desperate.

Часы отмерили семь утра к тому моменту, как лучи восходящего солнца добрались до постели мальчонки, минуя окно с лёгкой занавеской. Точно в поисках омеги, что любил поспать подольше, с явным намерением разбудить своим ярким светом в глаза, но кровать уже давно пустовала. Квартира была погружена в утреннюю, кажущуюся сонливой, тишину, и только приглушённые звуки текущей в душе воды и жужжание кофеварки на кухне нарушали устоявшееся умиротворение. Это должен был быть завтрак. Их первый и, возможно, единственный завтрак вместе, и Бэкхён с безумным трепетом в сердце заваривал ароматный кофе для альфы, пока тот пытался привести себя в порядок. Все это вызывало какое-то дикое восхищение — ждать мужчину из душа, помешивать крепкий напиток и прокручивать в воспоминаниях прошедшую ночь, безумную, откровенную и в то же время полную нежности и любви. Бэкхён понимает, что любовь — она только у него, на самом деле это иллюзия, страсть, которую он окрашивает в цвета, которых там нет, и все равно. Пока это происходит только в его голове — это все неважно, главное — не дать этому просочиться в жизнь и впитаться в реальность, путая мысли. Щелчок двери растворяется, не достигая кухни, а через минуту горячие руки окутывают его талию, прижимая к обнаженной груди, заставляя смущённо улыбаться. — Ты собираешься вылезать из моей футболки? — мягкий поцелуй касается виска, а омега тихо смеётся вместо ответа, потому что отдавать мужчине его вещь ужасно не хочется, но он понимает, что нужно и чем раньше, тем лучше, чтобы его запах немного выветрился, иначе никакой спрей не спасет альфу. Растворяясь в поистине любимых объятиях, младший упирается затылком в широкое плечо, чуть закидывая назад голову, тут же получая столь же мягкий поцелуй в губы. Всё это кажется сном, слишком утопичным, слишком волшебным, на грани галлюцинации, словно течка отбила последний здравый смысл и на самом деле ничего и нет: ни Чанёля рядом, ни ночи, проведенной вдвоем. Ничего. Поэтому страх проснуться и прийти в себя плещется где-то на периферии, не давая о себе забыть. Бэкхён все это помнит и так отчаянно пытается угомонить бурлящее глубоко внутри чувство, изворачивается в жарких объятиях, чтобы встретиться нос к носу с мужчиной. Волосы того все ещё влажные, а на плечах застыли капли воды, медленно стекая в глубокие ямочки над ключицами, разжигая острое желание собрать их губами, которому омега отказать не мог. Приподнимаясь на носочки, он невольно улыбается, стоит только крепким рукам прижать ближе к себе, не давая пошатнуться, словно мужчина по одному блеску глаз понял, чего хочет мальчишка. Теплые сухие губы касаются влажной кожи, легко, почти неощутимо скользя от плеча ниже, к выпирающей ключице, собирая прохладные крупицы влаги, и в довершение юркий язычок очерчивает глубокую впадинку, собирая всё до последней капли, впитавшей аромат не его мужчины. Не его. Сильное тело совершенно не может противостоять такому, покрываясь мурашками, а напряжение нарастает только больше, и этому, казалось бы, нет конца. Он подается вперёд, склоняясь ниже, жадно впиваясь в мягкие, чуть влажные губы собственными. Бэкхён лишь тихо стонет в ответ от удовольствия и целует так, как не целовал никого другого, отдавая всего себя до последнего кусочка, последнего вздоха, обхватывая мокрые плечи дрожащими пальцами, ища в них опору. Ласка тянется подтаявшей карамелью между распаляющимися телами, что наивно стараются держать себя в руках. Поцелуй отдает сладким теплом; глубокий, но слишком медленный, чтобы потерять разум, и Бэкхён теряет ориентацию в пространстве, дыша тяжело, томно вздыхая каждый раз, стоит только хоть на секунду прерваться, чтобы вдохнуть. — Твой кофе… — получается слишком хрипло, с огромным усилием, в ответ получая лишь мягкую улыбку, но так нужно, так будет лучше. Им нельзя терять контроль и поддаваться желанию. — Он остынет… Чанёль согласно кивает, медленно облизывая губы, можно сказать, показательно, не без удовольствия ловя внимательный взгляд омеги на своем движении. Вишневый вкус кружит голову, все ещё хранящий в себе слишком большую долю алкоголя, своего собственного и его, альфы, что пропитал естественный запах омеги буквально насквозь после проведенной вместе ночи. Это возбуждает даже больше, и сам мальчишка не становится исключением. Он с каким-то восторгом, даже гордостью носит на себе чужой аромат, покрытый им столь сильно, словно самым родным. Сейчас он может ощутить, каково бы это было — принадлежать этому альфе полностью, всегда и для всех быть только его, делить на двоих один запах. Глупо, немного по-детски и очень больно, где-то там, глубоко внутри, эта боль и останется, сейчас ей здесь не место, пока Чанёль рядом с ним. — Садись, — роняет Бэкхён на грани слышимости, закрепляя эффект лёгким касанием к губам слишком целомудренным поцелуем, скользнув кончиками пальцев от плеча к подтянутой груди и смущённо улыбаясь от столь интимных касаний. Чанёль слушается охотно, без возражений. Отпускает тонкую талию, медленно и аккуратно, чтобы мальчишка не утратил равновесия, присаживаясь за высокую перегородку, точно барную стойку, отделяющую кухню от столовой. Чашка ароматного кофе оказывается перед ним в одно мгновение, омега очаровательно семенит ножками, так взволновано и в то же время ласково улыбаясь, намереваясь сесть рядом, но мужчина мягко тянет его на себя. Обхватив талию ладонью и придерживая под попку, помогает забраться на колени и улыбается смущённому румянцу на чужих щеках. Сегодня омега кажется невероятно кротким и ласковым, и причин этому сам Чанёль находит просто множество, и все же самым вероятным ему кажется именно прошедшая ночь, когда альфа, зная, в каком положении они оказались, выбрал его. Не вернулся домой, не стал на сторону сына — да и разве сможет он добровольно прервать эту постыдную, порочную связь? С каждым днём сомнений все больше. Кофе с первого глотка обжигает кончик языка, немного горчит от крепости, но вкус почти не чувствуется, особенно когда омега мягко обнимает его за шею, ерзая на бедрах, чуть придвигаясь ближе, и замирает, чтобы не мешать. Любой намек на голод исчезает из головы альфы; чашка глухо становится на стол, а широкие ладони возвращаются к мягким половинкам, возбуждённо сминая и прижимая мальчишку ещё ближе, так сильно, что можно без труда ощутить напряжение старшего. Внушительный бугорок упирается ему в промежность, заставляя вздохнуть, прикрывая глаза. — Что ты творишь? — омега выдыхает томно, роняя еле слышимый, задушенный стон, когда альфа наглеет ещё больше, переходит границу, вновь касаясь губами шеи. — Не могу остановиться, — Чанёль признается честно, слегка взвинченный не покидающим его окончательно возбуждением, что просто отказывается спадать полностью, когда рядом такой волшебный омега со стойким сносящим голову ароматом течки и желания. Сейчас принадлежащий только ему. Мужчина скользит кончиком носа вдоль бледной шеи, вдыхает глубоко смесь их ароматов. Она немного странная, не самое удачное сочетание — вишня и гранат, приправленные алкоголем, и то — разным, но альфу все равно ведет, кружит голову, а во рту скапливается слюна от желания вкусить, попробовать, хотя за прошедшую ночь он сделал это далеко не один раз. И все же желание больше него, сильнее, и губы накрывают сухие, безумно сладкие уста омеги, снова и снова утопая в нежных поцелуях, глубоких и медленных, касающихся самого нутра, отчего поджилки дрожат натянутыми струнами. Застывшую в комнате тишину, почти звенящую в ушах, нарушают лишь глубокое размеренное дыхание и звуки поцелуев, откровенных и глубоких, но пропитанных нежностью. Запах омеги вновь сгущается, нависает над ними тяжёлым облаком, которое, казалось бы, можно было ощутить кончиками пальцев. С тонкими прожилками мускусного винного аромата мужчины, что оплетает их, въедается в кожу и заводит, хотя сильнее уже просто некуда. — Чанёль… — Бэкхён шепчет сладко, почти выстанывает. Но вместо ответа его вжимают ближе к крепкому напряжённому телу, отдающему жаром голодного, жадного возбуждения. Мужчина держит его под мягкую попку, сжимает сильными пальцами половинки, отпуская лишь ради того, чтобы забраться под подол своей же футболки. На омеге нет и намека на нижнее белье — нежная кожа обжигает ладони своим обнаженным очарованием, и хочется касаться только больше. Скользить руками выше, вдоль тонкого изгиба талии, чуть торчащих ребер, будто случайно натыкаясь кончиками пальцев на напряжённые, налитые желанием соски. — Чанёль, — он повторяет вновь, только в этот раз в голосе больше мольбы, слепой просьбы отпустить, потому что нужно, и прижать ближе, потому что хочется до тянущего чувства внизу живота. Футболка, собранная гармошкой, и вовсе ускользает с тела, открывая все самое прекрасное, самое желанное и сладкое, что сводит с ума, и альфа утопает в этом бескрайнем чувстве. Отпускает зацелованные до соблазнительного алого губы и, откидывая ткань на стол, целует шею. Набухшая артерия пульсирует с безумной частотой, разнося по телу возбуждение, словно отдаваясь эхом в мыслях самого мужчины. Дрожащие плечи, острые ключицы — Чанёль щедро покрывает каждый сантиметр тела касаниями губ, кончиком языка очерчивает маленькие идеально круглые родинки, звёздной россыпью раскиданные на бледном теле, и умирает глубоко внутри. Зависимый и очарованный, безумный и… влюбленный, точно мальчишка. Осознание этого чувства пугает, пробегает колкой дрожью до самых кончиков пальцев и в мгновение ока осаждает возбуждение, заставляя замереть, прижавшись губами к коже. Влюблен. Мальчишка слишком сильно окутал его разум, проник слишком глубоко, коснувшись давно остывшего сердца. Так быть не должно. Бэкхён чувствует резкую перемену, но ничего не говорит, ещё слишком потерянный в собственном желании, и, тяжело дыша, облизывает пересохшие от глубокой жажды губы. — Кофе… — он интуитивно спасает мужчину от неловких объяснений, растерянных взглядов, полных всклокоченного волнения и даже немного страха. Чанёль касается едва теплой чашки кофе, даже не глядя на мальчишку, и выдыхает, медленно успокаиваясь. Этого ведь стоило ожидать, он должен был ждать этого, потому что Бэкхён необыкновенный, он потрясающий, всецело желанный, отдающийся ему как никто, до последней капли. Разумеется, в такого омегу нельзя не влюбиться, нельзя не желать сделать его своим, но Бэкхён — не его. Он никогда не был его и никогда не будет — он заведомо принадлежит его сыну. Отданный природой ещё до рождения, и то, что связывает их сейчас, — ошибка, от которой нужно избавиться, пока влюбленность не стала глубокой и самой настоящей… Самой искренней… Омега словно впитывает в себя чужие мысли, считывает на дне зрачка, чувствует прикосновением кожи. Интуитивно он ловит сменившееся настроение альфы. Искать нужные слова кажется напрасным, глупым, и мальчонка мягко прижимается к телу мужчины, содрогаясь от электрических импульсов, проскочивших между обнаженной кожей, прикрывая глаза. Объятия успокаивают каждого из них, дарят чувство умиротворения на какие-то жалкие минуты, когда в голове пустеет и не хочется слышать ничего, не хочется ни о чем думать. Горький напиток приятно ласкает горло, внося свою долю трезвости в происходящее, и то, что происходит, несомненно нравится Чанёлю. Он слишком давно забыл, каково это — встречать утро именно так: в объятиях любящих рук, в прикосновении жарких губ, в ленивом утреннем желании, что томной патокой затапливает изнутри. — У вас балкон есть? — внезапное, но оттого не менее острое желание минует любой аналитический процесс в мозге, сразу же рождаясь на свет тихим шепотом. — Кури здесь, я не хочу вставать, — так по-детски наивно, немного робко в ответ. Омега лишь прижался еще чуть ближе в подтверждение своих слов и плотнее уткнулся носом в напряжённую шею. Чанёль не торопился, прокручивал в памяти, когда мальчишка мог видеть его курящим, ведь в присутствии омег он старался этого не делать. Нежные, хрупкие по природе своей, их здоровье важнее всех этих глупостей, потому что омеги — будущие папочки, и они должны заботиться о себе. Так его, Чанёля, воспитали, так он вырос и за всё свои сорок с лишним лет не усомнился в этом ни разу. Об омегах нужно заботиться, так как сами они слишком беззащитные и слабые. И слишком прекрасные, все и каждый. — Иногда от тебя пахнет сигаретами… — словно бессовестно влезая в чужие мысли, перелистывая их как страницы книги, Бэкхён заведомо чувствует все вопросы и знает на них ответы, что не стесняется кротко нашептывать. — Я знаю, отец тоже курит, когда проблемы на работе. Закрывается на кухне, чтобы мы с папой не дышали, но запах долго не выветривается… — словно маленькую тайну, омега рассказывает о своей привычной жизни, и Чанёль с трепетом понимает, что эти истории вызывают у него улыбку на губах. Мальчик, что безумно любит своих родителей. Спрашивается только: как этот мальчик решился ввязаться в нечто столь стыдное и неправильное, порочное, связавшись с мужчиной вдвое старше? А ведь родители не погладили бы его по головке, узнай, что творит их ребенок. Чанёль бы не погладил, будь у него омега и притащи он домой… старого извращенца. Так и получается. Он и есть старый извращенец, если позволяет себе так смотреть на, по сути, ещё совсем ребенка. Рука сама тянется к заднему карману даже толком не застегнутых джинс, так, наскоро натянутых после душа, чтобы не расхаживать в одном только белье в чужом доме. Бэкхён чуть сползает вниз, когда мужчина приподнимается, выуживая смятую пачку, тут же возвращаясь на место не без помощи чужих рук, что властно тянут ближе к себе. — Тебе в самом деле не стоит дышать этим, ты же… — он говорит это вовсе не для того, чтобы младший встал и дал ему время для передышки, хоть и хотелось бы, но тот перебивает, даже не дослушав. — От одного раза ничего не случится, правда, мне… — он облизывает губы, прерывая взволнованную речь на пару секунд, и вновь опускает голову на плечо альфы, чтобы не видеть его глаз. — Мне нравится запах сигарет… Ответ на это не находится довольно долго. Чанёль лишь понятливо кивает, с трудом, но соглашаясь, и, выудив из пачки сигарету, прикуривает, лишь на пару секунд убирая руки от маленького нежного тела, сидящего на его коленях. Бэкхён без особого труда дотягивается до блюдца, стоящего беспризорно с другого края стола, и подтягивает ближе, давая понять, что другой пепельницы рядом нет и вставать он не намерен, а мужчине откровенно плевать, куда стряхивать пепел. Он жадно затягивается, долго сдерживая дым в себе, пока не начинает болезненно колоть в лёгких, а перед глазами не мутнеет, и медленно, с нескрываемым блаженством выдыхает. На языке оседает противная горечь, в груди горит, доставляя какое-то мазохистское наслаждение, и альфа затягивается вновь. Бэкхён наблюдает за происходящим с каким-то восхищением. Изучает сжатую между длинных пальцев сигарету, как краешек фильтра исчезает на губах, а мужчина блаженно прикрывает глаза. Видит разводы дыма, витающие в воздухе, танцующие в порыве чужого дыхания, и как чужие лепестки губ блестят от слюны, стоит дорожке белесого дыма покинуть легкие. Красиво, даже сексуально. Не будь это так вредно, Бэкхён не отказался бы наблюдать это хоть каждый день. Альфа чувствует изучающий взгляд на себе, пристальный, пробирающий до костей и в то же время возбуждающий. Даже не глядя, он чувствует, что мальчик смотрит с восхищением, очарованный и немного заведённый, если судить по насыщенному запаху, что вновь расползается по комнате. — Запах нравится, — Чанёль тихо тянет, с ощутимым опозданием повторяя слова омеги. — Только не вздумай и сам закурить. Звучит наставляюще, но не без ощутимой толики заботы в голосе, словно для альфы это тоже важно. Очень важно. Он затягивается в очередной раз, не получая ответа на свои слова, и поворачивается к мальчишке, замирая. Глаза того буквально светятся, горят изнутри очарованием, лучатся лаской и безмолвной любовью. Он снова смотрит на него «так», и Чанёль теряет голову. Его сердце, точно безумное, отзывается диким плясом в груди, и по телу от него растекается теплое безграничное чувство, взаимное и не менее сильное, чем в глазах младшего. В лёгких вновь начинает колоть от невыпущенного дыма, что по ощущениям прожигает легкие до черных дыр, но альфа понимает, что причина не в дыме. Это все омега. Все эти дикие, безумные, давно забытые чувства — это все он. Порываясь отвернуться в сторону, чтобы не коснуться мальчонки ядовитым прожигающим выдохом, он чуть не давится дымом, когда щеки касается тонкая ладошка. Бэкхён больше ничего не делает, ничего не говорит, даже не двигается, только смотрит, будто в ожидании, и дальше прижимаясь виском к плечу старшего. Чанёль догадывается с трудом, но все равно чуть склоняется ближе, даже не удивляясь, когда влажные губы податливо распахиваются, точно в преддверии поцелуя, когда между ними остаётся с пару сантиметров и можно ощутить тёплое дыхание омеги. Он выдыхает в ответ, медленно и осторожно, словно дозируя происходящее, с каким-то удивлённым восторгом наблюдая, как младший нежится в обжигающем облаке дыма, касающегося кожи, ловит губами густые завитки и, не дождавшись, когда мужчина выдохнет полностью, прижимается к горьким губам, напрямую вдыхая последние крупицы. Чанёль, возможно, и возмутился бы, что это уже слишком, даже для одного раза, но… не смог. Омега, ощутивший себя более уверенно, изучающе скользнул кончиком языка вдоль пухлых губ, слизывая горечь сигарет с тонким алкогольным привкусом альфы, отстраняясь и глядя в глаза, выдыхая те крупицы, что сумел вдохнуть в поцелуе. Мужчина казался себе слишком очарованным происходящим: вновь выровнявшимся омегой, что, выдыхая сизый дым, забранный из его легких поцелуем, улыбался смущённо, но призывно, словно маленький чертёнок. Говорить не хотелось, да и смысла Чанёль не видел, вновь касаясь чужих губ поцелуем, на который отвечали с охотой. Почти на ощупь потушив сигарету о дно блюдца, оставляя окурок в ней, он вновь прижал мальчонку к себе, грубо и властно. Целуя глубже и откровенно, даже не думая «приходить в себя» в очередной раз. Бэкхён улыбался в поцелуй довольно, победно, мягко прикусывая острыми зубами губы мужчины и совсем смелея, цепляясь пальцами за края расстегнутых штанов, пробираясь ладонью в белье. Вероятно, это просто течка, вскружившая ему голову очередным приступом острого желания, а может быть, вся вина на мужчине, что казался слишком невероятным и желанным. Слишком невозможным и принадлежащим только ему сейчас. Тихий рык раздался в ответ на прикосновение к напряжённой плоти, что отреагировала незамедлительно ещё, кажется, только на взгляд, полный любви, или на уплотнившийся минутой ранее аромат вишни. Омега мягко высвободил напряжённое твердое естество мужчины, очерчивая кончиками пальцев набухшие вены, выступающий у шейки головки венчик, что сходился у чувствительной уздечки. Мужчина дышал тяжело, целуя жадно и требовательно, а его руки, словно живя отдельно, касались трепещущего в предвкушении тела. Это больше походило на инстинкт, потребность, надиктованную жаждой организма и присутствием рядом сильного альфы. Желанного. Любимого. Омега незаметно для себя, но ощутимо для мужчины, двигал бедрами, словно имитируя ленивые медленные толчки, уже двумя ладошками лаская крупную, напрягающуюся только больше плоть в желании скорее направить ее в себя. У Чанёля терпения оказалось меньше, и, в очередной раз огладив сочные бедра до колен, он настойчивым движением скользнул обратно, вновь жадно сминая ягодицы, раскрывая ложбинку с мокрым, жаждущим только его колечком мышц. Внутренне умирая от невозможности созерцать эту картину, поистине возбуждающую, он подтянул мальчонку ближе, чуть приподнимая того под попку, а дальше омега сориентировался сам, желанно направляя член в себя и медленно оседая до самого основания, замирая. Голодная, нестерпимая потребность растворилась в тихом стоне, оставляя только трепещущую нежность. Тонкие ручонки обвили шею мужчины, прижимаясь сильнее и получая в ответ такие же нежные, желанные объятия. И оба замерли, не двигаясь, лишь отчаянно прижимаясь друг к другу и тяжело дыша, скованные приятным тянущим чувством единения. Так надрывно и отчаянно, разделяя одни чувства на двоих, одни ощущения и эмоции. Даже несмотря на это, возбуждение не спадало, не становилось сильнее от нетерпения, лишь согревало нутро вперемешку с давящим чувством любви и влюбленности. — Двигайся, — тихо прошептал Чанёль, и младший, словно только этого и ждал, медленно привстал и столь же медленно опустился назад под тихий судорожный вздох. Изгибаясь в пояснице, он размеренно насаживался на твердую плоть мужчины, слабо раскачиваясь вперед-назад, с каждым разом все тяжелее выдыхая, еле слышно постанывая. Комнату поглотила тишина, нарушаемая лишь частым дыханием и редкими влажными звуками из-за обилия смазки, стоило омеге опуститься до основания. Закатывая глаза, тот исступленно двигался, подчиняясь внутреннему метроному, медленному, тягучему, с глубокими толчками внутрь, которые выбивали воздух из лёгких. Сжимаясь в такт каждому движению, задевающему набухшую, распаленную толчками простату, омега дрожал, сильнее цепляясь за мужчину, что дурел от наслаждения, легко прижимаясь губами к плечу, просто ища, чем заглушить низкий урчащий стон. Покрывая нежными касаниями кожу, он глубоко дышал, впитывая в себя вишневый возбуждённый запах словно губка, жадно и требовательно сжимая тонкое тело в объятиях, не желая, чтобы все заканчивалось так скоро. — Я люблю тебя, — Бэкхён не заметил, как слова слетели с его губ, обжигая ухо старшего, и в очередной раз куда резче насадился на стоящую колом плоть, сладко и пошло выстанывая, надеясь, что этот стон заглушит сказанные слова, но мужчина все слышал, прекрасно слышал. — Я тоже, Бэкки, я… — звучало словно в бреду, но так убедительно, особенно с рокочущим на языке ласковым прозвищем, родившимся совершенно случайно и не имевшим ничего общего с «Бэкки», сказанным родителями или друзьями. Бэкхён хотел этому верить, безумно хотел, но здравый смысл затаился в груди противным липким чувством, не позволяя. Сейчас его мозги совершенно не соображают, но на уровне инстинкта он понимает, что сказанные мужчиной слова — просто реакция, подпитанная страстью и наслаждением, которое они дарят друг другу. От понимания этого движения становятся резче, грубее, словно он сам пытался выбить из себя эти глупые надежды. Ему было невдомёк, что Чанёль говорил искренне, — просто наслаждение позволило ему таскрыть то, о чем давно бороздило сердце, что отказывался осознавать даже он сам. Оргазм настиг их совершенно неожиданно, накрыл словно волна в море, не позволяя вдохнуть или выдохнуть. Омега кончил первым, пачкая крепкий напряжённый торс мужчины, сжимаясь и тихо хныча от наслаждения, пульсируя влажным телом вокруг готового излиться члена. Чанёля хватило ещё на пару глубоких толчков в такт звонким надрывным стонам, прежде чем приподнять омегу под попку, пачкая влажные от смазки бедра спермой. Все же кофе остыл. Часы показывали почти девять, и это означало, что пора. Их ночь, длиной в половину жизни, как казалось омеге, закончилась. Теперь определенно точно. Чанёль собирался нехотя, с ощутимым желанием остаться, так как его упертый внутренний альфа уже считал маленького мальчонку своим, принадлежащим только ему в обход здравому смыслу и логике. И оставлять что-то «свое», так отчаянно нуждавшееся в нем, текущее, возбужденное, казалось глупым, невозможным и неправильным. Но все было совершенно наоборот: правильно было оставить его, правильно было вернуться домой, к мужу и сыну, и, если говорить откровенно, было правильно вообще не соглашаться зайти к нему. Бэкхён понимал все это по-своему, прекрасно зная, что альфе не место здесь, но удерживает только похоть и желание удовлетворить распаленное молодым сладким телом либидо, и даже если бы ему, омеге, грозила казнь за грехи, он бы без зазрения совести дал альфе все, что тот хотел, не прося абсолютно ничего взамен. Все, что ему нужно, он и так получил: возможность быть рядом, касаться его тела и получать полные желания прикосновения в ответ. Уже в прихожей Чанёль в последний раз окатил себя щедрой порцией спрея, убирая любые лишние запахи с тела и одежды. Мальчонка стоял рядом, молча наблюдая, наконец перебравшись из полюбившейся ему футболки мужчины в собственную, не такую удобную, не такую широкую, просто — не «его», и именно из-за этого совершенно некомфортную. Ни один из них не хотел отпускать и не хотел уходить, но оба упорно молчали под давлением мыслей, что совершенно не давали быть счастливыми, окунаясь в такое желанное, невероятное чувство, ведомое им только понаслышке, — любовь. Слово, которое заставляло дрожать и в то же время пугало. — Я мог бы заехать, — после долгого молчания голос мужчины был немного охрипшим, а может, все дело в недавнем оргазме и громком утробном рыке на пике удовольствия. — На днях… Желание согласиться было слишком велико, почти так же, как и желание не отпускать вовсе, но пока в теле плескалось удовлетворение, он мог хоть немного осадить чёртовы желания, отдавшись здравому смыслу, которого в последнее время было слишком мало в его жизни. — Не думаю, что это затянется надолго после… этой ночи, — омега был смущён из-за собственных слов, неловко облизывая губы. — Скорее всего, через пару дней я вернусь на практику, так что не стоит рисковать… В этом было здравое зерно, и оба понимали, что им нужно время, чтобы обдумать все случившееся, а думать было над чем. Оттого, лишь согласно кивнув, Чанёль собирался уйти, хотел, но сделать это так просто было невозможно. Расстояние в один шаг на самом деле ничего и не стоило, мужчина медленно тянулся к мальчишке, с удовольствием замечая, как тот подается навстречу, и заключая тонкую талию в объятия. Находя губы друг друга в поцелуе, каждый из них облегчённо выдохнул. Все происходящее казалось чертовски сложным, словно весь мир настроен против них, сама судьба против, но губы ставшего таким близким человека успокаивали, дарили какую-то жалкую надежду, что все наладится, в которую, по-честному, ни один из них не верил. — Не скучай без меня, — отчего-то захотелось сказать что-то на прощание, прошептать в самые губы между нежными прикосновениями и шкодливо улыбнуться в ответ на удивленный вздох. — И не увлекайся индивидуальными отработками со студентами после пар… — Дурак, — слова младшего вызвали тихий смешок, утонувший в чужих губах с новым поцелуем. — Я больше не занимаюсь таким. Собираю группы до десяти человек на дополнительные, но сейчас летняя практика, так что никаких отработок, — мягко усмехнувшись, Чанёль медленно расцепил объятия, ловя в ответ смущенную улыбку мальчишки. — Мне вполне хватит индивидуальных занятий с одним студентом. — Мягко ероша светлые волосы, мужчина в последний раз коснулся поцелуем нежной щечки студента. — Возвращайся скорее, а если будет очень плохо… позвони мне. Совершенно не походило на просьбу, скорее наставление, почти прямая инструкция к действиям, и омега был согласен с этим, если станет совсем плохо. Он отпускал мужчину с чувством спокойствия в груди, удовлетворённый, пропахший им насквозь, хранящий глубоко в сердце каждое прикосновение, воспоминание. Счастливый. И мягкая улыбка альфы, скрывшегося за створками лифта, говорила о том же. Они полны любви, постыдной, неправильной, очень сложной, но в то же время такой прекрасной. Их собственной обоюдной любви.

***

Бэкхён провалялся дома до четверга. Слишком долго, как показалось ему, и, по-честному, можно было вернуться в университет ещё во вторник, но слабость в теле казалась убийственной. Впервые в его жизни течка прошла не в агонии, полной боли и мучительного возбуждения, а с лёгким послевкусием наслаждения. Чанёль, казалось бы, всего за день смог удовлетворить его аппетит, острый, безудержный, но ещё не разбалованный подобным, оттого, видимо, и быстро затухающий. Натягивая лёгкую кофту на плечи, омега в очередной раз вздохнул. Прошло пять дней, почти неделя, но мышцы все ещё тянуло и кости неприятно ломило, хотя в этом уже вряд ли была вина самого альфы. Тело помнило каждую минуту, проведенную вместе, и отказывалось забывать, по максимуму растягивая оставшиеся ощущения, бережно храня их. Дорога до университета ожидаемо заняла чуточку больше времени. Ноги отказывались идти, спина болела от долгого стояния в транспорте, и когда перед глазами раскинулись бескрайние стены альма-матер, он даже выдохнул с облегчением. Правда не предвидел радостно налетевшего на него со спины омегу, стоило только подняться на второй этаж. — Мой Бэкхённи ожил, — радостно пискнул Хань, повиснув на плечах друга и звонко поцеловав куда-то в ухо, оглушив на добрых полминуты. Не было сил даже злиться на эти мелкие пакости, вздыхая в очередной раз, будто в мареве видя перед глазами только твердый университетский стул. Сейчас бы подошло что угодно, лишь бы только усадить свою задницу, потому что перед глазами уже начинали мелькать мушки и грозила начаться отдышка. — Бэк, тебе плохо? — взволнованный голос не заставил себя долго ждать, и, отпустив узкие плечи, старший перекочевал к другу лицом, пристально рассматривая бледную кожу и прикрытые будто в усталости глаза. — Все не отпустит никак. Ощущение, будто всю неделю ящики разгружал, — отмахиваясь, словно и нет в этом ничего странного, получая в ответ отчасти понимающий кивок, Бэкхён двинулся дальше, подбираясь к кабинету, уже через минуту с упоением опускаясь на стул и облегчённо вздыхая. Ханю такое было незнакомо, привычные для всех боль и мучение во время столь горячего периода обошла его стороной. И нет — природа не наделила его спокойной и безболезненной течкой, всего лишь подсунула под нос истинного альфу ещё задолго до начала оной. Какие-то смутные воспоминания о том, как это было, в обесцвеченной головке все же остались, но чего стоит боль длиною меньше чем в день, по сравнению с неделею мучений из месяца в месяц уже который год. Зато сейчас Бэкхён понимает, как повезло старшему, сам испытав это облегчённое удовлетворение и счастье от близости дорогого сердцу альфы. Течка без боли была блаженством, и даже одной насыщенной ночи ему оказалось достаточно, хоть усталость и преследует его который день. «Может, просто организм так реагирует на изменения», — в очередной раз мелькнула мысль в голове, и Бэкхён сам себе кивнул, соглашаясь с ней. Хань стал подозрительно тихим, даже почти не пихал друга в бок, когда началось занятие, только иногда шептал что-то на ухо, после вновь возвращаясь к своим пробиркам и черновикам с расчетами, пока сам младший поглядывал на висящие над дверью часы. Он так и не предупредил альфу, что вернётся сегодня, до последнего момента не уверенный, что не передумает уже у входной двери, оттого с нетерпением ждал большой перерыв, чтобы наведаться в любимый кабинет. События прошлой пятницы словно стёрлись из памяти, абсолютно все, до того момента, пока Чанёль не вошёл в его дом. Потускнели настолько сильно, что приходилось сомневаться в их реальности: а не придумал ли омега все это, не приснилось ли? И даже привычно тяготеющий к суровой реальности мозг, что всегда наперекор сердцу в пух и прах уничтожал его надежды и фантазии, в этот раз молчал, оставив все на произвол влюбленной омежьей души. Так прошло почти пять часов, по истечению которых Бэкхён не вынес для себя абсолютно ничего интересного и стоящего. Долгожданное дозволение преподавателя быть на сегодня свободными отозвалось радостными вздохами изголодавшихся студентов, и сам омега с каким-то облегчением в сердце закинул тетрадь в сумку, намереваясь исчезнуть из поля зрения одногруппников на час, если не больше. — Бэк, ты с нами? — Хань даёт о себе знать ещё до того, как младший вылезет из-за стола, мягко подхватывая друга под руку. — Прости, сегодня нет, кое-какие дела, — звучит как заготовленное заранее оправдание, в целом так оно и есть, и старший омега, кажется, чувствует это, глядя пристально. — Из-за пропусков… — чуть подумав, добавляет Бэкхён, уловив чужое поникшее настроение. — Я хотел поговорить с тобой… — точно как когда-то, они останавливаются на распутье, где Ханю стоило бы спуститься на первый этаж к буфету, а Бэкхёну — раствориться в темноте потухших ламп в маленьком узком коридоре без аудиторий. Старший выглядит обеспокоенным и в то же время решительно-серьезным. Бэкхён пристально изучает сосредоточенное лицо друга, поддаваясь на безмолвный уговор, давая свое согласие тихим вздохом. Что-то ему подсказывает, что все пойдет по знакомому сценарию: Хань заведет старую шарманку о не столь давно знакомом альфе, который волнует его, кажется, даже больше самого омеги. И все равно согласиться и поговорить сейчас явно проще, чем отмахнуться и оказаться преследуемым не только Дже. — О чем? — повержено вздыхая, Бэкхён жмется плечом к стене, пока в глазах не начало темнеть. — Мне звонил Дже… — все как предполагал младший, он ожидал именно этого, но узнать, что такого мог разболтать сердобольному юноше альфа, было интересно. — Он рассказал мне кое-что, и… Черт, Бэк, о чем ты вообще думаешь? — тихо прошипел Хань, сдерживая бурлящие внутри эмоции. — В первую очередь о себе, — вот здесь врать он смысла не видит, оттого отвечает предельно честно, ловя на себе взгляд, полный недоумения, никогда не отличающийся такой наглостью. — Об экзаменах, родителях, даже о тебе немного, но не о нем. — Блять, ты в своем уме? Какого черта ты от него бегаешь?! Он твой альфа! — эмоции просачивались из омеги яростной жестикуляцией и круглыми от непонимания глазами, что горели ярким негодованием. — Сама природа создала его для тебя, идеального, так какого черта ты выебываешься? — Природа создала его для меня, так какого черта не спросила, а нужен ли он мне, — теперь уже пришел черед нервничать младшего, но, быстро взяв себя в руки, он медленно выдыхает, нервно облизывая губы. — Хань, это — наше дело, и мы его уже решили, как мне кажется. — Это из-за него, да? — даже несмотря на интонацию, Бэкхён понимает, что это вовсе не вопрос, сухая констатация факта, потому что старший и так знает. Им даже не нужно назвать его имя. «Он» — единственный, кто так плотно въелся в омегу, а ведь Хань не знает и половины всей ситуации и все равно судит верно, на поводу интуиции. — Ты всё ещё болеешь им. Настолько сильно, что наплевал даже на своего альфу. Это не нормально, Бэк, ты же понимаешь… — Хватит, — перебивая друга, тот глубоко выдыхает, стараясь не злиться. Хань ничего не знает, он не может судить здраво, и глупо из-за этого чуть ли не ссориться с ним, все равно каждый останется при своем. — Мне плевать. Раз и навсегда запомни, что мне плевать, и тебе бы стоило радоваться, что я не морочу Дже голову, не встречаюсь с ним, вздыхая по-другому, не лезу в его постель, закрывая глаза и представляя «его». Ты кричишь, что Дже хороший, так пожалей его и не обрекай на отношения без любви. А я его не люблю и вряд ли смогу полюбить. Бэкхён затихает резко, словно от пощёчины, и Хань молчит. Они уже говорили об этом, и тогда Бэкхён сказал похожие слова и, как оказалось, был прав. Сейчас, кажется, он тоже прав, но старший теплит в груди надежду, что Дже смог бы выжить этого мужчину из его головы, заставить забыть и сделать счастливым, показать, что такое быть любимым. Но Бэкхён чертов глупый омега. — Джеон, он… — решаясь на отчаянный шаг, Бэкхён прикусывает нижнюю губу в нерешительности, кончиком языка изучая мелкие ямочки от зубов. — Он сын учителя Пака. На какое-то время между ними повисает тишина: младший ждёт, второй же скорее находится в прострации, еще не совсем понимая, что именно он услышал. А может, не желая этого понимать. — Ты что несёшь?.. — звучит с ощутимым сомнением в голосе, не зная, стоит ли верить этим словам. — Правду, — невольно усмехается Бэкхён в ответ, прикрывая глаза. — Ещё в первый день, когда мы познакомились в клубе, он притащил меня к себе домой, намереваясь трахнуть, но домой вернулся учитель… со своим мужем, — Бэкхён понимает, что рассказывать эти вещи — словно вылить на голову омеге ушат воды. Он и сам был в таком состоянии, когда узнал всю правду. — Я не смогу переболеть «Им», если «Он» будет рядом. А он будет, — Ханю на это ответить совершенно нечего. Его мысли все ещё сбиты в ком, но что-то все же есть в чужих словах. Они похожи. Особенно если смотреть теперь, зная об их родстве. Рост, голос, темные, глубокие глаза, кажется, даже черты лица — они определенно похожи. И становится стыдно, особенно за свои «кое-кого напоминает, верно», и ведь он должен был заподозрить, предотвратить, чтобы Бэкхён не мучился больше. Но он не сделал этого. — Бэкки, ты… — очень хотелось спросить: «как ты?», «как ты справился с этим?», «почему не рассказал мне?», но смелости не находится. Он и так видит, что плохо, все плохо, потому что Бэкхён увядает на глазах и дико бесится, стоит заговорить о Дже, и ведь есть этому повод. — Я в порядке, Хань, — успокоившись, тихо выдыхает младший и, оттолкнувшись от стены, слабо приподнимает уголки губ в улыбке. — И мне правда нужно идти… Весь их пыл непонимания вмиг угас, только у одного оставляя место стыду и глупому нежеланному сочувствию. Хань понятия не имеет, каково Бэкхёну так жить, как и не знает, что нужно сказать, чтобы утешить, как можно помочь и поддержать. У него все в разы проще, и, пожалуй, стоит сказать за это «спасибо» судьбе. — Хён, — уже из-за спины окликая омегу, заставляя обернуться, Бэкхён улыбается все же мягко. — Скажи учителю Квон, что я отвратительно себя чувствую. Не хочу слушать его нудотину, и так тошно. Согласно кивая в ответ, Лу провожает младшего омегу взглядом, вздыхая отчасти тоскливо. Все слишком сложно, особенно для него. Бэкхён лениво бредёт из коридора в коридор. Его, в самом деле, слегка пошатывает, а мышцы сковывает слабость, и, кажется, он слегка поторопился, выбираясь из постели так скоро, но он очень соскучился и очень хотел увидеть Чанёля. В привычно темном коридоре на полу тянется тонкая полоска света, пробившаяся под дверью, а в воздухе звенит напряжённая тишина, словно ни в одном кабинете больше никого, кроме учителя Пака. Бэкхён и без подтверждений знает, что мужчина там. Чувствует, слышит его запах, которого на самом деле и нет здесь, не может быть, но тонкое омежье чутье уверенно ведёт своего обладателя к двери. Та и в самом деле открыта. Запоздало постучавшись, студент заглядывает внутрь. Уже не в первый раз Чанёль встречает его, стоя у окна; он задумчиво глядит на улицу: как сухие листья засыпают аллею, а студенты, наивно думая, что никто их не видит, сбегают с занятий через главные ворота заведения. Его руки спрятаны в карманах слегка зауженных брюк, а рукава рубашки вновь закатаны до локтей, открывая вид на крепкие руки, и в воздухе витает слабый запах табака и дыма. Сочетание всех этих мелочей в одном единственном Пак Чанёле сводит его, омегу, с ума. Мужчина не реагирует на пробравшегося в кабинет студента, на первый взгляд и вовсе не замечая, но его дыхание участилось, Бэкхён видит это, как и знает, что его собственный аромат все ещё отдает лёгкой мускусной горчинкой — оставшийся след прошедшей течки. Тихо прикрывая за собой дверь, чтобы не нарушить созданное мужчиной настроение, запирая ее на защёлку, омега мягкой поступью движется вперёд, оставив рюкзак на тумбочке у входа. Подкрадываясь тихо, но определено замеченный, он замирает за спиной альфы, утыкаясь носом в крепкую широкую спину, как раз между крыльев лопаток, глубоко вдыхая. Он не видит, но отчего-то кажется, что альфа слабо улыбнулся в ответ на это. Смелея окончательно, мальчонка аккуратно обнимает мужчину за торс, сцепляя руки на подтянутом животе и довольно выдыхая. — Привет, — по голосу кажется, что альфа долго молчал или всему виной сигареты, фильтров которых в пепельнице можно насчитать три, что уже много, особенно в понимании омеги. — Я скучал, — тихий шепот в спину, и альфа чувствует, как тот приподнимается на носочки, утыкаясь носом в шею, дыша часто, немного щекотно. — Я тоже скучал, малыш, — впервые на памяти Бэкхёна он слышит к себе такое обращение, тем более из этих уст, и оно заставляет смущаться. Альфа же, будто зная, какая реакция ждёт его, извернулся в нежных объятиях, поворачиваясь к мальчонке лицом. Улыбаясь совсем мягко, умиленно в ответ на смущённо опущенный взгляд и румянец на щеках. Это кажется ему очаровательным, таким трепетным и невинным, хоть он и знает, что этот омега далек от понятия невинности, и тем не менее ангельский облик словно и не думает из него испаряться. Склоняясь ближе к тому, мужчина аккуратно обхватывает острый подбородок кончиками пальцев, приподнимая и мягко целуя в губы. Бэкхён охотно подается навстречу, прижимается в ответ, словно все эти дни ждал только этого, думал только об этом, обнимая теперь за шею, лишь бы альфа не отстранялся. Ласково, будто лениво перебирая губы друг друга, не углубляя поцелуй и все равно получая безумное удовольствие — удовлетворение от завершившегося долгого ожидания. Бесконечно долгие, наполненные их маленьким единением минуты, пока они чуть не смелеют, рассеивая томительную нежность мягкими, даже робкими касаниями кончика языка друг к другу, жадно втягивая мягкие губки до тех пор, пока не утолили жажду. Тесно сплетаясь объятиями, лишь бы быть ближе, Бэкхён наконец умиротворенно выдыхает. Даже мышцы перестает тянуть от одного только присутствия мужчины рядом, и это так смешно. Чанёль — его панацея, лучшее лекарство от плохого настроения и самочувствия. Лёгкий поцелуй, подаренный в макушку мужчиной, и омега позволяет себе перевести взгляд в окно, туда же, куда несколькими минутами ранее смотрел старший. Сердце замирает в груди, с треском падая куда-то вниз. Из окна более чем хорошо видно главные ворота университета, у которых стоит Джеон, расслабленно облокотившись о металлический, художественно выкованный забор, вращая в руках телефон — явно от нетерпения. — Он пришел минут десять назад… И приходил в понедельник, но быстро ушел, видимо, узнал, что ты не пришел на практику, — тихо шепчет альфа в медовую макушку, — ты же понимаешь, зачем он здесь… Бэкхён понимает прекрасно, здесь не нужно слов, и даже удивительно, что он пришел только в университет. Явно ведь не обошлось без Ханя, что смиренно объяснил причину его отсутствия, а после и доложил о возвращении. Интересно только: второе он сделал до или уже после их разговора в коридоре. Хотя это не имеет значения, факт остаётся фактом — Джеон не намерен отступать. — Я все ему объяснил, — голос омеги внезапно севший, словно на грани слез, но это всего лишь усталость от происходящего. — И я повторю это ещё тысячу раз… Рано или поздно и ему надоест стучать в закрытую дверь. — Бэкхён… — альфа выдыхает тихо, с ощутимой просьбой прислушаться к его словам, услышать, потому что ему все это не менее тяжело, чем омеге. — Это всё неправильно… Всё должно быть не так. Ты его омега, и я вижу, что он к тебе неравнодушен. Может быть, сейчас это ещё не любовь, но это определенно нечто сильное и глубокое. Вы — истинные. — Прекрати, — эти слова не предвещают ничего хорошего, они заставляют сердце бешено стучать в груди, словно в страхе. — Он мой сын, Бэкхён, и как бы ты мне ни нравился, как бы сильно я ни был влюблен в тебя… — признание, бьющее под дых своей откровенной надрывной болью. В глазах застывают капли слез, норовящие вот-вот сорваться, потому что он знает, к чему ведёт альфа, он чувствует это. — Я не могу отбирать счастье у своего ребенка. Ему плохо, и он тоже страдает, и все из-за меня — из-за моей слабости к тебе, которая удерживает нас рядом. Я мог рискнуть собой, мог рискнуть своим мужем, он бы все прекрасно понял, я это знаю… Но только не Дже. Как бы сейчас ни складывалась их ситуация, Джеон — его сын. Единственный горячо любимый ребенок, который больше двадцати лет держал вместе их разваливающийся брак. Которого он носил на руках и кому покупал игрушки в детстве; кого учил сжимать кулак, когда в школе старшие дети дразнили и обижали; когда незаметно от Мину подсунул в карман презерватив, впервые позволяя пойти с друзьями в клуб, так, на всякий случай, заставляя шестнадцатилетнего мальчишку смущаться. Джеон для него важен, важнее самого себя, поэтому… — Мы должны прекратить это, Бэкхён, ты должен быть с ним, а не со мной… Сердце словно ломится пополам в груди каждого из них, но так должно быть, они должны сделать это, сделать хоть что-то правильное. Чанёль понимает это, но слезы все равно рассекают бледные щеки омеги, скатываясь к подбородку.