desperate.

К собственному удивлению, Чанёль даже не переживал. Его не скручивало вдвое от спазмов волнения, в голове не роились мысли из разряда «а вдруг». Он чувствовал себя как никогда уверенно. Именно так, как и должен чувствовать человек, делающий правильный выбор. Вот только время до вечера всё равно тянулось безумно долго, почти болезненно. Рабочие всё утро суетились на кухне, выставляя мебель, а ему самому было совершенно нечем заняться, и чем ниже садилось солнце, тем сильнее в груди разгоралось желание скорее закончить все, разобраться со всем. Вернуться в новый дом вместе с омегой и наблюдать, как холодные стены наполняются теплом, как оживают пустые комнаты и как постель становится родной. Видимо, оттого он оказался у знакомой многоэтажки ещё задолго до наступления вечера. Не в силах удержать себя на месте в квартире, что все ещё «не его», он предпочел торчать в машине на парковке у дома. Лёгкие чесались от желания закурить, но Чанёль упорно себе отказывал. Ему нельзя. Скоро он увидится с Бэкхёном, и тому не стоит дышать подобным, и его все ещё может подташнивать, и ещё тысяча причин, почему альфа терпит, но все сводится к одной простой истине: он не может подвергать омегу опасности. Впервые за всю неделю Чанёль чувствовал его так близко, всего несколько метров к небу и вот он, его малыш, совсем рядом. И терпение заканчивалось всё быстрее, с каждой минутой утекало меж пальцев, растворялось, оставляя вместо себя лишь назревающее нетерпение — желание наконец сдвинуться с места, завершить то, что они по глупости своей отвергали до последнего. Чему так яро противились. Мужчина прекрасно понимал, на что он идёт, понимал, чем всё может закончиться, чем обернется. Приблизительно представлял слова, которые услышит из чужих уст. Но это не могло заставить его усомниться. В конечном итоге его ждёт награда, достойная всех трудностей, и он согласен преодолеть совершенно всё, что только подбросит ему судьба. И Чанёль больше не ждёт. Уверенный в себе как никогда, он закрывает машину, смело заходя в дом и поднимаясь на нужный этаж, замирает у знакомой квартиры. Короткий стук в дверь отрезает все пути к отступлению, но альфа и не собирается. Чувствуя себя чем-то подобным ледоколу «Арктика» — такой, чтобы раз и навсегда, без сомнений и сожалений. Такой не пойдет ко дну, даже если нос упрется в целый айсберг. Именно такой, какой нужен Бэкхёну, который сможет позаботиться и стать надежной почвой под ногами, чтобы омега не боялся прихода завтрашнего дня. И всё несомненно будет хорошо у него и у Бэкхёна. Они справятся. Чужие шаги почти не слышны из-за двери, но сердце всё равно словно интуитивно пропускает удар. Ему всё же волнительно, да и кто бы не волновался в такой ситуации? Только идиот. Дверь открывается совсем тихо, сперва только на узкую щелочку, словно на пробу — узнать кто же пришел, хоть Чанёль и уверен: его вдоль и поперек изучили через небольшой кругляшок дверного глазка. И только после этого в проеме показывается омега. Совершенно невысокий, худой, но очень красивый. Такой же, как Бэкхён, настолько похожий, что не возникает и капли сомнения: это его папа. Темные глазки-щелочки любопытно глядят на незваного гостя, кончик носика забавно дергается, точно втягивая незнакомый ранее запах, и мужчина поднимает свой любопытный взгляд на альфу, ожидая, когда же тот решит представиться. — Меня зовут Пак Чанёль, я преподаватель в университете, где учится ваш сын, — альфа не противится чужому любопытству, отразившемуся на тонком личике, охотно поддается, говоря, кто он, склоняясь в крайне почтительном поклоне почти во все девяносто, уже и забыв, если честно, каково это. И только где-то глубоко внутри удивляется тому, как сильно похож его мальчик на своего папу. И тем не менее он не чувствует себя неловко, скорее даже воспринимает происходящее как нечто неизбежное, то, что случилось бы рано или поздно, и все еще не волнуется. По крайней мере, не о себе, разве что о Бэкхёне немного, и то лишь потому, что мальчонке сейчас нельзя нервничать, нельзя переживать. Но вряд ли он сможет отнестись спокойно к тому скандалу, который наверняка вот-вот развернется здесь. Омега же невольно меняется в лице. Почему-то понимание, что к ним домой пришел преподаватель их сына, не на шутку пугает. Заставляет чувствовать себя ужасно неловко, даже виновато. Словно все уже давно всё знают, и вот сейчас его осудят, что он плохой родитель, что он не уследил. — Вы уже знаете, да… о его положении? — всё же взяв себя в руки, омега тихо выдыхает, даже не спрашивает — констатирует факт, ведь с чего бы еще учитель явился к ним домой без приглашения. Хэвон уже почти свыкся с этой мыслью, почти привык. Всё же это его мальчик, его единственный сын, и он обязан принять Бэкхёна со всеми его… «сложностями». Что бы тот ни сделал, это всё — результат именно его, Хэвона, воспитания. Вот только сейчас, стоя напротив мужчины со столь сосредоточенным, даже холодным взглядом, с замершим на лице безэмоциональным спокойствием, ему стыдно даже произносить такое. Может быть, в современном мире это не такая уж и редкость, но для их семьи… Это не то, чего они ждали от своего ребенка, это не то, чего от них ждало общество. — Да… и я хотел бы поговорить с вами об этом, — немного запоздало Чанёль понимает, что начал разговор явно не с того конца, и, возможно, не стоило говорить, что он преподаватель Бэкхёна. Теперь всё то нелицеприятное, что он скажет далее, будет воспринято еще хуже: старый извращенец, что спит со своими студентами. Хотя… разве же это так далеко от правды? И пусть студент был только один за всю его карьеру… особенный студент. Омега отступает чуть назад, вглубь квартиры, позволяя мужчине ступить следом, и дверь за его спиной закрывается. Теперь только вперед, хотя ради той цели, с которой пришел он, благой цели, не страшно даже в пламя. Родной запах щекочет рецепторы, рассыпает приятные мурашки по телу легкими разрядами тока вдоль позвоночника. Чанёль безумно скучал и сейчас с трудом сдерживает улыбку и желание вдохнуть сладкий пьянящий аромат полной грудью. Но к реальности его возвращает всё тот же немного неуверенный, словно пристыженный голос: — Надеюсь, его не исключат из-за этого? Он ведь хороший мальчик, умный и старательный, с замечательным поведением, просто… — омега явно не находит себе места, взволнованно взъерошивает светлые волосы легким движением тонкого запястья. Только сейчас, вынырнув из мыслей, Чанёль замечает альфу, стоящего чуть позади, у входа в гостиную, — отца Бэкхёна. В этом тоже не приходится сомневаться. Юноша так гармонично перенял что-то у каждого из родителей, хоть и большинство позаимствовал у папы, обаятельного, утонченного омеги, по-своему прекрасного, в чем Чанёль не сомневается. Вряд ли не обладая подобными качествами, его папа смог бы воспитать такого омегу как Бэкхён. За это ему стоит сказать отдельное «спасибо», только позже, намного позже. Мужчина напротив молчаливо кивает в знак приветствия, получая в ответ ровным счетом такое же движение. Чанёль чувствует, как он волнуется, переживает, и в какой-то мере понимает их тревогу о ребенке и его будущем, но ничего изменить уже не может. Может лишь попытаться убедить их, что так будет лучше. Так будет правильно. Проходя в светлую гостиную, альфа невольно вдыхает глубже, без труда вычленяя один-единственный запах, что сейчас нужен ему как никогда раньше. Это успокаивает его, придает силы и даже немного уверенности, которой и так, по-честному, уже через край. — Как многое он вам рассказал о произошедшем… о том, как всё получилось вот так? — мужчина продолжает, стоит им только рассесться. Чанёлю — в кресло, так по-хозяйски, а родителям — на диван, чтобы ближе друг к другу, чтобы спокойнее. — Мы до сих пор не знаем, кто отец ребенка, он отказался говорить, просил подождать с этим. Я всегда думал, что мы с ним… друзья, — омеге явно тяжело говорить о таком. Даже приняв своего сына и пообещав быть рядом, он продолжает думать о том, что недоглядел. Упустил что-то важное. Корил себя за это. — Может быть, он рассказывал мне не всё, но я всегда знал самое важное, я знал о его альфах, даже о том, кто был первым, мы часто говорили о таких вещах, личных. Он всегда доверял мне и советовался, но в этот раз… — тяжело выдыхая, Хэвон прикрывает глаза руками. Так устало, где-то даже встревоженно, и сидящий рядом с ним муж мягко опускает ладонь на худую коленку, поглаживая. Ему наверняка тоже непросто все это переварить и смириться, но он пытается, они оба пытаются. — Скажите как преподаватель: может, он общался с какими-нибудь парнями в университете? Как-то к нам приходил альфа, высокий брюнет… мы даже не подумали узнать его имя, — мистер Бён наконец решает включиться в разговор, продолжает слова мужа, вспоминая эту маленькую подробность. — Тот мальчик не имеет отношения к этому… — Чанёль без труда узнает своего сына даже в этих скупых описаниях, он и так знает, что Дже приходил сюда в тот день, когда все стало набирать обороты, когда они поняли, как глубоко завязли во всем этом и как многое их теперь связывает. На него устремляются два удивленных взгляда, пытливых, ждущих чего-то, понятного только им и самому Чанёлю. Родители омеги чувствуют, что он знает что-то, чего не знают они, и это заставляет волноваться, беспокоиться еще больше. Да и как же тут не волноваться, когда в комнате за углом прячется ставший молчаливым Бэкхён, а к ним в дом наведывается его преподаватель, выглядящий так, словно их ждет очень тяжелый разговор? Они ведь даже не подозревают, насколько их опасения близки к реальности. Оттого и не отводят встревоженных взглядов от мужчины, буквально выжимая из него это постыдное признание. — Отец этого ребенка… — и Чанёль поддается молчаливому давлению, но слова словно застревают в горле, и голос от этого хриплый, будто дрожащий. Решимости не стало меньше, но в то же время зародилось опасение, нежелание причинять боль этим людям. Но мужчина понимает, что это нужно сказать, он пришел сюда именно ради этого и сейчас самый подходящий момент, когда от него ждут этой истины. И он говорит: — Я. Я отец этого ребенка, — как на одном духу, на секунду прикрывая глаза, чтобы следующим мгновением встретить неверие и непонимание в чужом взгляде. И комната погружается в тишину. Тяжелую и давящую, когда слышно каждый вдох и выдох сидящего напротив человека. Возможно, не стоило так спешить, рубить с плеча, но тянуть он больше не мог. Супружеская пара напротив него буквально выжимала слова. Они узнали о происходящем с их сыном не больше трех дней назад, да и узнали они не так много, как того хотелось бы. Но это и к лучшему. Что было бы с Бэкхёном, признайся он в подобном сам, в одиночку. Но это сделал Чанёль. Сидя напротив родителей омеги — своего омеги, — глядя с уверенностью в их глаза и ожидая на самом деле чего угодно. Он готов ко всему. — Сколько вам лет, Чанёль? — первое, что слышит он спустя столь долгое молчание. — Простите, но вы не выглядите на двадцать с лишним… — Хэвон подсознательно ищет какое-то объяснение услышанному. Может, преподаватель просто выглядит не по годам? А так — молодой специалист, все еще горячая кровь кипит в теле, а его сын очень красивый омега, и все получилось так, как получилось. Минутное влечение, хотя скорее что-то серьезнее: пылкая любовь или что-то вроде, раз он набрался смелости прийти к ним и говорить о произошедшем. — Мне сорок три, — вопрос, которого он ожидал, к которому готовился, но всё без толку. Если быть откровенным, ему всё же немного стыдно и даже неловко. Словно он вновь оказался в теле себя, только двадцатилетнего, что сидит перед родителями выбранной им пары и мечтает провалиться сквозь землю. По крайней мере, мечтал тогда. Сейчас же даже самый настоящий стыд не заставит его подняться и уйти отсюда без Бэкхёна. — И ты называешь себя преподавателем? — раскатом грома в тишине комнаты звучит голос альфы. Мурашки неприятным водопадом проносятся по спине Чанёля, но он молчит, не смея отвечать, да и не зная что, потому что — да, он все еще называет себя преподавателем. Потому что Бэкхён — всего лишь исключение, он вовсе не делает подобное со всеми и с каждым. — Ты позволяешь себе работать с детьми? Это болезнь, ты это понимаешь? Тебе сорок три года, ты старше меня и моего мужа! Да как ты… как ты вообще мог… — приблизительно такой реакции он и ждал, когда шел сюда, он понимал, что услышит множество обидных слов. Может, Бён и прав: может, Чанёль ненормальный и его давно пора лечить, он бы даже не противился, наверное, но все равно с этим хочется поспорить, правда, приходится засунуть свое желание куда подальше. У него есть куда более важные и приоритетные. Мужчина перед ним буквально кипит. С каждой секундой осознание всей ситуации находит на него всё новыми вспышками перед глазами. Ему не нужно знать много, ему ни к чему подробности — вполне достаточно того, что он видит: его девятнадцатилетний сын забеременел от своего сорокатрехлетнего преподавателя. Юонг чувствует, как позор и стыд оседают на его коже противным липким налётом, который не снять, который не смоет ни горячий душ, ни даже время. Эмоции и чувства, что бурлят в нем, настолько сильны, что осадить их просто нет и шанса, им нужен выход, и он находится только в одном. Подрываясь с дивана, он в один стремительный шаг сокращает расстояние и хватает альфу за грудки, отрывая от кресла, казалось бы, как пушинку — настолько велика сила его злости. Чанёль не противится, даже не думает защищаться — к этому он тоже был готов и уважает право альфы на это. Он заслужил. Как бы ни щемило сердце, он заслужил получить по морде от отца своего омеги. Первый удар приходится в скулу — достаточно болезненный, чтобы зазвенело в мозгу, а после и в губу. Дальше он не сильно понимал, куда именно били, слегка дезориентированный. Болело всё, но даже так он не сопротивлялся, покорно, даже с каким-то уважением позволяя мужчине выпустить вскипевшую злость. Слыша где-то позади встревоженные слова Хэвона, что умоляет прекратить, он даже не сразу осознал, как чужой голос сменился до боли родным звонким. Бэкхён еще мало что понимал, но то, что он видел, заставляло легкие сжаться, не позволяя дышать. — Отец, прекрати, не делай этого, я прошу тебя, не делай! — только теперь альфа отпускает «преподавателя», позволяя тому чуть отшатнуться, прижаться спиной к стене, а после и вовсе сползти на пол, поддавшись головокружению и черным кругам перед глазами. Падая на колени подле мужчины, Бэкхён, даже не задумываясь, обвивает шею того руками, прижимает окровавленное лицо к своей груди как можно мягче, чтобы не причинить еще больше боли, невольно кладя ладонь на макушку альфы, словно пытаясь защитить. И ведь смешно… это же Чанёль должен защищать его, а не наоборот. Юноша знал, что альфа придет за ним сегодня, и он ждал его весь этот бесконечно долгий день, вот только когда время пришло, когда звонок в дверь разлился трелью в квартире, он не смог выйти. Ему было страшно, если честно, просто до чертиков. Его руки дрожали, и колени тряслись. Он слышал, как папа открыл дверь, слышал, как альфа прошел в дом, как они сели в гостиной. Бэкхён слышал их — подслушивал, прячась за стеной у входа в комнату, вдыхал родной, ставший любимым запах, и с замиранием сердца ждал самого важного. И было чертовски больно слышать то, что говорил его отец. Еще больнее было понимать, что он опустился до рукоприкладства, и вот теперь уже прятаться было глупо. Он нужен был Чанёлю здесь, подле него, и он пришел, пусть и в последний момент, но теперь он рядом и уже не согласится уйти. — Бэкхён… — альфы хватает на одно только имя сиплым голосом и ладони, мягко коснувшейся поясницы, — безмолвной благодарности, но тем не менее просьбы отойти и не прикасаться к нему, не усугублять положение еще больше. Он не должен жалеть его, ведь это то, что Чанёль заслужил. Он должен пройти это, вытерпеть этот «разговор по-мужски», иначе как он сможет забрать Бэкхёна, если даже не смог выстоять против гнева его отца. Праведного гнева — за дело, по заслугам. — Ты ничего не исправишь, избив его. Это не решит проблемы, — Бэкхён, не стесняясь, плачет, говоря жалобно. Каждое его слово пропитано болью, ощутимой каждому здесь. Каждое его движение и взгляд — все кричит о том, как разрывается сердце омеги, как оно бьется в груди от отчаяния и желания, чтобы дорогому ему человеку больше не причиняли боль. — Он уже слишком взрослый, чтобы это можно было решить так… — Что-то его взрослость не помешала ему совать свой член в ребенка. Чем ты только думал? — Юонг кричит озлобленно, обращаясь к мужчине перед собой. У него все это не укладывается в голове, как так могло случиться, как такое могло прийти в голову зрелому мужчине, как можно было возжелать еще совсем ребенка, ему же только-только исполнилось девятнадцать. — Тебе сорок три, у тебя есть дети, скажи мне? — Да, — Чанёль выдыхает честно. Немного хрипло, неловко. Стыд никуда не делся, его не выбили даже тяжелые кулаки мужчины, скорее, вколотили еще больше. И только Бэкхён, что, дрожа всем телом, прижимался к нему, прибавлял немного сил. Какое право он имеет трусить и идти на попятную, когда сейчас как никогда он обязан защитить выбор своего мальчика и свой выбор, ставший их общим, совместным. — Это омега или альфа, сколько ему лет? — ставший на порядок тише и спокойнее, голос мужчины отдавал свирепым колким холодом. Словно злость, бурлящая внутри него, достигла того предела, когда не могла уже столь ярко кипеть, затапливая собой. Накрывая с головой. И от этого становилось не по себе даже альфе, что уже говорить о двух напуганных до дрожи омегах. — Альфа, ему двадцать один, — с каждым собственным словом он всё ярче понимал, как именно всё это выглядит со стороны. Чувствовал это противное, ложащееся на душу чувство собственной ущербности в глазах чужих родителей. В их отношениях было столько «но». Просто неподъемное множество. С самого начала, словно стена не меньше Китайской, в которой каждый кирпичик — одно полноценное «но». И все равно они решились. Их любовь, а может, безрассудство, оказалось сильнее всего этого, сильнее даже собственного здравого смысла. Настолько, что они готовы положить в основу свои семьи, отношение с обществом, почти всю свою жизнь, просто чтобы попробовать быть вместе, рискнуть и слепо надеяться, что эти жертвы оправдаются. — Двадцать один! — почти шепотом повторяет господин Бён, словно пытаясь распробовать, осознать эту страшную цифру и понять, что с ним не шутят. — Ты понимаешь, что ты творишь? Твоему ребенку двадцать один год, он мог бы быть на твоем месте, и это выглядело бы нормально, настолько нормально, что их можно было женить и, черт возьми, никто и слова бы не сказал, — шепот быстро срывается на гневный крик, чего и стоило ожидать, и это никого не удивило. Только Бэкхён задрожал больше, ведь отец еще никогда так не кричал. Никогда не говорил столь страшных слов, которые задели сразу столько людей. А ведь они еще не знают всей соли этих отношений, не знают, что его сын — истинный Бэкхёна, и лучше бы им никогда этого не знать, чтобы не возненавидеть еще сильнее. — Тебя же можно только посадить, чертового извращенца, который не гнушается трахать детей. Это же отвратительно! Чанёль чувствует, как последние слова больно режут, и больно вовсе не ему — больно Бэкхёну. Правда, даже он не понимает настоящую причину этой боли. Это мог понять только Бэкхён и, может быть, Хэвон — отчасти. Но разве можно называть отвратительным то, что сделало омегу самым счастливым? Может, еще не до конца, но, определенно, сделает. Он ведь носит под сердцем его, Чанёля, ребенка — разве это отвратительно? Чувствует его любовь и заботу; он знает, сколько альфа отдал, чтобы быть рядом с ним и их ребенком. Чтобы тот родился и вырос в полной семье — с папой и отцом. Чтобы он вообще родился, а ведь мог бы и этого не сделать. Мог бы. Но Чанёль спас от этого и малыша, и самого омегу. И даже себя. Он бы не простил себя после этого. Разве же это отвратительно? — Прекрати! Прекрати это сейчас же! Это всё я! — Бэкхён больше не может терпеть, уже сам прижимаясь ближе к альфе и крича надрывно, прерываясь лишь на глубокие судорожные вдохи. — Я первый это начал, я вынудил его, спровоцировал, я сделал всё, чтобы он не смог мне отказать, чтобы он тоже полюбил меня, и вы не имеете права меня осуждать! Я люблю его… люблю, — заканчивает он уже еле слышно. Давится слезами и тихо хнычет. Настолько болезненно, что сердце сжимается у каждого, но только Чанёль может обнять его, прижимая к себе, утешая, согревая теплыми руками. И ведь как так? Как так получилось, что ребенок, которого они воспитывали и растили с такой любовью, закончил… вот так. Или, может быть, это они и виноваты? Слишком много любви и вседозволенности, а стоило бы чаще его наказывать и больше запрещать. В конце концов выпороть, когда в семнадцать лет потерял ту чертову девственность, как это делали многие другие родители. Запрещать гулять с альфами еще хотя бы годик, пока не стукнуло бы двадцать и в голове не появились бы мозги, а не гормоны. Может быть, стоило делать все иначе, не так, как делали они? Но глядя на плачущего, почти задыхающегося в слезах сына, Юонг понимал, что не смог бы. Что не вырастил бы по-другому, не смог бы лупить за непослушание и наказывать за юношеские глупости. Он ведь тоже совершал их, тоже ошибался. Не смог бы видеть слез своего ребенка, которые сам бы и вызывал, и ненавидел бы себя за это. — И что ты собираешься делать дальше? — его все еще немного коробит, голос дрожит от злости, но мужчина старается держать себя в руках, старается быть спокойным, обращаясь именно к Чанёлю. Привлекая к себе его внимание, заставляя открыть глаза и чуть оторваться от Бэкхёна. — У тебя есть сын, наверняка есть муж, семья, обязанности перед обществом… что ты собрался делать дальше, что теперь делать Бэкхёну? Ты подумал, как ему жить? В его понимании именно альфа должен ответить на этот вопрос. Он мужчина, он намного старше, и именно он должен принять решение о том, что они будут делать. Ответственность за все происходящее в руках Чанёля, и он должен воспользоваться ею правильно, потому что Бэкхён слишком юн. Он омега, и все эти вопросы — совершенно не его ума дело, что он может решить? Особенно сейчас, когда у него нет совершенно ничего за душой, даже образования, но есть ребенок, который рано или поздно родится. Он не выживет один — тут даже нечего обдумывать, Бэкхёну нужен тот, кто сможет о нем позаботиться, но вот сам Юонг совершенно не уверен, что мужчине перед ним нужна такая ответственность. — Именно для этого я и пришел сегодня сюда… — облизывая губы, собираясь с силами, альфа невольно морщится, задевая небольшую ранку в углу рта, появившуюся после их «мужского разговора». — У меня есть сын и был муж, но сейчас у меня есть только Бэкхён и… я хочу, чтобы он был со мной, — Чанёль немного лукавит, но кому есть дело до бумажек. Есть у него муж или нет — сейчас это дело пары печатей и подписей. Зато в его сердце есть только Бэкхён. — Ты же преподаватель, верно? В его университете… Ты уверен, что не потеряешь работу из-за этого? Что не обвинишь в этом Бэкхёна, что тебе хватит сил прожить всю жизнь в осуждении? Ты же не думаешь, что тебя и дальше будут уважать, зная, с кем ты живешь? — Бён задевал всё самое болезненное, вот так легко бередил словами самые большие страхи Чанёля. Все те вещи, которых он на самом деле опасался, но вовсе не из-за себя или своей репутации. Из-за Бэкхёна. Ведь такая слава не может не коснуться и его. — Это неважно. Сейчас это то, что волнует меня меньше всего, — Чанёль был уверен в своих словах, он был уверен в себе. Знал, что даже если такое и случится, он справится, ведь у него будет тот, ради кого он выдержит совершенно все. — Мне нужен Бэкхён, и я знаю, что нужен ему не меньше… особенно сейчас, в его положении. Юонг прикрывает глаза всего на пару секунд. Он не согласен ни с чем: ни с единым действием или словом этого мужчины, кроме одного: Бэкхёну будет лучше с ним. Сейчас их связывает не просто какая-то мифическая любовь, отношения и привязанность, их связывает общий ребенок. Ребенок, который со временем потянется к собственному отцу, которому будет нужен альфа рядом еще даже до самого момента рождения. Сейчас Чанёль — универсальное лекарство от всех проблем Бэкхёна: от его плохого самочувствия, постоянного токсикоза, и потом, через пару месяцев, когда животик округлится, а гормоны начнут бить ключом в теле… Думать о том, что будет потом, не хочется совершенно. Эти мысли злят альфу только больше, и он нервно сжимает кулаки, выдыхая. — Хорошо, — в конечном итоге он произносит лишь одно слово. Одно-единственное, которое не требует объяснений, но спросить хочет каждый. Оттого с разных сторон наперебой звучит задушенное: «Что?» и удивленное: «Ю». Альфа лишь молча качает головой, словно даже не в ответ на чужие возгласы, а сам себе, всё еще сомневаясь, верно ли он поступает. — Что не понятно?.. Я разрешаю ему забрать своего сына. Даже несмотря на, казалось бы, полученное с таким трудом одобрение, которого никто и не ждал на самом-то деле, это совершенно не вызывает радости. Бэкхён чувствует себя виноватым, Чанёль — пристыженным. Он почти физически ощущает сомнение и боль второго альфы, он и сам наверняка чувствовал бы что-то подобное. — Отец… — Бэкхён наконец находит в себе силы подать голос. Прошептать совсем тихо, с опаской глядя на родителя, что словно и слышать его не хочет, по крайней мере не сейчас. — Собирай вещи и иди с… с ним, — явно норовя назвать Чанёля хлестко, может, даже обидно, мужчина с трудом, но сдерживается. А может, просто не находит наиболее подходящего эпитета. Но голос его звучит настолько резко, что омега реагирует моментально: опускает голову, стыдливо прикрывая глаза. Внутри него сейчас целый ураган из чувства вины, стыда и еще совсем тонкой, слабой радости. Да, все прошло не очень хорошо, но они отделались, как кажется Бэкхёну, малой кровью, ведь все могло закончиться многим хуже. За этими мыслями он совершенно не замечает, как отец скрывается на кухне, и, поджимая губы, наконец позволяет себе выпутаться из объятий Чанёля. Сейчас в комнате остался только папа, что до сих пор хранил молчание касательно всего происходящего, а может, за него уже всё сказал отец — это сейчас неважно. Бэкхён даст время на размышление и ему, и отцу. Оттого, поднявшись с пола, он молча уходит в свою комнату, чтобы меньше чем через минуту вернуться с сумкой под удивленный взгляд папы. — Ты ждал его, да? — всё же выдыхает старший омега, глядя на сумку, что опустилась у ног сына, на самого ребенка, чьи глаза такие красные и влажные, как его собственные. Он краем глаза видит, как медленно поднимается на ноги мужчина, но совершенно не спешит подходить к Бэкхёну, чувствуя неловкость. — Да… — младший честно кивает, ведь смысл врать-то: он собрал чертову сумку еще этим утром, стараясь не брать лишнего, только то, что точно пригодится ему. — Малыш… Хэвон не знает, как нужно относиться к подобному. Он не знает, что нужно сказать, что сделать в конце концов. Его ребенок медленно, но уверенно превращается в самого настоящего взрослого и зрелого омегу. Омегу, который вот-вот создаст собственную семью, и Хэвон не может поверить, что это всё произошло так быстро. Он, возможно, не сможет понять выбор, который сделал его мальчик. И принять его ему будет крайне сложно, но сейчас, наблюдая за собственным сыном, он не испытывает страха. Его родительское сердце не бьется под самой глоткой в плохом предчувствии, в ожидании чего-то ужасного, необратимого. Наблюдая, как Бэкхён вновь порывается поднять сумку с пола, но ее быстро перехватывает альфа, как они вдвоем уходят к коридору и Чанёль помогает младшему надеть лёгкий кардиган, потому что к вечеру холодает. Он видит, как альфа смотрит на его сына, как прикасается к нему мельком, почти незаметно, помнит, как обнимал его, сидя здесь, хотя в пору было обнимать его самого — до того сильно досталось. Хэвон не переживает, потому что видит: его ребенка любят, а значит, позаботятся. Если уж этот альфа набрался смелости, чтобы прийти и сказать, кто он и зачем явился сюда, он, определенно, настроен решительно. Когда Бэкхён, уже собравшись, замирает у самой двери и поворачивается, чтобы взглянуть на папу в очередной раз, он совсем не рассчитывает получить объятия, оттого теряется на несколько секунд, прежде чем руки словно сами не начинают тянуться в ответ, прижимая старшего к себе. — Не злись на отца, малыш, ему нужно время, чтобы привыкнуть. Всем нам нужно время, — Хэвон тихо шепчет, но эти слова слышит даже Чанёль, и они слишком сильно касаются его сердца, почти обжигают. — Я позвоню тебе позже, ты только не нервничай и не переживай, тебе нельзя… все будет хорошо, — Бэкхён что-то согласно урчит. Снова ведь плачет — Чанёль в этом уверен, но не спешит успокаивать, все же нехорошо выдирать омегу из объятий его папы, сейчас они ему намного нужнее. Он смиренно ждет, прижавшись спиной к двери. Ему от этого даже спокойнее, что родители столь хорошо восприняли такую, казалось бы, совершенно недопустимую вещь. И всё же это не занимает много времени. Омеги отпускают друг друга, и, в последний раз мягко поцеловав сына в лоб, старший чуть отступает назад. Ему, разумеется, больно отпускать сына вот так просто, отдавать его настолько взрослому мужчине, с которым у них должна быть целая пропасть и полное отсутствие желания друг друга, но у них что-то совершенно другое, что-то большее. Он провожает взглядом Бэкхёна, закрывая за ними дверь, лишь когда створки лифта смыкаются, только теперь понимая, что всё происходящее на самом деле. Его мальчик вырос. Они спускались вниз в полной тишине. Говорить отчего-то не хотелось, да и, кажется, было совершенно не о чем. У Чанёля после всего в голове был всецелый вакуум, а у Бэкхёна… О чем думал омега, не знал и он сам. Мысли «думались» совершенно без его участия, и лишь иногда перед глазами проносились картинки случившегося. Несвязные, сумбурные, но такие красочные, что тело покрывалось мурашками. И где только он набрался наглости так отчаянно спорить с отцом, идти против родителей и так бесстыдно бороться за выбор собственного сердца? Это было правильно, но тем не менее, где было привитое ему уважение к родителям? На улице уже успело стемнеть. Поднялся ощутимый ветер, что ворошил волосы, проскальзывал под одежду и холодными касаниями возвращал к реальности из мыслей. Реальность встречала его растерянностью. Полным непониманием того, как быть дальше, элементарным незнанием и Чанёлем, что совершенно спокойно прятал его сумку в багажник. Все так же молча, даже немного заторможенно они сели в салон: сначала Бэкхён, а после и сам Чанёль, когда уместил чужие вещи. Все ещё не зная, что говорить и что делать, омега мельком покосился в сторону мужчины. Ему было довольно неловко, даже стыдно, словно он мог бы всё предотвратить. Но он не мог. Чанёль тоже смотрел на него. Глазами, на дне которых плескалось волнение. Его губа была разбита, а на скуле наливалась гематома — туда, видимо, попали не один раз. И стыдно стало ещё больше. Но альфа всё смотрел, и взгляд его из взволнованного обретал что-то совсем иное. На дне зрачка билось нечто настолько сильное, насыщенное, что затмевало собою всё, и Бэкхён казался сам себе зачарованным, забывая даже моргать. Они только смотрели, но одного взгляда хватало, чтобы понимать друг друга. Понимать, каким тяжёлым был тот путь, что они прошли, и каким тяжёлым будет дальнейший, что еще предстоит им, и… Только сейчас Бэкхён понял, что это сильное, надрывное чувство в чужих глазах имело название. Самое простое, обычное. Облегчение. Словно камень с души. Чанёль смотрел на него и не мог поверить, что они сделали это. Не сдались, не опустили руки, не отказались друг от друга, а бросились в самое пекло вместе. И Бэкхён заражался этим чувством. Оно накрывало его с головой, словно густая пелена дурмана, от которой сердце в груди сходило с ума, а лёгкие набирали скорость на вдохе, пока тормоза не сорвало. Они потянулись друг к другу одновременно. Подались вперёд, находя чужие губы в таком важном, нужном сейчас поцелуе, выдыхая с облегчением. Им стало легче. Не заходя дальше легкой ласки, даже не пытаясь, лишь сминая сухие горячие уста друг друга. Так медленно и тягуче, так желанно, что в теле разливалось тепло. Им не хватало этого, не хватало друг друга, и сейчас, вцепившись пальцами в ворот чужой рубашки, Бэкхён боялся, что не сможет отцепиться, даже зная, что его уже не заберут, не попросят подождать. Сейчас им была нужна эта близость, просто необходима. Так же, как и произнесенные тихим шепотом слова, стоило только оторваться друг от друга: — Поехали домой? «Домой». Слово отдавало безумным теплом, лаской. Таким трепетом, что сердце с новой волной заходилось радостным стуком. Они едут домой. К ним домой. Отказа или сомнения здесь не подразумевалось, но Чанёль с удовольствием заметил смущенную улыбку на губах омеги. Теперь тишина уже не казалась такой давящей и неопределённой, она была скорее уютной. Машина тихо шумела, а под колесами шелестел чуть влажный асфальт, и всё это было так успокаивающе, что хотелось задремать, но омега терпел. Они ехали совсем недолго и всё же по совершенно не знакомому для Бэкхёна району, где бывать ему ещё не доводилось. Любопытно глядя в окно, он всё норовил разглядеть хоть что-то знакомое, хотя бы запоминающееся, но ничего такого не встречалось. Единственным, что запало в память, так и остался небольшой семейный ресторан с традиционной кухней, чьи яркие вывести и фонари было невозможно пропустить. А после были ещё несколько поворотов в полной темноте и высокое многоэтажное здание, у которого они припарковались. — Здесь? — голос омеги отдал лёгким удивлением. Он, если честно, совершенно не задумывался над тем, куда они едут и где находится этот их «дом». Хоть и понимал, что его вряд ли бы везли в тот, где жил Чанёль, ведь там… — Здесь, — поток не самых радостных мыслей прерывает тихий голос со стороны, и Бэкхён поворачивается к нему. Вновь цепляется взглядом за ссадину на губе и на скуле. Думает с несколько секунд, глядя пристально, а потом выдыхает, облизывая губы: — Аптечка есть? — В машине только, — Чанёль кивает куда-то назад, даже не отнекивается, не строя из себя героя-воина. Омега хочет о нем позаботиться, разве стоит от этого отказываться? Бэкхён находит аптечку за задним сидением, пока сам альфа достает сумку с его вещами. Эта квартира оказывается не слишком высоко — всего пятый этаж, но пара всё равно забивается в лифт, просто чтобы быстрее. Новая незнакомая дверь, темный коридор и полное отсутствие запахов внутри. Даже запах мужчины так и не прижился здесь за одну ночь. Вспышка света от висящего над зеркалом бра озаряет каким-то уютом, потому что первое, что отчётливо видит альфа, — это Бэкхён. Бэкхён, стоящий чуть глубже в квартире, осматривающий стены и любопытно заглядывающий в следующую комнату. Он улыбается мягко, еле заметно, и сердце мужчины покрывается сладким, точно карамель, спокойствием. — Мне здесь нравится, — изучив все видимое пространство, омега поворачивается к мужчине. Он весь сейчас лучится странным волнительным восторгом, потому что это их дом. Общий. Его и Чанёля. И их жизнь теперь тоже общая. И все это кажется таким волшебным, совершенно нереальным, что мальчонку распирает от накатывающего счастья. — Я рад… — звучит до омерзения скупо, но так искренне. На самом деле внутри него целая галактика из мириадов эмоций, но он просто не знает, за какую зацепиться. Обувь так и остаётся лежать посреди коридора; Бэкхёну не терпится увидеть каждую комнату, каждый уголок, а Чанёль не может удержаться и не пойти следом, как и омега, в верхней одежде. Просто он хочет видеть каждую эмоцию, вот только далеко они не заходят. Новенький диван — первый привал в их экспедиции, где омега требовательно просит сесть. Мужчина не сопротивляется, впервые чувствуя себя таким до безобразия послушным и всё равно счастливым. Омега очаровательно хмурится, обретает до того сосредоточенный вид, что все нутро покрывается колючками от желания коснуться его переносицы — разгладить милые «серьезные» морщинки. Он опускает автомобильную аптечку на пол и сам присаживается рядом у ног мужчины, и почему-то это выглядит так заботливо. Альфа невольно представляет, как через несколько лет Бэкхён точно так же будет сидеть напротив их сына и заботливо обрабатывать сбитые колени. Ведь какие же дети без сбитых колен. Но сказочные картинки перед глазами тают под прикосновением влажного клочка ваты к разбитой губе. Мужчина тихо шипит, больше от неожиданности, чем боли, но всё равно это выглядит совершенно не по-геройски. Но омега лишь цокает языком в ответ, еле слышно роняя такое ласковое: «Как ребенок», и медленно дует на ранку, склонившись совсем уж близко. Стерпеть такую провокацию не находится сил. Совершенно. И Чанёль подается вперед, довольно резко накрывая умильно сложенные трубочкой губы младшего. И правда ведь как ребенок, ну разве же взрослые делают такое? Наверное, нет. А у Чанёля, может быть, вторая молодость началась рядом с этим омегой. Совершенно юным, прекрасным, таким живым, что рядом с ним и самому жить хочется. По-настоящему. Проживать каждый день, а не бесцельно коротать время, которого и так немного. Люди ведь не вечны. Бэкхён дергается от неожиданности, но не отстраняется. Хмурится недовольно — да, но целует в ответ. Правда, намного аккуратнее, боясь причинить боль. И даже это теперь ощущается совершенно по-другому. Бэкхён больше не воришка чужого счастья, теперь всё это принадлежит ему, он имеет право. И Чанёль имеет право, хоть и имел его с самого начала. Омега с первого дня отдал всего себя, передал ему в руки и не просил ничего взамен. Может быть, именно поэтому мужчина и захотел дать ему всё, что только в его силах, и в первую очередь самого себя. — Ты мне мешаешь, — отрываясь всего на секунду, омега только и успел тихо шепнуть, ловя очередной легкий, совершенно ласковый поцелуй, полный трепетной нежности, и с желанием отвечая, словно и не он только что возмущался. Оторваться было слишком сложно. Без слов они делили друг с другом плещущие через край эмоции. Эмоции, которых было слишком много. Радость, нежность, любовь. Все это норовило вылиться целым родником слез, полных счастья, но вместо этого нашло выход мягкими поцелуями. — Прости? — прозвучало больше как вопрос без малейшего намека на раскаяние, и альфа позволил себе отпрянуть, окидывая младшего томным взглядом. Его щечки смущенно заалели, а губы налились приятным малиновым цветом от долгого поцелуя, и хотелось еще. Хотелось целовать, пока не станет совсем больно, пока легкие не откажут и голова не закружится — только бы убедиться, что всё это на самом деле происходит с ними. Что все по-настоящему и это не сон. И вновь перед носом мелькает влажная вата, пахнущая чем-то резким, но теперь уже касается скулы. Там-то и обрабатывать нечего, раны, по сути, и нет, только царапина небольшая и наливающийся синяк, что завтра станет размером с пол-лица, не меньше. Бэкхён заботливо, очень нежно обрабатывает щеку антисептиком, а после смазывает заживляющей мазью, при этом что-то недовольно урча себе под нос, негодуя. — Завтра это будет выглядеть ужасно… — всё же добавляет он чуть громче и вздыхает. Тут и не поспоришь на самом-то деле: выглядеть будет и правда ужасно, а уж когда заживать начнет и станет противного желто-коричневого цвета — просто катастрофа. — Завтра еще выходной, а потом возьму больничный на недельку или две… Пока не заживет, а то коллеги не поймут, — другого выхода Чанёль не видит и даже слегка обижается где-то глубоко внутри, когда Бэкхён тихо смеется в ответ на его слова. — Представляю, какой был бы переполох, явись ты так в учебное время, когда полон университет студентов. «Самый грозный преподаватель получил по щам, и где теперь искать труп его противника», — произносит он словно заголовок газеты и вновь хохочет. И всё же где-то омега прав. Репутация у альфы уж никак не позволяет прийти на занятия в подобном виде. Слишком много шума будет из-за этого, а оно ему не нужно. — Вот же… глупенький, — Чанёль улыбается совсем легко, скорее в ответ на смех омеги, чем на его слова, и мягко проводит кончиками пальцев по мягкой щечке. Любуется тем, как медовые глаза превращаются в очаровательные щелочки, а небольшие белоснежные зубки показываются в широкой улыбке. Бэкхён затихает слишком быстро под сосредоточенным пристальным взглядом мужчины и даже немного смущается своего поведения. Это было слишком по-детски, слишком ребячески. Теперь ему не стоит вести себя так необдуманно, ведь Чанёль уже взрослый и зрелый мужчина, и вряд ли он хочет видеть рядом с собой незрелого омегу. Мужчине же, если честно, плевать, как именно ведет себя Бэкхён. Он, кажется, влюблен совершенно во все его стороны, будь то серьезный решительный омега или как сейчас — и вовсе ребенок. Чанёля устраивает абсолютно всё, и он чуть мягче улыбается, невольно прикрывая глаза. — Надо бы тебя накормить… Надеюсь, твой аппетит стал лучше? — совершенно спонтанная мысль, оказавшаяся крайне важной, особенно для мужчины. Он помнит, каким увидел Бэкхёна в тот день, когда перестал избегать его. Каким он был серым, изможденным, почти высохшим. Сейчас омега казался чуть более живым, лицо — не таким бледным, а щечки — не такими впалыми. И очень хотелось верить, что его состояние в целом становится лучше, что он ест охотнее и спит спокойно, не изводит себя переживаниями. Теперь-то не будет — Чанёль позаботится об этом. — Да, — омега чуть кивнул в ответ, словно и вовсе приластился к теплой ладони, еле заметно приподнимая уголки губ в улыбке. — Я могу приготовить что-нибудь… если ты хочешь. — В доме нет ни крошки, — к собственному стыду, Чанёль вспоминает это слишком поздно, тихим щелчком пальцев в мыслях приходит осознание того, что он просто забыл. Забыл о еде и пустом холодильнике. С самого утра его волновал только Бэкхён. Он раз за разом прокручивал в мыслях, как пройдет этот вечер: как он нажмет на кнопку звонка, как войдет в квартиру и как скажет слова, изменить которые уже будет не в силах. Он столько думал о комфорте и уюте омеги, представлял, как приведет его в дом, в котором наконец появилось хоть немного мебели, и всё в один миг окрасится теплом и уютом. И он не ошибался: окрасилось и в самом деле. — Мы можем прогуляться в магазин, здесь же должно быть что-то поблизости, — вот кого сложившаяся ситуация не смущает, так это самого Бэкхёна. Ему отчего-то так забавно наблюдать за растерянным лицом мужчины, что мысленно корил себя за такую оплошность. — Да, в соседнем квартале есть, — мужчина кивает, а уголка его губ, того, что остался нетронутым, касаются теплым поцелуем, обескураживая еще больше. И становится по-настоящему спокойно и уютно. Вот только всё же хочется спросить, как шебутной мальчишка заставляет зрелого альфу чувствовать себя двадцатилетним юнцом? До такой степени, что вот-вот на щеках выступит румянец в ответ на легкий поцелуй. Но, пока этого еще не случилось, Чанёль возвращает себе сосредоточенное выражение лица, а омега наконец поднимается с колен, собрав аптечку в кучу. Она, как надеются оба, им больше не понадобится, оттого они смело оставляют ее в машине, стоит только спуститься. Супермаркет совсем недалеко, и Бэкхёну чертовски хочется размять тело. Он так давно сидел дома, почти безвылазно, даже на практические занятия перестал ходить, и сейчас прогулка на свежем воздухе казалась чем-то невероятно желанным. Чанёль против не был — и сам ведь понимал, что теперь мальчонке нужно чаще бывать на свежем воздухе, больше двигаться, и вообще стоит отправить его на какие-нибудь занятия. Специальные, для беременных. Но это чуть позже, после того, как они покажутся врачу с уже более радостными перспективами и планами. Идти вот так вместе, рука об руку, было до чертиков странно. Им еще не доводилось гулять. Их общение из раза в раз заключалось в четырёх стенах, за закрытой дверью кабинета, а теперь перед ними был целый мир, в котором никто не знал их и не смел судить. Поэтому альфа столь смело обнял ладонь младшего собственной, крепко сжимая тонкие пальчики и чувствуя, как уверенно его держат в ответ. Бэкхён знал, что сейчас его щечки покрылись румянцем, ведь… он и не думал, что когда-нибудь будет вот так просто идти с Чанёлем за руку. Это смущало и, если честно, тело покрывалось мурашками, когда мимо проходили люди, а мужчина держал его всё так же крепко. Омега прекрасно понимал, что сейчас всем абсолютно плевать на них. Их никто не знает, никто даже не смотрит, и впервые в жизни ему можно не бояться своих желаний, не бояться, что их кто-то увидит и осудит. И даже когда сумрак улицы сменился ярким светом ламп, Чанёль не отпустил его. Смущение нарастало с каждой секундой всё больше. Чувствуя себя так необычно, но так уютно и так правильно. Отпуская руки, только чтобы ухватиться за ручку тележки, альфа позволил сделать это мальчонке, видя, как румянец на его щеках становится всё ярче. На них вскользь бросали любопытные взгляды, заинтересованные, но это смущало только Бэкхёна. Настолько, что омега вцепился в тележку мертвой хваткой, толкая перед собой, смущённо опустив голову. Чанёля это забавляло. Сейчас мальчонка выглядел так обаятельно, так невинно и смущённо, что внутри сжимался тугой узел из трепета и желания прикоснуться. И мужчина не мог себе отказать. Опуская ладонь на чужую поясницу, словно приобнимая, он с удовольствием замечал, как омега вздрогнул, как, чуть помявшись, еле заметно улыбнулся. — Так что ты хочешь на ужин? — словно последний выстрел в самое сердце, Бэкхён тихо протянул, поглядывая на ряды с товарами, а Чанёль чувствовал себя самым счастливым. — Что угодно, лишь бы это приготовили твои руки, — ласковые слова и, казалось бы, совершенно целомудренный поцелуй в висок, всего лишь лёгкое прикосновение губ к коже. Так отец мог целовать своего ребенка — более чем уверен Бэкхён. Он и не подозревает, насколько интимно это выглядело со стороны. Эти слова сводили с ума, как и прикосновения, которые всё не прекращались. Даже когда тележка наполнилась продуктами и стала слишком тяжелой, настолько, что управление взял на себя сам Чанёль. Он шел вперед, не переставая ласково касаться поясницы омеги. И, уже стоя на кассе, позволил себе просто необычно многое, необычайно смелое. Легкое объятие из-за спины и теплую ладонь, опустившуюся на еще совсем плоский животик омеги, ближе к низу, именно туда, где сейчас находится малыш. Кажется, все, кто хоть мельком наблюдал за парой, поняли, что именно происходит между ними, оттого робких, смущенных улыбок вокруг стало вдвое больше. Все с каким-то трепетом наблюдали за столь ласковой в своих действиях парой, и впервые такое пристальное внимание не смущало. Совершенно вымотанного Бэкхёна с трудом хватило на то, чтобы добрести домой, по пути всё еще пытаясь запомнить само здание и подъезд, что получалось отвратительно в темноте улиц. Чанёль лишь снисходительно улыбался, а когда довольный, но уставший омега ступил на порог квартиры, и вовсе отправил его в душ. Сегодня они оба устали, устали настолько, что даже аппетит предпочел не беспокоить минимум до утра, и всё же после душа альфа сумел накормить младшего кашей, которую сам же и состряпал на скорую руку, не обращая внимания на протесты и отговорки. И только убедившись, что омега поел, позволил и себе скрыться за дверью ванной, наивно полагая, что младший в силу усталости не станет ничего делать, но ошибался. Омега нашелся у шкафа, сидящий на полу вместе со своей сумкой и бережно раскладывающий немногие вещи. Постель была бережно приведена в порядок и готова ко сну, подушки взбиты, а сам юноша сидел в пижаме. Кажущийся необычно мягким и пушистым в махровых одеждах, он вызывал в голове альфы только одно желание. Тихо подкравшись к увлеченному делом Бэкхёну, мужчина мягко приподнял того под руки, отрывая от пола и подхватывая на руки, словно ребенка, что ничего и не весит. Под приглушенный писк явно застигнутого врасплох омеги, что вцепился в его руки, как только понял, что произошло, он в два шага оказался у постели, мягко опуская свою бесценную ношу на белоснежные простыни. — Всё завтра, на сегодня с нас хватит, — Бэкхён лишь, тихо смеясь, согласно кивнул в ответ, расслабленно откидываясь на подушку. В это мгновение он и сам почувствовал себя ребенком, о котором так бережно заботится отец, и чувствовал бы дальше, если бы, потушив свет в комнате, Чанёль не опустился рядом. Слишком интимно обнимая мальчонку и опуская широкую ладонь на животик. Бэкхён всё еще вздрагивал от подобного. Он и сам касался этого места с непривычными для себя ощущениями, а чувствовать внизу живота чужую горячую ладонь было странно до чертиков, так необычно и так правильно. Накрывая руку альфы своей, мальчонка замер, прислушиваясь к ощущениям и невольно роняя щекотный смешок, когда крепкие пальцы приподняли край кофты и наконец коснулись обнаженной кожи, утягивая следом и маленькую омежью ладошку. Они оба замерли, тяжело дыша от волнения, чувствуя какую-то магию образовавшейся вокруг атмосферы. Бэкхён же впервые чувствовал себя таким защищенным, впервые не волновался о своем положении и малыше, растущем внутри. Рядом с ним был альфа, его альфа. Самый желанный и самый нужный им — ему и ребенку. И это было правильно, это стоило всего, что они вынесли. — Я люблю тебя… люблю вас, — коснувшееся слуха, совсем тихое, низкое, но полное любви. Чанёль произнес эти слова, хоть это и было необязательно. Они оба знали это, чувствовали и понимали так, как не передаст ни один язык мира. Они чувствовали это сердцем. — А мы любим тебя, — так же тихо в ответ, сокровенно, и еле ощутимое касание губ к мягким устам, словно печать в довершение, чтобы в полной мере и во всех красках. Так, как было предначертано, кажется, с того самого дня, когда они увидели друг друга. Так, как должно было быть.