крошечная, аккуратная, кажущаяся такой манящей. Но чужой молящий взгляд — словно ком поперек горла. Он отрезвляет, даже когда сам застлан возбуждением, настолько осознанный в своих желаниях, что мужчина начинает сомневаться в собственных, помня, насколько велика его ответственность. — Чанёль… — звучит словно скрежет ногтей по стеклу, атомный взрыв масштаба Хиросимы в мозжечке, заставляя мужчину задыхаться. Впервые тот позволил обратиться к нему по имени. Впервые это стало на самом деле… интимно. Очередной слишком резкий толчок. Глаза омеги закатываются, и с уст слетает глухой стон, когда чужая плоть столь настойчиво задевает слишком чувствительную железу внутри. Этим и пользуется старший, ловя легким касанием родинку, буквально чувствуя удивленный вздох омеги и встречаясь с испуганным, но уже благодарным взглядом распахнутых глаз. Слишком быстро. Младший среагировал незамедлительно — и отступать уже было слишком поздно. Толчок — и их губы встретились. Мягкое прикосновение, а после — еще и еще. Сминая губы друг друга под ритмичные движения тел, Бэкхён больше всего боялся потерять эту тонкую связь, что казалась недоступной для него, но столь желанной. Губы учителя были мягкими, но его движения казались властными, чуть грубыми, но очень умелыми, совершенно не такими, какие омега знал раньше, и это сводило с ума. Заставляло тонкие пальцы зарываться в чужие волосы и поддаваться движению губ, что кружили голову. Поцелуй становился все более глубоким, чувственным, омега казался живым инструментом в руках старшего: к чему не прикоснись — получишь отклик: музыку чужого тела, что несет в себе сладкую юношескую влюбленность. Влюбленность, которой нет места, существование которой просто невозможно. Но альфа допустил ее, кормил их «занятиями» и взращивал слепыми напрасными обещаниями о большем. Может быть, не словами, но юный омега наверняка расценивал его действия именно как залог к большему, залог к тому, чего быть не должно. Он вырыл себе могилу собственными руками и вот-вот грозился в нее сорваться. Бэкхён сам разрывает поцелуй, когда кислород в легких сгорает и даже скулить становится больно. У него перед глазами целые планеты становятся сверхновыми, вспыхивая и потухая, и это, должно быть, хорошо: он не видит сожаления в чужих глазах, когда удовольствие достигает апогея. Омега изливается почти плача, словно слепой котенок тянется к старшему и снова целует его. Так благодарно и так жадно, и это становится точкой невозврата для самого альфы, что пачкает семенем обивку дивана, но все равно отвечает на поцелуй, хоть и ненавидит себя за это. Он облажался так, как не делал этого никогда, и теперь пришло время все расставить на свои места. Они впервые приходят в себя вместе: сомкнутые объятиями, лежащие лицом к лицу на узком диване, что сокращает расстояние между ними до минуса. Альфа чувствует чужое сердцебиение собственной грудью, теплое дыхание — на своем плече. Это будоражит, словно происходящее — самое правильное, что есть в мире, и в то же время самое порочное и почти преступное. — Завтра у вашей группы будет экзамен, — голос того все еще хриплый после секса, и это смущает даже самого альфу, что уже говорить об омеге, что весь превращается в оголенный нерв. — Ты получишь твердую четверку, но я все равно прошу тебя прийти на него, просидеть хотя бы час и исписать листы хоть чем-нибудь. — Как бы все это ни было неправильно, но теперь это уже дело чести — выполнить свою часть сделки с юношей, особенно когда… воспользовался им. Омега лишь продолжает горячо дышать, почти обжигающе. Даже не глядя на него, альфа готов дать руку на отсечение, что сейчас он облизывает губы и чуть приоткрывает рот, готовясь к ответу. — Я приду… — звучало слишком тихо, и причина понятна: его голос тоже еще не пришел в норму. Омега лишь чуть качнул головой, щекоча шею мужчины кончиками волос, и вновь затих. Тишина угнетала, по крайней мере так думал мужчина, слыша взволнованное сердцебиение так близко к собственному. Он понимал, что это нужно прекратить, поставить точку и забыть как страшный сон, если, конечно, омега согласится с таким раскладом, что маловероятно. Фактически невозможно. — Бэкхён… уже время. Тебе следует вернуться домой, — слишком слабый аргумент для начала, но тем не менее так он хотя бы перестанет ощущать тепло чужого тела. Горячее дыхание, кончики волос на своей шее. Возможно, так думать будет легче. Впервые приводя себя в порядок столь долго, старший наблюдает за омегой исподтишка, словно подглядывая, что кажется и вовсе странным. Бэкхён все так же не выглядит на свой возраст, кажущийся несколько младше, но только сейчас мужчина замечает в нем какую-то расцветающую зрелость. Тонкое изящество, округлые изгибы, плавные движения, что лишь подчеркивают красоту тела. Становится слегка ревностно, что все это достанется не ему, но это правильно. Бэкхён слишком юн, и ему нужен кто-то столь же горячий и пылкий, кто отдаст ему всего себя. — Учитель Пак, — тонкий голос вырывает старшего из мыслей, заставляя смотреть на мальчонку более осознанно. Тот уже одет, и даже его волосы выглядят более опрятно, что заставляет мужчину поправить по-новой завязанный галстук и подняться с дивана. Ему безумно хотелось бы услышать от студента, что это их последняя встреча, что он безумно благодарен за понимание и помощь с… предметом. Но нет, все не может быть так хорошо, альфа это понимает. Сейчас — особенно остро, видя бескрайне влюбленный взгляд, направленный на него. Всё не будет легко и просто. — Чанёль… — Он набирается смелости, собирается с духом, облизывая от волнения губы, а собственное имя преподавателя вновь отдает плохим предчувствием. Это ведь не к добру. — Мы же встретимся с тобой еще? Галстук болезненно душит. Та тонкая грань «студент — преподаватель» оказалась вмиг стертой, чего и добивался омега. Все стало выглядеть совершенно иначе: «любовники». И только мысль о том, что все произошедшее — лишь плата за оценки, держит старшего на плаву. «Ничего личного, только взаимная выгода», — он тешит себя напрасными мыслями, хотя начинает в этом сомневаться. — Бэкхён… — впервые чужое имя кажется таким невыносимо тяжелым, отказывающимся слетать с языка, но он должен: — мы не можем. — Лицо студента меняется, искажается в гримасе боли, хоть оба понимают: она вовсе не физическая. Омега готовил себя к этим словам все то время, что они… «проводили вместе». Он далеко не глупый омега и прекрасно все понимал: это — скандал. Но когда нечто столь желаемое в твоих руках, отказаться от этого почти невозможно. Вот и он не может, только не добровольно. Глядя на мужчину, он только сейчас замечает, что тот слегка осунулся, под глазами залегли тени, и этот страдальческий взгляд, так и кричащий: «Ошибка». Бэкхён это понимает — происходящее на самом деле неправильно, но так желанно, и, он уверен, не только им. Но столь велико сожаление в чужом взгляде, настолько оно болезненно. Почти так же, как мольба в глазах омеги. Им двоим больно, вот только каждому по разным причинам. — Ты мой студент, Бэкхён, я не имею права это делать. Не имел с самого начала, но… — слова застревают в горле, потому что оправдания нет. «Но ты слишком соблазнительный»; «но ты свел меня с ума собой»; «но ты оказался лучшим из всех, с кем я был». Это не то, что должно быть озвучено, хотя бы потому, что так не отказывают. Омега с трудом сдерживает слезы. Он ведь все знал, но как безмозглый дурак надеялся. Спрашивается только: на что?Если сам же просто подставил задницу под предлогом получить оценку. Естественно, на него смотрели только как на легкодоступную… шлюху. Кем он и оказался в итоге. Шлюхой, которая отдала тело за глупую оценку. — Да, вы правы… — неуверенный шаг назад, словно мальчонка теряет равновесие, но лишь повержено пятится к двери, сжимая лямку рюкзака в руке. Это не манга, нет, скорее просто порно, потому что после секса ничего не будет, чтобы Бэкхён не делал. Слезы катятся по его щекам, и он отворачивается лицом к двери, пытаясь на ощупь найти ручку, ведь меньше всего хочется, чтобы Чанёль… учитель Пак видел его таким. Жалким. Широкая ладонь накрывает его, холодную и дрожащую от переживаний. Так неожиданно, что Бэкхён отшатывается, поднимая испуганный взгляд на подошедшего сзади мужчину, открывая свою наибольшую слабость — слезы. — Бэкхён, — его имя впервые звучит так нежно, почти ласково, заставляя юношу замереть, испуганно глядя на старшего. Тому страшно не меньше — это видно во встревоженном взгляде. Тишина затягивается, словно их поставили на паузу, и омега почти приходит в себя, но мужчина позволяет себе чуть больше. В последний раз. Тянется к мальчонке, сокращая расстояние почти полностью, пока его дыхание не обжигает чужие губы. Пара каких-то жалких сантиметров. Он впервые так этого жаждет, узнав вкус поцелуя с этим мальчишкой, но… Но омега отворачивается, тихо всхлипывая. — Пожалуйста, не разбивай мне сердце окончательно… не нужно, — звучит пугающе, словно просьба не убивать, не делать еще больнее. Хотя куда еще. Старший и сам чувствует, как тому больно — это слышно в его севшем хриплом голосе. Тонкая ладонь наконец опускается на ручку, и омега выбегает из кабинета, даже не утруждаясь закрыть за собой дверь. Он знает, что его не будут останавливать, за ним не побегут. И он прав. Чанёль так и остается у двери, глядя на собственную ладонь, в которой еще мгновение назад была чужая, холодная, трепещущая в страхе. Он знает, что поступил правильно, вот только… почему ему тоже больно?

***

— Бэкхённи, малыш, ты в порядке? — чужой голос с трудом возвращает мальчишку к реальности, заставляя натянуто улыбаться, понимая, что он слишком долго ковыряет чертов завтрак вместо того чтобы просто есть. — Да, пап, все хорошо, — Бэкхён бессовестно врет, но все равно пытается выглядеть хотя бы вполовину от своего привычного состояния. Получается откровенно плохо — это если судить по подозрительному лицу родителя, что не поверил ни на грамм. Он не в порядке хотя бы потому, что ночью вместо сна лишь пялился в потолок, пытаясь как-то совладать с болью в груди. Учитель поступил верно, он прав, и им совершенно не по дороге хотя бы потому… что скажут родители, если его альфой станет мужчина немного старше его отца? Уж точно ничего хорошего. Бэкхён понимает это умом, но сердце, глупое влюбленное сердце… — Ты выглядишь расстроенно. Проблемы в учебе? — его папа никогда не совал нос в дела своего ребенка, довольствуясь тем, что тот рассказывает по своей инициативе. В конце концов, пока его табель, а теперь и зачетка, являются предметом семейной гордости, волноваться не о чем. Бэкхён — умный, ответственный мальчик, и если бы у него были проблемы или что-то глодало юное сердце — он обязательно рассказал бы, ведь они всегда были честны друг с другом. Младший был благодарен за то, что папа ценит его личное пространство. Все же… сейчас у него появилось несколько секретов, которые лучше не знать тем, кто не был к ним причастен. И если влюбленность в преподавателя еще можно было понять — кто не влюблялся в сексуального учителя? — но вот связь с ним… Папочка, вероятно, очень разочаровался бы в своем любимом мальчике, что уж говорить об отце. Это был бы скандал. — Вовсе нет, просто… — он вздыхает, на самом деле и не собираясь приближаться к настоящей причине своего состояния, между тем отправляя кусок изуродованного омлета в рот, — просто сегодня экзамен по химии, я немного волнуюсь. — Ох, милый, мистер Ли ведь так много с тобой занимается, я уверен, тебе совершенно не стоит переживать на этот счет, — ласковые губы родителя находят его макушку, и тонкие, такие же, как и у него самого, руки мягко сжимают плечи, ободряя. Папа прав. Он долгое время занимался с репетитором, который лишь помог омеге направить свою склонность к предмету в нужное русло. Ему не о чем беспокоиться, и он бы с блеском сдал экзамен, даже если бы… даже если бы. Мозг, издеваясь, прокручивает перед глазами все то, что «если бы», и откровенно хочется плакать. — Ты прав, папа. Я пойду… не хочу опаздывать, — звучит с натяжкой, не очень натурально, но старший омега лишь кивает в ответ. Он знает, что если случится что-то серьезное, что-то, с чем его мальчик не сможет справиться, Бэкхён обязательно расскажет. Ноги почти отказываются идти, и чем ближе он к университету, тем тяжелее ему становится. Хорошая ли это вообще идея — показываться мужчине на глаза? А хорошая ли самому добровольно идти на встречу с ним? Что, если омега не выдержит? Разревется, убежит; что, если его выдержки не хватит, чтобы с каменным лицом сесть и ответить верно на вопросы в билете? Гадать бессмысленно, даже несмотря на то, что тело кричит: «Не нужно!» Буквально ломит само себе кости от страха, пытаясь остановиться, но Бэкхён решил: он уже взрослый омега, достаточно взрослый, чтобы совладать со своими глупыми эмоциями. Сегодня его последний шанс донести до мужчины, что случившееся — вовсе не ради оценки, что он не идиот и не шлюха, который подставился, чтобы сохранить стипендию. Все намного глубже. Все про любовь. Он обходит тесный кабинет, хранящий в себе множество постыдных воспоминаний, стороной, стараясь думать обо всем этом как можно меньше. Аудитория кажется шумной, забитой студентами до отвала, и почти каждый второй пытается «надышаться перед смертью», выучив хоть что-нибудь, хоть и пропасть в их знаниях сродни Большому каньону. Он находит свое место, как и обычно: в самом конце аудитории, как можно дальше от преподавателя, потому что находиться с ним слишком близко наверняка подобно смерти. Хань, как и ожидалось, пытается вычитать хоть что-нибудь в старом учебнике, чуть ли не выдирая клок взъерошенных волос, скорее от бессилия, что заставляет младшего мягко опустить ладонь на его плечо. — Срань господня, — чертыхается тот, чуть ли не сшибая сидящего за собой студента. — Ты какого черта так пугаешь? — Прости, просто звонок через пару минут, ты уже все равно ничего не успеешь, — Бэкхён пожимает плечами, даже не утруждаясь доставать из рюкзака что-то, кроме ручки, а Хань лишь гулко ударяется головой о раскрытую книгу, лежащую на столе. Тоже от бессилия. — Просто как серпом по яйцам… — скулит старший, потому что не может похвастаться блестящими знаниями предмета. Вообще хоть какими-нибудь знаниями в этой области. А еще его чертовски пугает Пак, который выжимает кишки одним только взглядом. И что только, спрашивается, нашел в нем Бэкхён? — Ты сам-то почему не бьешься в конвульсиях? Или все же прислушался ко мне и повертел задницей хотя бы ради экзамена? — сейчас он и сам не прочь повертеть хотя бы ради тройки, но, узнай о его готовности Сэхун, вряд ли бы он остался живой и целый. — Не говори ерунды, — омега даже не пытается выдавить улыбку — ему все это тоже «как серпом по яйцам», и он лишь отмахивается, пустым взглядом таращась в доску, пока учитель Пак еще не пришел. — Просто я готовился и собираюсь использовать все свои знания по максимуму. — Это уже звучит как правда, это и есть правда, потому что показать Паку, что он, Бэкхён, вовсе не использовал его — дело принципа. Он выжмет из себя все. Преподаватель появляется точно по звонку, провоцируя собой волну жалобного плача по всей аудитории. Видимо, на самом деле готовых сегодня только двое: сам Пак и Бэкхён, у которого сердце осыпается на части. Смотреть на старшего оказывается слишком тяжело, и даже исчерченная матами парта не спасает, когда он начинает говорить. Голос забивается куда-то в самые глубинки памяти, выуживая те редкие стоны и похабные словечки, что ронял мужчина в пылу страсти. Вот только сейчас это причиняет больше боли, чем пробуждает возбуждение. Словно возвращаясь в то время, до их «отработок», он не понимает, о чем говорит преподаватель, не может услышать смысл, будто околдованный низким тембром, и только звук шагов заставляет сердце биться словно в преддверии приступа. Тонкие листы шелестели в чужих руках; студенты суетились, принимая билеты с заданиями и бланки для решения задач и уравнений, а Бэкхён испускал последний дух, потому что преподаватель приближался к нему. Альфа и сам не смотрел — просто не мог. С самого того момента, как зашел в кабинет, его взгляд норовил найти в толпе одного-единственного, но разум пытался держать все под контролем. Получалось отвратительно. Он чувствовал запах омеги даже на расстоянии от аудитории, словно все его нутро, весь его организм предательски принял мальчонку, чувствуя, ища его. Их взгляды не встречаются. Преподаватель предпочитает смотреть на листы, студент — в парту. Хань рядом суетится, словно полоумный, его руки дрожат, и он сталкивает ручку со стола, ручку Бэкхёна, которая катится к ногам мужчины, и они оба тянутся за ней, соприкасаясь руками у самого пола на тонком пластиковом корпусе. — Удачи… — старший шепчет на грани слышимости, хоть и понимает, что это не обязательно. Он ведь обещал, а разбрасываться пустыми обещаниями — это не о нем. — Она мне не нужна, — Бэкхён и сам не ожидал от себя такой холодной дерзости, контроля эмоций и даже своего голоса, что отдает какой-то иррациональной болью в груди старшего. Его не должно это трогать, заставлять чувствовать жалость и сожаление, он ведь поступил правильно. Оттого, смело отходя к другим столам, мужчина больше не оборачивается, как и сам Бэкхён больше не смотрит. Время начинает свой отсчет еще через пару минут, и аудитория погружается в шелест. Впервые омега чувствует себя уверенно в этом месте, даже зная, что всего в нескольких метрах от него сидит… учитель Пак. Просто его учитель. Ручка уверенно скользит от примера к примеру, от задачи к задаче. У него нет сомнений — все ответы в его голове, и сегодня их уже не оттесняет ни возбуждение, ни восхищение. Ничего. Только боль, обида и сожаление, но в этом деле они ему не враги. Совсем нет. Часы тикали. Их звук был почти неслышим в шелесте листов и скрежете шариковых ручек. Несколько человек уже покинули аудиторию, вряд ли написав даже половину. Хань тоже ушел, тихо матеря все, на чем стоит свет, и «чертового препода» в числе первых. Мужчина же сидел почти неподвижно, цепко глядя на каждого, кто смел хотя бы вздохнуть не так. Он не позволит нарушить правила, хотя… Взгляд цепляется за сгорбившегося над партой Бэкхёна, что быстро что-то чиркает, и альфа понимает: и так позволил и даже нарушил сам, и это нечто куда более страшное, чем правила экзамена. Еще несколько человек — и в сумме почти два десятка закончивших, ведь времени все меньше, и, видя сосредоточенное лицо своего «особенного студента», Пак больше всего боится в итоге взять в руки записку с откровениями юного омеги, но не похоже, чтобы тот изливал душу на клочке бумаги, и это дает надежду. Звонок для многих кажется неожиданностью, но только не для Бэкхёна, что уже как пятнадцать минут просто смотрит в полностью исписанный своей рукой бланк с ответами. От строчки до строчки. Абсолютно все. Без единой ошибки — в этом он более чем уверен. Но желания покинуть аудиторию поскорее почему-то нет, вопреки собственным ожиданиям и вопреки ожиданиям старшего. Бэкхён выходит последним. Поднимается со своего места вальяжно, со стойким чувством превосходства. Ему уже нечего терять — он потерял свой единственный хрупкий шанс. Теперь от звуков шагов в пустом помещении дурно именно преподавателю, но он сильнее: он пристально наблюдает за студентом, который не менее смело смотрит ему в ответ, даже когда их разделяет один только преподавательский стол. Вот только тишину оба не в силах нарушить, тяжело дыша, словно пытаясь понять, кто выйдет победителем из их импровизированной игры в гляделки. — Бэкхён… — старший почему-то не выдерживает первый. Он видит, как вздрагивает мальчонка, видит, как нервно сглатывает. Ему самому тяжело не меньше, и черт его знает почему, ведь… не должно. Омега, не глядя, протягивает исписанный лист. Альфа, так же не глядя, его берет, боясь оторвать взгляд от чужих глаз. Тонкие веки чуть покраснели, а в самых уголках собралась влага, и нет сомнений — сейчас он заплачет. — Спасибо за все… Чанёль, — он делает это снова — позволяет себе обращаться к нему по имени, и это режет без ножа, хотя боль даже сильнее. Мужчину почти тошнит. Он хочет сказать что-то в ответ, набирает в легкие воздух, но… не знает что. Бэкхён и не ждет, он разворачивается и почти вылетает из кабинета. Это все. Теперь это точно все. Их сделка завершена. И только потом, намного позже, глубоким вечером, проверяя работы студентов, Пак заведомо оставляет «его» работу на самый конец — последней, боясь того, что он может там увидеть, прочесть. И он делает это не зря. Работа написана без единой ошибки. Их сделка оказалась не сделкой, а только фарсом. Его обвели вокруг пальца. «Бён Бэкхён — 5».