desperate.

Бэкхён не мог прийти в себя. Он лишь бездумно таращился в стену напротив кровати, кажется даже не моргая. Тихо пробравшись в квартиру в третьем часу ночи, он не заморачивался тем, чтобы раздеться или смыть макияж, — просто замер каменным изваянием, едва сев на край постели и только со временем чуть сдвинувшись назад, опираясь спиной о стену. В голове не укладывалось. Как так получилось, что в университете никто даже не прознал, что у одного из самых обсуждаемых преподавателей есть семья? В это все еще не хотелось верить, но пытаться это оспорить было глупо. У учителя Пака был муж, красивый, ухоженный, прекрасно выглядящий муж, и был сын, не просто ребенок, а уже взрослый парень на пару лет старше самого Бэкхёна. Двадцать один, если он верно запомнил слова Ханя, а ему самому только-только исполнилось девятнадцать. Сейчас то, что было между ними, кажется еще более грязным и порочным. Он не просто склонил своего преподавателя к… сексу, он склонил его к измене. Если бы он только знал об этом раньше, год назад, когда от урока к уроку умирал в своей безответной влюбленности, как бы сильно ему ни хотелось — он не посмел бы. Не позволил бы себе даже думать о таком. Заваливаясь на бок, омега на ощупь притянул к себе подушку, утыкаясь в нее носом. Слезы текли сами, совершенно тихо, казалось, даже его дыхание не сбилось, но маленькие капли срывались с век, тут же утопая в подушке, оставляя черные разводы на белоснежной ткани. Это было отвращение к самому себе, ведь именно его глупость и наивность привели к такому. А мужчине, должно быть, было гораздо тяжелее возвращаться домой после их «занятий». Смотреть в глаза сыну, обнимать мужа перед сном и хранить в себе такую тайну. Разрушительную по своей силе. Бэкхён плакал тихо, даже не считая времени, не ощущая его. Успокаиваясь лишь на какие-то минуты, пока сознание очередной вспышкой не прокручивало произошедшее пару часов назад, не воспроизводило события годовалой давности будто на старой пленке. Разум, который кричал ему тогда: «Не делай этого», который на протяжении года умолял: «Забудь», сейчас словно пытался добить своего владельца, вспоминая все то, что и в самом деле хотелось забыть. Но бесполезно. Поздно. Из круга собственной ненависти его вырвал лишь тихий щелчок двери, от которого похолодели кончики пальцев. Он замер, даже не дыша, прижимая подушку к лицу так плотно, чтобы никто не заметил, даже не подумал, что с ним что-то не то. — Дома? — тихий голос отца звучал из-за двери почти неслышно, в то время как папа любопытно заглядывал в комнату, словно и сам пытаясь даже не дышать, чтобы не потревожить своего мальчика. — Дома. Спит, — такой же тихий шепот в ответ от старшего омеги, и дверь с тихим щелчком закрывается, словно ничего и не было. Комната вновь погружается в тишину, а Бэкхён все еще не может заставить себя дышать. Так близко. Если бы папа увидел его состояние, он больше не смог бы молчать, и не только потому, что его ждал бы допрос с пристрастием от родителей, нет. Папа не заслуживает такого отношения — переживать и изводиться понапрасну. Он и сам не сможет молчать, увидев тревогу в чужих глазах, как бы страшно ни было увидеть непонимание, а то и еще что похуже. Осуждение, отвращение, что угодно — это лучше, чем видеть волнение. Словно в один миг весь мир стал против него, сошёлся клином на одной единственной семье, а сама судьба решила в очередной раз поиздеваться. Подчеркнуть жирным черным маркером ошибку, которую он совершил. Ошибку, за которую придется расплачиваться вечность. Центр его маленькой, созданной вручную вселенной сжался до одной крохотной песчинки, изюминки под названием сожаление. Он жалел о многом. Сколько всего он сделал, сколько боли он причинил другим своим эгоизмом, а сколько ещё причинит? Терзания прочно засели в его голове, и мысли, плохие мысли, вились, словно в миксере. Торнадо в банке. Было безудержное желание бежать. Так далеко, как только можно. Уехать к дедушке в Пучхон, перевестись в другой университет, забыть этот город и эту жизнь как страшный, плохой сон, который больше не вернётся. А там, в новой жизни, начать все по-другому — с нового листа. У него ведь есть там друзья, найдет себе нормального альфу, не такого, как вчера, который не окажется сыном его постыдной мерзкой влюбленности. Было бы хорошо… Было бы правда хорошо и почему бы не спросить папу об этом? А с другой стороны — ведь придется объяснять почему, искать причину, наверняка в очередной раз врать. В их отношениях и так слишком много лжи, чтобы домешивать туда ещё. Или лучше рискнуть — все равно ведь никто ничего не узнает, если больше он здесь не появится. Почему-то эти мысли придали ему немного сил. Заставили натянуть кривую улыбку и оторвать лицо от подушки. У него есть запасной вариант, план «Б», и неважно, что это трусливый побег. Ноги почти не слушаются. Он с непосильным трудом ползет в ванную, заседая там на долгий час. Все надеясь, что прохладная вода приведет его в чувство, уберет серый цвет с лица, но нет. Даже растекшуюся подводку получается отмыть не с первого раза. Ему откровенно погано, но он уперто намывает лицо какой-то пахучей папиной жижицей с ароматом лимона, а после пытается замазать круги под глазами хоть чем-то. Все равно не получается ни черта. Кровать к тому времени остывает, кажется прохладной, почти хрустящей, словно снег, особенно для влажного тела, и вот сейчас, именно сейчас, ему наконец хочется уснуть. Сомкнуть чёртовы глаза, представить жаркую пыльную улицу Пучхона, дедушкин пирог, соседского задиру альфу, что, признаться честно, очень нравился ему в детстве, такой себе краснощёкий хулиган, и уснуть. Спокойно, тихо, не думая ни о чем, словно ничего не было. Да, ничего не было. — Бэкхённи… — тихий стук, будто просто карябают дверь, и вкрадчивый папин голос. Бэкхён не отвечает; он был так близко к желанному спасительному сну, а теперь попросту разочарован. Папа все равно приоткрывает дверь, заглядывая в комнату, находя сына на кровати, теперь уже умытого, в любимой пижаме, кажется, вновь спящего, но нет: густые ресницы подрагивают, а взгляд бездумно вперился в светлый потолок, словно он не может прийти в себя после сна, а на деле даже не может уснуть. — Малыш, к тебе пришли… — он шепчет тихо, словно в комнате кто-то спит и его ни в коем случае нельзя будить. Слова достигают цели очень долго. Настолько, что старшему кажется, будто его не слышат и ждать ответа смысла нет: ребенок либо сонный, либо уставший, и гости здесь совершенно не к месту, но проходит ещё с пара секунд и Бэкхён вздрагивает. Голова кажется чугунной, но он уперто поднимает ее, чтобы увидеть папу и убедиться, что это не какая-нибудь «проверка на вшивость» и он серьезен. Старший омега выглядит серьезно как никогда, разве что только чуть-чуть обеспокоенно. — Кто? — сипит он севшим голосом и сам удивляется: с чего это? Он не пил так много, не кричал, хотя… Точно: он вопил как резанный, впервые оказавшись на мотоцикле, его же весь город слышал, не меньше. — Альфа… говорит, что он знакомый Ханя и пришел извиниться за вчера… — папа тянет с каким-то сомнением, словно совершенно не доверяет этому дружочку, что не поленился прийти в восьмом часу утра. Помятый, с лёгкой щетиной, симпатичный — да, тут не поспоришь, — но явно какой-то «мутный». Вновь обессиленно откидываясь на подушку, Бэкхён на пару секунд прикрывает глаза, пока вибрация в мозгу не утихает. Тут и к гадалке не ходи — и так ясно кто пришел, непонятно только зачем. Подумаешь, потрахаться не вышло, а с другой стороны — и слава богу: если бы он ещё и с младшим Паком умудрился… Шутки шутками, а видеть его не хотелось. Сейчас произошедшее казалось сном — чем-то не очень настоящим, так, галлюцинацией. То ли душ помог, то ли алкоголя в крови стало меньше и паника немного отпустила. В понедельник вернётся на учебу как ни в чем и не бывало, а потом просто и по-тихому переведется в другой университет в другом городе. А сейчас, если он опять столкнется нос к носу с Дже… Все станет реальностью. Отвратительной, мерзкой реальностью. — Я… — выдыхает с трудом, лениво, все еще немного хрипло. Он не хочет идти, но и прятаться ведь тоже не выход: пока он здесь, в этом городе, что альфе стоит поймать его в другом месте? Ничего. — Я сейчас спущусь, скажи, чтобы подождал. Старший омега видит многим больше, чем говорит, но лишь кивает в ответ на просьбу сына. Бэкхён взрослый — он повторяет себе это каждый раз, когда позволяет ему самому строить свою жизнь, ведь знает, что если что-то пойдет не так, их малыш придет к ним — за советом, за помощью, за поддержкой. Бэкхён — хороший мальчик. Хороший мальчик, который в мыслях перебирает все известные ему маты, пока буквально стекает с постели и плетется к прихожей. Папы нет — его голос слышен из кухни, как и голос отца. Прихожая пуста, а значит, недовольный старший явно оставил незваного, даже нежеланного, гостя в подъезде. В принципе он сделал правильно — там их точно никто не услышит. Открывать дверь не хочется, как и выходить наружу и заводить эти бессмысленные разговоры, но он все равно подходит ближе, шаркая тапочками по паркету, все равно поворачивает чертову ручку. Альфа стоит, облокотившись о перила; в тишине лестничной площадки слышно даже его тяжелое, явно уставшее дыхание. Весь вид парня кричит о том, что он совершенно не успел отдохнуть, возможно, даже прилечь. Может, его отец… его отец устроил ему взбучку из-за увиденного? А если он уже знает? Да нет же, если бы он знал, он бы точно не пришел сюда сейчас. Джеон тут же вздрагивает, отталкиваясь от перил, и стремительно сокращает расстояние, подходя почти к самой двери, чем не на шутку пугает омегу. Юноша дергается назад, так и норовя закрыть дверь к черту, потому что… Вдруг он все знает? Но вовремя понимая, что это как-то неприлично, пытается сдержать свои, казалось, логичные порывы в себе. Альфа видит эту скованную, но красноречивую реакцию, и чуть отступает, сохраняя между ними больше расстояния. — Прости, я… — его голос хриплый не меньше, чем у самого омеги, а еще от него прилично несет сигаретами, особенно сейчас, когда расстояние сошло к позволительному минимуму. Может быть, поэтому он и не понравился папе — выглядит ведь как законченный наркоман. — Я хотел объяснить, что произошло… Бэкхён смотрит пристально, изучающе. Бросая короткий взгляд себе за спину — на всякий случай, — он неуверенно выходит за порог, прикрывая дверь за своей спиной, плотно прижимаясь к холодному металлу. Он все еще убежден, что говорить им не о чем, а если и есть… лучше бы этого не делать. — Я не думаю, что это нужно… — вздыхает, шепча совсем тихо, потому что обсуждать такие вещи возле собственного дома как-то… — Мы познакомились несколько часов назад, случайный секс не задался — здесь нечего обсуждать. — Это был не случайный секс, — альфа говорит неуверенно, словно и вовсе пристыженно, а мальчонка невольно вздергивает бровь. — Был бы, — он неловко поправляет себя, но почему-то суть от этих слов не меняется. — Как «не случайный»?.. — вырывается совершенно ненароком и, слава богу, почти шепотом, что даже не отдает эхом от каменных стен. — Я увидел тебя на фото с Ханем, когда был у них с Сэ дома, — рассказ не очень ладится, как кажется Бэкхёну, потому что выглядит альфа, откровенно говоря, не очень — словно нашкодивший первоклассник. — Попросил познакомить нас, и он познакомил. Да, я поторопился, когда повел тебя к себе, я должен был начать со свидания, пары прогулок и уже потом… это. Я облажался, да, но, черт побери, я так нервничал: ты был рядом — это свело меня с ума. Голос Дже звучит так отчаянно, надорвано, и даже от его взгляда у Бэкхёна ком стает поперек горла. Он смотрит с такой мольбой и каким-то отчаянием, что хочется разреветься и самому. Цирк. Просто чертов цирк. — Твои родители… — Бэкхён даже не шепчет, почти беззвучно хрипит, цепляясь хоть за что-нибудь. Вряд ли его папа решит, что какой-то легкомысленный омега из клуба — хорошая компания их мальчику. А отец… Боже, отец тем более должен быть против. Он не может этого допустить. — Я все объяснил им. Отец был немного рассержен, но он остынет. Они все понимают, правда, — что они понимают Бэкхёну совершенно неясно, ладно омега, но учитель Пак… Чанёль. Разве Чанёль мог это как-то понять? Он очень сомневается. После этих слов Дже замолчал. Так же, как и Бэкхён, — уж ему-то сказать было совершенно нечего, он лишь бездумно таращился в дверь напротив и моргал время от времени — переваривал то, что он теперь имеет. А имеет он какую-то дичь, если быть откровенным. Его влюбленность в учителя, у которого внезапно оказывается семья — муж и сын. Чертов сын, который если не влюблен, то как минимум с симпатией к нему, Бэкхёну. Хочется крикнуть на весь подъезд «Стоп. Снято» и уйти, закрыв дверь, потому что… ну не бывает так. Не должно быть. Это жизнь, а не мексиканский многосерийник. — Бэкхён, — вкрадчивое, сказанное почти шепотом, его имя приводит в чувство, и мальчонка вздрагивает, переводя более осознанный взгляд на альфу. Тот делает неуверенный шаг вперед, пытаясь сократить расстояние, тем самым невольно заставляя омегу вжаться в дверь еще больше. — Дай мне шанс, один шанс. Сходим на свидание, ты узнаешь меня получше... Альфа замирает всего в шаге, собственно, как и младший, он уже и не дышит почти, лишь моргает, и то — заторможено. А ведь Дже ждет, ждет хоть какой-нибудь реакции, ждет ответа, потому что ему в самом деле хочется. — Я не… — Бэкхён неуверенно качает головой. Он не хочет говорить это так прямо, но у него нет другого выхода — он не может сказать «да», он вообще не может сказать ничего другого. — Прошу тебя, один шанс, — его нагло перебивают. Альфа шепчет с такой мольбой в голосе, что режет слух и хочется блевать. Все внутренности скручивает тугим узлом, потому что он так похож на своего отца. Его взгляд, его голос. Сейчас Бэкхён видит эту схожесть, да и как бы могло быть иначе, ведь он его сын. Учитель Пак никогда не смотрел на него так, он никогда не говорил ему ничего с такой мольбой, но сейчас омега отчетливо понимает, как бы выглядел мужчина, если бы чувствовал что-нибудь к нему. Так же, как и его сын в эту самую минуту. — Один шанс, — Бэкхён выдыхает обессиленно, уже сейчас чувствуя, что сделал ошибку. Поддался собственной иллюзии, которая, точно издеваясь, мешает перед глазами два таких разных и в то же время таких похожих образа. Джеон и учитель Пак. Словно сейчас он и сам не может сказать, кто из них кто. Минутное помутнение. Он видит в Дже только его отца, а никак не самого юного альфу. Это низко. — Ты не пожалеешь, Бэкхён, — звучит отчего-то так уверенно, отчасти радостно, но Бэкхён жалеет уже сейчас. Жалеет очень сильно.

***

Джеон тогда не взял его номер телефона, даже не сказал ничего конкретно, лишь радостно унесся прочь, так и оставляя омегу у двери в собственную квартиру. К мыслям о старых ошибках теперь прибавилась одна новая. Как со всем этим справиться, он не знал даже в теории, предпочитая выходные просидеть дома. Трусливо прячась, да, но что он мог сделать сейчас в одиночку, не имея даже намека на решение? Он ждал, словно гениальная идея сама придет в его голову, с каждым часом лишь больше убеждаясь, что да… он очень соскучился по дедушкам и Пучхону. Все нутро слегка сворачивалось, словно всасывало в воронку, большую черную дыру, и он не мог отделаться от ощущения, что все это не к добру. Чувствуя себя уязвимым как никогда, слабым и беззащитным, Бэкхён нашел в себе силы прийти в понедельник на пары. И вроде бы даже не зря: Хань беззаботно жевал печенье на занятиях, он ничего не говорил, ничего не спрашивал, лишь мягко улыбался, и в общем-то всё было ясно без слов: Дже, окрылённый своей первой маленькой победой, все растрепал, но пусть так, пусть будет так. Оставалось лишь надеяться, что Хань просто не знает, кто его родители, что вряд ли. Он не поступил бы с ним так, знай то, что знает сам Бэкхён. В это хотелось верить и умиротворенная физиономия друга вселяла надежду. Под конец занятий он даже слегка расслабился. Всё было так же плохо, но радовало хотя бы то, что не становилось хуже, — это уже можно было считать в какой-то степени прогрессом. Лухан зазывал в гости на фильм с «плюшками», аргументируя это тем, что Сэхун на занятиях во вторую смену и не будет портить своим присутствием им «омежьи» посиделки, и на самом деле истощенное самоугрызениями нутро подмывало согласиться и наконец отдохнуть, но… Неожиданно жёсткое прикосновение к плечу откуда-то из-за спины и уже знакомый до дрожи низкий голос заставляют сердце болезненно ухнуть в пятки: — Мистер Бён, не поможете мне немного? Нужно перенести несколько стопок тетрадей, они лёгкие, мне просто не хватает рук, — Бэкхён замирает, боясь обернуться, даже переставая дышать, словно крольчонок на прицеле у хищника, и только сердцебиение пульсирует где-то в ушах, затмевая собой все другие звуки. А ведь он почти расслабился. Хань тоже останавливается чуть впереди, всего в нескольких шагах, глядя с каким-то неверящим прищуром. Почему-то было ощущение, что это вовсе не случайность, но у него не было ничего, чем он мог бы подтвердить свои догадки; вот только слишком испуганный на вид Бэкхён и отчего-то кажущийся злым учитель наталкивали на размышления. — Мистер Бён? — мужчина повторяет чужое имя, призывая отреагировать хоть как-то, а омегу пробивает током в ответ на это. Интонация совсем уж никак не вопросительная, даже не доброжелательная. — Да… да, я помогу, учитель Пак, — звучит как-то слишком сконфуженно, с лёгким заиканием, и Бэкхён даже пытается выжать из себя улыбку. Зря. Ей никто не верит. — Я подожду. — Не стоит, — Пак резко, хоть и совершенно спокойно перебивает старшего из омег, улыбаясь, казалось бы, мягко, на деле же больше скалясь, а Бэкхён дрожит лишь сильнее. Не ждать его, значит, это надолго… значит, разговор будет и будет серьезный. — Не утруждайте себя, мистер Бён доберется домой в целостности и сохранности. И вновь эта раздирающая спокойствие улыбка, и Хань слабо кивает, медленно, слишком медленно отходя к лестнице. Ему это не нравится и совершенно не вызывает доверия, но не может же он крикнуть «нет» и утащить Бэкхёна куда глаза глядят. Его не поймут, и объяснить своё предчувствие ему тоже нечем. А может, показалось? Вполоборота глядя на уходящую пару, друга и преподавателя, что совершенно спокойно идут на самом что ни на есть приличном для их рода общения расстоянии, он все же склонен думать, что да — показалось. Бэкхён шел словно на эшафот, совершенно не представляя, к чему себя готовить, ждать ли ему бури или тихого разговора, напоминания, чтобы держал язык за зубами или лучше прекратил общение с его сыном. А ещё хотелось спросить: почему о существовании оного никто и нигде не знает? Правда, поток мыслей прервали, отвечая разом на все вопросы. Стоило ступить за порог кабинета, двери закрыться, точно как год назад — на замок, как Бэкхён ощутил твердую стену лопатками, тут же болезненно сжимаясь. — Какого черта ты делаешь? — мужчина шипит тихо, но настолько зло, что глотку сжимает, словно под давлением ладони, не давая даже вдохнуть. Его глаза горят, но это вовсе не тот жар, что привык видеть омега тогда, в «их» прошлом. Глаза, которые всегда источали лишь спокойствие и уверенность, сейчас горели гневом, чистым, почти что праведным, и это пугало. Бэкхён чувствовал себя словно в капкане: брошенный на съедение хищнику, один на один, и спасения ждать неоткуда. — Чего ты хочешь этим добиться? — так и не получив ничего в ответ, продолжает альфа. Его слова сочатся ядом и отдают плохо сдерживаемой яростью, что норовит вот-вот сорвать все замки. — Ты всё ещё не избавился от своей больной увлечённости? Тебе было мало тогда, так ты решил достать меня опять, теперь через сына? Слова ранят, карябают и без того забитую за эти два дня душонку омеги, и слезы наворачиваются на глаза. Он ведь совсем не думал об этом. Он не знал, на самом деле не знал, и судьба сыграла с ним такую низкую, подлую шутку. Но слова не хотят рождаться. Он открывает рот, словно рыба выброшенная на берег, и… все. Ни единого звука, ничего, да и разве его слова сейчас достигнут цели? — Захотелось острых ощущений, скажи мне? — чужие губы дрожат, растягиваясь в озлобленной насмешливой ухмылке, словно учитель потешается над ним, внезапно поняв природу его поступка. Бэкхён и не подозревал, что мужчина может быть таким. Всегда спокойный, хладнокровный, рассудительный. Кажется, своим появлением в его жизни, но с другого ракурса, он задел что-то на самом деле важное. Хотя к чему сомнения? Он затронул его семью. — Нет… — даётся омеге с большим трудом, что отражается слабостью в голосе, которую тут же расценивают как страх. И мужчина на самом деле несильно ошибается. — Нет? Ты же этого хотел, скажи мне, ты хотел этого?! — Чанёль впервые теряет контроль над собой. Он не смог бы объяснить это даже самому себе, но отчего-то мысль, что какая-то малолетняя пигалица может разрушить его жизнь, пугала. Пугала до такой степени, что он не понимал, что творит. Бэкхён роняет тихий вскрик, когда его грубо разворачивают лицом к стене. Ощущение чужих рук на своём теле запускает цепную реакцию, в которой страх порождает возбуждение, а возбуждение — ненависть к себе. Он теряется в пространстве, кажется, всего на пару секунд, но этого достаточно, чтобы очнуться, с ужасом понимая, что с него сдирают штаны. Грубо, вместе с бельем, даже не удосуживаясь их толком снять, лишь открывая доступ к телу. Бэкхён плачет, далеко не сразу замечая, что слезы текут по щекам, слишком озабоченный происходящим. Ему не больно, вовсе нет… пока ещё. Ему страшно, и совсем не за себя — он боится за учителя. Альфа понял его совершенно неправильно, он даже не захотел слушать и сейчас может наделать ещё больше ошибок, чем уже есть на их счету. — Нет… все не так, нет… — омега говорит слишком тихо, мотая головой из стороны в сторону, еле слышно воя. Царапая ногтями обои на стене, что собирались маленькими клочками под ногтями. Все это казалось неправильным, не таким, как должно быть, и в то же время одолевало чувство, что по-другому не будет. Не сейчас. — «Не так»? Это не твои взгляды я ловил на себе весь год? Не ты избегал меня, сам наблюдая из-за колонн или поворота коридора, из-за дверей аудиторий, не ты ли? Нет? — мужчина был в бешенстве и даже больше: он давно, очень давно не испытывал столь ярких ощущений, как сейчас, пусть даже это ярость. Он был прав, прав полностью и во всем, поэтому Бэкхён больше не перечил, даже когда услышал звук расстегивающейся ширинки за спиной. Он правда хотел этого, мечтал об этом, грезил во время течки, сходил с ума, но он никогда не осмелился бы добиваться этого таким путем. Ни за что. Вот только оправдываться было поздно. Чужое тело стало ощущаться многим ближе, всего в чертовом сантиметре, накрывая обжигающим, колким от злости теплом. Влажное прикосновение к бедру, вскользь, случайно, и первый болезненный толчок — слишком болезненный — под сдавленный скулеж мальчонки. Что-то в голове щелкнуло. Старший невольно замер, давая омеге с пару секунд, чтобы он привык хоть немного. Даже будучи рассерженным, злым, воспоминания, старые, почти забытые — да кому он врет? — врезались в мысли. Почти невинный, податливый, такой ласковый и горячий, готовый ради него на все, сейчас он дрожал, содрогаясь от слез, упершись лбом в стену. Незнакомый, казалось бы, чужой, но именно в этот момент промежуток длиной в год, на протяжении которого они делали вид, что ничего их не связывает, словно исчез. Ярость немного утихла. Совсем чуть-чуть. Но уже этого хватило, чтобы хотя бы не делать больно. Не сделать ещё больнее. Альфу разрывало на части желание обладать, желание отпустить, желание утешить и влепить пощечину одновременно, но тело сопротивлялось напуганному разуму. Тихий, словно обессиленный рык старшего и первое движение внутри. Второе, третье — с каждым разом он всё сильнее вжимал мальчонку в стену, накрывая тонкие запястья руками, хоть это и было бессмысленно: он даже не пытался сопротивляться или упираться, лишь тихо плакал, душа в себе стоны боли и всхлипы. Бэкхён впервые чувствовал себя таким… слабым. Словно каждый, кто пожелает, может сделать все, что захочет, но это — учитель Пак, и именно это, пожалуй, было самым отвратительным. Бэкхён хотел его, хотел так сильно и так давно, что в его собственный коктейль боли просочилась капля возбуждения. И за это ему было стыдно. Пытаясь оправдать себя в самом начале, тогда он даже подумать не мог, что будет делать, если все повернется так. «Не этого ли ты хотел?» — омега вторил это чертово «нет», хотя они оба понимали, что… да — этого. Грезил об этом целый год и ещё почти год до этого. Мечтал как умалишённый, лишь бы стать чуть ближе, и все равно сейчас ему было очень стыдно. Альфа видел это, хотя скорее чувствовал. Глаза застлало пеленой желания и удовольствия, что электрическими разрядами растекались в теле, отдавая покалываниями в кончиках пальцев, а двигаться в узком проходе стало ощутимо легче. Пугающая мысль, что он попросту порвал юное, точно девственное, тело на мгновение вернула трезвость взгляду, что тут же опустился ниже, вдоль мягкой попки. Чанёль даже замер на пару секунд, медленно выскальзывая из растянутого прохода, пораженно выдыхая. Он… мальчишка, он течет. Ему нравится. Вероятно, и дрожь его тела уже тоже не от плача, это удивляло и… злило. Он добился, чего хотел. — Лжец! — нотки ярости вновь скользнули в чужом тембре, и новый, более грубый сильный толчок припечатал младшего к стене. — Все ещё хочешь меня убедить, что хотел не этого? У Бэкхёна горло свело от желания застонать, но понимание того, что это лишь больше разозлит мужчину, хоть как-то его останавливало. Он не хотел знать, что будет потом, не хотел помнить о причине того, как они вновь оказались в таком положении — вместе. Сейчас его волновали лишь крепкие руки на своих запястьях, ощущение сильного тела, нависшего сверху, и глубокие толчки, что сводили с ума. Он скучал. Очень скучал, но признаться в этом страшно и стыдно. И его слезы, что всё ещё тихо стекают по щекам, скорее от счастья, чем от боли. Ему противно от самого себя, что даже сейчас он выглядит течной сукой, хотя все должно было сложиться по-другому. Все заканчивается так же внезапно, как и началось. Учащенное дыхание бьет по ушам, щекочет нервы, а движение чужого члена внутри доводит до точки кипения. Бэкхён не выдерживает первым, под собственный скулеж пачкая стену перед собой, оставляя на обоях влажное пятно, что вряд ли так просто исчезнет. Альфе хватает ещё нескольких толчков в пульсирующее тело, чтобы под задушенный почти что стон оросить покрасневшие от соприкосновений бедра мальчонки, прежде чем комнату поглощает тишина. Тяжёлая и давящая, что стучит в висках в такт сердцебиению. Чанёль опирается двумя руками о стену подле плеч младшего, с ужасом возвращаясь к реальности. Бэкхён же даже не шевелился, лишь тяжело дышал прикусив губу, дабы не заплакать вновь, хоть и напрасно. Тишина пожирала их, прожигая бескрайне глубокие дыры в груди, где должно биться сердце, всецело заменяя то страхом. Вот так просто. Где-то на задворках слышался стук секундной стрелки, что словно становился громче с каждой минутой, но никто так и не смел двигаться. Мужчина невольно сжал пальцы в кулак, не зная, что ему делать. Осознание собственной ошибки убивало, душило его, потому что не так должно было быть. Он целый год избегал этого студента, старался не подходить ближе положенного, не смотреть в глаза, не разговаривать, чтобы вновь не поддаться той слабости, что юный омега зародил в нем тогда, год назад. Слабости, которая порой не давала ему спокойно спать. Его мучили воспоминания, прекрасные и отвратительные одновременно, и от них, казалось бы, не было спасения. Совершенно. Сейчас эта слабость взяла верх над ним, пусть это была злость, даже ярость, пусть. Она выпустила наружу именно то, что он так тщательно пытался скрыть, — своё прогнившее нутро, что желало обладать мальчиком, годившимся ему в сыновья, своим студентом, тем, на кого он никогда не должен был обратить внимание. Но вот он стоит со спущенными штанами, дрожащий и сжавшийся, точно щеночек, испачканный в его сперме. Не так он, Чанёль, представлял себе этот разговор, но… поздно пить боржоми — так ведь говорят? — Я хотел этого, — тихий, такой отчаянный голос возвращает его к реальности, заставляя напрячься и опустить взгляд на студента. Тот совершенно не изменил своего положения, но от него будто веяло какой-то решимостью, слабой, но это уже было хоть что-то. — Я хотел этого, но не так… Бэкхёну тяжело даются слова, ещё тяжелее даются движения, когда он решает повернуться к преподавателю, поднимая покрасневшие от слез глаза. Он всё ещё опирается о стену, теперь уже спиной, ведь ноги не держат, и смотрит с такой болью, что плакать хочется даже старшему. — Я мечтал об этом, — наконец признается он, сглатывая застывший в горле ком. — С первого занятия я мечтал о вас, а после того как мы… после того случая год назад я сходил с ума. Я не спал ночами, я умирал, когда начиналась течка, а тело требовало вас, требовало тебя; я в самом деле думал, что умру, — так не вовремя вырвавшийся всхлип прерывает его слова, но омега быстро берет себя в руки, стараясь не показать, каково ему. — Я мечтал, но эти мечты меня убивали, и я решил отвлечься — найти другого. И Хань познакомил меня с другом Сэхуна в тот вечер. Бэкхён невольно замирает, переводя дыхание, потому что голос охрип и ненужные сейчас слезы рвутся наружу. А Чанёль боится даже моргнуть. Омега, этот маленький мальчик, тоже страдал — так же, как и он; и ведь кто бы мог подумать, что для такого юнца вся эта история не окажется просто интересным приключением, а будет чем-то столь… серьезным. — Я понятия не имел, кто он, откуда я мог знать это?! — неожиданно срываясь на крик, полный возмущения, полный боли и непонимания, Бэкхён роняет очередные капли слез. — Откуда я должен был это знать, если никто в чертовом универе, полном сплетен, не знает, что у тебя есть муж, что у тебя сыну, черт побери, за двадцать… откуда я мог знать? — Бэкхён плачет, горько и надрывно. Его ноги дрожат настолько, что больно даже стоять, и он медленно стекает по стенке на пол. Закрывая лицо ладонями и тихо воя от безысходности, даже не чувствуя, как мужчина аккуратно опускается напротив него, становясь на колени. Альфа и сам не мог подумать, что когда-нибудь ему это аукнется — его нежелание, чтобы молодые любопытные студенты совали нос в его личную жизнь. Обсуждали, задавали глупые вопросы, смотрели исподтишка, как любят это делать омеги. И ведь в самом деле… Откуда Бэкхён мог знать, если он сам сделал все, чтобы его личная жизнь оставалась личной? Он все же вырыл себе могилу ещё тогда, год назад, а сейчас, кажется, оказался в ней одной ногой. — Он так похож на тебя — Дже. Только поэтому я согласился поехать с ним: потому что, даже не зная, кто он, я видел в нем тебя, но я не смог… — уже куда тише, словно ведая сокровенную тайну, шепчет омега, больше не поднимая глаз. — Там, в прихожей, я не знал, как оттолкнуть его, чтобы не спровоцировать, и тут пришли вы: ты и… твой муж. Больше Бэкхёну говорить не хочется. Он, кажется, сказал все, что должен был, и ещё чуть-чуть. Он объяснил все, и его, кажется, услышали — по крайней мере молчание со стороны мужчины хочется расценивать именно так. — То есть… больше вы с ним никогда не увидитесь? — впервые слова даются альфе так тяжело, но с такой надеждой — он пытается выжать из себя хоть что-то. Сейчас это волнует его больше всего. Он не хочет, чтобы его сын виделся с Бэкхёном или чтобы Бэкхён хоть как-то коснулся его семьи. Он уже засел в его, Чанёля, мыслях, пропитал всё нутро, и если они станут видеться чаще… Он не сможет избавиться от этой увлечённости. Она может стать больше, а это не нужно ни одному из них. Бэкхён медлит, не зная, что сказать, не зная, как объяснить именно этот кусочек их и без того сложной ситуации. Но и смолчать нельзя — очередное молчание может привести к новой катастрофе, оттого… — Он пришел ко мне в субботу. Узнал у Ханя адрес, наверное, — облизывая пересохшие от волнения губы, омега мнется в нерешительности. — Он просил дать ему шанс. Одно свидание, и я… — если он думал, что жалел тогда, в субботу, то нет — на самом деле он пожалел сейчас, когда все это нужно было как-то объяснять, но слов просто не было. Чанёль смотрел пытливо, выжидательно, будто одним только взглядом пытался вытянуть эти слова из младшего, слова, что значили бы отказ. Он ведь не мог согласится на свидание с… с его сыном? — Я согласился… Признавать это стыдно. Бэкхён почти физически чувствует, как обрастает противным липким налетом чужого мнения, что так и кричит: «Шлюха!» Теперь наверняка все то, что он сказал ранее, поставят под сомнение. Тогда, в клубе, он правда не знал, но утром субботы — почему он согласился, уже зная, кто такой Джеон? — Зачем? — Чанёль и впрямь ошарашен этим, ведь — какого, простите, черта?! Если омега сказал, что не пытался добраться до него через сына, зачем дал своё согласие? Бэкхён и сам долго не мог найти ответа на вопрос: зачем? Почему он сделал это, если каждую секунду после, даже сейчас, он жалеет. Сомневаясь, а стоит ли вообще говорить дальше, изменит ли это что? Но выбора нет, он ведь уже начал. — Он так похож на тебя, — для Чанёля это не самое понятное объяснение — он слышал это сотни раз, но для младшего это наибольшая проблема в данной ситуации, буквально корень всех зол. — Я видел в нем тебя, он смотрел на меня твоими глазами. Так, как ты не смотрел никогда. Так, как никогда не посмотришь. Младший стыдливо опускает взгляд в пол. Это можно расценивать как признание в любви. Ещё большее признание, чем год назад. Он полностью капитулирует перед мужчиной, раскрывая свою наибольшую слабость. А вот альфа не знает, что ему нужно делать. К такому его не то что жизнь, даже любовные романы, прочитанные в юношестве, не готовили. Он был опустошен, немного растерян, погружаясь в свои мысли. А что, если Дже влюбится в омегу, а тот не сможет отказать, потому что все так же будет видеть его, Чанёля, в лице молодого парня? И что тогда? И что будет, если они начнут видеться чаще: серьезные отношения, знакомство семьями? Если Бэкхён не сможет держать язык за зубами или свои чувства — в узде? А что, если сам Чанёль не сможет? Если начнется сезонный гон, а тут под рукой окажется Бэкхён? Ведь даже если у него будет выбор между мужем и студентом… он не хочет признаваться даже себе в том, кого бы выбрал. — Мне нужно время, — наконец выдыхает он тихо, полностью повержено. Нет смысла пытаться что-то придумать именно сейчас, когда голова просто разрывается от услышанного, от сделанного собственноручно. Они, точно как и год назад, просто приводят себя в порядок, находят в преподавательском столе уже знакомый спрей. Все как и когда-то. Бэкхён совершенно не выглядит как пять минут назад изнасилованный, хотя сам мужчина не может назвать произошедшее другим словом. Это было жёстко, больно и явно против воли, со слезами на глазах. Омега же смотрит на все это под другим углом, правда сам ещё точно не понял каким, но… Он скучал и, получив хоть немного внимания, пусть и такого, он… рад. Альфа подействовал на него, как успокоительное. Да, стало сложнее, ему пришлось во многом признаться и многое рассказать, зато теперь он не один. Теперь это не только его проблема и головная боль, а вдвоем наверняка будет намного проще. По крайней мере Бэкхён хочет верить в это. Вес ответственности за старые ошибки — не то, что на самом деле желал получить Чанёль, когда тащил омегу на разговор в свой кабинет. Но другого варианта просто нет. Это их общий крест — ошибка, которую они совершили вдвоем, и это в его же интересах, чтобы в итоге все закончилось хоть мало-мальски хорошо. Правда, что в их случае «хорошо», он ещё тоже не знает. Бэкхён уходит домой один, бросая тихое: «До встречи», и, закрыв за собой дверь, исчезает в темноте давно опустевшего коридора, оставляя альфу в кабинете одного. Тот впервые не гнушается открыть створки окна и закурить в учебном заведении, хотя ранее такого себе не позволял, но сегодня можно — сегодня у него особенно тяжёлый день. Немного сладкий, обжигающий запах омеги, смешанный с его собственным, забивается в нос так плотно, что его не может выветрить ни свежий вечерний воздух, ни противный дым сигарет. А ведь казалось бы, только недавно он перестал слышать этот аромат везде. Даже в собственной постели, где Бэкхёна никогда и не было. Даже обнимая мужа. Отчего юный мальчишка так глубоко в него засел — для Чанёля загадка, и как выветрить эти мысли из своей головы — тоже. Домой идти не хотелось. Далеко не в первый раз, но в первый настолько сильно. Дома его никто не ждёт. Сын уже давно вырос из того возраста, когда возвращение отца приравнивалось к чему-то радостному, а муж… Чанёль не уверен, что тот хоть когда-нибудь искренне ждал его возвращения, и дело вовсе не в том, что Мину плохой или их отношения лишены нежных чувств, нет, просто… Просто так получилось. Но Чанёль знает, чувствует — его ждут в другом месте. Другой человек. Отправив в полет из окна уже третий окурок, альфа вздыхает, понимая, что не может остаться здесь ночевать: не прийти домой без предупреждения — плохой тон. И он идёт на парковку лениво, даже нехотя, и так же ведёт автомобиль, невольно пропуская поворот и огибая немалый круг, растягивая поездку ещё на двадцать минут, но время не резиновое, вечно тянуть нельзя, и даже надежда, что он хотя бы немного проветрится, не оправдалась. Он уже не знает, что его спасёт. Дом встречает привычным набором звуков: где-то на периферии тараторит телевизор, скорее просто для фона, как и обычно, а с кухни слышится радостный голос Мину и только его — значит, снова без умолку болтает по телефону. В воздухе витает приятный запах чего-то вкусного, и в принципе это можно было назвать семейным уютом — он и делал так все двадцать с хвостиком лет своей семейной жизни, но сегодня это почему-то не приносило особого успокоения. — Привет, — мимо коридора суетливо проносится омега, чудом замечая все так же стоящего у двери мужчину, чуть улыбаясь, даже не отдирая от уха телефон. — Я с Юно поболтаю, ужин на столе. Чанёль только и может, что кивнуть в ответ, наблюдая, как тот скрывается за дверью спальни. В принципе сейчас большего и не нужно: просто немного тишины и привычная атмосфера, что поможет собраться с мыслями, вот только… не помогает. От телевизора болит голова, свет кажется слишком ярким, а еда не лезет в глотку совершенно. Остаётся только пить противный черный чай, потому что зелёный снова никто не купил, и, прикрыв на кухне двери, он пытается хоть как-то собраться по кусочкам в один цельный паззл. — Отец… — не проходит и десяти минут, как в комнату просачивается Дже, выглядя слишком серьезно, присаживаясь напротив за стол и глядя пристально. — Можно с тобой поговорить? Чанёлю хочется удариться лбом о стол, просто чтобы ему не задавали глупых вопросов, а ещё лучше — отвезли в больницу и оставили там на пару дней, просто чтобы отдохнуть, подумать, решить для себя, что и как ему делать, потому что от его выводов зависит не только он один. Теперь он в ответе и за Бэкхёна. Сам не уверен почему, но так ему кажется — он не может бросить омегу разбираться со всем в одиночку, оставить его один на один с их тайной. Именно «их» — совместной. — Конечно, — но все равно он лишь собирает последние силы и тихо, устало тянет, опуская чашку на стол. — Я знаю, что вам не очень понравился тот омега. Я не хотел говорить так скоро, но, думаю, лучше начать издали, чтобы потом вновь не вышел такой же сюрприз, — младшему альфе тоже неловко от всей сложившейся ситуации и разговора в целом, да и не очень воодушевленный вид отца легче не делает. — Я… у меня довольно серьезные планы на него. Он нравится мне, и то, что вы встретились именно так… я не хотел этого. Да и он не рассчитывал на такое — просто стечение обстоятельств. Облизывая пересохшие от волнения губы, Дже наблюдает за отцом словно украдкой, боясь открыто смотреть в глаза, — те кажутся пугающе пустыми. А Чанёль всего-то сходит с ума от того, как все становится сложнее. Словно снежный ком их положение усугубляется с каждым новым оборотом, обрастает новыми подробностями и новыми проблемами. — Я знаю, что ты недоволен тем, как мы познакомились и что все началось именно так, — говоря это, Дже немного жалеет, что рассказал так много, честно и без утайки, даже про клуб. Возможно, эти подробности стоило и утаить. — Но я исправлюсь, я пригласил его на свидание, и он… Он неплохой парень, правда, просто мы поспешили. Младший уже не знает, что говорить, кажется повторяясь, но отец все никак не реагирует, лишь сосредоточенно глядя в одну точку на столе, казалось бы обдумывая, а на самом деле в голове была пустота. Вакуум, в котором только болью отдавала пульсацией в висках и больше ничего. — Да, неплохой… — случайно цепляясь за последнее предложение, Чанёль усмехается сам себе. Ещё бы, «неплохой», уж ему-то не знать, насколько Бэкхён… хороший. — Вы даже не знакомы, только видели его пару секунд, пока он не убежал, — младший тянет с отчаянной ноткой в голосе, не зная, что и как ему доказать и объяснить, и даже вздрагивает, когда отец поднимает на него серьезный взгляд. На языке крутится вопрос, который Чанёлю хочется задать: откуда такая уверенность в этом омеге, если он и сам-то знает его всего пару часов, из которых тот девяносто процентов времени был слегка пьян, а остальные десять заткнут поцелуем? Но он уперто сдерживает его в себе, неожиданно находя факт того, что его сын целовал Бэкхёна, немного раздражающим, каким он быть не должен. В принципе, как и сам Бэкхён не должен быть таким соблазнительным и таким желанным, но Чанёль хочет его. Хотел весь прошедший год, а сейчас — и вовсе. Он злится, хотя, скорее, все же ревнует? Эти мысли рождают в голове причину, которой он может объяснить своё недовольство выбором сына, по крайней мере сейчас, и он очень надеется, что эта причина не единственная, ведь надолго ее явно не хватит. — Он мой студент, — всего три слова — очередной оборот снежного кома вокруг своей оси.