desperate.

Глядя в потолок собственной комнаты, Бэкхён даже не мог заставить себя повернуться на бок. Его все еще слегка мутило, но это чувство уже было привычным, словно само собой разумеющимся, правда, стало немного легче. Может быть, все дело в переживаниях, которых сейчас чуть-чуть меньше, может, в растекающимся внутри тепле от понимания того, что именно происходит с его телом. Не нужно было больше одергивать себя, когда рука словно сама собою тянулась к низу живота, накрывая его, ещё плоский, совершенно непримечательный. Это было так странно и в то же время так естественно. Сейчас он мог позволить себе полюбить его, привыкнуть к нему. В тот день, когда все должно было прекратиться, Бэкхён не признался даже сам себе, но он впервые за всю неделю выдохнул с облегчением. Что-то внутри него уже тогда любило их ребенка вопреки здравому смыслу и открытому намерению избавиться, его нутро любило. Тогда он еще мог бы заставить себя пожертвовать им ради Чанёля, ради его семьи. Но теперь не сможет. Теперь не нужно. Чанёль признал их — ребенка и самого омегу. Воспоминания о словах мужчины отдавали трепетом и заставляли неловко улыбаться. Рука сама тянулась ниже, проскальзывая под одеяло, и с непередаваемым трепетом касалась живота. Хотелось сказать какое-нибудь дурацкое «привет», и он сам смущал себя этим странным желанием. Мягко поглаживал безумно теплую кожу, словно успокаивая; безмолвно, пока только в мыслях повторяя такое неловкое: «мой малыш». Ребенок внутри него ещё безумно мал, сколько ему? Всего месяц. Сейчас он размером с небольшую фасолину — так думает омега, настолько мал, что можно и не заметить, а уже такой важный, каждый день подчёркивающий свое существование, изводя плохим самочувствием… папочку. Проронив тихий смешок, Бэкхён все же нашел в себе силы повернуться на бок, пряча нос в мягкой подушке. Папочка. А ведь это он, именно он, и разве это не странно, не волшебно? Правда, хорошего настроения надолго не хватает. Улыбка гаснет и тихий вздох утопает в наволочке. Чанёль просил дать ему неделю, ещё одну долгую неделю, полную неопределенности, и вот четвертый день подходит к концу. Они почти не общаются, даже в пределах университета, потому что так лучше. Так будет проще им двоим, и в первую очередь — альфе. Бэкхён это понимает, хоть и хочется спросить, что происходит в жизни старшего, о чем он думает, не передумал ли и вовсе? Он не знает, чем тот занимается сейчас, но понимает, что ему нужно время, потому что их эгоистичная попытка быть вместе будет стоить альфе всей прошлой жизни. Понимает, что ее не разрушить за один день, оттого смиренно ждёт. Да и… у него ведь тоже есть проблема, которую он должен решить, проблема, которую не получится долго обходить стороной. Он так и не сказал своим родителям, что происходит в его жизни. Не сказал о самом важном изменении, с которым, похоже, им придется смириться. Чанёль не торопил, а Бэкхён понимал, что должен сделать это сам. Собраться с силами и — с головой в омут, с разбегу в пропасть. Вот только как это сделать не было ни малейшей идеи. Родители такому не обрадуются — он знал это как Божий день, отец будет в ярости — они ведь не этого ждали от единственного ребенка. Из омута мыслей омегу вырывает тихий стук в дверь. Он невольно вздрагивает, отрываясь от подушки, и, поворачиваясь ко входу в комнату, замечает папу, что довольно робко замер в проёме. — Малыш, ужин готов, — такая родная лёгкая улыбка старшего омеги заставляет в сердце разливаться тепло. Бэкхён смотрит на него, словно видит в первый раз. На деле же старается запомнить это ласковое выражение лица и полный любви голос, потому что сейчас в мыслях импульсом отзывается одно-единственное: «Четыре дня прошло — нельзя тянуть, больше нельзя». И омега тревожно выдыхает, собираясь с силами. Старший, так и не получив никакого ответа, уже хочет уйти. Разворачивается, медленно прикрывая за собой дверь, пока не слышит совсем придушенное, тихое «папа...» за спиной. Какое-то время сомневаясь, а не послышалось ли, он вновь заглядывает в комнату, встречаясь взглядом с сыном. Бэкхён сел в постели, хоть всё так же и кутался в одеяло, точно замерз. На самом же деле он просто боялся, инстинктивно заворачиваясь в мягкий и теплый кокон, чтобы вся уверенность не растворилась в воздухе. — Папа, — он повторяет снова, немного сипло, тут же прочищая горло, и смотрит на родителя. Может, старшему только кажется, но сейчас взгляд юноши словно находится на грани решимости и страха. Два противоположных чувства тесно сплелись друг с другом, заставляя глаза влажно блестеть в тусклом свете, что узкой линией сочится из коридора. — Нам нужно поговорить. Хэвон, тонко чувствуя настроение сына, и сам в одно мгновение становится серьезным. Подсознательно готовит себя к чему-то очень важному, хоть и не догадывается, к чему именно. То, как сейчас выглядит Бэкхён, как он говорит, как отчаянно смотрит, заставляет думать, что разговор этот будет о чем-то на самом деле ужасном, ведь так его сын не выглядел уже давно. Проходя в комнату ребенка, омега закрывает дверь и с пару секунд ждет, когда взгляд привыкнет к темноте. Он не решается включать свет, поддаваясь предчувствию, что не стоит этого делать, и наконец проходит дальше, садится на самый край постели, ближе к кокону из одеяла, ближе к сыну. Бэкхён дышит тяжело и шумно, облизывает губы от волнения, но на папу больше не смотрит, опустив взгляд вниз, и ждет, когда слова, что вьются в мыслях уже почти неделю, будут готовы «родиться» на свет. Ему на самом деле страшно. Он уже достаточно взрослый, чтобы понимать, как сильно это может пошатнуть их хорошие семейные отношения, но всё еще слишком юн для такого. Без образования, без альфы за спиною, как это покажется родителям, незамужний, не меченый, абсолютно «ничейный», может, даже никому ненужный. Не имея за душой ничего, кроме безграничной любви, что чуть не утопила его в бесконечной боли. Объяснить все это будет слишком сложно, еще сложнее доказать, что на этом его жизнь не закончится, а после почти невыполнимое — ему придется объяснить, кто отец ребенка. На самом деле юноша только сейчас подумал, как все это выглядит со стороны. Он — ничего не смыслящий в жизни ребенок, и Чанёль — взрослый мужчина, вероятно, даже слишком взрослый для него. Кто поверит, что начал все это именно Бэкхён? А если и поверят, не подумают ли, что Чанёль просто воспользовался несмышленым, влюбленным мальчишкой? И его родители… они ведь попытаются оправдать своего ребенка, любые родители попытались бы, ссылаясь на возраст, на гормоны, на что угодно, и попрекая Чанёля, ведь он взрослый. Он должен был понимать, что именно он делает и к чему всё это приведет. Понимал ли Бэкхён всю серьезность происходящего? Пожалуй, нет. До последнего думая, что у них ничего не получится, отказываясь даже мечтать о подобном, он всегда возвращал себя в реальность, стоило только зародиться глупой надежде в груди. Бэкхён просто хотел взять всё, что только мог дать ему Чанёль, всё до последней капли, но не больше. Его работа, личная жизнь, его муж и сын — они были неприкосновенны в понимании омеги. То, с чем он никогда не смог бы соперничать. С чем не смел бы даже тягаться, а в итоге… Он получит с лихвой то, о чем даже не смел думать. И вопреки всему он знал, что воспользуется этим шансом, не сомневаясь и секунды, не раздумывая. Теперь всё стало серьезно, но это совсем не пугало. — Малыш… что случилось? — Хэвон старается говорить как можно мягче, выжимать из себя всю нежность, что только есть, хотя чувствует себя очень неспокойно, и его собственный голос тоже дрожит. Родительское сердце сжимается от того, как встревоженно и даже напугано выглядит его ребенок, а в мыслях мелькают предположения одно хуже другого. Что же случилось с его мальчиком… Напряженная тишина затапливает комнату, звенит в ушах, и каждый дышит через раз. У Бэкхёна есть на то причина, а у папы скорее родительская интуиция, омежья, и в то же время очень сильная. И разом вспоминаются последние недели две, если не больше, с того самого момента, как он впервые заметил, что с Бэкхёном что-то не так. Ребенок мрачнел с каждым днем все больше: взгляд угасал, кожа серела, а тревога родителя росла. Он знал, что что-то не так, и сейчас, чувствуя как сыну тяжело говорить, как тяжело решиться, он понимал, что все это — результат прошедших двух недель. Все это связано, и, видимо, это что-то на самом деле серьезное, если Бэкхён тянул с разговором так долго. Он ведь доверял папе, всегда доверял. — Бэкки… Хэвон обещал себе не торопить сына, не подталкивать, видя, как это непросто дается младшему омеге. Как напряжен его опущенный вниз взгляд, как крепко сцеплены пальцы на углу одеяла, как губы сжались в тонкую полосу от волнения. Но сдержать обещание не дало беспокойство, что в эти несколько минут стало сродни буре. Он неуверенно потянулся к руке ребенка, ласково расцепил тонкие, точно как у него самого, пальцы и сжал холодную ладонь в своих теплых, тут же чувствуя крепкую хватку в ответ. — Я, — кажется, он почти готов. Почти. Эта первая неуверенная потуга, что закончилась лишь протяжным выдохом, — всего лишь начало. Сейчас, еще чуть-чуть и он сможет, он скажет то, что терзало его все это время. Сейчас. — Я… беременный. Крепко зажмурив глаза, словно после этого его ударят, Бэкхён замер, в то время как старший омега не мог даже вдохнуть. Смысл сказанных слов отказывался доходить, до последнего казался глупой шуткой, неудачной. Старший чувствовал руку сына, влажную от волнения, что все крепче сжимала его, и не мог поверить. — Как так, малыш? — выдыхая на грани слышимости, Хэвон наконец поднял взгляд на побледневшее лицо сына. Вглядываясь в серые тени под глазами и впавшие щеки, он перестал сомневаться. Поверил, потому что не было смысла не верить — все было на лицо. Просто как дважды два. Очевидно до чертиков, и ведь он мог бы понять сам, мог бы, потому что Бэкхён никогда не вел себя так. — Прости… так получилось… Он не знает, что можно сказать, что стоит сказать, какое оправдание себе придумать, да и нужно ли оно вообще здесь. И так ведь ясно «как так», и как бы оно ни было изначально, сейчас он не чувствует тяжести, он привыкнет к своему новому, крайне интересному положению. Ещё совсем чуть-чуть и эта беременность сделает его самым счастливым. — Ты же ещё совсем ребенок, Бэкки, — голос старшего дрожит, будто он сам не может найти себя в собственных мыслях, не зная, за что зацепиться, куда приткнуться, как вообще всё это осознать. Проводя свободной ладонью вдоль лица и зарываясь пальцами в волосы, он глубоко дышит, пытаясь успокоиться. В голове тысяча и одно «но», из-за которых стоило бы назвать всё это ошибкой, но он тоже омега, он папа. У него язык не поворачивается назвать подобное благословение столь грязным словом. — Уже нет. И… — уголки его губ невольно приподнимаются в подобии улыбки, такой вымученной, виноватой, и хоть папа ее не видит, ее можно прочувствовать в голосе. — Этот ребенок неожиданный, незапланированный, да, но… я не буду… Он не заканчивает свои слова, не находит в себе силы говорить об этом, все ещё чувствуя стыд, ведь совсем недавно думал, собирался и, да что уж там, почти сделал это. И сделал бы, если бы не Чанёль, и из-за этого ему стыдно перед собой, но в первую очередь — перед малышом. Поэтому он не говорит. — Боже, конечно нет, милый… нет, — старшего словно током прошибает, и тонкие пальцы выпутываются из собственных волос. Хэвон тянется к сыну, заключая в крепкие объятия, заставляя уткнуться носом в свою грудь, сам же зарываясь лицом в мягкие, взъерошенные локоны того. — Мы справимся, — говоря то ли ребенку, то ли самому себе, он старается сдерживать слезы, но получается из ряда вон плохо. И прозрачные соленые капли росой оседают на медовых волосах младшего, отчего и тот не может сдержать скопившееся в себе, тихо хлюпая носом в папину кофту. Он знает, о чем говорил Бэкхён, не дурак ведь, и очень рад, что эту мысль не закончили. Страшно даже представить, что его сын мог совершить подобную ошибку. Именно ошибку. Аборт — единственное, что достойно называться этим словом. Старший как никто другой знает, насколько сложно подарить кому-то жизнь и как губительно для самого себя отнять ее, и второго он никогда не пожелал бы своему ребенку. Они со всем справятся, несмотря ни на что. — Кто его отец? — Хэвон решается вновь заговорить лишь спустя ощутимо долгую паузу, когда Бэкхён немного успокаивается и перестает всхлипывать, хоть все ещё и не думает выбираться из родных объятий. Это был ожидаемый вопрос, даже закономерный. Бэкхён готовился к нему, готовился ко всему разговору в целом и к этой его части — особенно, но все равно оказался не готов. Только-только пришедшее спокойствие, даже какая-то скупая радость, что папа не отвернулся от него, не осудил, растворялись на глазах. А что будет, если он сейчас признается, кто отец ребенка? Ничего хорошего — тут и к бабке не ходи. Папа не обрадуется, а что скажет отец и думать страшно. Он будет в бешенстве. Омега судорожно выдыхает, уткнувшись взглядом в кофту папы, невольно сминая ее пальцами на чужой спине, обнимая ещё крепче. Он не хочет говорить, не сейчас. Ему нужно немного собраться с силами и с мыслями, ведь если сама новость о беременности была ещё хоть как-то воспринята папой, а значит, и отец свыкнется с этим, то новость о том, от кого этот ребенок, только усугубит всё. Страх, что это может разрушить его собственную семью и отношения с родителями, был слишком велик. Он изначально не давал разрастаться надежде на лучший исход этого разговора, знал ведь, что за их попытку быть вместе им придется платить. Чанёль расплатится собственным сыном, а Бэкхён… Бэкхён — родителями. И сейчас единственное, чего он хочет, — дать им как можно больше времени вместе, хотя бы на день, и этого уже будет достаточно. — Это сложно… Всё же находя в себе слова, он отвечает слишком тихо, умоляя, чтобы папа прислушался, чтобы не задавал вопросов. Прижимаясь еще ближе к самому родному, пряча лицо на его груди. Ему стыдно, но вовсе не из-за своей такой порочной любви, не из-за Чанёля и не из-за слабости перед ним. Ему стыдно лишь за то, что не смог оправдать надежд папы. — Настолько сложно, что ты не можешь сказать, кто отец моего внука? — Хэвон не настаивает, нет. Просто в мыслях в одну секунду проносится целый ворох предположений, где последующее страшнее предыдущего, и родительское сердце пропускает удар. Куда мог ввязаться его малыш, что сейчас даже не может сказать чего-то столь важного. — Можно я отвечу на этот вопрос чуть позже? Пожалуйста, — всё это звучит настолько жалобно, немного неразборчиво и в то же время успокаивающе, что не остаётся другого выбора, кроме как поддаться. Будто Бэкхён всем свои естеством говорит, что волноваться не о чем, просто ему нужно время. Совсем чуть-чуть. — Хорошо, — и старший поддается. Тихо выдыхает во взъерошенную макушку и мягко оглаживает всё ещё чуть дрожащую от напряжения спинку сына. — Я знаю, что ты не сделал бы глупостей, — он и правда в это верит. Бэкхён всегда был рассудительным мальчиком, умным и сдержанным не по годам, и если он не хочет говорить сейчас — на то есть причины, и Хэвон будет их уважать, потому что доверяет. Всегда доверял. Эти слова противно режут сердце, и стыд растекается внутри черной смолой. Папа верит ему, а ведь ещё не знает, что зря. Бэкхён тянет время и очень надеется, что ему хватит сил рассказать обо всем, когда Чанёль будет готов начать всё вместе с ним. Чтобы ему хотя бы было куда пойти, если вдруг отец вышвырнет за шкирку из дома, как какую-то шлюху. — Вы чего не идете к столу? — голос, раздавшийся со стороны двери, заставил вздрогнуть омег. Никто из них не услышал, как в комнату вошёл альфа, и теперь, стоя у самой двери, мужчина с мягкой улыбкой наблюдал за своими «мальчиками», как порой любил называть и мужа, невзирая на его уже зрелый возраст. — Что за внезапные нежности? — подходя все ближе к постели, он даже не сразу замечает в каком состоянии омеги. И лишь только присев на корточки у самого края кровати, обращает внимание на красные глаза и заплаканные щечки Альфа невольно хмурится. Слезы его мужа и тем более сына всегда были его слабым местом, буквально самым болезненным. Видя, как младшие тесно прижались друг к другу, заключая в объятия, сердце мужчины тревожно сжалось. Будто на пробу, чтобы убедиться, что ему это не кажется, он мягко проводит ладонью вдоль щеки мужа и чувствует холодную влагу; оглаживает следом волосы ребенка, когда младший ещё сильнее прижимается носом к груди папы, чтобы не показывать, что он тоже плакал. Бэкхёну становится страшно. Ещё страшнее, чем было, потому что теперь отец рядом, и вместо привычного правильного чувства защищённости он ощущает только страх и стыд, смешанные в диком коктейле, от которого сердце в ушах стучит. У него нет сил говорить — он истратил их, рассказав всё папе, но с папой было проще — это не первый столь откровенный разговор для них, а отец… Они никогда не говорили о подобном, папа сам рассказывал своему мужу всё самое важное и нужное, уберегая сына от лишней неловкости и, возможно, от первой вспыльчивой реакции альфы. Вот только теперь… теперь он должен сам, но сколько бы ни вдыхал воздуха в лёгкие, его всё было мало для подобного очень решительного шага. — Ю… Мы станем дедушками, — и Хэвон снова берет все самое сложное на себя. Смотрит на мужа с мягкой улыбкой, без лишних вопросов давая понять, как он сам отнесся к этой новости. Альфа же к такому был не готов даже теоретически. Ему, возможно, стоило бы начинать думать о подобном заранее, ведь Бэкки так быстро повзрослел и стал поистине красивым омегой, очень похожим на папу. Ему уже девятнадцать, и рано или поздно он привел бы домой альфу. Альфу, который заговорил бы с ними о браке и в конце концов увел бы их малыша из дома, чтобы строить собственную семью с собственными детьми. Видимо, время пришло, вот только порядок слегка нарушен, и это его очень волнует. Хочется спросить, где же этот чертов альфа, который должен быть сейчас здесь и говорить всё это вместе с Бэкхёном. Да и есть ли этот альфа вообще… Должен быть, просто обязан, Бэкки ведь не глупый мальчик, он не связался бы с безответственными парнями. Оттого единственный вопрос, что крутится в его голове, это: — От кого? — слова даются с трудом, а взгляд скользит вдоль родного личика, которое почти не видно на груди старшего омеги — до того плотно прижался, ища защиты. Он не собирается отвечать, как кажется альфе, и эта тишина пугает его все больше с каждой секундой, заставляет кончики пальцев нервно подрагивать, и он поднимает взгляд на мужа, безмолвно повторяя свой вопрос одним только неверящим, непонимающим ничего взглядом. — Давай поговорим об этом чуть позже, хорошо? — раздается в ответ одними только губами, но достаточно отчетливо, чтобы понять. Мужчине такой ответ не нравится совершенно: он наталкивает на мысли, которые — он очень надеется — не оправдаются. Не мог же его мальчик так оплошать, ошибиться с выбором и теперь пожинать плоды в одиночку. Бэкхёна же немного потряхивает, теперь уже лишь от страха. Он слышал, что ответил папа, прижимаясь к нему настолько тесно, буквально ощущая каждый встревоженный хриплый вздох, он не мог не расслышать этого. И теперь он терялся в догадках, как отреагирует отец, что скажет, что сделает, в конце концов, это ведь не шаблонная ситуация, совершенно выходящая за рамки, особенно для их семьи. Отец еще никогда не злился, никогда не порывался наказывать, никогда не кричал. Самые лучшие родители. Бэкхён без зазрения совести говорил это всю свою жизнь, потому что они всегда слушали его и умели слышать, решая проблемы и конфликты словами. Считались с его желаниями и принимали его выбор, пока это не было во вред. Они всегда понимали друг друга и уважали, а Бэкхён уважал вдвойне, ведь далеко не каждые родители могли воспитывать детей именно так, и был благодарен, потому что смог вырасти хорошим человеком. Хорошим человеком с одной небольшой погрешностью на любовь. Глупое омежье сердце, с которым он не смог совладать и которое теперь ставит на кон самое важное, что было у него с рождения, — родителей. Омега вздрагивает, когда его руки касается большая и теплая рука отца, но все равно не смотрит, стыдясь заглянуть в чужие любимые всем сердцем глаза. Его холодные от волнения пальцы ласково сжимают крепкой и надежной хваткой, а папа всё так же продолжает мягко поглаживать по спине, тепло дыша в макушку, пока альфа наконец не произносит слова. Самые важные, самые нужные сейчас слова, от которых слезы текут с новой силой: — Мы тебя поддержим, — тихо, но очень уверенно, со всей решимостью, которую только нашел в себе мужчина. Но как он мог иначе? Это ведь его сын. Единственный и любимый омега. Как бы он смог отвернуться от него из-за такой, на самом деле, глупости. — И мы будем рядом, слышишь?.. И Бэкхён слышит, выпутываясь из объятий папы, что охотно его отпускает, и утыкается в сильное плечо отца, чувствуя, как его бережно обнимают в ответ. Может быть, если они приняли это, они смогут понять и всё остальное? Смогут ведь?

***

Чанёль сосредоточенно крутил пальцами полупустую пачку сигарет. Уже больше часа сидя за обеденным столом, вслушиваясь в тишину, царящую в квартире, в ожидании, когда же дверь откроется и Мину вернётся. Сейчас почти обед, и даже не странно, что омеги всё ещё нет дома: всё же альфа редко возвращается так рано, как и Дже, что больше любит немного прогуляться с друзьями после пар. Если честно, это немного раздражает. Чанёль готовился, собирался с силами чёртову кучу времени, он так решительно шел домой и ещё более решительно заходил в квартиру, а теперь вся его решимость испарялась с каждой минутой. Чем больше он сидел в ожидании мужа, тем сильнее его накрывало волнение, даже в какой-то степени страх. Он не сомневается в своем выборе, впервые считая его правильным, испытывая уверенность. Этого хочет сам мужчина, и Бэкхён тоже хочет, а значит, всё не зря. Вот только сделать всё это не так просто. Чанёль откровенно тянул, ждал почти неделю, которую так любезно дал ему омега, решал мелкие, но очень важные вопросы для их семьи. Их с Бэкхёном. Но теперь предстояло самое сложное и самое важное — окончательно разрушить отношения, которые и без того прожили слишком долго. Которые давно истратили себя, оставив лёгкий след привычки, но не больше. Щелчок замка входной двери заставляет вздрогнуть, покрыться мурашками и противной нервной испариной. Сколько не готовь себя к подобному, переживание всё равно достигнет своего пика, но дороги назад нет, тянуть некуда, да и смысла нет. Впереди два дня выходных, а в понедельник последний день отсчитанного ему срока, и этот день он планирует встретить рядом с Бэкхёном. — Привет, ты рано сегодня, — омега медленно проходит на кухню, уже по заданной привычке коротко целует мужа в щеку и ставит небольшой пакет на столешницу рядом с холодильником. — На работе всё в порядке? Мину говорит между делом, раскладывая продукты по местам, и ждёт ответа, но Чанёль молчит. Он глубоко вдыхает, точно собираясь с силами, чувствует немного сладковатый аромат мужа, приглушённый, с тонким шлейфом чужого, явно перебитого спреем. На самом деле его не так легко ощутить, просто за столько лет брака с довеском в целую истинность, альфа научился вычленять лишнее в давно знакомом аромате. Они наверняка общаются слишком долго — настолько, что даже химия не в силах полностью убрать чужой запах с тела омеги. Как давно это началось? Даже если задуматься, Чанёль не сможет сказать точно — года три назад, может, четыре. Просто в какой-то момент это стало нормальным, привычным. Но говорить что-то не было смысла, не было даже права чего-то требовать от мужа. — Мину, нам нужно поговорить… — начало даётся на удивление легко: альфа быстро обретает серьезный вид и омега поддается. Правда, смотрит немного озадаченно, вопросительно выгибает бровь, но послушно садится за стол напротив, ожидая продолжения: — Поговорить о наших отношениях. — Оу… — совершенно нечитаемо, озадаченно на первый взгляд. — Признаться честно, я давно ждал этого, — спустя небольшую паузу всё же выдыхает омега, на минуту прикрывая глаза и вновь поднимая взгляд на мужа. Их отношения довольно прозрачны — пусть они и не говорят об этом, оба всё прекрасно знают, видят всю суть. И стоило бы понимать, что омегу тоже многое может не устраивать, что в его голове, должно быть, эти мысли зародились намного раньше, и всё равно Чанёль удивлен. Удивлен, что Мину ждал, но не решился поднять эту тему первым. — Меня долгое время смущало, что… что ты так долго никого себе не находил, — омега впервые говорит так откровенно, впервые говорит то, о чем думает, и от этого мужчину немного коробит. — Мне было очень стыдно, что я опустился до этого первым, и прошу простить меня за это. Тогда, чуть больше года назад, я впервые услышал в твоём запахе что-то новое и, знаешь, обрадовался, что ты нашел себе кого-то. Серьезно или нет — это было не важно, мне хватало знать, что ты здоров, сыт… и удовлетворен. Это в какой-то мере необходимость, это — наша физиология, — Мину говорил вещи, которые были их реальностью, сутью их отношений, но от этого становилось дурно. Как они докатились до того, что тайком радовались изменам друг друга? Истинность. По крайней мере, Чанёль не может придумать другого объяснения. Идеальные партнеры. Как никто другой они понимают друг друга, принимают и поддерживают. Чанёлю когда-то тоже было важно знать, что у Мину кто-то есть. Кто-то, кто сможет дать омеге необходимое, чтобы он не «завял» и не «угас». И где-то глубоко внутри Чанёль благодарен тому мужчине, что так бережно относится к его омеге. И сейчас как никогда он надеется, что этот мужчина сможет позаботиться о нем в полной мере. — Я хочу развод, — всё же выдыхает Чанёль, не распинаясь лишними, ненужным словами. Говоря как есть, без дифирамб и реверансов. Мину замирает всего на мгновение, еле заметно кивает сам себе, не говоря этим ничего, и поднимается со стула. Он молчит, и Чанёль не просит отвечать прямо сейчас, понимает, ведь сам чувствует что-то похожее. Омега пытается занять чем-то руки, шуршит почти пустым пакетом, доставая овощи и пряча в холодильник. Медленно, задумчиво, на автомате. Перебирает купленные упаковки специй, сортирует их в небольшую коробочку, набитую под завязку такими же. Мину думает, но думать, как кажется ему самому, давно не о чем. К этому ведь шло изначально, и, если честно, исход уже на несколько лет пережил все его личные прогнозы. — Что изменилось сейчас? — наконец омега приходит хоть к чему-то, ловит одну из мельтешащих в голове мыслей, озвучивая ее, потому что это в самом деле интересно. Даже если брак был обречен, он хочет знать, что стало этой последней каплей. Толчком. — Если я не ошибаюсь, вы уже больше года вместе, так что изменилось? Больше года вместе, из которого на самом деле соберётся месяца три, и то — в сумме. Месяц тогда и вот сейчас два. И между этим год, полный терзаний и томящегося в груди противного чувства под названием «я скучаю». Объяснить все это будет сложно, да и не к месту, ни к чему. Время не имеет значения, особенно когда юноша въелся так глубоко в его нутро, пропитал собою, занял все мысли. Чанёль медленно умирает, и виноват в этом только маленький Бэкхён. Но сейчас, правда, кое-что изменилось. Перевернуло его собственный мир вверх дном и в то же время словно поставило всё на место. И Чанёль тянется к этой перемене, жаждет ее как ничто ранее. Он ведь хотел, когда Дже немного подрос, безумно хотел ещё раз испытать все это — стать отцом ещё раз, но для Мину это было слишком. Тяжёлая беременность отбила все желание, и мужчина понимал это, уважал. — Он ждёт ребенка… — Чанёль не собирается лукавить, не собирается что-то скрывать. Сейчас это не имеет смысла. Для Мину слова альфы откликаются странным дежавю. Он уже слышал эти слова, буквально несколько дней назад. Их говорил Джеон, когда нашел в себе силы объяснить папе, что его так беспокоит. Причины для беспокойства все же были — истинный, который ждёт ребенка от другого. Дже ещё молод, для него эта связь что-то да значит. Для них с Чанёлем она тоже что-то значила в юношестве, когда они только встретились, но с возрастом пришло понимание того, что необязательно истинным быть вместе. Они такие же, как и все остальные пары: тоже могут остыть друг к другу, разлюбить. Возможно, если бы Чанёль сказал об этом позже, завел этот разговор через пару месяцев, у омеги даже не возникло бы подобных ассоциаций, но сейчас они возникли. Так и замирая посреди кухни в руках с соусом, Мину медленно поворачивается к альфе, смотря напряжённо, сосредоточенно. — Ты ведь сейчас не о Бэкхёне? — шепчет настолько тихо, словно если сказать громче, это станет правдой. Эта глупая мысль, появившаяся в его голове, — плод его воображения. Он уверен, что сказал глупость, вот только… вот только Чанёль молчит. Не говорит ни слова, ничего не отрицает, даже не улыбается как обычно неловко, будто говоря: «Что за чушь?», лишь так и сидит, потупив взгляд в стол. — Чанёль… Но альфа так и не отвечал. Ему было совершенно нечего сказать в свое оправдание, и признаться вот так открыто было стыдно. Он и не думал, что Мину догадается столь легко, видимо, Дже рассказал ему о том, что происходит с Бэкхёном. И всё же это было неизбежно. Рано или поздно ему пришлось бы сказать это, такое нельзя скрывать всю свою жизнь. И Джеон тоже узнал бы. Так что… может, оно и к лучшему. — Чанёль… Омеге до последнего хотелось верить, что все это чушь, но что-то внутри утверждало обратное. Он неуверенно подошёл к столу, опускаясь на стул, и прикрыл рот дрожащей ладошкой. В голове не укладывалось, как так получилось. О чем только думал Чанёль, когда делал… это. Да, Мину сам хотел, чтобы альфа кого-нибудь нашел, чтобы не чувствовать перед ним вину, но почему именно так? Он смог бы понять, если бы это был просто студент. Кто в своем уме сможет устоять перед юными, привлекательными, невинными мальчиками, особенно когда у самого уже несколько лет не было ничего. Но Бэкхён ведь не просто студент… — Я всё могу понять… Но Джеон, он твой сын, Чанёль, ты ещё помнишь это?! Он твой сын, а Бэкхён его… — кое-как взяв себя в руки, чтобы хватило на хоть сколько-нибудь разборчивые слова, Мину выдохнул, неверяще глядя на мужа, но не смея произнести последнее слово. — За что ты так с ним? — Я не хотел, — молчать и дальше было просто нельзя. Слова сами полились из мужчины, потому что он на самом деле не хотел, и Мину должен знать это. — Все это началось ещё до того как… до того, как они познакомились… Он неловко сглатывает, вспоминая, как и когда все это началось, вспоминая всё — почти каждый из проведенных вместе дней. Они пролетают перед глазами будто в ускоренной съёмке, и Чанёль не жалеет ни об одном. Мину закусывает губу напряжённо думая, пытаясь осознать, поверить, понять всё это. Но как такое можно понять? Совершенно выбивающиеся из понятия нормы отношения, которых быть не должно. Всё это неправильно, и омега не хочет, чтобы это было правдой. Вовсе не из-за себя — из-за сына. Джеон такого не заслуживает. — Я пытался все прекратить, когда узнал о них с Дже. Это все — чертова ошибка, — Чанёль не выдерживает давления собственной вины, опирается локтями о стол, пряча лицо в ладонях. — Но я не мог, и Бэкхён… я видел, что он не мог принять его, мы слишком сильно… Я и Бэкхён… Он не знает, какими словами можно объяснить это, что сказать, чтобы ему поверили. Видит Бог, если бы он мог что-то исправить… а исправил бы? Даже на этот вопрос Чанёль не знает ответа. Он слишком сильно погряз в мальчишке. — Я не дам тебе развод, пока ты не расскажешь обо всем Дже, — голос мужа словно контрольный в голову. Поднимая испуганный, просящий взгляд на омегу, мужчина не может поверить, что ему ставят такое условие, но уверенные темные глаза не дают усомниться. — Он должен знать. Ты не можешь развернуться и просто уйти, забрав и его омегу. Ты должен объяснить ему всё. — Не нужно, — слишком резкое, уверенное, раздавшееся из-за спины, заставляет Чанёля зажмуриться до боли. Не так он хотел сделать все это. Дже, застывший в дверном проёме, выглядел слишком равнодушно. Скрестив руки на груди, он сверлил совершенно пустым взглядом спину отца. У него было столько вопросов, но ответы на них знать не хотелось. Не хотелось даже думать о том, что его омега и его отец были вместе. Все это чёртово время. Врали в глаза и молчали оба. — Пусть убирается отсюда к чёрту, — младший альфа прикрывает глаза. Ему совершенно не стыдно говорить подобные слова человеку, который всегда был для него образцом. Эталоном настоящего сильного альфы. И сейчас этот образ, выстроенный в подсознании с самого детства, рассыпался в пепел, не оставляя после себя ничего. И на это он равнялся всю свою жизнь? — Джеон, — Чанёль не знает, как находит в себе силы заговорить, подняться со стула и повернуться к сыну. Их взгляды встретились, скорее даже схлестнулись, словно два моря. Злоба и вина. И трудно сказать, какое из них было глубже. — Выслушай меня, я прошу тебя… — А что слушать? — младший приподнимает уголок губ в усмешке, полной сарказма. — О том, как ты использовал своего студента ради секса, а он влюбился? Или как ты его бросил, а он искал, как тебя забыть, и нашел меня? Я не знаю, как вы вернулись в начало этой схемы, и я не хочу этого знать, мне достаточно результата: мой истинный вынашивает ребенка моего отца. Ты это хотел мне объяснить? Чанёль молчал. Всё как-то так и есть, разве что детали другие, но это мелочи, результат ведь один и тот же. — Собирай вещи и уходи, — уверенно завершает Дже и проходит в комнату, ближе к папе, и опускает ладони на его плечи. Только сейчас Чанёль замечает, что Мину плачет, и для этого было столько причин, что угадать истинную, казалось, почти невозможно, хотя, наверняка, все дело было именно в Дже. — Больше тебе здесь не место, ведь… теперь у тебя другая семья, — в чужих словах столько горького сарказма, что мужчину почти душит ими, но всё верно. Джеон прав во всем. Он сам осознанно выбрал Бэкхёна, и как бы стыдно ему ни было перед сыном, перед мужем, он уверен в своем выборе и не сомневается, что он правильный. Они уже не станут ближе с мужем, Джеон уже взрослый, слишком взрослый альфа, а вот Бэкхён… ломать его жизнь ради семьи, которой и нет вовсе, — это несправедливо. Неправильно. — Прости меня, Дже… Это не должно было получиться так, и мне действительно стыдно, что всё это произошло между нами, — мужчина говорит тихо, очень спокойно, понимая, что сейчас больше ничего сделать не сможет, да и говорить ему больше нечего. — Надеюсь, ты простишь меня когда-нибудь… Уже только уходя с кухни, он слышал в спину тихое, но очень уверенное «Никогда», слетевшее с уст сына. И даже это не может так просто убить его надежду на то, что когда-нибудь, когда пройдет достаточно времени, Джеон простит. Почти не собирая вещей, закинув в сумку лишь самое нужное, Чанёль молча покинул квартиру. Он все понимает, и пусть все должно было получиться не так, это, возможно, будет к лучшему. Он ехал почти в другой конец города, подальше от уже не своего дома, в почти пустую квартиру, толком не обжитую, на скорую руку обставленную мебелью. Квартиру, которая вскоре станет его вторым домом, куда он заберёт Бэкхёна. Заберёт после ещё одного тяжёлого разговора, возможно, даже более тяжёлого, но они осознанно выбрали этот путь. Их связывает слишком многое, чтобы вот так просто сдаться. Им есть ради чего бороться. Квартира встретила его тишиной, звенящей в ушах, и темнотой. Она всё ещё была чужой, но хотелось верить, что это скоро изменится. С появлением омеги все должно стать лучше, а потом, чуть позже, когда родится ребенок, так и вовсе… Но думать об этом было так смущающе, словно он подросток, для которого это впервые. Но оно и было впервые именно с Бэкхёном. Жизнь с чистого листа. Свет включать не хотелось — при свете будут лучше видны голые стены и пустые шкафы, а Чанёль хотел видеть стены, завешанные картинами и фотографиями, а полки — забитые вещами. Он хотел видеть это место живым, полным счастья и уюта. Скинув обувь, альфа медленно прошел в дальнюю комнату — их будущую спальню. Сейчас здесь стоит только постель, в шкафу — ещё нераспакованное постельное белье и несколько комплектов полотенец. «По мелочи», — так думал Чанёль, покупая всё самое необходимое. И не зря — понимал ведь, что его вышвырнут из дома. Передвигаясь почти на ощупь среди незнакомых стен, мужчина входит на кухню. Здесь все ещё почти пусто, только раковина и плита, остальное должны доставить завтра утром, что, пожалуй, к лучшему. Будет чем заняться в первой половине дня. Но сейчас даже чай не заварить, только сигареты в кармане и вода, и та — из-под крана. Стоило бы подумать об этом немного раньше, но кто знал, что все обернется столь стремительно. Он по привычке выуживает чуть мятую пачку, на автомате доставая сигарету, и только в этот момент опускает взгляд на собственные руки. Мыслительный процесс занимает с полминуты, не меньше. Он пристально смотрит на сигарету, отчасти нехотя заталкивая ее назад в пачку, и, смяв картон сильнее, прячет его в сиротливо лежащий на подоконнике пакет, теперь уже мусорный. Чанёль слишком много начал курить, когда в его жизни появился Бэкхён. Бэкхён, который лишал его самообладания, и нужно было хоть что-то, чтобы успокоиться. Больше ему нельзя, особенно здесь, ведь скоро сюда придет омега, беременный омега, и это точно не пойдет ему на пользу. А Чанёль должен позаботится о… своем мальчике. Такое обилие мыслей, роящихся в голове, тяжесть в груди от недавнего разговора — всё это сводило с ума, скручивало внутренности, но даже сигареты он предпочел выбросить, и теперь оставалось только одно успокоительное. Рука сама потянулась к телефону, вводя давно заученный, но до сих пор несохранённый номер. Они почти не созванивались, только в те несколько дней, когда у Бэкхёна была течка. В другие дни это казалось лишним, но теперь стало крайне необходимым. — Да? — гудки даже не успели толком начаться, омега поднял трубку после первого же, словно только этого и ждал, хотя чем черт не шутит. — Привет, малыш, — голос поддавался с трудом, но уголки губ все равно приподнялись в слабой улыбке. — Как ты себя чувствуешь? У тебя всё хорошо? — Привет, — по ту сторону чувствовалась такая же мягкая улыбка, а слова стали на полтона тише, так интимно, — Всё хорошо, не переживай, мне уже лучше и… я рассказал родителям… не всё, но… Чанёль невольно нахмурился, а улыбку как ветром сдуло. Он не очень хотел, чтобы Бэкхён говорил об этом сам, это слишком большой стресс, а ведь омега и так плохо чувствовал себя из-за всего, навалившегося на него. Он хотел сам поговорить с его родителями. Может, это было бы не лучшим выбором для него самого, да и слишком сильный удар родителям, но Бэкхён хотя бы был бы не один в этот момент, ему было бы не так страшно. — Что ты рассказал? — говоря так же тихо, почти шепотом. — Как они восприняли это? — Я сказал, что жду ребенка, но не стал говорить от кого. Не смог, — теперь и улыбка в голосе омеги словно померкла, но продолжил он более мягко, сдерживая тонкую радость: — Мне кажется, они были немного расстроены, но все равно поддержали: сказали, что будут рядом… даже отец. Чанёль и сам выдохнул с каким-то облегчением. У Бэкхёна были замечательные родители, уж явно получше, чем сам он. Они поддержали омегу, не отвернулись, не сделали из этого трагедию. Разве не удивительно? Бэкхён ведь ещё так юн, и они совершенно не представляют о существовании самого альфы, и было бы естественно, отреагируй они с меньшим пониманием. — Я рад, что у тебя такие родители, — не смог не ответить Чанёль, прикрывая глаза. — Да, они замечательные… Папа сегодня сделал мне чай, специальный, чтобы не так тошнило, и мне стало намного легче. Его, оказывается, тоже тошнило в первые месяцы, — Бэкхён тихо щебетал в трубку, так воодушевленно, а сам его голос лучился теплом, точно маленькое солнце в глубокой ночи. Его личное солнце. — Малыш, я приеду завтра? — Чанёль уже не уверен, что не перебил младшего, в какой-то момент перестав улавливать суть слов, слыша только мягкий голос и больше всего желая, чтобы сейчас этот источник тепла оказался рядом, в его объятиях. — Завтра? — отозвался удивленный шепот с той стороны трубки. — Ты уже… ты готов? — так тщательно подбирая слова, деликатно. — Да… И я очень хочу тебя увидеть, — откровенно, низким шепотом, и Чанёль нутром чувствует, как смущённо улыбается омега. — Нам пора поговорить с твоими родителями и… я хочу забрать тебя… Говоря «забрать», альфа совершенно не мог подобрать другого слова, кроме этого. Но оно выражало всю суть его желания. Забрать Бэкхёна себе. Навсегда. И омега понимает это, воспринимает именно так, как это нужно. — Вечером. Вечером отец вернётся с работы, и… можно будет, я так думаю, — возможно, не стоило говорить омеге заранее, чтобы он не переживал лишний раз, но Чанёль не мог смолчать. — Завтра вечером я приеду… Они тихо прощаются, но у каждого в груди сердце колотится как бешеное. Уже завтра. Бэкхёну страшно, но он понимает что пора, как и Чанёль понимает это. Ложась в совершенно чужую и холодную постель, единственное, о чем альфа может думать: завтра в этой постели будет намного теплее. Завтра здесь будет его Бэкхён.