desperate.

— Я не прикасался к нему… Ребенок не мой. Чанёль не помнит, как покинул кухню, лишь надеялся, что не сбежал сразу же после слов сына, что до сих пор отдавали в ушах, перекрывая собою все. Он так облажался. Позорно сбежав, он не мог придумать ничего лучше, чем запереться в ванной, прислониться спиной к двери и дышать глубоко, на грани. Это пагубное чувство, первая реакция, когда хочется бежать и понятия не имеешь, что нужно делать, что правильно делать, что говорить. Все собранные с годами отеческие фразы словно испарились и на их место пришло тревожное, задушенное молчание. Ему впервые было так страшно, и вовсе не за собственную шкуру. Он разрывался надвое, потому что сейчас, именно сейчас, перед ним предстал выбор, игнорировать который нельзя. Он может выбрать Бэкхёна, но тогда предаст свою семью и — что ещё хуже — сына. А может выбрать Дже, но разве же не получится, что он просто использовал и выбросил юного, наивного омегу, оставил одного в самом начале такого тяжёлого пути, бесконечного, длиною во всю жизнь? Ни один из них не заслужил подобного, и Чанёль понимал, что оказался в тупике. У него был только один выход, нечестный и откровенно отвратительный, но который давал шанс каждому из них начать все сначала, желательно — подальше друг от друга, но как предложить подобное омеге, как сказать такое вслух? Он не представлял. Отрываясь от двери, медленно подходя к раковине, он оперся руками о края холодного мрамора. Взгляд неуверенно поднялся от серого углубления к висящему на стене зеркалу, и к горлу подступил ком тошноты. Та мерзкая смесь волнения, стыда и страха, что вот-вот польется через края и затопит его в этой крохотной комнатке. Разве мог он, взрослый мужчина, совершить такую глупость, что теперь стоила одной человеческой жизни, просто нужно было выбрать, чью именно жизнь пустить под откос. Сейчас как никогда ему было противно от самого себя, в конце концов, именно он дал слабину: позволил всему зайти столь далеко, не смог держать собственный член в штанах при виде молодого, соблазнительного омеги — разве это поведение зрелого мужчины? Чанёль сомневался. Стоя в тесной ванной, где все ещё парил влажный после душа воздух с лёгким привкусом вишнёвого геля, именно вишнёвого, который он выбрал сам, не смешно ли? Он совсем не сомневался в омеге, словно стал доверять ему ровно так же, как и себе. Был уверен, что студент не придет к нему и не использует свое положение во зло, но почему Бэкхён не пришел к нему, чтобы найти поддержку? Хотя разве не он сам просил все прекратить? И все равно случившееся — чертов форс-мажор, ситуация за гранью всех расставаний и принципов, почему Бэкхён не пришел к нему? Почему он узнает о своих ошибках именно так? И ведь теперь это знает Дже. Дже, которому наверняка во много раз больнее, чем Чанёль может себе представить. Он до последнего плохо представлял себе, какие именно отношения у его сына с Бэкхёном, ему было достаточно знать, что пока альфа пытается получить омегу, голова второго забита совершенно другим. Но когда он узнал об истинности, надежда на то, что собственный ребенок остынет к омеге, почти исчезла, и Чанёль его понимает. Когда-то он тоже рвался за истинностью, но в итоге… Разве истинность сделала его счастливым? Первые несколько лет — возможно, но сейчас, когда за спиной двадцать лет супружеской жизни, разве он счастлив? Мину был и остается его поддержкой, опорой. Омега, который понимал все без слов и был на стороне Чанёля, даже когда любовь угасла, но осталась привычка. И после, встретив другого альфу, Мину все ещё оставался надежным и преданным семье, и Чанёль до последнего был благодарен за это, ценил и никогда не смел упрекать омегу. В конце концов, он сам загнал его в оковы семейной жизни и в какой-то момент просто не смог больше давать то, что было необходимо. Имеет ли он право теперь упрекать? Определенно, нет; но только тогда он уяснил: истинность не панацея. Это идеальный партнёр, но не всегда любимый и любящий так, как того требует сердце. Может быть, со временем Дже тоже поймет это. Может быть… Для Чанёля все это было тяжело. Не так тяжело, как для юного омеги, и, возможно, не так, как для сына, что заперся в своей комнате, не выходя даже на ужин. Мину откровенно переживал за ребёнка, но внятной причины не добился даже от Чанёля, что искренне старался вести себя как и обычно, но был слишком поглощён мыслями, а уж подумать там было о чем. И самым первостепенным был предстоящий разговор: ему нужно было услышать, о чем думает Бэкхён, почему не пришел к нему, почему молчал о таком и что он вообще думает делать. Мину, явно чувствуя тяжёлую атмосферу, повисшую в доме, старался не задавать вопросов, все же он прекрасно знал характеры своих альф, что были слишком уж похожи, оттого просто ждал, тихо опускаясь на постель с противоположной стороны от мужа и быстро проваливаясь в сон. А вот Чанёлю не спалось, как, вероятно, не спалось и Дже. В груди томилось нетерпение, желание скорее решить эту «маленькую» проблему размером с человеческую жизнь. Всё сильнее в мыслях билось понимание того, что выход у них есть только один. Бэкхён не может оставить ребенка, как и Чанёль не может бросить семью и пытаться что-то строить с ним. У них так много «но» в отношениях, что никакая любовь это не компенсирует. Бросить семью значит рассказать правду, опозорить каждого из них, чего уж никак нельзя допустить — ни Мину, ни уж тем более Джеон не заслужили такого отношения. И он не может оставить Бэкхёна один на один с этой проблемой. Вырастить ребенка в одиночку тяжело, тем более, когда нельзя говорить, кто его отец, иначе опороченным, использованным и брошенным в глазах общества будет сам омега, и легче от этого растить ребенка не станет. Бросить мальчонку одного он не сможет, как и не сможет сказать правду сыну. Вот и остаётся только один вариант. Чертовски болезненный, отвратительный, одна мысль о котором сжимает сердце, и все равно — он единственный. Мину все ещё спал, когда альфе надоело молча смотреть в потолок, так и не окунувшись толком в полноценный сон, даже дрёму. Сил сидеть дома не было, и, будь у него возможность, он ещё ночью заявился бы домой к омеге, но смиренно ждал утра и начала занятий. Вряд ли это было бы разумным — ехать туда, где ему скорее дверь откроет рассерженный отец. Ещё в седьмом часу утра, за полчаса до пробуждения мужа, альфа тихо закрыл за собой входную дверь дома. Стены буквально выталкивали его прочь, и это неспокойное тревожное чувство в груди не позволяло сидеть на месте. Чанёль уехал, хоть и прекрасно понимал, что университет встретит его тишиной и все ещё спящим охранником, но это было неважно. Его мыслям требовался порядок, который не мог дать собственный дом, и мужчина бездумно ехал на работу, возлагая надежды на родные, все ещё пустые с ночи коридоры. Чанёль не был готов для чего-то столь важного; ещё толком не будучи уверенным в своем выборе, он старался вычленить из мечущихся в груди чувств одно-единственное, самое сильное, но его не было. Любовь к родному ребенку, любовь к Бэкхёну, постыдная, неправильная, но именно любовь — сейчас они были на равных, и только разум уже заведомо знал ответ — ответ, что разобьёт его сердце и сердце юного омеги. Он стоял у центрального входа в альма-матер, тяжёлым взглядом мерил каждого студента, отчего те заметно ежились, отворачиваясь, словно каждый имел за плечами неприглядную тайну, пока взгляд не поймал того самого, единственного необходимого сейчас. Бэкхён казался ещё более бледным, истощенным, точно на грани, и было страшно даже подумать, как сильны в нем были эти переживания, как убийственны, если даже взрослый альфа не смог с ними совладать. Их взгляды встретились на долю секунды, и этого хватило, чтобы омега всё понял. Его ждут, а значит, и дальше пытаться что-то скрывать — бесполезно. Да и чего ещё он хотел? Стыдливо опустив глаза в пол, студент судорожно обнял руками свои плечи, сжимаясь от волнения, а у Чанёля сердце билось на уровне глотки, когда мальчонка, глядя в сторону, остановился, будто раздумывая, а стоит ли идти, собираясь с силами, чтобы поднять вновь поникший взгляд. С каждой минутой происходящее давило все больше, сжимало лёгкие до состояния сморщенной изюмины. Бэкхён слишком хрупкий, беззащитный, совсем ведь ещё ребенок, и теперь вынужден переживать подобное. Справляться с вещами, с которыми не всегда может справиться даже взрослый. Альфу скручивала гордость, которой сейчас было не место, он гордился, хотя было совершенно нечем. Бэкхён, все такой же хрупкий и беззащитный, казался невероятно сильным сейчас, невероятно зрелым. Омега поднял взгляд, затопленный грустью и стыдом, тусклый, немного отстранённый. Чанёль понимал всё это, и всё равно этот взгляд больно резал нутро. Им нужно поговорить, и чем скорее, тем лучше. Бэкхён становится бледнее с каждым днем, будто прозрачный, и теперь, зная истинную причину этого, тянуть никак нельзя, иначе даже страшно представить, что может случиться с омегой, если он будет пытаться справиться со всем в одиночку. Еле заметно кивнув в сторону входной двери, зная, что его поймут верно, альфа, через силу развернувшись, скрылся в глубинах коридора. Хотелось сорваться и подойти ближе, взять за руку, обнять в конце концов. Утешить. Но такое утешение вряд ли принесет пользу — именно так они создали этот ворох проблем, и это не та ситуация, где клин клином вышибают. Университет наполнялся голосами. То тут, то там словно из-под подоконников вырастали небольшие группки студентов, разрастались вокруг кабинетов для практики и лабораторий. И только Чанёль словно не замечал их, исчезая в темном «аппендиксе» их учреждения, где ожидаемо не было ни души. Он оставил дверь приоткрытой в ожидании, но вопреки всему этому боясь повернуться, боясь увидеть, как омега заходит в кабинет, и ещё больше боясь вспомнить то, что умолял себя забыть, и то, к чему все это привело в итоге. Останавливаясь у окна, альфа медленно провел ладонью по лицу, массируя подушечками пальцев закрытые глаза. Без сна в самом деле оказалось тяжело: голова гудела, а веки точно пекло от желания закрыться. Он готовился всю ночь, думал, что сказать, как объяснить то, о чем он так долго думал, но в голову так ничего и не пришло — ничего стоящего, ничего, что могло бы защитить омегу и его сына, спасти всех столь близких сердцу людей… сделать счастливыми. Он не услышал скрипа двери, привычного щелчка замка, которого, возможно, и вовсе не было, только вздрогнул, когда, развернувшись, встретился взглядом со всё такими же поникшими глазами омеги. Бэкхён сиротливо стоял у двери, не зная, стоит ли проходить, уже не чувствуя себя здесь так же уверенно, хоть и понимал, что их ждёт долгий и очень тяжелый разговор. На несколько долгих секунд в помещении повисло молчание, отсутствие уверенности нависло над каждым из них, и только Чанёль нашел в себе силы для тихого шёпота, решительного вопроса — будто в пропасть с разбегу, ту самую пропасть, что он упорно рыл весь этот год. — Это правда, да? — он выдыхает тихо, облизывая пересохшие в волнении губы. Сейчас в тусклом освещении кабинета Бэкхён кажется еще более серым, осунувшимся, иссохшим, и альфа боится отвести взгляд, словно он может вот-вот потерять последние силы, хоть это и не взаимно. Младший боится смотреть в ответ, опустив взгляд в пол. Пристыженный, виноватый, как и весь его вид, хотя это не его вина, они вместе совершили эту ошибку. Вместе оступились. — Все же он рассказал тебе… — омега невесело усмехается в ответ, словно через силу. Он понимал, что это случится, но до последнего надеялся, что отделается малой кровью и Чанёль не узнает, по крайней мере, не сейчас. А позже… разве кому-нибудь это нужно будет постфактум? Вряд ли. — Он мой сын, а ты его истинный, он не стал бы молчать о таком, — Чанёлю и самому сейчас хочется усмехнуться, но он лишь выдыхает, констатируя факт, который уже не единожды доставлял им проблем и вселял в мысли сомнения. Но сейчас есть кое-что, что волнует его многим больше, что не давало спать этой ночью: — Почему мне не рассказал ты? Бэкхён лишь сильнее прячет взгляд, отводя его еще упорнее, изучая собственные кеды и прикусывая губу. Это все нервное. Он не знает, что стоит сказать на такой, казалось бы, лёгкий вопрос. Он не рассказал, потому что это было правильно. Думал, что это правильно, и молчал не со зла и не от обиды, а во благо. Теперь же тон, которым было сказано это, словно нарочито подчеркивал, что выводы, сделанные им, неверны. — Мне хватит сил со всем справиться в одиночку, для тебя это только лишняя проблема, которой быть не должно, — омега старается казаться уверенным. На самом деле эти его слова — единственное, в чем он сейчас уверен. Он обещал себе, что защитит Чанёля, и вот сейчас это время пришло. Альфа может наделать глупостей, много глупостей, которых не должно быть, и Бэкхён старается избежать этого. — Ты вообще собирался говорить мне об этом? — Чанёль хмурится. Его тон вопросительный, отчасти неверящий, полный сомнения. То, что он видит на лице юного омеги, его совсем не утешает. Он понимает, что Бэкхён хотел взвалить все на себя, совершенно не понимая, что это сломает его. Каким бы сильным мальчонка ни был, он бы не справился — Чанёль уверен. — Ты не смог бы скрывать это слишком долго, рано или поздно… Рано или поздно все узнали бы, что происходит. Со временем появился бы весьма однозначный круглый животик, изменился бы его запах, и ни у кого не возникло бы даже сомнения — Бэкхён беременный. Это не то, что можно скрыть, и Чанёль не дурак, не в его же возрасте. Ему хватило бы ума понять, чей это ребенок, несмотря на глупые надежды, желания, которые уже никогда не станут реальностью, вроде тех, что истинные должны быть вместе, а Бэкхён и вовсе предназначен его сыну. Это все уже не имеет смысла. Теперь, когда все зашло так далеко, истинность в самом деле перестала играть какую-либо роль. Рано или поздно узнал бы и Чанёль. — Не о чем было бы говорить… — вот теперь Бэкхён поднимает глаза на альфу. Смотрит серьезно и решительно, даже немного обиженно, но его решимость ни во что не ставят. Он щурит небольшие глазки, смотря со злобой, — глупой защитной реакцией, и часто, тяжело дышит. Ему все это тоже волнительно и страшно, даже пострашнее мужчины. Он так уверенно нацелился перекроить собственную жизнь, буквально подарить альфе все свое будущее, которое они не могут провести вместе. Которое и не проведут. Чанёль понимает его слова с каким-то запозданием, переваривает слишком долго, глядя не мигая прямо в серьезные глаза с лёгкой тенью страха. — В понедельник первая процедура прерывания, — Бэкхён не знает, как мужчина отнесётся к такому решению, не знает, насколько приемлемо «это» для старшего, и мысленно молится, чтобы Чанёль не просил подумать. Он и так думал уже слишком много. А ещё больше плакал, но что толку от слез — они ничего не исправят, исправить что-то может только он сам. И он намерен сделать, как бы тяжело это решение ни далось ему самому, но если Чанёль окажется против, если попросит передумать, не делать этого? Думать о таком варианте совершенно не хотелось, потому что… Бэкхён боялся, что может поддаться, может передумать из-за слов альфы, и это станет началом конца. Тем, что разрушит обе их жизни, оставит Чанёля ни с чем, а его, Бэкхёна, выбросит на обочину жизни, покрытого позором, стыдом, никому не нужного, с ребенком на руках, которого никто не желал. Он этого не выдержит. — То есть ты… — Чанёль видит эту болезненную решимость во взгляде, слышит эти слова и разрывается надвое. Короткий импульс радости, что ему не нужно просить Бэкхёна делать подобное, что это инициатива самого омеги и его желание, быстро сменяется стыдом. Острое чувство того, что это чертовски неправильно, глушит собой все и особенно эту мерзкую радость. Разве это достойное альфы поведение? Радоваться тому, что омега ставит собственную жизнь на кон, жизнь ребенка, их ребенка, совместного. Насколько тяжело омеге должно быть убивать собственного ребенка? Да, это делают если не многие, то хотя бы некоторые, для кого-то это совершенно ничего не значит, но Бэкхён не из таких. Он другой, совершенно другой, и он делает это ради него, ради мужчины, которого полюбил и, кажется, слишком сильно. Это ведь совсем неправильно. — Да, — тихий шепот прерывает мысленный шторм, что бушует в голове альфы, и тот возвращается в реальность, вновь осмысленно глядя на омегу, что неуверенной, шаткой походкой пересекает кабинет, опускаясь на близстоящий стул. Видимо, ноги совсем перестали держать, да оно и не странно. — Это никому не нужно, я не смогу прожить всю жизнь с этим грузом один, а ты не сможешь поступить так с семьёй, я понимаю, Чанёль… — мальчонка говорит тихо, размеренно, но в голосе заметно все то отчаяние, что расцвело внутри омеги. Он склоняется вниз, упираясь локтями в колени и закрывая лицо ладонями, словно силясь не заплакать. — Я все понимаю, поэтому… это единственный выход для нас. Это единственный выход. На самом деле Чанёль может придумать ещё как минимум два выхода, но это — вариант наименьшего сопротивления. Бэкхён жертвует собой ради него и его семьи, ради его сына в первую очередь, ведь во всей этой ситуации больнее всего будет именно ему, Дже. А Чанёль вот так легко и просто соглашается с этой жертвой. Разве же это не низко? — Это операция, верно? — каждое слово дается ему все тяжелее, будто отказываясь быть озвученным, и альфа буквально выжимает из себя все это. Совсем низко, хрипло до противного першения в горле, настолько, что хочется запить чем-нибудь, перебить это противное ощущение. Рука сама тянется к карману, где с самого утра теплится вскрытая, чуть смятая пачка сигарет, но… Он отдергивает себя, и сам не зная почему, ведь все равно он уже делал это в присутствии студента, да и Бэкхён не оставит ребенка, ему нет необходимости переживать о здоровье носящего. И все равно сигареты так и остаются лежать в кармане. Нетронутыми. — Срок маленький; врач сказал, что я могу сделать это медикаментозно, — омега отвечает так же тихо, он не поднимает головы, не убирает рук с лица, даже говорит в небольшую щелочку между ладоней, все сильнее надавливая подушечками пальцев на виски, словно голова расходится по швам, просто разваливается. Он на самом деле чувствует себя неважно, эти нервы и переживания, мысли, что не покидают его даже во сне, — все это оставляет на нем свой след, и организм, что каждый день пытается приспособиться к своему новому состоянию, — контрольный выстрел в голову. Его методично выворачивает наизнанку каждое утро, и стоит ли говорить о постоянной головной боли. По телефону врач сказал, что это всего лишь плохое стечение начала беременности и стресса, и если бы омега вел более спокойный образ жизни, его тело быстрее бы справилось со всем. Порой Бэкхён очень жалеет, что нельзя объяснить собственному организму, что ему не стоит привыкать, не стоит приспосабливаться, это — пустая трата времени, ведь через три дня он на корню разрушит все, что его тело так трепетно перестраивало для зародившегося внутри ребенка. Ему остается только терпеть, начинать утро в уборной в обнимку с унитазом, есть крошечными порциями и как можно реже, чтобы не тошнило, и стараться больше спать в надежде, что перестанет болеть голова, что пройдет надоевшая за прошедшие дни слабость, но все это, точно назло, становится лишь сильнее с каждым днем. Бэкхён устал. — И это безопасно? Твой организм справится с этим? — наблюдая за уставшим, почти изможденным омегой, в голове всплывают сотни предложений, чужие слова, обрывки статей, слоганы рекламы — все, что он когда-либо слышал, как одно утверждающее, что аборт — это риск. Опасность, которой подвергают себя омеги, всегда имеет последствия, и, если подумать, одно ужаснее другого, и все это — совершенно не то, что Чанёль хотел бы оставить после себя мальчонке. Бэкхён тоже помнит все эти слова, опасения, всё, что говорил ему врач. Осложнения, проблемы со здоровьем, нарушенный гормональный фон… бесплодие. Он все это помнит, даже прочел брошюру для закрепления материала, которую подсунул доктор Чон перед тем, как отпустить омегу. Он, видимо, тоже хотел уберечь мальчонку от возможной ошибки, хоть и прекрасно знал, что именно заставляет его идти на такой шаг, но это совсем не помогло. Бэкхён уже принял решение, оттого… — Да, всё будет в порядке, — он бессовестно врет, и это получается куда лучше, когда его глаза закрыты руками. Уголок губ судорожно вздрагивает, словно норовя приподняться в улыбке, но не получается, да и толку-то — все равно ведь лицо опущено. Сейчас ему даже не стыдно, эта ложь во благо, чтобы в итоге все были счастливы и особенно — Чанёль, он не заслужил переживать и расплачиваться за его, Бэкхёна, наивные глупости и влюбленность, что вылились вот в это. — Две таблетки под присмотром врача — и мы забудем это как страшный сон, — зачем-то добавляет он, словно надеясь, что подробности не вызовут сомнений в его словах, или же пытаясь утешить сам себя, что все закончится хорошо и бояться совсем нечего. Все просто: процедура, не требующая даже больничкой койки, всего пара часов в стационаре — и все закончится. И все равно… Бэкхён боялся. Как бы он ни храбрился, все это внушало страх. — Тебе нужна помощь? — словно чувствуя состояние омеги, читая его даже по легкой дрожи в плечах, Чанёль говорит самое желанное, необходимое сейчас. Но так ли оно уместно? Не сделает ли он хуже своими благими потугами? — Я мог бы… Я могу поехать с тобой, если хочешь… У мальчонки сердце в груди сжимается, хочется согласиться, но сомнений всё же больше. Не доставит ли это лишних проблем? Чанёлю будет куда проще пережить все это, находясь в стороне, смириться со всем и не винить себя, хотя бы не так сильно. Он все еще может наделать глупостей, впечатлиться, передумать, испугаться. Он альфа, да, он взрослый мужчина, но сейчас происходит то, что не имеет срока годности и возрастного ограничения. Это в равной степени задевает всех и каждого, кто только сталкивался лицом к лицу с подобным. И стоит отказаться, на самом деле стоит. Бэкхён раскрывает рот, подбирает слова, чтобы наконец озвучить, но вместо этого с губ срывается задушенный всхлип. Не сдержался. Ему тяжело, на самом деле очень тяжело и не менее страшно. В груди бьется истерика, подпитанная паникой, и хочется, чтобы хоть кто-то сказал: «Все будет хорошо, ты делаешь все правильно», но никто ничего не знает. Никто. Он один, и должен справиться со всем тоже один. Так будет лучше, так будет правильно, но, черт возьми, он всего лишь омега, слишком юный, глупый омега. И ему просто нужно совсем чуть-чуть поддержки, чтобы не сломаться, чтобы не задохнуться в одиночестве под грузом совершенных им ошибок. Чанёль испуганно вздрагивает, теряется на долю секунды, слыша всхлип. Он не ожидал такого, хотя весь вид омеги кричал о том, что он вот-вот сорвется. Все же нужно понимать, что это непосильно для молодого и совсем неопытного, нежного не только телом, но и душой, юноши. — Да, пожалуйста… мне… прости, мне… — Бэкхён силится совладать со своими мыслями, со срывающимся на всхлипы голосом. Трет слезящиеся глаза, пытаясь стереть срывающиеся влажные капли, пока Чанёль их не заметил, но он и так все видит, слышит тяжелое дыхание и дрожь в словах. — Мне немного страшно, — он все еще лукавит, не говоря о своих настоящих переживаниях, но все и без слов понятно, это заметно. Сердце сжимается, и все равно на губах выступает мягкая, точно отеческая, улыбка. Бэкхён не отказывается от него, не отказывается от помощи, а это уже хорошо, одному ему было бы куда сложнее, и, облегченно выдохнув, мужчина позволил себе подойти ближе. Сократить между ними расстояние, чтобы, опустившись на колени, заключить в объятия содрогающегося от слёз омегу, прижимая к себе. Мальчонка напрягается, но хотя бы не противится, он понимает, что это немного лишнее: им не стоит вновь проявлять столько эмоций, привязываться друг к другу вновь, ведь это совсем не меняет того факта, что они больше не вместе. Просто маленькое решение еще более маленькой проблемы — так хочется думать омеге. Ничего серьезного, просто мелочи, совершенные глупости. — Я знаю, Бэкки, мы виноваты в этом вдвоем, и вдвоем мы решим это, — прижавшись губами к взъерошенному виску, Чанёль шепчет совсем тихо, не вникая в смысл собственных слов. Бэкхёну нужно выплакаться, выпустить скопившееся напряжение, и тогда ему станет лучше, а потом они все решат. Вместе. Так же, как и сотворили всё это. Вдвоем.

***

Омега не спеша брел по уже знакомым улицам. Его взгляд был опущен по привычке, словно уже прирос к земле. На деле же сегодня разглядывать маленькие домики, аккуратные дворики при них с не менее аккуратными детскими качелями совершенно не хотелось. Особенно сильно не хотелось видеть последнее. Хуже всего слышать громкий детский смех, проходя мимо очередного такого дома с качелями, и отводить взгляд в сторону, чтобы не столкнуться взглядом даже случайно. Было немного страшно увидеть веселящуюся детвору, очаровательных маленьких альф и омежек, что носятся друг за другом, и невольно задуматься: «Интересно, а кто же у меня?» Ответ пришел бы почти сразу: без сомнений у него никого, вот-вот никого не будет, буквально через пару часов, и это понимание противно режет нутро. Но он уже решил, и разворачивать истерику с криками: «Не хочу, не буду» — это неправильно, это низко, ведь он обещал, хоть и сам себе. До назначенного времени осталось еще долгих полчаса, когда омега замер в паре метров от клиники, в последний раз вдохнул, собираясь с силами, и сжал в маленьких кулачках всю свою решимость. Уже знакомый автомобиль стоял у главных ворот, припаркованный на обочине, а Чанёль, почти сидя на капоте, курил, нервно сжимая пальцами фильтр сигареты. Бэкхён, кажется, впервые видел альфу без костюма: лишь чуть зауженные книзу насыщенного синего цвета джинсы и белая футболка с небольшим вырезом. Сейчас мужчина даже не выглядел на свой возраст, скорее наоборот, словно скинул с приличный десяток лет, но стоило только альфе повернуться лицом к нему, омега понял, что поторопился с выводами. Видимо, выходные, проведенные в бесконечных мыслях, бесконечном чертовом волнении, страхе за себя, семью, за него, Бэкхёна, в конце концов, все же отразились на альфе. Он выглядел истощенным, посеревшим, а во взгляде плескалась усталость. Даже его руки еле заметно подрагивали, и омега не сомневался, что все это из-за большого количества сигарет, которыми тот напрасно пытался себя успокоить. Все равно ведь ничего не вышло, только дрожь в пальцах. Чанёль смотрел на него как-то неверяще, словно и не ждал, что мальчонка придет, с какой-то тенью беспокойства, хотя тут и не угадаешь, о ком из них стоит больше переживать. Первый короткий шаг в сторону к мужчине, и тот, словно очнувшись, откидывает сигарету чуть в сторону, прижимая носком ботинка к земле, чтобы уж наверняка, поднимаясь с капота автомобиля и наконец ставя его на сигнализацию. Они сокращают расстояние между собой в несколько торопливых шагов, но замирают, стоит только оказаться на расстоянии вытянутой руки, хотя каждому больше всего хотелось объятий. — Ты в порядке? — мужчина напрочь забывает о приветствиях, да и какое кому до них дело. Сейчас в его голове бесконечный ворох вопросов, которых становится только больше, стоит увидеть совершенно такое же, как и у него самого, состояние мальчонки. Он все еще бледный, с посеревшей, нездоровой кожей, с темными кругами под глазами и очень, очень уставшим взглядом. Буквально истощен. — Ты хорошо питаешься? Кажется, ты стал еще худее… твои щеки впали, — он не задумывает о том, что и как спрашивает, слова рождаются на свет в обход его же мыслей, потому что это правда волнует альфу. Они и без того собрались надругаться над хрупким здоровьем омеги, и если он сам не будет о себе заботится, катастрофы не миновать. Бэкхён в ответ лишь неопределенно ведет плечом, не зная, что и сказать, он сам заметил, что стал немного худее и что его щеки чуть впали, очерчивая острые скулы. Еще чуть раньше он был бы чертовски рад подобному фокусу, но вспоминая, какими мучениями это получилось… Он не отказался бы позавтракать сейчас, но опасение, что его может стошнить в самый неподходящей для этого момент, слишком велико. — Да… то есть нет… я не в порядке, — он грустно улыбается, судорожно тянет уголки губ, словно норовя смягчить этим столь откровенное признание. — Тошнит часто, так что не могу нормально поесть, ничего не могу нормально делать, даже спать. Чанёль его понимает, он оказался в той же ситуации, хотя тошнит его больше от нервов и, может, немного никотина, в то время как омегу… Эти мысли — очередной укол самому себе, словно напоминание о том, что это его вина, из-за его неосмотрительности омега сейчас страдает и будет страдать еще очень долго, может быть, всю свою оставшуюся жизнь. Вспоминать его, называя ошибкой совершенно все, что связывало их вместе. А ведь это и есть ошибка, с самого начала. — Прости… — он извиняется словно сразу за все. Совершенно все, что только было, и тянет руки к мальчонке, заключая в мягкие объятия. Он знает, что сейчас ему это нужно, им это нужно. И тонкие ручонки, уцепившиеся за его футболку на спине, только подтверждают собственные ощущения. Они стоят так, кажется, с несколько минут, прижавшись друг к другу как можно теснее и тихо дыша, не говоря ни слова. Бэкхён не отвечает на сказанное альфой ранее, лишь, прикрыв глаза, ждет, что ему станет легче, ведь Чанёль рядом — его панацея, лекарство от плохого самочувствия и настроения, и на самом деле легче становится. Груз ответственности, лежащий на нем самом, сейчас делится надвое, и от этого в самом деле дышать становится проще. Становится не так страшно. — От тебя пахнет сигаретами, — в конце концов омега выдыхает совсем тихо, мягко отстраняясь, и Чанёль тут же отпускает, с волнением глядя на мальчонку. — Прости, меня сейчас тошнит от всего, — он улыбается неловко, а альфа лишь тихо корит себя — мог ведь и сам догадаться, что сейчас омега очень чувствительный ко всему, а вместо того, чтобы подумать об этом, все три дня дымил как паровоз. — Ничего, я не должен был столько курить перед встречей, — альфа все понимает, отчасти виновато кивая и мягко беря омегу за руку, сжимая аккуратные хрупкие пальчики. — Давай пройдем внутрь, чуть больше десяти минут осталось, — короткий взгляд на наручные часы, и ведь им в самом деле пора. От этих слов в груди у каждого вспышкой проносится острое тревожное волнение — беспокойство. В голове немного коротит, и единственное желание — не идти. Не идти в чертову клинику, но каждый понимает, что… нельзя. Они оба взрослые люди и уже обсудили это. Каждый из них пришел к такому выводу, и бежать просто некуда. Крепче сжимая руки друг друга, они медленно направляются к главному входу, минуют регистратуру, стараясь не обращать внимания на юного омегу, что улыбается им вслед так радостно, пока не приходят к нужному кабинету, у которого вновь никого нет, и от этого хочется вздохнуть с облегчением. Видеть сейчас счастливых беременных не хочется, они физически не смогут реагировать на подобное адекватно. На самом деле по дороге сюда Чанёль больше всего переживал именно об этом: боялся увидеть чужое счастье, которого у него больше не будет, и еще больше боялся, что это увидит Бэкхён. Он, альфа, знает, каково это, он уже проходил это, и ему посчастливилось быть на месте счастливого отца, обнимать омегу, что с каждым месяцем становился более округлым и очаровательным, он знает, как это счастье выглядит, и подобная картина сейчас станет для него сродни выстрелу в голову. Омега пусть и слишком молод, чтобы испытывать подобное раньше, но Чанёль уверен, что для него это тоже будет сложно. Его омежья натура самой природой заточена на это, подсознательно готовя к тому, что рано или поздно он, Бэкхён, станет папочкой. Все омеги относятся к этому по-особенному, совершенно не так, как альфы. Внутри каждого из них живет какой-то совершенно волшебный инстинкт, присущий только прекрасному полу, что начинает работать как только внутри зарождается маленькая жизнь. И может быть очень больно видеть других и понимать, что с тобой будет по-другому. Но сейчас, видя совершенно пустой коридор, волнение чуть отступает, вероятно, у каждого из них. Бэкхён тихо, облегченно выдыхает и медленно присаживается на мягкую скамейку напротив кабинета, наблюдая, как альфа садится рядом, всё не выпуская его руки из своей. — Устал? — Чанёль шепчет отчего-то слишком тихо, словно боясь потревожить осевшую в коридоре тишину, и омега лишь чуть кивает в ответ, соглашаясь. — Шел сюда пешком, здесь недалеко, а в метро, боюсь, и вовсе не доехал бы без приключений, — очередная слишком уж натянутая неловкая улыбка, которая быстро исчезает, и Бэкхён вновь опускает взгляд, разглядывая квадратики плитки на полу, что собираются причудливыми узорами. — Тебе страшно? — он задает этот вопрос, хоть и понимает, насколько он глупый, все же… чего Чанёлю бояться? Это ему, Бэкхёну, страшно даже подумать о том, что он будет делать дальше, как будет жить со всем этим и станет ли ему легче, когда все это останется позади. Чанёль же должен быть рад, что такое сложное решение принял не он и что ему не придется после разгребать все эти проблемы с нежеланным ребенком. — Очень, — мужчина не врет — ему и в самом деле страшно, но куда больше он боится именно за Бэкхёна, боится, как бы такое правильное на первый взгляд решение не оказалось после величайшей ошибкой в жизни каждого из них, и особенно в жизни мальчонки. — Тебе ведь тоже страшно? — Чертовски… — тихо шепча, омега прикрывает глаза. Ему и в самом деле страшно; если спросить его сейчас, чего он боится больше, Бэкхён не ответит — он просто не знает. Кажется, что его пугает абсолютно все, любой вариант происходящего, потому что везде есть маленькие нюансы, с которыми он просто не сможет жить, когда всё закончится. Если всё закончится и если он сможет оставить все это в прошлом. На какое-то время между ними повисает тишина, такая же, как и во всем коридоре, что сейчас кажется и вовсе безжизненным, и когда все это начинает давить на нервы и кажется, что вот-вот можно сорваться, дверь кабинета открывается. Они оба вздрагивают, поднимая встревоженные взгляды, и сердца, разбиваясь, падают вниз. Из кабинета выходит омега. Он кажется совсем молодым, таким же, как и Бэкхён, его губы растянуты в мягкой радостной улыбке, а руки скрещены на довольно заметном круглом животике. Омега выходит из кабинета, вполоборота глядя назад, на идущего следом альфу, что, придерживая свою пару за поясницу, мягко подталкивает его к диванчику, держа в свободной руке лёгкий кардиган. Они о чем-то тихо воркуют, совершенно не обращая внимания на сидящую у кабинета пару, да и какое им дело. А у Бэкхёна дыхание спирает, и он, замерев, отводит взгляд в сторону как можно скорее, хотя толку нет совершенно — он слышит их тихие счастливые голоса, и это больно режет. Руки начинают дрожать, а сердце — отдавать болью на каждом ударе так сильно, что глаза пекут от подступающих слез. И хочется сказать, что это не он, черт возьми, это просто повышенный гормональный фон заставляет его плакать по поводу и без, но повод есть, огромный, увесистый повод, что своей тяжестью давит на его плечи и легкие, не давая дышать. Чанёль рядом чувствует себя ничуть не лучше, вот только взгляд от пары оторвать не может. Те кажутся невероятно счастливыми: они улыбаются, тихо смеются, о чем-то шутя, и альфа помогает своей паре сесть на соседний свободный диванчик, чтобы тот передохнул, ведь ему наверняка совсем нелегко — его животик довольно большой, наверняка месяц шестой или седьмой. Чанёль не эксперт, но ему хотя бы есть с чем сравнить. Мысли в голове мелькают все быстрей и быстрей, эти дурацкие вспышки воспоминаний о том, как было у него самого, что он чувствовал тогда, двадцать с лишним лет назад, и собственный мозг начинает работать сродни адронному коллайдеру, раскручивая мысли с неестественной для них скоростью. Бэкхёна же спасает появившийся в дверном проеме уже знакомый бета, что, мягко улыбнувшись, окидывает слишком заинтересованным взглядом выпавшего из реальности альфу и после подзывает юного омегу к себе. Младший даже не думает оттягивать этот момент — сейчас он согласится на что угодно, лишь бы не видеть сидящую неподалеку пару. Доктор без труда замечает чужую реакцию — страх вперемешку с сомнениями, он видит альфу, даже не раздумывая о том, кто это и что он здесь делает, и, говоря откровенно, он даже рад, что участник всей этой ситуации пришел сегодня сюда. Если спросить его, бету, откровенно, он, разумеется, ни в чем не признается, но глубоко внутри он очень рад, что Бэкхён пришел чуть пораньше, что он пришел вместе с тем самым альфой, «своим», который причастен ко всему этому, и что они оба увидели то, от чего так настойчиво отказываются. Он все еще помнит то, что рассказал ему юный омега, и все равно вот так непрофессионально и эгоистично он хочет, чтобы юноша подумал, что он собирается сделать, осознал, как серьезно его решение. И передумал, если есть хоть малейшая возможность, изменил свое решение. Когда омега мягко высвобождает свою руку из крепкой хватки, Чанёль приходит в себя, глядит как-то испуганно на омегу, совершенно рассредоточено и несобранно, словно не понимая, что происходит, и сложно даже представить, как сильно происходящее влияет на взрослого, давно зрелого мужчину, что сейчас он выглядит молодым, неопытным мальчишкой. — Не переживайте, сейчас просто осмотр, — доктор Чон без слов понимает плещущееся в глазах мужчины беспокойство и мягко улыбается, когда альфа выпускает руку омеги, чуть кивая. Он и в самом деле испугался, что все решится вот так легко и быстро, что Бэкхён зайдет в кабинет, а через несколько минут выйдет и скажет: «Всё». Почему-то сейчас страх стал непомерно огромным, захотелось сказать чертово: «Подождите», и показалось, что времени на раздумья было слишком мало — разве можно принять такое решение за неделю, даже меньше? Сомнение затопило его до краев вместе со страхом, и в горле комом стала зарождаться какая-то необоснованная, почти детская истерика, хотя обоснование этому было, и всё равно. Он позволил омеге скрыться за дверью кабинета, оставаясь один на один со слишком счастливой парой. Смотреть на них не хотелось, но взгляд сам тянулся, буквально лип, цепко ловя каждое действие. Как альфа бережно натянул теплую не по погоде кофточку на все еще сидящего омегу, как присел на корточки перед ним, чтобы удобнее было застегнуть молнию, и перед тем, как скрыть круглый животик за одеждой, мягко коснулся его губами через ткань футболки, продолжая тянуть бегунок выше, до самого подбородка. Омега тихо смеялся, ероша волосы альфы и улыбаясь так счастливо, что сердце Чанёля обливалось кровью, болело до онемевших кончиков пальцев, словно переставая качать кровь в организме. Он даже не заметил, как пара поднялась со своих мест, и теперь омега так же любопытно смотрел на него самого, окончательно потерявшего связь с реальностью. — Простите, — в сознание Чанёля вернула мягкая ладошка, коснувшаяся плеча, и по телу прошел точно разряд тока, что захотелось отпрянуть в сторону, но вряд ли это было бы прилично, и он сдержался, продолжая все так же сидеть на диване, лишь подняв более-менее осознанный взгляд на мальчишку. — Напрасно вы не пошли со своим омегой, ему будет приятно, если вы будете рядом… Тот мягко улыбался, говоря такие абсурдные для их ситуации вещи, не зная совершенно ничего, но так искренне, что Чанёль не придумал ничего лучше, чем просто кивнуть в знак согласия. Это будет неуместно, это будет неправильно, и им обоим будет куда тяжелее сидеть в этом кабинете вдвоем, говорить об этих вещах и принимать эти решения вновь. Он знает это, но сердце все равно сжимается. Так и не дождавшись ничего в ответ, омега отходит чуть в сторону, тут же попадая «под крыло» своего альфы, что, обняв того за поясницу, мягко коснулся ладонью животика, подталкивая вперед, к выходу. Чанёль смотрел им вслед с совершенно пустой головой, его личный «адронный коллайдер» из мыслей, кажется, достиг своей наивысшей скорости, максимально доступной, в один момент сталкивая воедино мысли крутящиеся внутри, и… всё. Его собственный Большой взрыв, сносящий все выстроенные с годами принципы, оставляя после себя лишь голый фундамент. Одного мгновения хватило, чтобы все, что накопилось внутри, сгорело будто по щелчку пальцев, рождая нечто совершенно новое… Его собственную вселенную, не похожую на ту, что была раньше. Рождая новые мысли и совершенно новое, пугающее своей простотой и правильностью чувство. И в самом деле… почему он не пошел с Бэкхёном? Подрываясь с дивана, Чанёль даже не задумывается о том, правильно ли это. Сомнений в нем больше не осталось, как и ставшего привычным за эти несколько дней страха, что он совершает ошибку, когда, вцепившись мертвой хваткой в ручку, он раскрыл дверь кабинета. Бэкхён испуганно вздрогнул от слишком резкого звука, роняя на пол ручку, которой до этого сосредоточенно что-то черкал на печатных листах, в то время как бета лишь поднял вопросительный взгляд на кажущегося слишком взвинченным альфу, что так и замер в дверном проеме. На какой-то миг в кабинете воцарилась тишина. Подняв с пола ручку, омега перевел на мужчину отчасти испуганный взгляд — в его глазах плескалось непонимание происходящего, а тонкие пальцы все сильнее сжимали ручку. Доктор же с нетерпением ждал слов мужчины, глядя любопытно, даже как-то нетерпеливо, но тот молчал, лишь через несколько секунд решившись пройти в кабинет, закрыв за собой дверь, и подойти к столу, скалою нависая над сидящим мальчонкой. Бэкхёну от происходящего, кажется, становилось все более неловко. Он не понимал, что именно делает Чанёль и зачем, лишь наблюдал, как тот недовольно хмурится, и, проследив за его тяжелым взглядом, неловко вздрогнул. «Информированное согласие пациента: медикаментозное прерывание беременности» — гласила шапка документа, напечатанная большими буквами по центру. Бэкхёну стало неловко от того, что Чанёль видит это, и хотелось перевернуть наполовину заполненный бланк, но он не мог пошевелить даже рукой. Врач с интересом наблюдал, как мужчина скользит взглядом по напечатанным строкам, как вчитывается в написанные дрожащей рукой омеги слова — совершенно ничего особенного: лишь имя, дата и незаконченная подпись из-за упавшей на пол ручки. Чанёлю на самом деле хватило только названия документа, дальше он почти не читал — мозг отказывался воспринимать все последующее, кроме написанного кривым почерком имени омеги. А дальше было уже и не нужно. Он не думал, даже и не собирался, лишь подхватил документ со стола, без капли сомнения разрывая пополам и сминая в ладони. Только сейчас его легкие разжались, позволяя вдохнуть, и в груди разлилось чувство того, что он поступает правильно. — Мы не будем это делать, — он говорит настолько уверенно, спокойно, что врач облегченно выдыхает, с трудом сдерживая мягкую улыбку, в то время как Бэкхёну выть хочется. Младший так боялся, что все получится именно так, ведь это неправильно. — Чанёль, это… — голос омеги тихий, он почти дрожит, потому что для него все это слишком, но договорить ему не дают, даже не слушают, словно и мнение его никому не важно. — Мы не будем, — и вот он уже не выглядит как испуганный неопытный мальчишка. В одно мгновение вернувшись в привычное свое состояние того самого серьезного, решительного учителя Пака, что держит в узде половину университета, не давая даже подумать о том, что кто-то имеет право его ослушаться, и… омеге становится чуточку легче. Самую малость. Он чувствует облегчение, что рядом с ним мужчина, который сам принимает такие решения, не оставляя Бэкхёна одного. Но ведь здесь не все так легко и просто… это не какая-то глупость, чтобы так легко решить всё. — И как ты собрался объяснять это своей семье? Как я объясню это родителям? — он выдыхает тихо, с еле заметной серьезностью в словах, поднимая на мужчину взгляд и нервно сглатывая. Решимость в глазах мужчины даже не померкла от его слов. — Я не могу растить его один, ты же понимаешь это… Ты должен понимать. И вот опять. Бэкхён с трудом сдерживает слезы, потому что повторять все это снова — больно, даже противно. Он так часто прокручивал это в мыслях, что его, кажется, начало тошнить именно от этого, а не от еды. Но молчать нельзя, молчание может привести их к такой ошибке, хотя любой вариант выглядит сейчас как ошибка, а правильного словно и вовсе нет. Не в их ситуации. Чанёль все понимает, он видит все в глазах младшего и вопреки всему он, кажется, нашел правильный ответ. Он сделал выбор, который на самом деле и выбором не должен был быть. Он уже давно не может ничего дать своей семье, его муж уже несколько лет как нашел утешение в объятиях другого мужчины, и Чанёль на самом деле рад, что кто-то нашел в себе силы дарить Мину то, что уже давно не может подарить он сам. А Джеон… Джеон уже взрослый мальчик, и Чанёль отдал ему все, что только мог дать отец: подарил счастливое, полное радости детство, помогал всё его юношество, они с Мину были семьей до последнего ради него, ради Дже, но больше они не могут ничего ему дать. Всё это — лишь отсрочка неминуемого. Он не может всю жизнь мучить омегу, не давая ему быть счастливым в полной мере, и Джеон рано или поздно поймет его, Чанёль надеется, что он простит, не сразу… но когда-нибудь простит. И рушить жизнь еще совсем юного омеги ради семьи, которой уже давно нет, — это нечестно, это подло и совершенно неоправданно. Ни один из них уже не сможет забыть это и жить так, словно ничего не было. Бэкхён всё равно не сможет быть с Дже, как бы Чанёлю и молодому альфе ни хотелось, крест над их отношениями навис еще до их знакомства. И оставить Бэкхёна совершенно одного, опороченного, опустошенного, брошенного, проделав с ним все это и заставив избавиться от ребенка… просто уйти. Разве же так должен поступать мужчина? Разве путь наименьшего сопротивления — верный путь? Чанёль не уверен. Он медленно опускается на колени перед омегой, совершенно не обращая внимания на врача, который даже дышит через раз, пристально наблюдая за картиной, разворачивающейся на его глазах. Бэкхён дышит тяжело, он с таким трудом сдерживает рыдания, эту дурацкую истерику, когда хочется крикнуть: «Хватит, хватит меня мучить… я готовился к этому всю чертову неделю», но мужчина пресекает на корню все эти ненужные слова и слезы. Он обхватывает щеки мальчишки ладонями, заставляя поднять взгляд на себя, и ласково, совсем мягко улыбается, гладя в потемневшие влажные глаза. — Разве я сказал хоть слово о том, что ты будешь растить его один? — совсем тихо, на грани слышимости. Бэкхён смотрит на мужчину, видит его не к месту нежный взгляд, запоздало понимая, что Чанёль ждет ответа, и лишь с трудом качает головой, насколько позволяет мягкая хватка его рук. — Мы вырастим его вдвоем: ты и я… Вместе, — альфа говорит медленно, проговаривает каждое слово, чтобы мальчонка смог воспринять каждое, услышать его и понять. — Но… — омега порывается что-то сказать, образумить альфу, но красноречивый взгляд и крайне выразительно выгнувшаяся бровь заставили слова застрять где-то в горле. Так послушно. — Просто доверься мне, хорошо? Я все улажу, — Чанёль шепчет тихо, но так убедительно, словно гипноз, и Бэкхён слабо кивает в ответ, на самом деле и не представляя, как все это можно уладить. Но даже так камень, что давил на его плечи все это время и холодные жесткие тиски, сдавливающие легкие, разом исчезли. Он вдохнул полной грудью, глубоко и шумно, но вместо выдоха получился тихий всхлип. По щекам катились слезы, казалось, непрекращающимся потоком, и мужчина мог лишь улыбнуться в ответ на это — он прекрасно знал эти слезы. Облегчение. — Пойдем, сейчас я отвезу тебя домой, тебе нужно хорошо поесть и спокойно отдохнуть, — мягко проведя ладонями по щекам, стирая слезы, он уловил слабый согласный кивок в ответ, поднимаясь с колен, выравниваясь, и, аккуратно взяв омегу за руку, потянул за собой. — Когда мы можем прийти на приём? — мягко обняв за плечи неуверенно стоящего на ногах Бэкхёна, альфа впервые позволил себе перевести взгляд на врача, что сидел, закусив губу, то ли сдерживая улыбку, то ли эти противные эмоциональные слезы, с восторгом наблюдая за парой. — Через неделю, в понедельник на девять утра, — бросив короткий взгляд на небольшой настольный календарь, бета мягко улыбнулся, выдыхая с каким-то облегчением. Ему почему-то было очень радостно знать, что столь юный омега, совсем еще ребенок, в хороших руках и ему не позволят наделать столь разрушительных глупостей. Они выходят из кабинета молча. Бэкхён все еще немного сжимается, его на самом деле чертовски трусит из-за нервов и снова тошнит, но он терпит, глупо приподнимая уголки губ в подобии улыбки. Ему стало легче, так нелогично, неправильно, но ему в самом деле легче на душе и совершенно не хочется думать, сколько проблем получится в итоге из-за их эгоистичного поступка. Не хочется. Чанёль усаживает омегу в свою машину вопреки вялым протестам, уверяя, что если тому станет плохо — это пустяки. Они могут остановиться, и, в конце концов, ему совершенно не жалко автомобиль, если что-то случится очень неожиданно. Бэкхёну немного неловко из-за этого, пожалуй, даже стыдно, но он послушно садится в машину. Он источник проблем, просто их генератор, но альфа совершенно не выглядит расстроенным или встревоженным, наоборот, уверенным и спокойным, словно тоже испытал это странное облегчение. — Что мне делать теперь? — он говорит тихо, слабо шевелит губами, когда Чанёль садится рядом, и на минуту автомобиль затапливает тишина, что вовсе не кажется тяжелой или неловкой. Альфа наконец поворачивается лицом к младшему, смотрит все так же нежно, уверенный в себе и собственных решениях, чем совершенно не может похвастаться омега, и тянется ближе. Бэкхён почему-то думает, что сейчас его поцелуют, сделают что-то подобное, и почему-то эта мысль пугает — сейчас он не готов к этому вновь, ему нужно немного времени, чтобы обуздать весь тот ворох чувств и мыслей, что всколыхнул мужчина. Он невольно жмурится, сильнее смыкая веки, но ничего такого не происходит. Чанёль тянется к ремню безопасности, аккуратно пристегивая омегу, и наблюдает, как беспокойство на лице того сменяется удивлением. — Дай мне немного времени, хорошо? Одну неделю… даже меньше. Я все улажу и приду за тобой, — все это кажется таким странным, совершенно неправильным, даже ненастоящим, но омега слабо кивает, облизывая губы в волнении. Еще одна неделя неопределенности. Остается только надеяться, что с ней будет справиться проще.