desperate.

Он старался не встречаться взглядом с учителем. Натыкаясь друг на друга в коридоре или на заднем дворе университета, всегда все сводилось к одному — опущенному в пол взгляду и острому желанию исчезнуть. Больше они не говорили, даже не подходили друг к другу ближе трёх метров, да и то выходило случайно. Не то чтобы учитель Пак смотрел с особой злобой или ненавистью, нет — его взгляд был такой же растерянный, полный сомнений, как и глаза самого студента. Просто Бэкхён чувствовал, что так будет лучше. Им нужно время, как можно больше времени, чтобы быть готовыми. В очередной раз встречая альфу на заднем дворе уже привычно следящим за поведением студентов, Бэкхён замирает, прижимаясь плечом к одной из колонн, что держат переход между корпусами на уровне второго этажа. Прячась в самой тени, почти сливаясь с холодными кирпичом, он уверен, что его не заметят, позволяя себе очередную слабость, которых и так слишком много в его жизни. Преподаватель кажется таким же, как и обычно: спокойным, сосредоточенным, даже расслабленным, перекидываясь короткими фразами со студентами, явно чем-то не угодившими, порой мягко кивая проходящим мимо коллегам, но стоит только другим отвернуться, Бэкхён видит, как мужчина мрачнеет. Тени под глазами становятся словно темнее, более выразительными на фоне бледной кожи, а взгляд — отрешённым. Он будто не видит ничего вокруг, сосредоточенный в себе, заглядывая в самую глубь и надеясь увидеть там то, чего не видел раньше, но — бесполезно, и он вновь возвращается в реальность, будто и не было ничего. Бэкхён его понимает — он и сам выглядит не лучше в бесплодных потугах найти решение, которое устроило бы всех, но его просто нет. Не для них. Единственным верным решением кажется забыть — перестать любить его, думать о нем, прокручивать в мыслях жизнь, которой у них никогда не будет, перестать видеть сны о нем. Может быть, Бэкхён сможет это сделать когда-нибудь, когда они перестанут сталкиваться каждый день в тесных коридорах, когда-нибудь намного, много позже. Может быть, даже не в этой жизни. Альфа, точно чувствуя на себе пристальный взгляд, оборачивается, наверняка ожидая увидеть своего «особенного» студента, одна только мысль о котором вызывает мурашки на коже и противное давящее ощущение в груди. Точно страх. Но, вопреки предчувствиям, не видит даже намека на юного омегу. Бэкхён не трус, вовсе нет, по крайней мере еще с неделю назад он бы стойко вытерпел подобное, сделал вид, что не замечает, сейчас же более верным кажется спрятаться — прилипнуть спиной к колонне, затаив дыхание, будто оно может выдать его убежище. Им нужно придумать как жить с этим — со своими ошибками, как защитить друг друга, потому что у Бэкхёна еще вся жизнь впереди, а у Чанёля — семья, он уважаемый человек и преподаватель в престижном университете, и то, что происходит между ними, — патология. Опухоль на теле общества. И если они не могут это исправить, они должны сделать все, чтобы прекратить это, — омега понимает это умом, но его сердце сжимается от подобных мыслей, болит и кровоточит. У него впереди вся жизнь, а перед глазами — Пак Чанёль, и если поставить перед ним выбор, если кто-нибудь спросит, чего омега хочет больше всего, он смело будет называть «всей своей жизнью» то время, которое проведет бок о бок с этим мужчиной. Но никто его не спросит. Медленно выдыхая теплый воздух, прикрыв глаза на несколько секунд, тянущиеся так долго, он отрывается от холодного камня, убираясь прочь. Пока что у них нет решения, у Бэкхёна нет даже мысли о том, как заставить себя не умирать каждый раз при виде мужчины, как уговорить колени не дрожать, а сердце — не вырываться из груди, ловя на себе пристальный взгляд темных зрачков в окантовке такой же темной глубокой радужки. Он не сможет. Как бы сильно ни хотел, омега не сможет справиться с собой, и в один момент все может закончиться худшим для них образом. В один момент его слабохарактерность может разрушить обе их жизни. — Я должен уехать… — он шепчет сам себе тихо под нос. Эта мысль его пугает и в то же время дает чувство какой-то защищенности, стабильности. Если придет время, когда он не сможет сдерживать себя, когда все будет норовить оборваться натянутой струной, он уедет. Заставит себя уехать если не ради собственного будущего, то ради Чанёля, потому что он не заслужил этого — нести ответственность за глупого влюбленного омегу, который не сможет принести в его жизнь ничего, кроме позора, боли и унижения. Выходя к фасаду здания, Бэкхён почти не думает о том, что будет, если он прогуляет две последние пары. Ему тяжело дышать, а в груди наравне с сердцем колотится иррациональная паника, словно за ним гонятся и нужно бежать так далеко, как только можно. Но бежать некуда, и он идёт как можно медленнее, пытаясь унять нервозное чувство внутри, стараясь оставить все плохие мысли там, позади, у холодной кирпичной кладки колонны, что держит переход, в самой тени. Они ему не нужны, не сейчас. Подходя к воротам главного входа, он незаметно просачивается через шумную кучку студентов, возвращающихся из общежития, и почти выдыхает с облегчением, но прозвучавшее со стороны собственное имя заставляет сердце тревожно ёкнуть — неужели поймали? Но опасения быстро развеиваются, заменяясь другими — более глубокими и тяжёлыми. — Бэкхён… — Дже повторяет ещё раз, словно чтобы наверняка, — контрольный выстрел в висок, не оставляя возможности прикинуться идиотом и убежать к чертовой матери куда подальше. — Я думал, мне придется просидеть здесь с пару часов, прежде чем увидеть тебя, — он улыбается так мягко, беззаботно. «Так противно», — отчего-то думается омеге. Он в очередной раз изучает подходящего все ближе парня, поджимая губы. Его глаза такие же глубокие и темные, в точности как у «него», вот только смотрит он мягко, с какой-то глупой нежностью на дне зрачка, радостью от встречи. Что-то внутри отзывается приятным томлением. Но как бы Дже ни был похож, он все равно другой. Другой овал лица, если присмотреться, другие губы — омега не помнит точно, но, наверное, такие же, как у папы. Его волосы растрёпанные и длинная чёлка спадает на глаза, явно мешая, в то время как учитель всегда выглядит как с иголочки, оно и не странно на самом деле — его обязывает статус. Всегда белая рубашка, тонкий черный галстук, чуть зауженные брюки, начищенные ботинки, волосы слегка приподняты, открывая лоб, а запястье украшают дорогие часы. Сейчас Дже не идёт ни в какое сравнение — он слишком молод для такой одежды, он выглядит по-другому: немного неряшливо, по-молодежному, слишком неорганизованно. В нем пока ещё нет того стержня, что чувствуется в его отце, стоит только встретиться взглядом с преподавателем. Сейчас, когда Бэкхён трезв, одного влюбленного взгляда слишком мало, чтобы омега позволил себе поддаться. — Ты не голоден? Мы могли бы перекусить… — не получив никакой реакции, кроме задумчивого взгляда, альфа вновь начинает говорить, мягко улыбаясь. Расстояние между ними сократилось до какого-то полуметра, всего-то руку протяни и можно коснуться, но никому это и в голову не приходит, да и с чего бы. — Я думал, ты хотя бы позвонишь мне, прежде чем приходить, — наконец возвращается в реальность Бэкхён, часто моргая, пытаясь отогнать ставший почти реальным образ преподавателя, что тонкой тенью мозг наложил на стоящего перед ним парня. Щепетильно сравнивал, дотошно подмечая различия, точно в детской игре. — У меня нет на это времени. Не то чтобы это было правдой. Он откровенно врал, впервые подавая себя так… надменно. Чуть ли не гордо задирая нос к небу, глядя из-под полуприкрытых глаз небрежно. Вот только или старается он из ряда вон плохо, или альфе все эти показательные выступления до задницы. Он уже знает, каков Бэкхён на самом деле. — Сегодня я пришел не ради свидания, — улыбка все не сходит с лица альфы, и омега теряется в догадках. — И чего ты хочешь? — он всё старается казаться недовольным ещё больше, чем есть на самом деле, но маску сбивают с лица на пару секунд, стоит только проходящему мимо студенту задеть его плечом. Стоять посреди дороги не очень удобно, да и не очень хочется привлекать к себе внимание сплетников. Без лишних слов они отходят чуть дальше от ворот, буквально на три метра — вряд ли больше, и Дже крайне галантно отводит руку в сторону, приглашая омегу присесть на так удачно подвернувшуюся скамью. Отказываться смысла нет, по крайней мере Бэкхён его не видит, опускаясь на прохладное дерево, откладывая рюкзак чуть в сторону в ожидании, когда альфа сядет напротив него, — отчего-то так близко, словно не за его спиной ещё половина лавочки. Это смущает, но не на столько, чтобы выдать своего состояния. — Чего ты хочешь? — Бэкхён позволяет себе повториться, когда приходит его черед не получать ответы — только взгляд, пристальный, пытливый. На губах красуется лёгкая улыбка, что, признаться честно, вызывает слабые мурашки — покалывание в кончиках пальцев, но… Но это все равно не то, что он испытывает, стоит только встретиться взглядом с преподавателем. — Не будь таким колючим, Бэк, — в конце концов молчание затягивается и альфа сдается, тихо выдыхает, невольно опуская взгляд в пол, будто от переизбытка эмоций. — Я долго думал, как могу исправить сложившуюся ситуацию, исправить тот вечер, поэтому сейчас я хочу пригласить тебя на ужин… в эту пятницу. Омега невольно прикусывает нижнюю губу, тщательно фильтруя каждое слово того, словно ища второе дно и вместе с тем прикидывая, стоит ли ему соглашаться, поступать так, особенно по отношению к учителю Паку. Сейчас он в первую очередь думает вовсе не о себе, даже не о юном альфе перед собой, что весь замер в ожидании своего не иначе как приговора. Но Бэкхён молчит. Мысли одна за другой сменяются в голове, словно разные сценарии одного и того же вечера. Дже определенно точно будет счастлив, но что скажет Чанёль? Он был так обеспокоен и взволнован, он почти сошел с ума от переживаний, и будет ли честно идти на ужин с его сыном, особенно теперь, когда они больше не порознь, когда в первую очередь должны думать не о себе, а друг о друге? Да, они ничего не обещали, никто не произнес этого вслух, но Бэкхён знает: в тот день альфа попросту сломался. И каким бы взрослым и зрелым он ни был, сейчас он тот, о ком нужно позаботиться. В конце концов… Бэкхён — источник всех проблем, и именно с его эгоистичного желания началось все это, так что сейчас у Чанёля не должно быть проблем из-за него, только не опять. Неправильно ущемлять своим присутствием жизнь мужчины. Его, Бэкхёна, и так слишком много в ней. Он как чертов яд. Наркотик, к которому пристрастился альфа. Он въелся под кожу, и если просочится еще глубже — беды не миновать. — Послушай, Джеон… — очерчивая кончиком языка пересохшие от долгого молчания губы, омега невольно ловит на себе слегка взвинченный взгляд, что цепко повторяет движение мягкой плоти, мысленно чертыхаясь и веля себе контролировать подобные движения. — Это все неправильно, мы не можем вот так просто… — он судорожно пытается подобрать слова, глубоко вдыхая, перебирая все возможные варианты, но поток мыслей сбивается в кучу, когда руки касается широкая теплая ладонь парня. Бэкхён вздрагивает, порываясь отстраниться, выдернуть руку из нежного плена, но альфа уперто не позволяет, сжимая тонкие пальчики сильнее. Теперь его взгляд не кажется таким мечтательно-ласковым, как и весь внешний вид, что внезапно приобрел нотки серьезности, сосредоточенности, словно так и говоря: «Мы взрослые люди, Бэкхён-а». — Ты обещал, — альфа чеканит твердо и уверенно, даже не напоминая, а ставя перед фактом, что собирается заполучить его, что бы омега себе не придумал, какую бы отговорку не нашел. Это загоняет младшего в угол. Он ведь в самом деле обещал один шанс. — Да, я помню… — вновь облизывая губы теперь уже от волнения, Бэкхён судорожно глядит из стороны в сторону, лишь бы не смотреть в такие серьезные, уверенные глаза Дже, точно глаза Чанёля, особенно сейчас, ведь именно им он может поддаться, и этого нельзя допустить. — Но это будет неправильно, ты… — единственный возможный вариант, что так и вертится на языке, просто отказывается слетать с губ, не желая быть озвученным. — Я сын твоего преподавателя, да? Ты это хочешь сказать мне? — и его озвучивает альфа, вот так просто. Легкая усмешка касается его губ и взгляд на несколько секунд утопает в земле, с новой решимостью поднимаясь вновь, цепко глядя на юношу перед собой. — Да… люди могут подумать… лишнего, — это напоминает ему актерскую импровизацию, подкрепленную только судорожными попытками придумать хоть что-то. Сплошной фристайл, потому что, честно говоря, Бэкхён думал, все будет проще, как это бывает обычно: «Нет» и всё — вся проблема решена сама собой, вот только Дже явно заинтересован больше, чем те, что были до него. Бэкхёну стыдно врать уже в который раз и именно этому парню, он ведь тоже не виноват — просто жертва обстоятельств. Ничего личного, как говорится. И он отводит взгляд в сторону, лишь бы не столкнуться с темным пожирающим взглядом, проникающим в самое нутро, точно видя его насквозь. Он уверен, что сейчас взгляд юного альфы именно такой, потому что… потому что он сын своего отца. Вот только это не помогает от слова «совсем». Эти глаза все равно его находят. Еще более жгучие и глубокие. Убивающие, не оставляя даже крохотной надежды на спасение. Чанёль и не надеялся увидеть что-то подобное. Его грудь часто вздымалась от глубоких размеренных вдохов, он старался держать себя в руках, обуздать разгоревшееся внутри пламя, но лишь больше разжигал его, не отводя взора, не моргая. Видя только хрупкого, такого напуганного омегу, глядящего в ответ широко распахнутыми глазами, и его дрожащую — он уверен, что омега дрожит, — руку, сплетенную с рукой его сына. Все будто замирает на несколько секунд, таких долгих и тягучих, что даже кислород становится плотнее, не позволяя дышать. Мужчина пытается быть разумным, рациональным. Он достаточно взрослый, чтобы оценивать ситуацию, и то, что он видит, не должно вызывать в нем злости: омега почти вжался в металлический подлокотник спиной на самом краю скамьи, в то время как именно его сын так откровенно напирает на мальчишку. Крепко держа тонкую ладонь, что видно даже от главного входа в корпус, где преподаватель и замер, по вздувшимся от напряжения венам на кистях альфы. Мужчине знакомо это напряжение как никому другому — эти руки точно такие же, как и его собственные, вот только… они не должны прикасаться к омеге. Только не к этому. Внутри разворачивается целая буря, имя которой Чанёль боялся давать до последнего, списывая на все что только можно было, но сейчас буря стала тайфуном. Безжалостным и разрушающим все, что он успел возвести внутри себя: устои, принципы, фундамент из морали и незыблемых правил, в согласии с которыми должен жить каждый. Тайфуном под названием ревность. И это вовсе не имело отношения к семье, что пугало больше всего. Центром его личного катаклизма был Бэкхён. Все еще смотрящий испуганно и загнанно, одним только взглядом пытаясь оправдаться, крича, что он не хотел этого. Чанёль ему верит. Вот только смотреть сил больше нет. Внутри все горит. Он сгорает словно на костре инквизиции, и единственным верным решением кажется бежать так далеко и быстро, как только можно, лишь бы не сделать ошибку, которую так рвется совершить нутро. — Мне нужно на занятия, — Бэкхён больше ничего не хочет слышать; говоря откровенно, его больше нет здесь, всеми мыслями он там, рядом с преподавателем, его тянет туда с такой силой, что рука сама собой выскальзывает из хватки парня, хватая рюкзак за лямку, и омега подрывается с места. Он не хочет ничего объяснять, не хочет говорить и обсуждать. Он уже даже не слышит, поглощенный переживаниями и страхом, пока еще тихо нашептывающим ему на ушко: «Ты ошибся. Опять». — Бэкхён! — Дже зовет громко, надеясь вернуть парня в «этот» мир, но тому совершенно плевать. Альфа не заметил причины такой перемены его настроения и хотелось списать все на омежьи странности — да на что угодно, просто чтобы не зацикливаться. Он, несомненно, придет вновь и попытается еще раз и еще, если это потребуется. Вот только это все равно ничего не изменит — Бэкхён уверен в этом более чем. Он это знает. В считанные секунды влетая по ступенькам ко входу в заведение и даже не думая как-то держать себя в руках, в конце концов попросту срывается на бег. Он должен догнать учителя, должен найти его и объяснить, что ничего не собирался делать, это просто глупое совпадение и что на самом деле он хотел все прекратить. Лёгкие горят, когда за спиной остаётся долгий лабиринт коридоров. Он бежал так быстро, не замечая студентов, что лениво маялись от двери к двери в ожидании начала очередной пары. Ища взглядом знакомый до боли силуэт, Бэкхён и сам не заметил, как оказался у двери в кабинет преподавателя. Коридор казался неестественно пустым и темным, ни за одной из пяти дверей не было аудиторий, только преподавательские кабинеты, и те пустовали в преддверии пары. Тяжёлое дыхание, казалось, эхом отдавалось от голых стен, а взгляд взволнованно вперился в ручку двери. Внутри болезненно билось желание, буквально необходимость объясниться — у них и так слишком много поводов для волнения, особенно у Чанёля, и омега понимает, что не должен их добавлять, именно сейчас между ними не должно быть недопонимания. И рука неуверенно тянется, опуская металлическую ручку вниз, но… Дверь закрыта. Кабинет пуст, мужчины в нем нет. Он тратит ещё несколько секунд, переваривая этот факт, будто нехотя отпуская ручку двери и делая шаг назад. В глотке неприятным комом скручивается тревога — острая необходимость что-то сделать, но в мыслях нет ни одного варианта. Ничего. Омега медленно пятится назад, пока лопатки не касаются стены, и прикрывает глаза. А если его уже поняли неверно и теперь не захотят слушать? Все же Чанёль появился не в самый подходящий момент. Да и… как много он вообще видел? Медленно опускаясь на пол, омега прикрывает глаза — переводит дух и успокаивает тревожно бьющееся сердце. Всего несколько минут, чтобы как-то обуздать дрожащие в волнении поджилки, а дальше только ждать, чтобы наверняка — прямо здесь, под кабинетом. Так он точно не пропустит мужчину. Правда, надолго его все равно не хватает — минут десять, вряд ли больше, — и вновь тревога мечется внутри. Бэкхён не находит себе места, меряя коридор шагами, но легче не становится, да и мужчина словно и не собирается возвращаться. До начала занятия остаётся минут пять, когда он понимает, что Чанёль вряд ли придет в ближайшее время. Велика вероятность, что у него просто занятие. Облизывать взглядом коричневые стены кажется бессмысленным, и, подхватывая с пола рюкзак, что так и лежал там чуть ли не с самого начала его метаний, он позволяет себе покинуть свой пост — ему нужно немного остыть. Зато желание уйти домой буквально испарилось, Бэкхён согласен сидеть здесь до вечера, а если понадобится — и до утра, но во чтобы то ни стало встретить учителя. Студентов стало ощутимо меньше, только из-за каждой двери гудело так, словно там улей. Омега суетливо перебирал ногами по мраморному полу, словно в спешке, хотя спешить было уже некуда, скорее просто нервы, что били по мозгам, не давая покоя. Открывая дверь туалета, он невольно оборачивается назад, точно секретный агент или параноик в поисках слежки, тем не менее поблизости нет ни души, только затухающие голоса — отголоски болтовни в ближайшей аудитории. Плотно прикрыв дверь, он оборачивается к стройному ряду раковин: три вмонтированные в такую же мраморную, точно как и пол, столешницу углубления и три крана, над которыми тянется длинное широкое зеркало, ловящее отражение пяти кабинок. Все выглядит так же, как и всегда; единственное, что непривычно, так это: отсутствие студентов и учитель Пак. Мужчина, будто ни в чем не бывало, омывает руки под теплой струей воды, словно и нет больше в комнате никого, сосредоточенно глядя в зеркало, но взгляд его выдает. Слишком живой, слишком встревоженный взгляд, точно и сам он зверь, загнанный в клетку, мечущийся из угла в угол в попытке найти выход. Но выхода нет. Бэкхён замирает рядом с дверью, вдыхая глубоко, часто; он пытался догнать альфу, хотел поговорить, в его мыслях был целый ворох слов, долго тянущаяся вереница, а теперь, стоя в паре метров, он ощущает лишь пустоту в голове. Кран выключается сам, автоматически, стоит мужчине убрать руку, и шелест воды затихает, сменяется шуршанием бумажного полотенца. Взгляды невольно встречаются, не напрямую — в отражении зеркала, но даже это не спасает ни одного из них. Бэкхён невольно вспоминает Василиска, того самого, из Гарри Поттера. Зеркало спасало людей от смерти при встрече со змеем, а омегу не спасает даже оно. Он словно становится меньше под тяжёлым нечитаемым взглядом, видя в чужих глазах опасно смешавшиеся жалость и злость, и он уверен: все это по отношению именно к нему. От этого становится как-то тяжелее, противно от самого себя, а ведь стоит только подумать — как он выглядит в чужих глазах? Подлым лжецом или чего похуже — безнравственным омегой? Бэкхён поджимает губы, точно от обиды, в попытке сдержать всхлипы и слезы, да и незачем ему плакать, ему нужно говорить, он должен говорить, но слова не лезут — комом застревают в глотке. Должно быть, на деле выглядит он жалко. Настолько, что взгляд мужчины смягчается, совсем немного, но этого хватает для тихого выдоха. — Чанёль… — получается как-то самопроизвольно, неожиданно даже для омеги, и, спохватившись, он пристально оглядывает кабинки: все двери слегка приоткрыты, а значит, внутри пусто. Было бы глупо попасться вот так, и он столь же тихо исправляет себя на всякий случай: — Учитель Пак… Но мужчина не отвечает, лишь нервно сглатывает, что заметно по вздрогнувшему кадыку, не прикрытому воротом рубашки. Он позволяет себе повернуться лицом к омеге, словно только сейчас набрался сил, в отличие от Бэкхёна. Выдержать этот взгляд напрямую порядком тяжелее. Из него будто вынимают душу, заглядывая в самое нутро, рыщут, пытаясь отыскать что-то особенное, что-то ведомое только одному ему. И Бэкхён смотрит в ответ неуверенно, может, даже испуганно, но он смотрит, он должен смотреть. Время отмеряется лишь размеренно стучащими о холодный мрамор каплями, где-то далеко, на периферии сознания, точно секундная стрелка — их личный метроном, задающий темп. Тишина звенит в ушах, все будто замерло в одночасье — весь мир остановился и только они дышали в такт друг друга, в такт падающим каплям. Изучали. Почему-то все казалось сложным. До сих пор. И им давно пора бы обсудить все по-честному и откровенно, ведь вопросов больше, чем могло бы показаться, но говорить было страшно, а ведь у них одна тайна и одна цель, которую нужно достичь: не дать Джеону сблизиться с омегой, не дать влюбиться, не подвернуть их «порочные отношения» риску. Но они продолжают избегать друг друга после всего, что было, хотя им сейчас как никогда нужна поддержка, нельзя одному вынести такой груз. Никто не смог бы, не сойдя при этом с ума. Бэкхён был безумен давно. А вот Чанёль, кажется, осознал это только сейчас. То, что он видел, то, что он не должен был увидеть, вихрем вьется внутри, вызывая эмоции, которые не должны вызывать. Ревность почти осела, легла противным липким слоем на все его нутро, и хочется его отскрести, смыть с себя, но стоит коснуться хоть кончиком пальца, как вьюга поднимается вновь, снося и его вместе с собой. Торнадо. Вот и сейчас. Он смотрит на Бэкхёна, словно видит его впервые, и все внутри отзывается на жалостливый взгляд мальчонки. Хотел бы он назвать это отцовским инстинктом, но прекрасно понимает, что нет: это нечто большее, совершенно противоположное. И омега улавливает разницу в сменившихся за долю секунды эмоциях. Жёсткий и властный, озлобленный взгляд сменился на тот, которым мужчина никогда не должен был смотреть, который никогда не надеялся увидеть Бэкхён. И без того похожие глаза мужчины перед ним и его сына сейчас стали совершенно одинаковы, всего на несколько секунд, лишь с лёгким отличием, совершенно незначительным — тень возраста и опыта на дне темного зрачка в глазах Чанёля. Омегу прошибла крупная дрожь, все внутри сжалось, разрываясь на мелкие части, подобно сверхновой, вот только после, вопреки всем законам, осталась черная дыра, что с невероятной силой затягивала его в себя. — Я… — омега выдыхает на грани слышимости чуть хриплым от внутреннего коллапса голосом, боясь даже думать о таком. Боясь давать себе надежду, взращивать это внутри себя, потому что знает: это запретно. Подло, неправильно, нечестно, но так желанно. — Я… нравлюсь тебе? Стук капающей воды бьёт по мозгам в такт собственному сердцу совершенно одинаково для каждого из них. Слова, которые, Чанёль надеялся, никогда не прозвучат. Глупые, совершенно неуместные слова, ответ на которые, казалось бы, был и вовсе не нужен. Темп, заданный ударами капель о мрамор, сбился, к нему примешались раздающиеся в коридоре медленные шаги, заставляющие альфу перевести тревожный взгляд на дверь, а омегу — обернуться. Эхо отдавалось все ближе и сердце уже стучало в глотке. Оба понимали, что ничего в этом нет, абсолютно: преподавательская уборная закрыта из-за прорвавшегося крана, то и дело можно встретить педагогов здесь, в студенческой комнате; они не делали ничего осудительного, их разделяло два метра расстояния, и все равно каждому казалось, что если кто-то зайдёт, то непременно поймет все до последней капли. Волшебным образом узнает даже о том, что было год назад. Этот иррациональный страх затапливал, и мужчина сдался первым. В считанные секунды сократил расстояние, даже не давая омеге времени на то, чтобы сориентироваться, и затаскивая мальчишку в одну из кабинок как можно дальше от входа, закрывая дверцу на щеколду почти одновременно с открывшейся дверью в туалет и прозвучавшим секундой позже звонком на занятие. Два облегченных вздоха покинули лёгкие, только Бэкхён тихо пискнул, по инерции слабо ударяясь спиной о перегородку. Двое мальчишек оживлённо что-то обсуждали, даже не обращая внимания на странный звук, что почти слился со звоном в коридоре. Жаловались на тяжелый предмет и злющего как черт преподавателя, даже не думая спешить на пару, что откровенно раздражало мужчину. А омега их не слышал. В тесном пространстве, загнанный в клетку из четырех стен, он пытался дышать как можно тише, глядя на мужчину, что стоял всего в нескольких сантиметрах. Если податься чуть вперёд, он без труда смог бы уткнуться носом в плечо старшего, что все ещё стоял чуть боком. Чанёль не очень хотел оборачиваться — знал, что увидит ожидание в чужих глазах. Бэкхёну нужен ответ, и вряд ли он настроен ждать. Мальчишки все продолжали болтать, и даже хотелось спросить: какого черта они сюда пришли, не сплетни ведь обсудить, но альфа молчал, даже дыша через раз, особенно когда нашел в себе силы повернуться к омеге лицом. Тот и впрямь ждал; его взгляд лучился надеждой, глупой, необоснованной и такой жалостливой. Они смотрели друг на друга, словно впервые, впервые именно «так». Та самая яма, которую Чанёль вырыл себе год назад, в которой был одной ногой, стала глубиной с Марианскую впадину, и он шагнул в нее почти без сожаления. Почти. Но в тот момент этот шаг казался единственным верным, необходимым, как глоток воздуха. Сухие обжигающие губы преподавателя накрыли влажные уста студента. Всё, что казалось таким сложным, развеялось, абсолютно всё утратило значимость, кроме мальчишки перед ним. Вся чертова вселенная в один миг уместилась в юном омеге, чьи губы трепетали в неверии. Бэкхён боялся дышать, чтобы не спугнуть чужой порыв, ещё и сам толком не уверенный, что всё происходит на самом деле. Реальности добавила широкая теплая ладонь, что накрыла взъерошенный светлый затылок младшего. Первое неуверенное движение губ навстречу и — Бэкхён тянется к преподавателю всем телом, настолько жадно, нетерпеливо, признаваясь своим поведением, как сильно мечтал об этом, как скучал по чужим губам. Тонкие ручонки легко коснулись сильной груди мужчины, сжимая ткань белой рубашки, а Чанёль позволил себе свободной рукой обхватить чужую талию, прижимая плотнее к себе с одной стороны, с другой же невольно прислоняя к деревянной перегородке. Бэкхён уже не помнит, были ли их прошлые поцелуи столь чувственны, несли ли в себе столько эмоций, что текли в телах электрическими разрядами, покалывая кончики пальцев. То, что волновало его сейчас, не шло ни в какое сравнение с происходящим год назад. Бэкхён чувствовал себя важным, нужным, и для этого не нужны были слова. Чтобы понять хватило лишь прикосновений, жарких и в то же время трепетных. Чанёль лёгкими движениями собирал с мягких губ омеги сладковатый вишневый привкус, отдающий лёгкой горчинкой алкоголя, — его естественный запах, его вкус, который не повторит ни одна жалкая пародия, созданная руками человека. Кончиком языка очерчивая уста так трепетно, словно это он сам совсем еще неопытный студент, проникая вглубь влажного рта и получая полную отдачу без капли раздумий. Дыша в унисон, всего на мгновение им показалось, что вокруг нет больше ничего — только ощущение тепла, распаляющееся внутри, текущее по венам, такое похожее на счастье или умиротворение. «Все так, как должно быть», — прочно засело в голове у каждого. И только щелчок входной двери вернул их к реальности. Мальчишки вышли, и повисла звенящая тишина, которая впервые за долгое время не казалась холодной и напряжённой. Горячим дыханием обжигая губы друг друга, видя слегка затуманенные глаза напротив, Бэкхён не мог себе поверить, не мог поверить происходящему и лишь тяжело дышал, контролируя каждый вдох и выдох, чтобы не задохнуться от переизбытка ощущений. Кончиком языка очерчивая изгиб собственных губ, он медленно слизывал горчащий вкус мужчины, запах которого стал немного резче, но всё ещё не отдавал тем неконтролируемым возбуждением, что омега слышал раньше. Это действие странным образом заводило, но оба понимали, что сейчас не время и не место, и все равно Чанёль не мог отказать себе в очередном прикосновении, легком, почти неощутимом физически, но обжигающим нутро. — Нам нужно поговорить… — альфа шепчет настолько тихо, что звук его голоса тонет в тишине. Им требуется ещё несколько минут, чтобы оторваться друг от друга, а мальчонке — и сила воли, чтобы отпустить рубашку на груди мужчины, позволить ему отойти на короткие полшага. Теряя ощущение жара, исходящего от чужого тела, вдоль спины прошлись противные колкие мурашки, а в груди тревожно сжало от желания все вернуть. Судя по невольно напрягшимся плечам альфы, он ощутил то же самое, но уже по привычке сдержал свои эмоции внутри. Они, словно преступники, как можно тише шли вдоль затихшего, почти замершего с началом занятия коридора. Стараясь выглядеть так, словно ничего и нет: просто преподаватель, просто его студент, что, возможно, и вовсе идут раздельно, просто им по пути — приблизительно так их видит вышедший из аудитории студент. Он почти не обращает внимания на идущего чуть позади омегу, лишь, мельком взглянув, коротко здоровается с учителем и не спеша направляется в сторону уборной. Бэкхён не может сдержать лёгкой азартной улыбки — все это так будоражит: чувство запретного, тайна, которую они разделили, настолько пугающая в своей разрушительной силе, что сводит лёгкие. Тайна, о которой никто не подозревает, возможно, даже не может представить, что их связывает что-то кроме занятий химии, что-то большее, что-то непозволительное, где-то даже аморальное, но невероятно желанное для Бэкхёна. Омега первым проходит в кабинет, все еще взволнованный осознанием всей пикантности их «отношений». Прижимаясь спиной к стеночке шкафа, боком — к двери, он наблюдает, как мужчина запирает ее на защёлку — их безмолвное позволение вести себя так, как не должны вести студент и преподаватель. Вновь оказываясь лицом к лицу, теперь в безопасности, где не будет случайных свидетелей, Чанёль забывает о том, кто он, не узнавая себя впервые за долгие, очень долгие годы, самостоятельно позволяя себе делать то, что он хочет, так, как он хочет. Касаясь нежной щеки омеги ладонью, мягко, почти любовно прижимаясь к губам мальчонки своими. Поцелуй кажется излишне целомудренным, всего лишь прикосновением, но это уже начало, когда мужчина делает подобное, потому что таково его желание, а не поддаваясь на провокацию, не идя на поводу у собственного возбуждения. Осознанно и всецело добровольно. — Чай или кофе? — тихий шепот обдает теплом уста, а Бэкхён ещё по инерции тянется за продолжением ласковых прикосновений, запоздало приходя в себя, чувствуя лёгкую неловкость, но мужчина отвечает ему слабой, но добродушной улыбкой. — Кофе… — даётся ему с трудом, но тем не менее вполне разборчиво. Только теперь альфа отстраняется, тихой поступью направляясь к шкафу, откуда выуживает электрический чайник и чашки. Так спокойно, почти лениво, но напряжённые руки выдают его волнение. Чанёль тоже боится этого разговора, но они и без того слишком долго с ним тянули, возможно, с него и должны были начинаться эти «отношения», что вообще вряд ли бы начались, думай он головой, а не… Омега отмирает через минуту, когда чайник щёлкает кнопкой, начиная нагреваться, и проходит в кабинет. Немного сомневаясь о том, куда ему стоит сесть, все же находит себе место на диване. Том самом, на котором год назад они были вместе в последний раз. Особенный раз. Мужчина придвигает ближе журнальный столик, совсем узкий, но достаточный для двух чашек кофе, и теперь уже сам садится напротив, на один из стульев, что кажется более подходящим для серьезного разговора «глаза в глаза». Вот только с чего начать этот разговор — нет ни малейшего предположения, даже когда дымящаяся чашка кочует в руки омеге, что сжимает ее в пальцах, будто стараясь согреться. — Джеон… — омега произносит неожиданно даже для себя, заставляя мужчину напрячься. Мысли об этом парне волнуют его слишком сильно, и имя просто не сумело усидеть в голове — настолько оно заставляет его переживать. Он ведь хотел все объяснить. — Он пришел, чтобы пригласить меня на свидание, которое я пообещал ему тогда. Я пытался отказаться, пытался объяснить ему, но… — Он такой упертый, верно? — Чанёль впервые усмехается столь мягко при воспоминаниях о своём ребенке, опуская задумчивый взгляд в чашку. — Он никогда не умел идти на попятную, особенно если ему что-то очень нравилось. С самого детства мы никогда не могли заставить его забыть о том, чего он хотел, не могли отвлечь или как-то повлиять. Он всегда получал то, к чему стремился… Для Бэкхёна непривычно слышать такие слова. Сейчас, наблюдая за старшим, он без труда может видеть все, что тот чувствует, без масок и напускного равнодушия. Чанёль любит своего сына, очень. Его губы изогнуты в отеческой улыбке, а голос мягкий и ласковый, словно ребенок, о котором идёт речь, ещё крошечный мальчишка, маленький беззубый хулиган с разбитыми коленками. Возможно, для мужчины Дже навсегда останется именно таким. Чанёль был рядом с самого дня его рождения, каждый день, вот уже двадцать один год. Его кровь и плоть, в которую он вложил всю свою любовь, всего себя. Бэкхён не знает этого наверняка, но, должно быть, так все и было. И это даже не странно, что в его глазах юный альфа всегда будет ребенком. Непривычное чувство колышется внутри омеги. Это не ревность, совсем нет, скорее восхищение. Его родители тоже очень любят его и наверняка говорят так же, когда речь касается детей, и он… Он тоже будет любить своего ребенка не меньше. — Он похож на тебя? — Бэкхёну на самом деле интересно узнать, у кого Дже позаимствовал эту «настырную» черту. — Может быть, когда я был в его возрасте, мало чем отличался, — тихий смешок, наполненный приятными воспоминаниями, ностальгией, что заставляет улыбаться. — Сейчас я знаю, когда нужно держать себя в руках, правда, получается не всегда, — заканчивает мужчина куда серьезнее, и этот темный взгляд глаза в глаза — ненавязчивый намек. С Бэкхёном не получилось. — Почему никто не знал о твоей семье? — восхищение смешивается с противным колким чувством, так похожим на обиду, что стает комом в глотке, и даже глоток кофе не помогает протолкнуть его назад. Чанёлю этот вопрос тоже поперек горла, но это правильный вопрос, он должен быть задан, как и ответ на него должен быть озвучен. Честный и искренний. У них уже не те отношения, когда можно что-то скрывать и при этом не навлечь на себя еще больше неприятностей. — Я сам хотел этого, — вздыхает он вновь, отводя взгляд в сторону, опираясь локтями в колени, держа кружку напряжёнными пальцами. — Меня так раздражали любопытные носы, что лезли в мою жизнь. Эти дурацкие слухи, что распускали омеги. Когда я был молод — мне только исполнилось двадцать три, — из-за таких слухов я потерял свою первую работу… — он смачивает пересохшее горло чуть остывшим напитком. — Омега, признание которого я отверг, придумал, что я встречаюсь со школьником лет пятнадцати и что он родил от меня. Когда слухи расползлись, никто не захотел слушать, что Мину тогда было двадцать, а Дже — год, да и мы уже были почти как два года женаты. Всем было плевать, и директор попросил меня «по собственному желанию». Он знал, что все это ложь, но репутация преподавателя портила репутацию заведения. После этого я строго решил, что ученикам не стоит знать, как я живу, — рассказ заканчивается тяжёлым вздохом, и Бэкхён понимает, что это просто задело альфу тогда, оставило отпечаток. А теперь попытка защитить свою личную жизнь закончилась вот так… хотелось бы сказать «трагично», но у Бэкхёна не повернется язык. Он не признается Чанёлю, что все ещё считает происходящее самым счастливым в своей жизни, хотя бы из уважения к альфе, которому наверняка вовсе не радостно от их «отношений». Он уже слишком взрослый, на его плечах слишком много ответственности, чтобы бросить все ради собственного «хочу». — Но почему ты не сказал мне в тот день, когда я… — он облизывает губы, подбирая подходящее описание, но как ты это не назови, все равно по факту получается: «совратил тебя». — Знай я это раньше, я бы не решился, теперь же… я не могу отказаться, я не могу пересилить себя. Чанёль тоже не может. До последнего надеялся, что для него это абсолютно ничего не значит — у него ведь семья, взрослая жизнь по взрослым правилам, но молодой омега въелся в само его нутро. И дело даже не в сексе… не только в нем. С Бэкхёном он ощущает то, что уже давно никто не мог ему дать: чужое восхищение и желание, зарождающуюся любовь, что обдает его теплом каждый раз, стоит им оказаться рядом. Разве можно отказаться от того, кто нуждается в тебе, кто делает тебя важным и нужным. — Я надеялся решить все так — спугнуть строгим ответом, но когда понял, что это не сработает… Ты оказался слишком смелым, — альфа обессилено вздыхает, поверженный, хотя проиграл он слишком давно. Ещё когда позволил всему этому начаться. — Ты смотрел на меня с желанием, отчаянием, надеждой. В тебе было столько всего, что это вскружило мне голову. На меня столько лет никто не смотрел так. Столько лет никто не желал быть со мной так сильно, — он впервые признается кому-то в этом, говорит о своих семейных проблемах. — Вы с мужем… — Бэкхён ещё, должно быть, слишком мал, чтобы понять это. Его родители все ещё поглощёны друг другом, проводя вместе любое свободное время, они безумно любят. И он хочет спросить, уточнить, верно ли понял слова мужчины, но как сформулировать свои смешавшиеся воедино чувства — не знает, но альфа понимает его и без этого. — Мы так давно перестали любить, — выдыхает Чанёль, возможно, даже разочарованно, но он разочарован в первую очередь в самом себе. Он не смог уберечь это простое и в то же время такое важное чувство. — Нас связывает столько всего, буквально вся жизнь, проведенная бок о бок. Уважение, понимание, поддержка, забота — да, но любви в ней нет, нет ласки, нежности и нет страсти. Уже столько лет. Мы спим в одной постели, но я не прикасался к нему уже... Боже, это даже смешно, — и альфа и впрямь смеётся, тихо, немного хрипло, и смех его переполнен болью, потому что не прикасался почти столько же, сколько лет их сыну. — А ты смотрел на меня так… Ты и сейчас смотришь так, и я… Я не могу, — он сбивается, пытается как-то собрать мысли в одну, объяснить, почему позволил всему случиться именно так, но не может. Он не может объяснить этого словами. Отставляя опустевшую чашку на столик, альфа позволяет себе выглядеть слабым и уставшим, закрывая ладонями лицо, склонившись к полу, все так же упираясь локтями в колени. Он выглядит таким обессиленным, почти смертельно, и Бэкхёну кажется, что это он виноват, он довел. Поднимаясь с дивана на негнущихся ногах, юноша несмело подходит ближе. Ему этого в самом деле не понять, он слишком юн, но сердце разрывается при виде альфы. Чанёлю тяжело и больно, а ещё, наверное, было очень одиноко все это время, и теперь он несомненно напуган. Напуган юным омегой, что внезапно нашел в нем, уже таком взрослом, весь мир, и напуган собой, потому что все его естество тянется к новому теплу, которое он давно перестал ощущать от того, кто должен греть по праву. Альфа забыл каково это — быть кому-то нужным, важным, желанным в конце концов, и теперь это чувство заставляет делать глупости. Бэкхён чувствует чужое отчаяние как собственное, но мужчина не замечает чужих передвижений, даже когда их разделяет пара десятков сантиметров, и тем не менее сейчас он нуждается в поддержке. Опускаясь на колени перед стулом, омега тянется ближе, льнет всем телом, заставляя преподавателя оторвать руки от лица, просто чтобы дотянуться до торса и обнять. Прижаться так близко, как позволяет положение, утыкаясь носом в плечо. Это обескураживает, и альфе нужно ещё чуть времени, чтобы осознать все. — Разреши мне тебя любить, — младший шепчет тихо, совсем тихо, даже не рассчитывая на ответ, но чувствует пока ещё слабые объятия крепких рук, широкие ладони, теплом касающиеся спины. — Я не прошу ничего взамен, не прошу выбирать между мной и семьёй, просто разреши мне быть рядом… Чанёль знает, что это плохая идея. Худшая из возможных. Бэкхён ещё очень юный, он прекрасный омега во всех только возможных смыслах и ему глупо тратить своё время на него, фактически старого замужнего мужчину, своего преподавателя, — это не закончится ничем хорошим, абсолютно. Но тепло тонких рук на своём теле, сладкий вишневый запах, отдающий совсем легкой крепостью алкоголя, забившийся в нос, запах, что преследует его уже так давно, — мысли от этого путаются. Он так хочет быть эгоистом, хотя бы чуть-чуть. Он тоже человек и ему тоже нужно тепло. — А я? Я могу попробовать любить тебя? — он не собирался этого говорить — оно рвалось само из растревоженного забытыми чувствами сердца. Все это, кажется, слишком для него, в его возрасте уже не страдают такой ерундой, но этот омега… Бэкхён согласно мычит в чужое плечо, даже не скрывая, что плачет, а Чанёль обнимает крепче, жмёт к себе, словно норовя спрятать в своих объятиях от всего мира. Его семья — идеал в понимании других. На семейных празднествах из года в год родственники желают им такой же сильной любви, а они лишь улыбаются в ответ, не признаваясь, что любви-то и нет. Это кажется естественными, закономерным, когда за двадцать лет брака любовь испаряется, остаётся привычка, нажитое годами имущество, дети, что крепко держат родителей вместе, остаётся уважение. Каждый день муж готовит ему вкусный ужин, и если двадцать лет назад благодарностью за ужин был бы жаркий секс, сейчас это лишь сухой поцелуй в щеку, от которого даже в груди ничего не трогает. Это естественно — в конце концов остыть, и Чанёль искреннее завидует тем, кто избежал этого, чья любовь была достаточно сильна, чтобы выдержать испытание временем. Их любовь не выдержала. И это, наверное, очень подло — поступать так с тем, кто посвятил тебе лучшие годы своей жизни, почти что всю свою жизнь, и Чанёль пытался не поступать как последний мерзавец все эти годы, он все равно старался быть хорошим мужем для своего омеги. Сейчас его утешает только то, что его муж тоже долго не продержался без ласки и восхищённых взглядов. Они никогда не говорили об этом открыто, но альфа всегда это знал. Наверное, с того самого дня, когда, вернувшись поздним вечером домой, подарил Мину очередной поцелуй в щеку и понял, что все стало другим. Осуждать омегу казалось глупым, нечестным как минимум. Это ведь он не смог дать мужу то, что ему было нужно, и требовать чего-то, лишать, возможно, единственной отдушины — так было нельзя, и Чанёль закрыл глаза. Пока Мину продолжает ему улыбаться, заботиться об их ребенке и готовить ужины — он волен делать все, что помогает ему оставаться таким, какой он есть. И разве теперь Чанёль не заслуживает того же? Он так долго мучился, и, возможно, его эгоизм ещё обернется катастрофой, но пока… Разве не может и он побыть немного счастливым? А когда все покатится по наклонной, он сможет вытянуть Бэкхёна из любого дерьма, даже ценой себя самого, его желание в последний раз ощутить себя любимым не должно остаться клеймом на мальчонке. Никогда. Чанёль обязательно все решит. Когда придет время, он всё исправит.