desperate.

Легкие поцелуи приятно щекотали щеку, касались виска, скулы и резко обжигали собой кончик носа. Бэкхён морщился сквозь сон, недовольно пыхтел и пытался повернуться на бок, что получилось не с первого раза из-за животика, но даже это не помогло — поцелуи коснулись нежной кожи за ушком, а горячее дыхание отдало шумом в ушах. Омега подсознательно старался спрятаться — все больше вжимался в подушку, утыкался носом в нее, но улыбка уже успела коснуться его губ — он медленно просыпался. И это пробуждение казалось ему приятным. Руки мужчины мягко обнимали его за животик, а теплые губы неустанно касались кожи короткими поцелуями. Тихий сонный смешок, что разлился в утренней тишине, дал альфе понять — Бэкхён проснулся. — Малыш, уже почти десять утра, — тихое урчание на ушко, кажется, больше убаюкивало, чем в самом деле способствовало пробуждению, но младший сопротивлялся, теперь уже норовя вновь откинуться на спину, но Чанёль, устроившийся позади, немного мешал. Он тесно прижимался к мягкому сверточку из одеяла, внутри которого все еще ютился омега, обнимал круглый животик через плотный кокон и вдыхал сладкий молочный аромат своего мальчика, прижимаясь носом к всклокоченному загривку. Бэкхён шумно сопел, как всегда это делал, просыпаясь, ерзал внутри своего теплого убежища и, вытянув вверх руки, потянулся, еще ближе прижимаясь к груди альфы. Мужчину это забавляло. Казалось таким уютным и нежным, и несомненно очаровательным — наблюдать за еще сонным, не пришедшим в себя омегой. И он потянулся ближе, не в силах сдерживать внутри этот острый приступ нежности, накрывая ладонью мягкую, еще со следами подушки на коже щечку, поцеловал любимые губы. Бэкхён не сопротивлялся, полностью отдаваясь ласке, стараясь не отставать: обвил крепкую шею альфы, зарылся пальцами в короткие волосы на затылке, поглаживая. В такие моменты Чанёль чувствовал себя животным, да и сам младший был согласен с этим: альфа урчал тихо, удовлетворенно, прикрывая глаза от приятных прикосновений. «Приручить дикого волка» — как-то так представлял себе эту картину со стороны омега. Как-то так он это чувствовал, заставляя взрослого, зрелого мужчину вести себя, как совсем юного мальчишку. Оттягивать момент пробуждения дальше уже не было смысла. Бэкхён лениво раскрыл глаза, пытаясь проморгаться, но яркий свет, пробирающийся с улицы в окно, бессовестно слепил, и светлые стены спальни только добавляли проблем, заставляя щуриться. Альфа тихо смеялся скорее от умиления, мягко тыча подушечкой пальца в кончик чужого носика — дразня еще больше и следом целуя. — Мне нравится такое пробуждение, — намекая на бесконечную вереницу поцелуев, что столь нежно привели его из мира снов в реальность, младший с трудом приоткрыл один глаз, следом за ним открывая и второй. Глядя на мужчину снизу вверх, он в который раз подчеркивал для себя: это больше, чем он мог мечтать. — Думаю, я могу сделать это утро еще более приятным, — мягкая улыбка коснулась губ альфы, а взгляд скользнул к тумбочке, стоящей у кровати, и омега последовал ему, чуть запрокидывая голову. На небольшом подносе виднелся высокий прозрачный стакан, наполненный соком, и только сейчас, принюхавшись, младший ощутил приятный сладковатый запах, отдающий курагой и медом. — Завтрак в постель? — щечки покрылись смущенным румянцем, а довольная улыбка коснулась губ. — Не дождался, пока я проснусь? — Ты просыпаешься каждое утро и провожаешь меня на работу, разве не могу я хотя бы в выходной сделать приятно тебе? — приподнявшись на постели, альфа немного раскрыл одеяло, в котором уперто продолжал прятаться младший, и, обхватив протянутые к нему руки, помог сесть в постели, отчего сам омега тихо хохотнул. — К тому же… сегодня праздник, и я хочу, чтобы ты отдохнул. Окончательно расплываясь в смущенной улыбке, Бэкхён удобнее сел в постели, опираясь спиной о любезно приподнятую альфой подушку. Его немного забавляло происходящее, а Чанёль все сильнее напоминал его собственного отца. Он ведь тоже любил в праздники снимать все обязанности и домашние хлопоты с любимых омег: готовил завтрак в постель и нес большой поднос в комнату к мужу, где к тому моменту уже успевал появиться сам Бэкхён, что, разбудив папу, нежился в теплых родительских объятиях. Становилось немного смешно: он ведь и не думал, что с ним будет происходить что-то подобное, по праву считая такие праздники чертой своих родителей. А может, все дело в возрасте и раньше альф воспитывали как-то так — с любовью к омегам, которых они выберут. Чанёль наблюдал, как омега, слишком ушедший в собственные мысли, смущенно хихикал, а его щечки алели, и очень хотелось спросить, что он такого себе надумал. Но вместо этого мужчина лишь подхватил с тумбы поднос, аккуратно умащивая его на коленях младшего, разом приводя мальчишку в чувства. Омега с любопытством изучал свой завтрак, только теперь в полной мере чувствуя настроение праздника. С подноса на него глядел небольшой сладкий кекс с голубой верхушкой, осыпанный маленькими снежинками из мастики, любимый апельсиновый сок и тарелка овсянки с курагой и, вероятно, медом, если верить собственному обонянию. Из общей картины выбивалась только небольшая чашечка кофе, стоящая на самом углу, но и та быстро исчезла в руках мужчины. — С Рождеством, малыш, — теплые губы обожгли смущенную щечку младшего, а длинные пальцы Чанёля подтолкнули тарелку с кашей чуть ближе, намекая. Бэкхён слушался: подхватил небольшую ложечку и, методично зачерпнув сладковатую кашу, с удовольствием прожевал небольшие кусочки сухофруктов. «Вкусно и полезно» — так назвал это на очередном приеме врач, в надежде найти хоть что-то, что смогло бы должным образом отвлечь омегу от вредных сладостей. И у него почти получилось. Почти. Воздушные подушечки маршмеллоу из рациона было не вычеркнуть. — Ты уже придумал, как хочешь провести этот день? — отставляя пустую чашку на тумбочку, чтобы не мешала, Чанёль придвинулся ближе к омеге, приобнимая за талию, чтобы не отвлекать от завтрака, и блаженно прикрыл глаза. — Только с тобой, — звучит без заминки и даже секунды раздумий. Бэкхён уверен на все сто и даже больше. Друзья, родители — это все потом, сегодняшний день он хочет от начала до конца посвятить семье. Своей собственной, еще молодой семье, которую они с Чанёлем создали вместе. — Елка и праздничный ужин? — все же уточняет мужчина, с трудом сдерживая улыбку, пряча лицо в изгибе шейки младшего, губами невольно прижимаясь к коже. — Елка и праздничный ужин! — уверенно кивает омега и тихо смеется, чувствуя себя немного глупо из-за этого. Они так и не смогли придумать ничего особенного для этого дня. А может, и не старались вовсе. Просто хотелось провести этот день так же, как и все. Как это принято делать в давно состоявшихся семьях, и первое, о чем попросил Бэкхён, была именно елка. Украшение, как и установку, по просьбе младшего отложили на день самого праздника, чтобы в полной мере ощутить праздничное настроение. И тем не менее вечно зеленое чудо флоры, искусственно воссозданное руками человека, уже томилось на лоджии, ожидая своего часа. Живую елку было жалко — так сказал Бэкхён, стоило только начать обсуждение Рождества, и Чанёль не спорил, буквально через два дня раздобыв невероятно пышную искусственную елку, которая вызвала бурю восторга у младшего. Опустошенный поднос мужчина лично унес на кухню, между тем давая омеге время принять душ и переодеться. Бэкхён возился в ванной уже привычно долго — оно и не было странно. Свободно двигаться уже не получалось, и пусть животик на самом деле был не таким огромным, как казалось самому омеге, некоторые вещи действительно было сложно делать. Сложно и страшно. Бэкхён редко говорил это, но Чанёль понимал и сам — омега боится сделать что-то не так и тем самым причинить боль себе или малышу, оттого излишне осторожничал. Полчаса прошли, как три минуты, по крайней мере для младшего, который выпорхнул из душа окончательно проснувшимся и посвежевшим. Волосы так и стояли торчком после фена, напоминая одуванчик, щечки приятно отдавали здоровым, нежным румянцем, а голые коленки выглядывали из-под длинного подола футболки. Футболки Чанёля, что уже тоже не было странным. Альфа не иначе как был на кухне — убивал время ожидания мытьем посуды, что невольно заставляло омегу улыбаться, а в гостиной уже стояла елка. В самом углу, пока еще опираясь о стену, рядом с лежащей подставкой, на которую ей вот-вот предстояло встать. Это нагоняло правильное, рождественское настроение, которое и должно сегодня быть, а мысль о том, что скоро елка, украшенная всевозможной мишурой, будет сверкать на всю комнату, вызывала детскую радость. — Интересно, под ней есть что-нибудь? — омега даже не почувствовал, как из-за спины к нему подкрался мужчина, пока тот сам себя не выдал тихим урчанием почти на ушко. Широкая ладонь огладила обнаженное бедро, поднимаясь вверх, под футболку. Колкие мурашки прошлись по спине младшего от неожиданных мягких прикосновений, а ладонь мужчины замерла, стоило только наткнуться на ткань белья. — А я уже было подумал… — прозвучало и в самом деле расстроенно, а омега лишь тихо засмеялся, когда альфа прижал его ближе к себе. — Ты всегда можешь их снять, — он принимает условия игры, шепча так же тихо. Жмется к сильному телу уже самостоятельно, поднимая хитро сощуренные глаза на мужчину. — Боюсь, в таком случае мы не успеем к вечеру украсить елку и приготовить ужин, — ладонь поднялась еще чуть выше, накрывая упругий животик немного сбоку, а сам альфа склонился ниже, сминая любимые губы поцелуем, чувствуя самоотдачу, с которой ему отвечает омега. — Тогда отложим ближе к ночи, — коротко кивнул младший, с трудом сдерживая улыбку. Его слишком забавляло такое поведение альфы, что словно на одно мгновение забывал, что он уже слишком взрослый, позволяя себе делать смущающие глупости, совершенно не свойственные взрослым мужчинам. Чанёль менялся, и это были приятные изменения. Он дурачился, как мальчишка; пусть редко, только когда они наедине, вел себя немного глупо, извечно распускал руки, не упуская ни единой возможности прикоснуться к младшему. Это окончательно стирало границу между ними, которую ни один, ни второй никогда не воспринимали всерьез. И в то же время Чанёль оставался мужчиной, сильным и надежным; мужчиной, в котором не было и капли сомнений, особенно когда дело касалось его семьи. За окном тихо осыпались крошечные снежинки, стелясь на землю тонким покрывалом. День только пересек черту обеденного времени, а на улице, кажется, уже начинало темнеть, или так только казалось из-за нависших тяжелых туч, что, не переставая, сыпали снегом. Но ни холод, ни пасмурная погода не волновали омегу: в его доме были тепло и уют. Елка стояла все в том же углу, только теперь на подставке, куда не без труда ее установил Чанёль и на которой она казалась на добрых двадцать сантиметров выше самого альфы. Обмотанная гирляндой до самой верхушки под безустанным контролем омеги, что сам соваться боялся — да и не в его положении такими вещами заниматься, — но «руководил» с большим удовольствием. Альфа послушно исполнял каждое указание, которые так взволнованно лились из уст омеги, перекладывал бесконечную вязь маленьких лампочек с ветки на ветку, пока не стало окончательно «идеально». Накрутить на елку пушистую мишуру оказалось делом трех минут, которое сам омега не мог оставить без своего участия, и, пока альфа занимался этим наверху, Бэкхён наматывал круги вокруг дерева, вешая «дождик» куда только дотягивались руки. Оставались только игрушки — разноцветные шарики с редкими рождественскими узорами. Под наставлениями омеги они украсили верхушку, но даже после этого альфе не дали расслабиться, но против он совсем не был. Подавая пластиковые шарики младшему, мужчина не мог перестать улыбаться: видя такую же широкую, искреннюю улыбку омеги, сердце сжималось в груди от восторга. Впервые он невольно сравнивал Бэкхёна с ребенком, и дело было вовсе не в поведении или привычках отмечать Рождество, как это делают дети: с елкой и игрушками. Просто его улыбка, блеск очарованных глаз и довольный смех, что то и дело срывался с губ, — это было слишком невинно, непорочно. И Чанёль не мог приложить ума, как омега может выглядеть так после всего, что было между ними. Не иначе как магия. А мальчонка между тем добивал его все больше, когда невольно накрывал ладонями круглый животик и замирал на несколько секунд, оценивая плоды своих трудов. У Чанёля сердце разрывалось от таких, казалось бы, неосознанных действий. Необдуманных, случайных. И вместе с тем он понимал: невинность, которую младший буквально источает, — сейчас он должен быть таким. Как и все омеги, что носят под своим сердцем ребенка. Все они выглядят одинаково нежными, полными искренней любви, ведь в них таится наибольшее чудо этого мира — чудо создания новой жизни. И он не мог стоять в стороне, когда Бэкхён в очередной раз обнял круглый животик, окидывая взглядом украшенную от и до ёлку. — Красиво… — и сам не зная, о дереве он или же о самом омеге, мужчина прижался к мальчонке со спины, накрывая тонкие ручонки своими, чувствуя тепло, исходящее от любимого тела, и утыкаясь носом в макушку, глубоко вдыхая. — Мы немного устали, — подводя итог проделанной работы, омега тихо шепчет и прикрывает глаза, утопая в любимых объятиях. Умиротворение, которое он чувствовал, наполняло его до отказа; словно еще вчера будучи пустым сосудом, сейчас он чувствовал себя до краев наполненным любовью. — А еще Джи хочет зефирку… — Прекрати манипулировать, — Чанёль с трудом сдерживал смех, но неловкую усмешку сдержать не смог, обнимая все сильнее. — Врач просил не налегать на сладости. — Но я же не для себя прошу, — пользуясь «запрещенным» приемом, младший жалобно протянул, почти выпячивая нижнюю губу, чтобы наверняка, и пусть мужчина этого не видел, он слышал это в интонации. Слышал и поддавался, хоть и сам знал, что нельзя. — Четыре штучки, — повержено выдохнул альфа — нехотя, через силу. Но Бэкхён не дает даже шанса на сопротивление. А в итоге и этого оказывается мало, и омега тихо сопит, точно обиженно, наверняка поджимая губы. — Пять, если соберешь оставшиеся игрушки в одну коробку. — Мы как будто в концлагере! Что такое пять зефирок? Это же на пол зубика! — слишком трагично выдыхает младший, чувствуя, как объятия слабнут. Он выбирается из кокона теплых рук и бредет к дивану, чтобы выполнить условие альфы. — Ну ты же не хочешь, чтобы после родов попа не помещалась в джинсы, — широкая ладонь со шлепком касается той самой попы, похлопывая, а мужчина, тихо смеясь, исчезает на кухне. — И не надейся, Пак Чанёль, ты будешь любить меня даже с большой попой! — Бэкхён кричит в ответ зло, но это только на первый взгляд. Он совсем не обижается — знает, что это вовсе не та причина, по которой сладости в их доме под запретом. Это вредно ему и в первую очередь малышу. Шарики быстро оказались в одной коробке, туда же ловко был засунут и оставшийся дождик. Оставив коробку на диване, Бэкхён поспешил за своим честно заработанным вознаграждением. Обещанные подушечки маршмеллоу уже ждали его на небольшом блюдце — приготовленные заранее, чтобы омега не знал, где хранится вся упаковка. А Бэкхён на самом деле уже давно все знает. Знает, что альфа прячет ее на самой верхней полке, чтобы он случайно не наткнулся и не достал. Но омега и не собирался так делать, ведь прекрасно понимал, что все это — обычное беспокойство о нем. В каждом поступке мужчины, в каждом прикосновении, взгляде, даже слове прослеживалась забота и любовь, которую нельзя измерить ни одной существующей величиной. Чанёль словно весь был соткан из этого, так же, как и омега соткан из ласки и нежности, и это, как ему кажется, — идеальная основа для создания семьи. Глубокие чувства, подкрепленные безграничным уважением, — так его учил папа, и сейчас Бэкхён следовал наставлениям родителя без сомнений. Видя перед собой пример собственной семьи, он не сомневался, что семья, которую создаст он сам, будет такой же счастливой. Омега тихо подкрался ближе к альфе, что, стоя спиной ко входу, наливал едва теплый яблочный сок в стакан. Все для него, Бэкхёна, и такая забота заставляла сердце внутри биться с удвоенной силой. Чанёль улыбнулся, чувствуя животик, что первым прижался к его спине, а следом и тонкие ручонки, огибающие торс, и щеку, что последней прижалась к спине, а сам омега замер так же, как и альфа. — Сейчас мы перекусим и можно начинать готовить ужин, — шепотом раздалось из-за спины, и щечка забавно потерлась вдоль ткани футболки — младший ластился. — Я приготовлю сам, сегодня у тебя заслуженный выходной, — извернуться в объятиях получилось с трудом: омега, словно назло, не пускал, и причина этому нашлась с первого взгляда — его щечки покрылись нежным румянцем, а губ коснулась смущенная улыбка, и от этого хотелось прикоснуться к младшему. Склониться ближе, ладонью накрывая острую линию челюсти, а губами — мягкие губки, даря размеренный нежный поцелуй. Сейчас им ничто не мешало дарить друг другу мимолетную ласку, прикасаться столь неосторожно, когда без раздумий можно скользнуть ладонью под подол чужой футболки, чтобы коснуться горячего, нежного тела. Бэкхёну почему-то думалось, что через несколько лет, когда Джиённи подрастет, научится ходить и начнет исследовать каждый уголок квартиры, они уже не смогут делать это так, рискуя в любую минуту быть пойманными любознательным малышом. С одной стороны, это расстраивало, но с другой… Наверняка такие прятки подарят им целый ворох новых ощущений, где им придется познавать тонкости беззвучного занятия сексом под одеялом или в душе. Но сейчас, пока малыш сладко спит в его животике, они могут позволить себе чуточку больше. И омега жмется ближе к горячему телу мужчины, сильнее обнимая руками крепкую напряженную шею, но альфа рушит спонтанно вспыхнувшие планы. — Малыш, ужин… Ты же не хочешь в Рождество остаться голодным? — Чанёля это забавляло — нетерпение, с которым омега каждый раз тянулся к нему. Это невольно ласкало его мужское эго, ведь это так важно — быть желанным. — Иногда ты такой вредный, — вздохнул младший словно расстроенно, но уголки губ все равно приподнялись в легкой улыбке. — Я все компенсирую… — звучит слишком уж многообещающе, и Бэкхён позволяет себе расслабиться, оставляя собственное «хочу» на потом. Зефир приятно таял во рту, лаская истосковавшуюся по сладкому душу, и мальчонка всеми силами растягивал сладкое угощение, не желая, чтобы оно заканчивалось, а Чанёль между тем впервые хозяйничал на их кухне. Бэкхён, если честно, и не думал, что мужчина умеет готовить, но то, что он видел, уничтожало любые сомнения. Альфа чувствовал себя слишком уверенно на «чужой» территории, без труда находя нужную утварь и спрятанные заботливой рукой омеги приправы и специи. За этим было приятно наблюдать, возможно, даже больше, чем за тем, как мужчина сжимает своими крепкими руками руль автомобиля. Сейчас альфа так же крепко сжимал массивный нож с широким острием лезвия, что напоминал собой лопатку. Сам омега таким никогда не пользовался — попросту боялся, обходясь более маленькими и тонкими. Чанёль же пользовался им слишком умело, и каждое его движение отдавало присущей только альфам жесткостью и сноровкой. И все же было в этом что-то завораживающее — наблюдать, как крепкие руки, не прикрытые рукавами футболки, напрягаются, как играют твердые мышцы под поджарой кожей. Бэкхён наблюдал, не в силах отвести взгляд, словно окунаясь в давно забытые дни, когда эти самые руки вычерчивали на доске бесконечные формулы и реакции. Он снова терял дар речи и снова в паху сладко тянуло, и, если бы не изменившаяся физиология, он уверен, подол его футболки уже был бы насквозь мокрым. — Малыш? — голос мужчины звучал словно из-под толщи воды, и Бэкхён с трудом нашел взглядом чужие глаза — недоуменные, со слабой искрой любопытства. Ему потребовались долгие несколько секунд, чтобы понять, что Чанёль обращается к нему. — Твой запах стал сильнее… О чем ты думаешь? — любопытно щурясь, мужчина невольно усмехнулся. Голос и не собирался появляться, отнявшись окончательно, заставляя омегу безмолвно открыть рот и тихо выдохнуть. Щеки предательски алели, а альфа, кажется, развлекался все больше с каждой секундой. Правда, ответа он так и не дождался, и в мыслях всплыли воспоминания, когда омега точно так же не мог проронить и слова и лишь смотрел на него потерянным взглядом с задней парты. Так недавно и в то же время слишком давно. Не больше полутора лет прошло с того времени, и вместе с тем слишком многое изменилось, перевернулось с ног на голову. Но Чанёль не жалел ни об одной перемене, ни об одном дне, прошедшем с того самого, рокового. Альфа и дальше готовил в тишине с легкой улыбкой на губах, а Бэкхён, затихший и смущенный, робко жевал оставшиеся подушечки маршмеллоу. Тишина царила, пока небольшие, приправленные зеленью кусочки мяса и овощей не заняли собой специальный рукав для выпечки и не исчезли за дверцей духовки. — У нас есть час времени, пока готовится мясо. Есть идеи, как скоротать его? — подойдя чуть ближе, мужчина оперся руками о крышку стола, наблюдая за сидящим напротив мальчонкой. Тот казался все таким же потерянным, крепко ушедшим в себя и смущенным. Вот только идей в голове не было от слова «совсем», а терпение альфы заканчивалось. Они уже были не в тех отношениях, когда уместно терять себя в пространстве и уходить в собственные мысли. Оттого, склонившись ближе, перегибаясь через стол, Чанёль запечатлел на губах младшего легкий поцелуй. Всего одно короткое прикосновение, и омега, словно по мановению волшебной палочки, отмер, вздрагивая и шумно шмыгая носом. — Давай построим домик? — точно по щелчку пальцев родившаяся в голове мысль, и бровь альфы вопросительно поползла вверх. Чего хочет младший, он не понимал впритык. — Сделаем что? — все же решается он задать вопрос, видя, как мелькнувшая искра в чужом взгляде мигом разгорелась полноценным пламенем. — Домик… из подушек и одеял. Ты разве не строил такие в детстве? — омега, словно повторяя за альфой, удивленно выгнул бровь. Чанёль строил, и не только в своем. Он прекрасно помнит, как маленький Джеон строил целые замки, обворовывая все кровати на предмет одеял и подушек; как перетаскивал кресла с места на место, чтобы получились стены. Тогда это было забавно и интересно — лежать в теплых нагромождениях вместе с сыном, обсуждать детские глупости или читать книжки, пока маленький альфа не уснет. Сейчас их единственный ребенок еще даже не родился, чтобы точно так же прятаться с ним за стенами из покрывал и читать сказки. Будет ли это так же забавно? — Мы хотим домик, — если бы кто спросил у Бэкхёна, откуда взялась эта мысль и почему он так настойчиво за нее цепляется, он бы не ответил; но взгляд все равно стал слишком жалобным, точно у побитого щенка, а пухлые губки поджались. Против этого Чанёль идти не мог — это были запрещенные приемы. — Хорошо, малыш, давай сделаем для вас домик. И все же это было слишком странно — заниматься подобным в их случае. Одно дело, когда в доме есть маленькие дети, у которых фантазия бурлит и пенится, а в попу вмонтирован двигатель минимум в двести лошадок. И тем не менее Бэкхён был настроен решительно. Настолько, что даже торчащий животик не помешал ему самостоятельно дотащить из спальни бесконечно огромное одеяло и, свалив его на пол, тут же убежать за подушками. «Беременные странности», — с улыбкой на лице думал альфа, именно так объясняя для себя чужое поведение. От этой мысли разом становилось легче и как-то спокойнее. Все же Бэкхён молодой папочка, слишком молодой. Он и сам еще ребенок глубоко в душе, и в этом нет ничего странного, что он тоже хочет поиграть. Может быть, сейчас это и вовсе тренировка того, что ждет их буквально через пару лет. Именно поэтому Чанёль включается в игру, тренирует и себя тоже, убирая в другую часть комнаты журнальный столик, чтобы омега случайно не наткнулся на него. Бэкхёну такая инициатива нравилась, даже очень, и он смело командовал мужчиной, наблюдая, как комната постепенно преображается, обретает очертания откровенного бедлама, но именно так все и задумывалось изначально. Темно-синяя простынь натянулась между двумя креслами, третьей стороной накрывая спинку дивана. Импровизированная крыша казалась довольно высокой — куда выше, чем была у омеги в его детстве. Здесь он мог спокойно сидеть на полу и не касаться простыни даже макушкой, чего не скажешь о Чанёле. Альфа был слишком высоким и ему все равно приходилось сутулиться, но это ведь мелочи. Куда более плотные покрывала завесили промежутки между диваном и креслами, разом съедая большую часть освещения и без труда создавая атмосферу почти непроглядной ночи внутри их «домика», хотя и без этого в комнате уже царит приятный полумрак. — Потрясающе, — выносит свой вердикт омега и, как завершающий этап «строительства», подпихивает внутрь самое плотное одеяло, принесенное из их спальни. Чанёль может только удивляться, откуда столько прыти у, казалось бы, глубоко беременного омеги, который еще недавно не мог стянуть носочки с ног, а теперь задорно ползал на четвереньках, умащивая мягкую основу домика. Внутри взыграло стойкое ощущение того, что его, Чанёля, использовали — манипулировали в своих маленьких хитрых целях, и эти мысли вызвали у альфы смех. Тихий, немного безысходный, но в то же время он не видел в этом ничего плохого. Разве плохо, что омега жаждет его заботы и внимания и, вместо того чтобы сидеть и ждать, пока мужчина сам поймет его желания, дает подсказки. Пышные подушки расположились по всему периметру мягкого домика, а сам омега, тяжело выдыхая, плюхнулся попкой на одеяло. Его лицо озаряла широкая, невероятно счастливая улыбка, что находила свое отражение на лице альфы. Он не мог не улыбаться в ответ, видя, как весь этот беспорядок, который они развели, делал его мальчика счастливым. — Иди ко мне, — шепнув совсем тихо, на выдохе, младший протянул к мужчине руки, желая окончательно завершить картину своей мягкой утопии. Но Чанёль успел сделать лишь шаг, когда из кухни раздался до безобразия неприятный звон — таймер на духовке. Бэкхён недовольно нахмурился, а мужчина, проронив тихий смешок, ловко подмигнул, словно прося не грустить, и удалился на кухню, оставляя насупившегося омегу в одиночестве. Правда и сам мальчонка времени зря не терял, и, когда альфа вернулся с подносом, его встретила мерцающая яркими лампочками гирлянд елка. В темноте комнаты она выглядела особенно ярко, выразительно. Разноцветные блики отражались в пушистых завитках мишуры и утопали в полупрозрачных стеклянных шарах. Вся комната словно жила, танцевала под известные каждому ритмы Рождества, и яркие огни ласкали собой посеревшие в темноте стены, совсем теряясь внутри мягкого укрытия, сооруженного их собственными руками. Бэкхён ждал его. Сидел на самом краю одеяла, словно это и не он, наверняка ползком включал гирлянду, и это заставляло улыбаться. Журнальный столик так и стоял чуть в стороне, под самой стеной, и идти за ним не хотелось, оттого поднос нашел свое место на полу. — Еще горячее, пусть остынет, — шепнул Чанёль, хотя омегу, кажется, еда и вовсе не волновала. Все его внимание было обращено только на мужчину, который больше не заставлял себя ждать, садясь рядом. — А здесь уютно… — домик изнутри казался еще меньше и ниже. Озаренный тусклым светом переливающихся огней, мягкий настолько, что в одеяле утопали руки. Альфа не мог удержаться, чтобы не забраться чуть глубже внутрь, изучая, и не откинуться на спину, глядя в просвечивающийся потолок, собравший на себе десятки разноцветных бликов. Бэкхён последовал чужому примеру, придвигаясь ближе к старшему и умащиваясь рядом, буквально подлезая под бок мужчины. Все это казалось каким-то волшебным, даже слишком, и в сердце патокой разливалось приятное тепло. Мягкая улыбка коснулась губ омеги, и он не сдержался: поддаваясь распирающим его эмоциям, он повернулся чуть набок, тыкнул носом в плечо мужчины, невольно привлекая внимание к себе. Чанёль был вынужден согласиться, что строить этот домик было в самом деле интересно, и даже результат оказался выше его ожиданий. Немного тесный, но теплый, и очень уютный в тусклом свете гирлянд, он нес в себе толику странной, еще незнакомой мужчине романтики, и сопротивляться этому было сложно. — Когда я был маленьким… — тихий шепот коснулся слуха, но омега так и продолжал лежать, вжавшись носом в его плечо, словно смущаясь. — Отца часто оставляли в Рождество на дежурства, хоть и прекрасно знали, что дома его ждет семья… И чтобы я не расстраивался и не плакал, папа придумал строить такие домики. Мы сносили в гостиную все мягкое, что только находили, а потом прятались внутри. Папа долго обнимал меня и рассказывал сказки или просто забавные истории, пока я не засыпал; Чанёль не видел смущенной мордашки младшего, но отчетливо различал улыбку в чужом голосе, чувствуя, как тонкие пальчики цепляются за рукав его футболки, крепко сжимая ткань. — А когда я просыпался, отец уже был дома — спал вместе с нами в нашем домике. Меня это делало счастливым даже несмотря на то, что мы не могли встретить Рождество, как и все, отмечая праздник только утром… От этих слов становилось теплее даже Чанёлю. Почему-то истории чужой семьи вызывали у него гордость, хотя сам он и не имел к этому отношения. Возможно, причина была в самом понимании того, в какой семье вырос его омега, ведь все мы стремимся воссоздать вокруг себя ту атмосферу, к которой привыкли с детства, и альфа будет совсем не против, если Бэкхён воссоздаст именно такую. Атмосферу, полную любви и заботы. Он изначально не испытывал сомнений касательно того, что из омеги получится хороший папа, и с каждым проведенным бок о бок месяцем он понимает это все отчетливее, ведь его воспитали правильно — в любви и взаимопонимании. Тепло, разливающееся внутри, чувство правильности собственного выбора, гордость от того, какой именно омега достался ему не иначе, как волею судьбы, накрыло мужчину с головой. Эти ощущения становились все сильнее, разрастались в груди, грозясь переломать ребра, чтобы вырваться наружу. Они не давали расправиться легким, чтобы вдохнуть, и Чанёль задыхался. Задыхался от любви, которую изо дня в день пробуждает в нем этот омега. И хотелось выпустить скопившийся внутри вихрь, просто чтобы вспомнить, как дышать, и он накрыл ладонью чужую смущенную щечку. Бэкхён отозвался без промедлений, отнимая мордочку от плеча мужчины, раскрывая лучащиеся невинной нежностью глаза, и этот взгляд был словно контрольный выстрел в висок. Мужчина подался вперед, накрывая мягкие губы мальчонки собственными, и воздух ворвался в легкие стремительной волной, выбивающей дух. Он дышал. Бэкхён казался слишком нежным, чувственным. Он льнул к теплой ладони мужчины, тянулся к его губам, желая получить еще больше, и Чанёль давал. Целовал все настойчивее, спуская тормоза, раскрывая лепестки мягких губ и углубляя поцелуй. Бэкхён подавался навстречу, жался все ближе и дышал тяжело, невольно поскуливая на выдохе, отчего сдерживаться становилось слишком сложно. Спина омеги коснулась мягкого одеяла, а нависший сверху альфа не собирался отстраняться даже на секунду, все более настойчиво и жадно сминая любимые губы. Накаляясь все сильнее от прикосновений тонких пальцев к собственным напряженным плечам и шее, почти урча от ощущения, как они зарываются в короткие волосы на затылке, массируя кожу. Бэкхён нарочито дразнил чужое терпение, так как сам уже успел лишиться своего, и внизу живота скапливалось тяжелое, колкое возбуждение. Альфа и без этого ушел недалеко от младшего, подаваясь все ближе, прижимаясь наливающимся возбуждением к мягкому бедру омеги, без слов давая понять, что больше он не настроен откладывать столь заманчивое занятие на потом. В конце концов, елка украшена, ужин готов, и пусть последнему грозит остыть и потерять волшебство первозданного вкуса, его это совершенно не волнует. Обоняния коснулся сладкий молочный аромат с тонкими нотками вишни и ванильного бисквита. Аппетитно настолько, что в груди разгоралось неподдающееся контролю желание попробовать, коснуться губами нежной кожи, провести языком, слизывая молочную сласть, и, разорвав поцелуй, он припал к бледной шее влажным ртом. Впиваясь излишне настойчиво, даже немного грубо, получая звонкий отклик омеги, что, проронив короткий мелодичный стон, накрыл рот ладонями, смутившись. Его глаза были плотно закрыты, а на внутренней стороне век разноцветные круги плясали свои безумные танцы. То ли возбуждение так сказывалось на нем, то ли яркие блики гирлянд добрались даже сюда — Бэкхён не знал, и ему это было совершенно неинтересно. Он словно обратился в один всецело оголенный нерв, когда прикосновение к телу отзывается бурей мурашек на коже и тихим стоном на выдохе. Чанёль сводил его с ума, лишая воли и порождая целый ворох постыдных желаний, которым сам же и потакал. Целовал туда, где больше всего хотелось, касался лишь так, как это больше всего было нужно. Словно всем своим нутром он всегда знал, что необходимо его мальчику в эту секунду. Именно поэтому Бэкхён не удивился, когда горячие губы покинули его шею, а прохладный кончик носа скользнул выше и повел дорожку вдоль дрожащей под кожей жилки, следом дразня чувствительное местечко за ушком. Из легких вырвался тихий не то задушенный смешок, не то стон, и мальчонка невольно втянул шею в плечи словно от щекотки, и даже сам мужчина улыбнулся в ответ на такую реакцию, но не перестал дразнить. Омеге казалось, что это не прекратится, пока в один момент низкий, чуть хриплый голос альфы не коснулся его слуха: — Хочу тебя… — Чанёль говорил это впервые, считая такую постановку слов слишком вульгарной, начисто лишенной глубоких чувств. Сейчас эта фраза казалась ему наиболее подходящей. В одно мгновение он находит сокрытый смысл всего в двух словах. Он ведь в самом деле хочет его. Всего и без остатка. Тело, душу, мысли — все его существо, до капли. Хочет. — Я и так весь твой… Ты знаешь это, — слова сами лились из уст младшего, жаждали быть произнесенными, и не зря. Это побудило настоящую бурю в мужчине. Он знает. Помнит тот момент, когда омега отдал ему себя, вот только сам он совершенно не воспринял это всерьез и не воспринимал еще долго, пока впервые не покинул кабинет в репродуктивном центре, ведя за собой плачущего омегу. Только в тот момент пришло осознание, и ему, если честно, стыдно до сих пор. Бэкхён отдал ему себя без колебаний, а сам Чанёль… Широкие ладони накрыли ставшие еще более мягкими с беременностью бедра, скользнули выше от колен, оглаживая гладкую, нежную кожу. Омега шел на поводу, податливо раздвигая ноги шире, раскрывая себя перед мужчиной, точно книгу, и в нужный момент чуть приподнимая попку, позволяя снять с себя чертовски лишнее теперь белье. Подол футболки все еще скрывал все самое сокровенное — мужчина сам себя дразнил, не убирая край ткани. Просто это действовало на него особенно одурманивающе — видеть и понимать, что под широкой одеждой больше ничего нет, что он обнажен, возбужден и податлив. Правда, в этот раз омега сам не смог долго терпеть. Невольно сжимая в ладони ткань на собственной груди, он заставил край приподняться чуть выше, открывая все больше обнаженного тела, и Чанёль сдался. Прихватил подол и медленно стянул мешающую омеге футболку, выбрасывая ее за пределы их мягкого убежища. Возбуждение било в мозгу нескончаемым родником и выплеснулось в тело, разлилось по венам, заставив кровь вскипать. Хотелось сорваться, отпустить себя по течению, позволить на мгновение лишиться рассудка, но Бэкхён одним только своим видом возвращал ему на место тормоза. Слишком трепетный и нежный. Его хрупкие ладони невольно накрывали ставший совсем круглым животик, поглаживали упругую кожу, и хоть глаза его были прикрыты в ожидании удовольствия, а ноги разведены в стороны, Чанёль не мог позволить себе действовать необдуманно. Омега, носящий под сердцем его ребенка, заслуживал нежности и любви; всем своим видом он требовал ласки, даже если сам того не осознавал. И альфа был готов ее дать. Склоняясь ближе, накрывая нежное трепещущее тело собственным, он чувствовал, как омега тянулся к нему навстречу, обнимал тонкими руками за шею, льнул всем телом, хотя по сути мог прижаться лишь выпирающим животиком. Поцелуи обжигали тонкую бледную кожу, каждым своим прикосновением вызывая томный вздох младшего. Словно норовя коснуться каждой клеточки, очертить каждый миллиметр, губы мужчины ласкали острые ключицы, нежную, ярко пахнущую грудь, пока кончик языка не коснулся упругой, затвердевшей от возбуждения бусинки соска. Чанёль наблюдал, как крупные мурашки волной прошлись по коже, а сам омега невольно вздрогнул, ойкая от неожиданности. Слишком мило. Его хотелось заласкать до слез блаженства и восторга, до сорванного голоса и тяжелого от стонов дыхания. Упругий комочек утопал между горячих губ, а тонкие пальцы омеги вплетались во взъерошенные и без того волосы альфы. Его разрывало от приятных, давно полюбившихся ощущений, особенно в последнее время, когда постепенно наливающаяся грудь все чаще отзывалась странным дискомфортом. Сейчас омега испытывал приятное облегчение. Чужой язык настойчиво ласкал упругие бусинки, то втягивая в рот и посасывая, то вылизывая до легких мурашек по телу. Чанёль не сдерживался, из раза в раз позволяя себе толику грубости: он прикусывал заалевшие соски, оттягивая их почти до боли, но младший только стонал, получая удовольствие в полной мере. Мужчина изводил его всеми возможными способами, и Бэкхён поддавался. Терял голову от возбуждения и желания, что сплелись тугим узлом внизу живота. Бедра невольно подавались вперед, требовали к себе внимания, но альфа оттягивал этот момент, мучил их двоих, пока младший не сорвался в тихий, почти обиженный скулеж. Он не хотел тянуть — не сегодня, когда с самого утра был вынужден ждать и терпеть. Чувства сменялись слишком быстро, плясали яркими кругами перед глазами, и омега терял себя, терял ощущение реальности, а длинные, немного грубые пальцы, что ласкали его тело, толкаясь во влажный от слюны проход, делали только хуже. Перед глазами рябило и он не видел никакой разницы, открыты они были или закрыты. Перестав что-либо понимать, он только послушно поддавался чужим движениям и стонал. Тихо и задушенно, почти обессиленно под напором альфы. С большим трудом различая влажные поцелуи, что градом осыпали круглый живот, опускаясь с каждым разом все ниже. Возможно, это было волшебство Рождества. Особенная атмосфера, которая делала каждое прикосновение особенным. Чувственным, нежным, глубоким. Комнату наполнял яркий свет гирлянд и тихие стоны омеги, что больше не мог сдерживать себя. Лилейность, с которой Чанёль прикасался к нему, ласкал его тело, покрывая поцелуями и вычерчивая влажные дорожки кончиком языка, рушили его самообладание, пока омега наконец не начал умолять. Просить почти плача, без слов, лишь жалобно скуля, и на глаза в самом деле навернулись слезы. Слезы удовольствия и блаженства — именно так, как хотел того альфа. Вот только и сам он просчитался — это слишком сильно отрезвляло, заставляло сердце щемить, хоть он и понимал: так выглядит удовольствие. Глаза Бэкхёна отливали теплом и светом гирлянд, сверкали в такт каждому блику, почти переливались в медовой радужке. Они светились изнутри восторгом и дикой любовью, от которой дыхание в груди альфы спирало. Он не знает, смотрел ли на него так кто-нибудь. Кто-нибудь до Бэкхёна. Хоть раз был ли такой взгляд у Мину — взгляд, направленный в его сторону, искренний, лучащийся уважением и преданностью? Вероятно, нет. Это было слишком сильно. Настолько, что в одно мгновение вся его прошлая жизнь показалась бессмысленной. Ненужной, потому что в ней не было Бэкхёна. А может, так и должно было быть, чтобы сейчас он научился видеть эти взгляды, направленные на него, и, что самое важное, ценить. Бэкхёна он ценил всем своим существом. Он любил его, как наилучшую часть себя. Осознание этого вело за собой удушающие по своей силе чувства и бешеный ритм сердца, отдающий в ушах. Чанёль чувствовал себя безумным, опустошенным и в то же время наполненным доверху. Ушедший в собственные мысли, столь пристально смотрящий в глаза омеге. Младший не знал, о чем тот думал, он мог лишь наблюдать, как мужчина хмурился, а взгляд его наполнялся какой-то отчаянной любовью, сносящей преграды и заслонки. И все же омега сдался первым, слишком настойчиво притянув мужчину к себе за плечи, заставляя вернуться в сознание, чтобы в то же мгновение припечатать губы младшего поцелуем. Таким же отчаянным, каким еще минуту назад был его взгляд. Надрывным, наполненным любовью, что заполняла легкие вместо кислорода. Они больше не могли оторваться друг от друга, не могли расцепить объятий, и ощущение первого движения во влажном теле затерялось в безумном чувстве единения. Они были едины и без этого — сердцами и душами, но их собственную «тетралогию» могли завершить только тела. Движения казались излишне осторожными, медленными, но глубокими. Альфа толкался в горячее нутро с оттяжкой, на каждом движении ловя обжигающее дыхание омеги, что тихо, задушенно стонал в поцелуй. Цеплялся за его плечи, словно боясь потерять почву под ногами, и отдавался без остатка. Голова шла кругом, а яркие блики все не переставали плясать, ласкать искусственными «зайчиками» их тела, так тесно сплетенные воедино, двигающиеся в унисон, отдающиеся друг другу. Они тонули, но ни одного из них это не пугало. Не пугало, пока они были вместе, и этому, казалось, не было конца. Движения становились все резче и отчетливее, чувствовались все сильнее с каждым толчком, и тело подавалось навстречу, тугие стеночки раскрывались под чужим напором, сжимали твердую, напряженную плоть. И все это было слишком остро. Именно сегодня, сейчас. У Бэкхёна кружилась голова. Он больше не чувствовал ни мягкое одеяло под спиной, ни твердый пол. Невесомость. И единственной его точкой опоры был альфа. Легким катастрофически не хватало кислорода, но размыкать поцелуй, который уже и поцелуем не был, не хотелось. Они лишь прижимались друг к другу губами, горячо дыша, не находя сил отстраниться, не находя сил целоваться, хотя желание разрывало легкие. Хотелось быть как можно ближе, но ближе, кажется, было уже просто некуда. И только последнее движение разлилось в теле обжигающе горячим теплом и удовлетворением в душе. Очередной опаляющий губы выдох, а следующий уже утопал в поцелуе. Тело покалывало от накрывшего оргазма, а губы — от поцелуев. Омега чувствовал, как нутро наполняла влага, а завязывающийся узел растягивал упругие стеночки. Только сейчас, чуть придя в себя, Бэкхён осознал, как затекла спина, но сменить положение возможности не было, не сейчас, и в голову не пришло ничего лучше, чем немного поерзать, желая хоть немного сменить положение уставших в неудобной позе позвонков. Все же пол, пусть и накрытый одеялом, был не самым удобным ложем для носящего. И, прогнувшись в пояснице, при этом невольно разрывая поцелуй, он поймал на себе озадаченный, все еще застланный удовольствием взгляд альфы. — Моя спина… — голос казался севшим, походил на шепот, хотя сам омега не помнил, чтобы издавал слишком громкие звуки. Взгляд Чанёля прояснился словно по щелчку пальцев, хотя дыхание все еще оставалось тяжелым, а сцепка и не думала заканчиваться столь скоро. — Черт… прости… — его голос был не лучше, разве что более низким и хриплым, отдающим вибрацией в теле омеги. — Если хочешь, можем сесть, — и сам не придумав ничего лучше, получив в ответ согласный кивок, он ближе склонился к младшему, словно извиняясь целуя в плечо и аккуратно подпихивая руки под спинку, обнимая. Простынь, служащая крышей, неуверенно покачнулась, когда слишком высокий альфа уперся в нее макушкой, а ведь сейчас даже омега, волей случая сидящий на бедрах мужчины, был как раз впритык. Бэкхён обнимал альфу за шею, прижимаясь так близко, как позволял животик, утыкаясь теплым кончиком носа в плечо. Он все еще не мог полностью прийти в себя, то и дело содрогаясь от очередной волны удовольствия, разливающейся в теле, в точности, как и сам альфа. Это было приятно, а со сменой положения стало еще и отчасти непривычно. Невольно подтянув мальчонку чуть ближе, опустив ладони на мягкую попку, Чанёль запустил цепную реакцию, в которой резкий импульс удовольствия порождал желание невольно двинуться навстречу, и Бэкхён поддавался ему. Еле ощутимо вилял бедрами, заставляя узел внутри менять точку давления и все новые ощущения искрить калейдоскопом перед глазами. Последняя, особенно яркая вспышка в теле прозвучала звонким стоном омеги и низким хриплым рыком мужчины. Мальчонка прогнулся в спине, отрываясь от плеча старшего, выравнивая спину и задевая макушкой простынь «потолка», отчего тонкая ткань натянулась и, соскользнув со спинки одного из кресел, накрыла собой пару. Секундная тишина, и отчего-то слишком довольный смех прорезал молчание. Омега хохотал, и сам толком не зная отчего, но все это казалось ему забавным — страсть, которая рушит целые дома. И не важно, что дом этот был из покрывал и подушек. Альфа невольно заражался смехом, утыкаясь лбом в плечо младшего, тихо и хрипло смеялся, крепче обнимая хрупкую спинку. Дышать даже под столь тонкой простыней было тяжело из-за жара, исходящего от тел, и резкого, концентрированного запаха возбуждения и секса. Немного покопошившись в поисках края, мужчина стянул простынь с себя, но омегу выпутывать из ткани не стал, считая, что взмокшим и обнаженным в его-то положении сидеть не стоит. Бэкхён против не был. Все ещё тихо смеясь, улыбаясь слишком счастливо; его глаза светились изнутри, отливали в мигающем свете гирлянд, словно на дне зрачка горит самое настоящее пламя и вокруг него пляшут черти. Чанёль смотрел в чужие глаза, видел в них целый вихрь эмоций: игривое безумие и сводящую с ума любовь. Любовь к нему. И сам испытывал что-то совсем идентичное, сильное, не поддающееся словам, в принципе человеческой речи. Только языку тел. И все равно хотелось что-то сказать — выразить то, что оба они и так уже знали. Но Бэкхён оказался шустрее. — Я люблю тебя, — его шепот был слишком тихим, чувственным, немного хриплым, разом сбивающим все мысли в кучу. — Бэкхён… — имя омеги вырывается у него само собой, нежно и ласково, даже слишком, и младший замирает, глядя пристально, всем нутром желая получить ответ, но альфа тянул. Это молчание не должно было его пугать: Чанёль говорил ему это, говорил не раз и, что важнее, он показывал это. В прикосновениях, в поцелуях, в поступках. Всей той заботой, которой он одаривал омегу, которая была пропитана любовью. Но даже так Бэкхён отчего-то боялся, и этот страх отразился в медленно потухающем взгляде и резко вспотевших ладошках, что так и цеплялись за широкие плечи мужчины. Чанёля такая реакция больше умиляла, чем вызывала беспокойство, и он понял, что тянуть больше нельзя. Нет смысла. — Я хотел сделать это по-другому, — мужчина понимает, что своими словами вызывает лишь больше недоумения, но идти на попятную было слишком поздно, он уже решился. — Хотел дождаться подходящего момента, возможно, даже полуночи. Зажечь свечи, включить гирлянды, чтобы в лучших традициях романтики. Но, думаю, так будет вполне в «нашем стиле», — мужчина улыбался, явно намекая на положение, в котором они были, и не до конца сошедшую сцепку, а омега терялся все больше, ничего не понимая. Стараясь не сдвинуться с места и тем более не выпустить младшего из объятий, Чанёль отклонился чуть в сторону, кончиками пальцев поддевая собственные штаны, которые снимал не иначе как в наваждении, даже не помня этого. Из кармана охотно вынырнула небольшая темно-синяя бархатная коробочка, и сердце омеги замерло, с неверием дрожа в груди. — Малыш… — тихо окликнув младшего, мужчина поймал растерянный, отчего-то жалобный взгляд омеги, нежно, успокаивающе улыбаясь в ответ. — Наши отношения начались как форменное преступление, и дальше было только сложнее. Твоя связь с Дже, беременность, мой развод, знакомство с твоими родителями, — перечисляя все, что они успели пережить с таким трудом, альфа улыбался, потому что они справились и преодолели все эти сложности, а омега не мог заставить себя даже дышать. — Все, что у нас есть, мы получили совсем не так, как это привычно в обществе. Даже твоя метка — целый протест устоявшимся традициям. И это… — он опускает взгляд на коробочку, и омега следует ему, вот только теперь натыкаясь не на бархатную крышечку, а на тонкий ободок кольца с ещё более тонкой черной полосой посередине. — Это всего лишь формальность, малыш, мы оба знаем, что ты уже мой, как и я твой. Что мы семья. Но я хотел сделать хоть что-то так, как это принято… Но что-то опять пошло не так и все же… Бэкхён, ты же выйдешь за меня? Он смотрел на омегу с молчаливым ожиданием и безграничным терпением, но ответа все не было. Вот только мужчина — в отличие от омеги — делал правильные выводы и смиренно ждал, пока не услышал первый всхлип. Ласково накрывая кончиками пальцев чужой подбородок, заставляя приподнять мордашку, он на самом деле и не ждал ничего другого, кроме покрасневших глаз и дорожек слез на щеках, искренне веря, что это от счастья. Бэкхён смотрел на него, словно видел впервые. Не веря собственным ушам или своему собственному везению. В жизни, наверное, так не должно случаться. Не должны студенты влюбляться в преподавателей. Не так сильно. Не должны получать взаимные чувства, не должны уводить их из семей. Но Бэкхён сделал все то, чего не должен, и теперь он в очередной раз не мог поверить сам себе; и даже в этом неверии, даже если это сон, он хотел получить от него максимум. Подаваясь всем телом вперед, буквально впечатываясь в мужчину, он крепко обнимает широкие плечи, утыкаясь носом куда-то в напряженную шею. Чувствуя, как его обнимают в ответ, но все еще не в силах заставить себя вдохнуть полной грудью, одними губами шепча чертово: «Да, да, да!», точно мантру, и Чанёль слышит его. Чувствует каждой клеточкой своего тела его «да». — Дай мне свою руку, малыш, — едва касаясь губами ушка, мужчина шептал в ответ, но младший не отзывался, даже не реагировал, и в голову не пришло ничего лучше, чем приводить его в чувства поцелуями, что частой россыпью коснулись щек и шейки. Бэкхён от этого, кажется, только больше терялся, но все равно, пересилив себя, чуть отстранился. Убрал руку от чужих плеч, вкладывая ее, чуть дрожащую, в крепкую ладонь альфы. Они оба с замиранием сердца наблюдали, как мужчина медленно надел тонкое колечко на пальчик. Это простая формальность, и они оба это понимали. Они стали супругами с того самого момента, как метка альфы окрасила кожу омеги, но происходящее сейчас все равно кажется символичным. Красивым. Правильным. И пусть даже это у них вышло совсем не как у обычных людей. Пусть они не смогут в полной мере рассказать о столь волшебном моменте Джиёну, возможно, даже когда он подрастет, это все еще кажется им прекрасным.