desperate.

1 год спустя.

— Бэк, моргни дважды, если ты меня слышишь! — перед глазами замаячила чужая ладонь, раз за разом щёлкая пальцами и раздражая просто до трясучки, что вылилось лишь в тяжёлый, почти обречённый вздох. — Пошёл к чёрту, — уже по привычке фырчит младший, возвращаясь к реальности и переводя взгляд на Ханя, который битый час возмущался не пойми из-за чего и наверняка именно сейчас стал нуждаться в отклике и поддержке. Старший вновь продолжает свою бессмысленную болтовню, а кончик тонкой трубочки от виноградного сока исчезает между губ покорного слушателя. Бэкхён сосредоточен ровно две минуты и — его взгляд снова ускользает куда-то в сторону, рыщет по внутренней части университетского двора и находит. Учитель Пак сидит на одной из лавок, сосредоточенно читая книгу. Сегодня он дежурный и его прямая обязанность — следить, чтобы ни одному юному дарованию не взбрело в голову нечто эпично-фееричное со стопроцентной вероятностью нанесения вреда университетскому имуществу, и себе в том числе, в качестве последствий. Он на самом деле справляется со своей задачей хорошо: никто не хочет оказаться один на один с преподавателем в его кабинете под предлогом выяснения причины его, студента, хронического идиотизма и врождённой контузии головного мозга — велика вероятность, что никто потом просто не найдёт его труп. Мужчина медленно перелистывает очередную страницу, придерживая за самый кончик двумя пальцами, а Бэкхён даже не замечает, что сок в его стакане кончился, шумно, даже раздражающе втягивая воздух. Он всё ещё не может забыть, не может выбросить из головы произошедшее год назад, и это убивает его каждый чёртов день, стоит только взгляду зацепиться за знакомую фигуру, обтянутую чуть зауженными брюками и белой рубашкой. Теперь они почти не пересекаются — курс химии был окончен пятёркой в его зачётке и всё: ни единого слова больше, ни единого взгляда, по крайней мере на него. Бэкхён же не может отказать себе фактически в необходимости смотреть. Смотреть, мечтая прикоснуться. — Твою мать! Убери трубочку от своей сосалки, у меня сейчас уже уши завернутся, — Лухан психует, как обычно, громко, почти визгливо, выдёргивая стакан из рук младшего и со стуком ставя на стол, чудом не схлопывая в картонную гармошку. Его это всё уже давно бесит — и речь вовсе не о противном звуке. Бэкхён себя убивает. Сознательно воротит нос от каждого, кто зовет его на свидания, кто хоть как-нибудь обращает внимание на глупого, безответно влюблённого мальчика. Старший переводит взгляд на преподавателя, и его лёгкие покидает обессиленный вздох. У него же на лице написано, что шансов здесь нет. Он в состоянии держать в узде даже самых оторванных от реальности придурков-студентов, и сказать такому что-то вроде: «Учитель, я в вас влюблён», кажется, смерти подобно — уж Хань бы в его сторону даже не пискнул. Как и Бэкхён, который лишь вздыхает изо дня в день уже второй год с момента своего поступления, и это просто убивает. — Ты всё ещё?.. — это на самом деле вопрос риторический. Он прекрасно знает, что да — Бэкхён и не переставал, у него это написано на лице, во взгляде, в каждом вдохе. Это то, что не требует огласки. — Что? Нет, я не… — младший, пусть и с опозданием, возвращает взгляд на друга. Тот смотрит пытливо, хотя утверждения во взгляде всё же больше, чем вопроса, спорить с этим очень трудно. — Да, всё ещё, — выдыхает он, прекращая препираться. Знает же — бесполезно. Над головами раздаётся противный звонок, и Бэкхён практически нутром ощущает, как книга закрывается и мужчина поднимается с места, окидывая взглядом видимую часть территории на наличие студентов. Тех, к слову, сдувает как ветром от греха подальше, ведь никто не хочет связываться с Паком. Никто, кроме парочки особо отчаянных, что, казалось бы, не обращают на преподавателя никакого внимания, но все трое знают, что один замер, обратившись в слух, исподтишка наблюдая за альфой, а второй с какой-то безнадегой смотрит на замершего друга, третий же… Пак лишь медленно уходит по мощёной тропинке к двери, пытаясь не обращать никакого внимания на двух студентов. Будь там кто-то другой, он бы уже выжимал из них последний вздох взглядом, но там — Бэкхён, которого он избегает, который избегает его, и развернуться и уйти — проще. — Бэк, так не может продолжаться, ты понимаешь? — стоит мужчине скрыться с поля зрения, как плечи младшего чуть расслабляются, словно тот и сам не заметил, что последние пару минут был подобен натянутой струне. Его взгляд впивается в крышку стола, а дыхание будто на грани. Бэкхён понимает. Он и сам уже не может. Как велика была его надежда, что этот разрыв не окончателен, что альфа сдастся, что вновь пригласит в свой кабинет. Он отвечал с такой страстью, с таким пылом, что поверить, будто для мужчины это был просто одноразовый секс, почти невозможно. Бэкхён не верит, а тем временем прошёл целый год. Год, который он провёл словно на грани между реальным миром и снами, где альфа рядом с ним. Это слишком больно, и еще больнее, когда приходит эструс: тело предаёт его, вспоминая прикосновения, широкие ладони на своем теле и мощные толчки внутри. Он плачет в чёртову подушку, умирая каждую секунду, потому что, познав желанную близость, тело не хочет никого другого. — Да. Наверное, да, ты прав, Хань, — такие слова из уст младшего омеги — почти аномалия. Аномалия, которой нужно пользоваться. — Слушай, мы с Сэ сегодня идём в клуб. Завтра суббота, так что можно оттянуться, — старший немного дёргано тянется к сумке, выуживая оттуда бумажник и сосредоточенно роясь в ворохе визитных карточек. — Приходи сюда к одиннадцати, а я попрошу Сэ, чтобы он захватил своего друга, — продолговатая картонка ложится в руки младшего, и тот заинтересованно читает слегка несуразное название «exo'luxion», что почти ни о чём ему не говорит, хоть и кажется смутно знакомым. — Он тебе понравится: тоже высокий и, мягко говоря, красавчик, а его голос… тебе точно понравится. Звучит на слабую троечку, и на самом деле желания идти в шумный, полный людей клуб почти нет, да и… «понравится». Ну конечно. Посмотрите на него: он безнадёжно утерян для этого мира уже два года, и чтобы ему понравился кто-то другой, кто-то, кроме учителя Пака? Бэкхён уверен, что это невозможно. И всё равно он слабо кивает в ответ, потому что Хань старается для него. Старается целый год, хоть до этого и отмахивался, шутливо считая такую увлечённость глупостью; сейчас он понял: всё очень серьёзно и младшего нужно спасать.

***

Бэкхён собирался долго. Скрупулёзно перебирал одну вещицу за другой, с одной стороны понимая, что он идёт туда не столько ради себя, сколько всё же ради Ханя. Даже понимание того, что ему нужно избавляться от своей зависимости, не прибавляет желания делать это на самом деле. Но Лу ведь так беспокоится… И как минимум из благодарности Бэкхён натягивает на себя самые узкие джинсы, что только живут в его шкафу. Майка открывает вид на тонкие ключицы, запястье обвивает замысловатый браслет, сделанный под кожу, и тонкая линия подводки ложится на верхнее веко. Он выглядит так, что трахнул бы сам себя, и возникает вполне логичный вопрос: почему он не явился так в универ и не попался на глаза учителя Пака? Но ответ находится сам: как будто он смог бы зайти так далеко в месте, кишащем альфами, половину из которых он сам и отшил. Выходя из комнаты и проскальзывая в прихожую, он даже не пытается особо скрываться. Родители, конечно, вряд ли будут довольны его внешним видом и попыткой выбраться из дома на ночь глядя. В конце концов, он ведь хороший мальчик, а хорошие мальчики так не делают. Но отчего-то в мысли плотно въедается понимание, что ему уже, мать его, девятнадцать — и это выглядит вполне весомой причиной для первой ночной вылазки. Его все равно ловят с поличным, стоит только завязать шнурки на кедах. Папа замирает на полпути из спальни на кухню и отчасти удивлённо рассматривает своё чадо. Бэкхён обычно так не одевается и не подводит глаза, хотя эту подводку старший омега подарил ему сам на церемонию посвящения студентов, чтобы его мальчик был особенно очаровательным. А ещё он обычно не ходит гулять в столь позднее время. — Так ты у нас, значит… — старший начинает совершенно спокойно, словно его это вообще мало интересует, но всё же хочется знать, чего ради его ребенок застыл разодетый в коридоре. — Не сердись только, просто хочу сходить в клуб, — Бэкхён и сам тянет так, будто нет в этом ничего криминального, и он искренне в это верит. Между делом запихивает бумажник и телефон в карман, тем самым подчёркивая, что разрешения особо выпрашивать не будет. — И ты… один туда? — омега подходит чуть ближе к сыну, теперь уже и впрямь окидывая изучающим взглядом от носочков обуви до чуть взъерошенной, уложенной творческим беспорядком макушки. — Нет. Хань и Сэхун позвали с собой. Переживают, что я покроюсь плесенью среди учебников, — он всегда был максимально честен с папой, за исключением, конечно же, всего, что касалось учителя Пака, и то было ложью только во благо, но всё остальное… Папа никогда не врал маленькому Бэкхённи и тем самым привил сыну такую же искреннюю честность. И неважно, были ли это вопросы о том, откуда берутся дети, или долгая и познавательная беседа о природе секса и его последствиях в тяжелый период первой течки. Старший всегда был предельно честен, не пряча реальность за розовыми очками, и Бэкхён старался отвечать тем же. Сложно сказать, можно ли было назвать это дружбой, но когда в жизни юного омеги появился первый альфа, отношения с которым зашли намного дальше, чем робкие поцелуи у подъезда, казалось очень важным получить понимание и поддержку от единственного зрелого омеги в его жизни. Пожалуй, это сблизило их довольно сильно и, может, так и должно быть: не скандал и арест за потерянную в семнадцать девственность, а искренний разговор теперь уже двух взрослых омег. — Может, они и правы, — старший легко улыбается одними уголками губ, сокращая расстояние между ними и мягко поправляя всклокоченную укладку, пристально разглядывая личико сына. Бэкхён даже слегка расслабляется, подставляя лицо под свет лампы, чтобы папа высмотрел всё, что хотел. Он не был настроен спорить или вести себя неуважительно, и то, что папа был совсем не против, всё же радовало. Старший лишь стёр лишнее с подкрашенных век сына и, немного подумав, достал из ящичка трюмо собственный пенал с косметикой, пользоваться которой позволял себе порядком чаще, чем это делал Бэкхён. Он подкрасил веки того уже набитой с годами рукой, делая макияж чуть менее скромным и всё же в рамках приличного. «По-молодежному», — сказал бы он сам, но смолчал, дабы не быть похожим на старичка — он ведь и сам ещё очень ничего. — Сильно не выпивай, — тихо шепчет старший, оценивая результат своих стараний, — не ввязывайся в передряги и обязательно предохраняйся, — он заканчивает серьёзно, даже строго. Всё же его мальчик уже взрослый и куда продуктивнее говорить о контрацептивах, чем уговаривать ни с кем не лезть в постель. Довершающий поцелуй в лоб, словно благословение, и безмолвная просьба быть осторожным и рассудительным — и Бэкхён уже почти готов с чистой совестью уйти, но в коридоре появляется отец — и не то чтобы это было плохо, и всё же. — Хэвон? — альфа окликает мужа, подходя ближе. Ему крайне интересно, почему вышедший за соком омега внезапно находится в прихожей на пару с наряженным сыном, и это уже даже не говоря о столь позднем времени. — Интересно, и куда это мы? — он окидывает младшего цепким взглядом, примечая и дырки на коленях, и майку, держащуюся на честном слове, и даже непривычно накрашенное личико, отчего брови недовольно сходятся на переносице. — Дорогой, не бузи, пусть мальчик погуляет, — старший омега улыбается почти обезоруживающе, ободряюще приобнимая сына, шепчет совсем тихо, на самое ушко: — Будь дома к завтраку, хорошо? — и получает в ответ достаточно серьёзное «угу», чтобы верить сыну. — Ты что ему там шепчешь? — недовольство мужчины растёт почти в геометрической прогрессии, но его мнения, кажется, никто и не думает спрашивать. Сын исчезает словно по мановению волшебной палочки, а рвущееся наружу возмущение осаждают объятия мужа, что быстро переключается на него. — Он взрослый мальчик, Ю, к тому же, — ласково шепчет омега, уже по привычке сокращая чужое имя до забавного «Ю», и тычет указательным пальцем в широкую грудь мужчины, почти игриво выводя кривые кружочки, — завтра суббота, а мы дома одни. Что скажешь? Бэкхён слышит голоса родителей, пока топчется у лифта, и то — отдалённо, всё же прекрасно понимая, что его прогулка пойдет на пользу всем. Пустой лифт, полупустой автобус — исключительно в целях экономии, ведь домой наверняка придётся ехать на такси, и в завершении пути — музыка, бьющая по ушам. Такая атмосфера была ему не очень по душе, если быть откровенным, но иногда приходится выходить из зоны комфорта, надеясь, что это не станет причиной катастрофы. В этот раз Бэкхён тоже надеялся, пока взгляд не зацепился за знакомую, судя по общим параметрам, парочку. Один: повыше, блондин, другой: пониже, шатен — оба в тесную обнимку у барной стойки, и как бонус к комплекту — симпатичный брюнет. Именно тогда надежда пропала. Нет, это не была влюбленность или даже симпатия, просто… Он был определённо в его вкусе: высокий, поистине исполинский рост, широкие крепкие плечи, что на раз-два смогли бы выдержать не такой уж и скромный вес омеги. Он лучезарно улыбался, смеясь над словами Сэхуна, его глаза забавно щурились, а копна волос, и без того торчащих во все стороны, словно жила своей жизнью при каждом движении. Было в этом парне что-то такое, что могло бы стать подоплекой для начала отношений при определённых обстоятельствах. Таких, как отсутствие в его жизни учителя Пака. Они не были вместе, не могли бы быть даже в теории, но мужчина был глубоко в его мыслях — и это было куда страшнее. У парня просто нет шансов, он не сможет вытеснить объект его, Бэкхёна, любви, в этом нет сомнений. — Бэк? Бэк! Ты там прирос, что ли? — Хань, словно по наитию, поворачивает голову чуть в сторону, замечая того буквально в паре метров от себя, замершего, слегка растерянного. Можно подумать, что его слегка контузило громкостью музыки, но изучающий взгляд, так пытливо впившийся в альфу, трудно не заметить. Старший сокращает расстояние между ними сам, слегка приобнимая друга за плечи и шепча на самое ухо, чтобы доходчивость была стопроцентной: — Я ведь говорил, он в твоем вкусе… Кое-кого напоминает, верно? Хань ответа не ждёт, да Бэкхён бы и сам не ответил, потому что нет — не напоминает. Высокий, брюнет — пусть и не каждый второй, но парней с таким описанием вагон и маленькая тележка, и нет — они не похожи на «него». «Он» совершенно не такой, как двадцатилетние мальчишки, «он» — мужчина. Правда, совпадений всё же становится чуточку больше, когда слуха омеги касается басистое: «Привет» — в ответ на лёгкий кивок вместо приветствия. И всё равно: его только прорезавшийся, огрубевший с пару лет назад голос не идёт ни в какое сравнение с тембром учителя Пака. Он заставлял Бэкхёна течь, дрожать, извиваясь в судорогах после оргазма. Этому мальчонке никогда не добиться такого же. — Ребят, мы оставим вас на пару песен, ладно? Думаю, вы найдёте, чем заняться… — Лу подмигивает настолько открыто, что стыдно даже младшему, но того уже и след простыл. Становится уж совсем неловко, когда молчание затягивается, кажется, минут на пять как минимум, а на деле же не проходит и минуты. Хочется домой. Очень хочется. Но Бэкхён уже большой мальчик, а еще он обещал себе и Ханю, что проведёт этот вечер здесь и попытается быть любезным с новым знакомым. Взгляд невольно косит в сторону альфы, правда, утыкается аккурат в грудь. Второй раз в жизни омега чувствует себя настолько маленьким и беззащитным, оттого, встрепенувшись, резко разворачивается лицом к бару, тут уже утыкаясь в готового принять заказ бармена. — Что будете пить? — мальчонка, наверняка бета, на вид не многим старше его самого, вежливо улыбается, а Бэкхён смотрит сосредоточенно, пытаясь сообразить что-то, словно бывает в таких местах если не каждый день, то хотя бы пару раз в месяц, вот только растерянный взгляд его явно выдает. — Что ты любишь? — альфа приходит на помощь словно из ниоткуда. Нависает нерушимой скалой над омегой, почти прижимаясь грудью к его спине, и говорит на самое ухо, будто стараясь перекричать музыку, но омега всем нутром чувствует, как тот делает глубокий вдох. Пробует. Отвечать ему нечем. Он не знает, что он любит, не знает, что он может заказать. Сказать честно, у него на это и денег особо нет, и, кажется, самое время передумать, но низкий голос вновь вытесняет все мысли из юной головы. — Виски и «пьяную вишню», — тот делает заказ, даже ничего не спрашивая, и омега невольно вздрагивает от осознания, что его напиток — это он сам в прозрачном бокале: пьяная вишня. — Ты не против? Я выбрал на свой вкус. Но, думаю, тебе понравится — почувствуешь то же, что и альфы рядом с тобой, — в чужом голосе отчётливо слышится улыбка, даже, скорее, самодовольная усмешка, и мальчонка вдруг понимает, что покраснел. Это звучит слишком интимно: то, что чувствуют альфы рядом с ним. И почему вновь вспоминается, как учитель Пак глубоко вдыхал его аромат, прижимаясь носом к шейке или утыкаясь во взъерошенную макушку. Чувствовал ли он то же самое, что почувствует и Бэкхён сейчас, или всё это было по-другому? Альфа улыбается почти добродушно, наконец увеличивая спасительную дистанцию между ними и садясь на один из высоких стульев у стойки, весьма галантно придвигая такой же для омеги. Тот забирается с куда большим трудом, совершенно неловко, даже слегка забавно, что заставляет парня тихо посмеиваться, и почему-то это смущает еще больше. — Прости, как твое имя? — альфа прекрасно его помнит, как и всю ту подноготную, что в пылу переживаний ему поведал Хань и даже немного Сэ — правда, последний порывался хорошенько вдарить в случае чего. Но такого даже обижать не хотелось, а, скорее, наоборот. Омега напоминал ему потерянного щеночка, которого следовало оберегать и выгуливать исключительно под присмотром. — Бэкхён. А твоё как? Прости, Хань ничего не говорил о тебе, — мальчонке же было немного неловко от того, что он не знает ничего о том, с кем его оставили наедине. Даже неспокойно. — Джеон, можно просто Дже, — мягкая улыбка тронула чужие губы, и повисло короткое молчание с толикой неловкости, которое довольно быстро свёл к минимуму бармен, опуская на стойку два совершенно разных бокала. Сладкая с тонкой горчинкой жидкость приятным холодком стекала в горло, заставляя спину покрываться мурашками, оставляя после себя вишнёвое, обжигающее градусом послевкусие. Бэкхён не уверен, такой же ли вкус у него и остается ли такое же необычное послевкусие, но он с уверенностью может сказать, что в этом что-то есть. Что-то особенное. — Ты ведь не привык к таким местам, верно? — в один глоток опустошая свой бокал и со стуком возвращая его на стойку, альфа склонился к мальчонке ближе, чтобы не приходилось перекрикивать музыку. — Да… это так заметно? — Бэкхён не то смущен, не то больше озадачен. Он столько времени потратил на свой образ, чтобы не выглядеть простачком, но, кажется, у него на лбу написано, что он вовсе не такой, как тот же Хань. — На завсегдатая не похож, — Дже лишь кивает в ответ на озадаченный вопрос парня — и дело вовсе не в том, что часом ранее Хань сам сдал ему все «пароли и явки», чуть ли не в открытую давая добро присмотреться, потому что Бэкхён — лапочка. И ведь ни соврал ни капли. Мальчонка и впрямь лапочка. — Что же ты забыл в подобном месте? «И в самом деле — что?» — хочется спросить, но омега лишь задумывается, прихватывая губами трубочку напитка. Он пришел сюда потому, что пообещал Ханю, пообещал… попробовать изменить сложившуюся ситуацию. Избавиться от своей безнадёжной влюбленности, от которой уж совсем никак не хочется избавляться. Бэкхён привык жить с ней — со своей любовью, болезненно трепещущим сердцем, дрожащими коленями от одного только взгляда на «него», но… Но. Последний год более чем доходчиво показал ему, что ждать больше нечего — он и так получил больше, чем мог надеяться. — Я… я пришел избавиться от своей безответной влюбленности… — звучит не то чтобы уверенно, даже тихо, но альфа его слышит и это заставляет удивиться — такая откровенность. — Я пообещал Ханю. — И как успехи? — Дже любопытно выгибает бровь, глядя на того будто с насмешкой, хотя интереса в этом всё же больше. — Избавился? — лёд ненавязчиво позвякивает в опустевшем после виски бокале — просто чтобы занять чем-то руки. В понимании альфы это — почти что приглашение, если и вовсе не продуманный «омежий подкат», когда юные создания мнят себя героями любовных книжонок и в итоге выдают истории по типу этой. Правда, этой почему-то хочется верить. Хоть чуть-чуть. — Не очень, — Бэкхён неопределённо ведёт плечами, не решаясь оторвать взгляд от насыщенной алой жидкости в пухлом бокале на тонкой ножке. Свет прожекторов и разноцветных лампочек отражается в бокале миниатюрой северного сияния, и это помогает немного расслабиться, отвлечься от слегка параноидальных мыслей. Отвлечься от крайне докучливых воспоминаний. — Знаешь… я мог бы тебе помочь, — чужой голос отвлекает куда лучше размытых радужных бликов и медленно тающих кубиков льда. Бэкхён покрывается мурашками, противными и колючими, от одного только понимания, что хриплый голос звучит над самым его ухом. Совершенно незамеченным осталось то, как альфа отставил свой бокал чуть в сторону, как поднялся со стула, нависая над мальчишкой скалой, опираясь ладонью о стойку, второй же придерживая низкую спинку барного стула, словно отрезая все пути к бегству. Бежать всё же хотелось, хотя бы потому, что непривыкшее к такому вниманию омежье нутро дрогнуло. Нахождение рядом сильного альфы выдержке отчего-то не способствовало. — Я не думаю, что… — на деле же он не думает вообще. Просто не может. То ли дело в чужой харизме, то ли напиток оказался куда более алкогольным, чем показалось изначально, но факт оставался фактом. — Я ведь понравился тебе? — альфе чужие размышления, собственно, до одного места. Не то чтобы это было в его стиле — спаивать столь нежные создания и тащить в свою постель, сейчас это вышло случайно. И Бог свидетель: этого мальчика он точно не прогонит утром. Бэкхён не отвечает. Он слышит вопрос, он понимает его суть, но слов как-то не находится. Врать не хочется даже самому себе, как и говорить правду, потому что да — понравился, но всё равно. Симпатия, приправленная алкоголем, — это ничто. Это полный ноль, когда в твоем сердце уже живет другой человек. Правда, этот факт альфе тоже до задницы. — Прекрати загонять себя, я ведь всё вижу, — он не дожидается ответа, видя, как омега теряется в своих же мыслях. Сомнение на его лице слишком яркое, как и участившееся сердцебиение, как и усилившийся запах. Это простая задачка и решение у неё простое. — Поехали ко мне. Он не спрашивает, даже не приглашает, скорее констатирует факт под удивлённый вздох омеги. На такое Бэкхён точно не рассчитывал, оттого решительно собирает остатки своего сознания в кулак, чтобы повернуться к парню лицом к лицу. Лучше это не делает. — Я не могу так сразу, — ничего лучше он придумать не может, но даже это уже хорошо — он еще не потерян окончательно, но уже близок. Остатка должно хватить на то, чтобы сохранить свое достоинство и добраться домой. — Не бойся, малыш, — губы альфы изгибаются почти ласковой ухмылкой и кончики пальцев касаются нежной щеки, заставляя кожу гореть, скорее, правда, от смущения. — Я вижу, как ты реагируешь на мои прикосновения, я слышу твой запах… Это говорит больше, чем твои слова, — он шепчет, но Бэкхён отчетливо слышит его даже сквозь гулкие биты, будто музыка где-то далеко, а они вдвоём в полной тишине. — Я не маньяк и не извращенец, даже если я попытаюсь приковать тебя к постели, чтобы не отпускать… Завтра днём мои родители тебя спасут, — смеётся тихо, нежно, что кажется странным с его-то голосом, и всё равно приятно. — Твои родители? — омега неуверенно сглатывает, невольно вспоминая слова папы. Он не пил лишнего, но его ведёт, а ещё он, кажется, влез в неприятности. — Тебя смущает, что я живу с родителями? — это совершенно не выглядит так, словно его на самом деле волнуют подобные вещи, скорее очередной дежурный вопрос, чтобы поддержать их подобие диалога и помочь мальчонке расслабиться. — Нет, просто… — Бэкхёна правда не смущает, даже немного утешает, ведь в случае чего его и впрямь спасут. — Тогда прекрати думать, малыш, ты не пожалеешь, — дальше разговор уже не актуален. Бэкхён не успевает сообразить, когда его хватают за руку, легко переплетая пальцы в замок, и тянут через пышущую возбуждением толпу. Ловко уклоняясь от цепких рук, что так и норовят оставить омегу в движущейся толпе, его выводят на улицу, где свежий воздух с первым вздохом выбивает толику наваждения, протрезвляя. И все равно недостаточно, чтобы сказать «нет». — Садись, — в грудь врезается что-то твёрдое, и мальчонке требуется с пару секунд, чтобы рефлекторно уцепиться за это пальцами и, опустив взгляд, понять, что он держит шлем. Мотоцикл находится тут же, нужно лишь отвести взгляд в строну, и спрашивается: куда он только смотрел, что не увидел сразу этого металлического коня, что заставлял руки трястись? — Ты же выпил… — первая здравая мысль за вечер, которой даже сам Бэкхён удивляется, переводя пытливый взгляд на альфу. — Всего полторы унции — уже и привкуса не осталось, — тот отмахивается, а Бэкхён даже подвисает, пытаясь вспомнить, много ли это вообще и безопасно ли ехать сейчас с альфой. Такая сознательность даже в подвыпившем состоянии Дже не устраивает от слова «совсем» — он вырывает шлем из рук того, резко, хоть и аккуратно, натягивая на голову мальчонки, закрепляя и опуская щиток. Бэкхён и пискнуть не успевает, как зрение и слух урезает почти вполовину, зато на мотоцикл забирается сам. Нет, ему это не начало внезапно нравиться, просто… Почему бы не расслабиться и не получать удовольствие? В конце концов, именно для этого он и пришёл сюда. Он обещал, что попробует забыть учителя Пака, и разве это не подходящий способ — попробовать заменить воспоминания о нем другими, более свежими, с другим альфой? Если его сердце отказывается забыть мужчину, может, поддастся хотя бы тело? Альфа прижимается сзади, седлая своего коня, и, ухватившись за руль, окончательно заключает маленького омегу в плен. Довольно надёжный плен, если учесть, что Бэхёна всё ещё слегка штормит, а опыта езды на мотоцикле нет даже в теории. Он вертится из стороны в сторону, не зная, куда деть руки, его слегка смущает их положение, ведь разве не он должен был сесть сзади, обнять альфу за торс и держаться так крепко, словно пытается поменять печень и левую почку местами? — А это по правилам? — омега лепечет погромче, чтобы точно докричаться до парня, но тот лишь ловит его руки, укладывая на руль, так и веля держаться крепче, а после начинается что-то невообразимое. Бэкхён пищит, как придавленный дверью котёнок, стоит мотоциклу тронуться, довольно быстро набирая скорость. Его трясет не меньше, чем сам байк, но куда больше — от страха, заставляя прижиматься сильнее к чужой груди, создавая иллюзию защищённости. Он не слышит, как альфа за его спиной тихо смеётся, ветер проносится мимо с тихим гулом, хоть шлем и защищает уши от сильного звука. А ещё сам омега вопит как резанный, наверняка пугая этим частых прохожих, и только на второй минуте, когда горло чуть устает, а он более-менее привыкает, крики превращаются в возгласы восхищения. Он даже находит в себе смелость отцепить одну руку от руля и приподнять её вверх, правда, ненадолго — до очередного поворота, когда резкий манёвр вселяет страх и немного — чувство полёта. Бэкхён никогда не катался на мотоцикле и уже очень об этом жалеет. Если закрыть глаза — чувство, будто за спиной выросли крылья и он парит где-то высоко в небе. Холодный ветер мощными потоками огибает тонкое тельце, и впервые он не чувствует тяжести собственных мыслей, ответственности за собственный выбор и свои решения. Он свободен и волен делать всё, что ему вздумается, и хочется расправить руки в стороны, закричать, как он счастлив, как ему легко, но… Мотоцикл останавливается, мотор затихает мгновенно, но адреналин, бурлящий в крови омеги, вряд ли утихнет так быстро. Он интуитивно отставляет ногу в сторону, чтобы нащупать под подошвой землю, и дрожащими руками пытается содрать шлем. Получается только с чужой помощью, и лишь теперь он отчётливо слышит, как альфа позади него смеётся, добродушно, чуть урча, словно большой кот, и омега не выдерживает. Его распирает от ощущений так сильно, что шлем падает на землю, а тонкие ручонки обвивают крепкую шею парня. Дже и сам не ожидал такой реакции, но мягкие губы с лёгким вишневым привкусом всё же кажутся равноценной платой за поездку, что, несомненно, понравилась мальчонке. Поцелуй получается каким-то сумбурным, торопливым, с отчетливым привкусом страха, восхищения и немного — алкоголя. Замечательный коктейль. — Не здесь же, малыш, — альфа шепчет в самые губы, с неохотой разрывая поцелуй, и даже выдыхает с облегчением, когда понимает, что его слова совершенно не сбили создавшийся настрой. Нетерпеливые поцелуи продолжаются в лифте; омега, который в самом начале походил на неуверенную в себе ледышку, сейчас казался катализатором возбуждения, разгоняя кипящую кровь в жилах парня. Они торопились, чудом не начав раздевать друг друга в тесной кабине. Бэкхён боялся утратить то ощущение, что накрыло его с головой по дороге сюда, и Дже, собственно, боялся того же. Два поворота ключа, тихий скрип двери, тихий шорох одежды и звуки влажных поцелуев разбавляют тишину в пустой квартире. Слышно даже тяжелое дыхание мальчишки, что почти стонет, неумело пытаясь стянуть чужую футболку. И только после того, как ткань падает на пол прихожей, двери закрываются; и слава богу, что сейчас середина ночи: его неповторимое появление не увидят соседи. У Бэкхёна дрожат руки. От нетерпения или это остаточное воздействие мотоцикла — ему даже не интересно. Куда больше его волнует горячая кожа под руками и крепкие мышцы, что напрягаются только сильнее, стоит их коснуться, провести самыми кончиками пальцев. Всё совсем не так, как было с учителем, даже ощущения его тела были совершенно другими. Всё было по-другому, и он не хочет признаваться, но тогда было лучше. Сейчас перед омегой такой же юный парень, как и он сам, и пусть опыта у него ощутимо больше, он всё ещё не идёт ни в какое сравнение со зрелым мужчиной. Дже всё же оказывается достаточно ловким: Бэкхён пропускает тот момент, когда его майка соскальзывает с тела, падая под ноги, и лишь роняет удивлённый выдох. Чужие руки на собственных бёдрах уже не кажутся чем-то странным, но стоит потерять опору под ногами и ощутить спиной твердую стену, как хочется стонать. Так у него ещё не было. Теперь становится слишком тесно. Он чувствует жар чужой кожи собственным телом, биение сердца, тяжелое дыхание, что обжигает губы между поцелуями. Ему это нравится и он жмется только ближе; уже наученный, почти натренированный когда-то, он ловко справляется с застёжкой чужого ремня, пуговицей, ширинкой. Дже сдавленно рычит сквозь зубы, когда тонкая ладонь пробирается под одежду, касаясь его естества. Для Бэкхёна этот момент волнующий не меньше: он изучающе скользит вдоль чужой плоти, невольно понимая, что да — он хорош, но не так, как… Сердце предательски сжимается, буквально кричит глубоко в груди, что всё это — ошибка, что этот парень, каким бы потрясающим он ни был, — не тот. Просто не тот. Всё сводящее с ума чувство свободы и вседозволенности испаряется. Пелена возбуждения почти спадает, но возбуждённый, распаленный парень перед ним помогает осознать, что он зашел слишком далеко. Вряд ли он сможет уговорить Дже прекратить и не заходить еще дальше. Не сейчас. Требовательный, почти болезненный поцелуй в шею заставляет вздрогнуть, зажмурив глаза, борясь с собой: бежать или поддаться. Что делать, когда разум и сердце кричат противоположное и совершенно не могут договориться? Слёзы почти наворачиваются на глаза от непонимания самого себя, незнания, что ему нужно делать, чтобы не пожалеть потом… Спасение приходит откуда не ждали. В тяжёлом дыхании и звуках поцелуя теряется момент, когда двери открываются, но включённый в коридоре свет в одно мгновение возвращает трезвость ума каждому. Альфа выравнивается резко, словно от удара током, чудом не роняя Бэкхёна на пол, лишь испуганно смотря на раскрытую входную дверь. А вот омеге страшно даже открывать глаза, он кусает собственные губы до боли, понимая, что сейчас будет очень стыдно. Дже неуверенно сглатывает, ведь даже факт того, что он уже большой мальчик, не даёт ему дозволения вести себя так, тем более при родителях. Тишина, повисшая в прихожей, напрягает, вселяет поистине сильный страх, и от этого Бэкхён чувствует себя еще более голым, чем он есть, хотя с него успели снять лишь майку. Открывать глаза не хочется до боли, почти физической, но приходится, когда альфа отмирает и аккуратно опускает его на пол. Первое, что он видит, — собственная майка под ногами, которую тут же прижимает к груди в неловком порыве прикрыться. Ему правда стыдно, и становится ещё хуже, когда взгляд медленно поднимается. Сердце пропускает удар. Ещё один и ещё, пока и вовсе не замирает в груди. Бэкхёну больно. Так больно, что он, кажется, вот-вот потеряет сознание. Длинные ноги, крепкий торс, ещё более крепкие сильные плечи. Тело омеги дрожит, потому что он знает это всё: знает каждую складочку на белой рубашке, знает идеально выглаженные, чуть зауженные брюки. Всё до единого, каждую мелочь. — Пап… отец, я всё объясню, — слова молодого альфы бьют под дых, заставляя проронить пораженный всхлип. «Отец» — именно так он назвал наибольшую страсть его, Бэкхёна, жизни. Учитель Пак — его отец. Мужчина стоит в дверном проеме, как и невысокий омега рядом с ним. По ним и не скажешь, что они так поражены, — аккуратные брови старшего омеги лишь пытливо сведены к переносице. Но учитель… Мужчина напряжен — Бэкхён видит это по сжатым кулакам, по заигравшим под кожей желвакам, что выглядит на самом деле устрашающе, и взгляд, полный ненависти и презрения — омега понимает, — обращён именно к нему. Вот только непонятно из-за чего. Слезы всё же срываются с уголков глаз, катятся по щекам жалобно, почти раскаявшись. А на самом деле от боли. Словно сердце вырвали из груди, втолкав вместо него ответы на все когда-то заданные самому себе вопросы. — Простите… прости… — Бэкхён шепчет так тихо, одними губами, даже не надеясь, что его услышат, и сам не зная, перед кем именно он извиняется. Дрожащими руками натягивая майку, даже не задумываясь над тем, правильно ли — это уже не важно. Словно бросаясь в пламя, с разбега — в обрыв, он выбегает из квартиры, задевая плечом мужчину. Всё так просто. Было просто с самого начала. У него есть семья.