desperate.

Электрический чайник неприятно шипел на подоконнике, обдавая холодное стекло окна паром. На улице сыпал редкий снег, и даже несмотря на это погода совершенно не радовала. Чанёль опустил взгляд вниз, невольно вздыхая. На краю подоконника стояла чашка — две ложки кофе и больше ничего — его собственное стопроцентно действующее варево, возвращающее трезвость ума. Очередное «окно» между занятиями угнетало: ему хотелось скорее вернуться домой к Бэкхёну, а не просиживать бесцельно полтора часа, чтобы потом безрезультатно пытаться втолковать студентам хоть сколько-нибудь знаний в головы. Отвратительный день, и даже начался он отвратительно — с забытого на кухонном столе бенто, о чем сам Бэкхён сообщил буквально через полчаса, но возвращаться было уже некогда. Раньше он не заморачивался подобными вещами, предпочитая перекусывать в буфете с другими преподавателями или просто отвлекая пустующий желудок кофе, но готовкой Бэкхёна пренебрегать не хотелось. Его мальчик старался, готовил только полезные блюда, чтобы альфа, так активно занимающийся в зале, даже питался правильно. Наверняка он тоже расстроился, а теперь сидит дома и беспокоится, что Чанёль остался голодным, а заставлять омегу волноваться ему не хотелось больше всего. Кипяток плеснул в кружку, растворяя кофейные гранулы. Обжигающий аромат горчащего напитка пахнул в лицо, а за спиной раздался щелчок. Дверь на секунду открылась, впуская шум, царящий в коридоре, и тут же закрылась, возвращая в небольшой кабинет тишину. Чанёль на секунду прикрыл глаза, стараясь взять себя в руки и не вылить копившееся с самого утра раздражение на первого попавшегося коллегу. Определенно коллегу — ни один студент не позволил бы себе так смело шагнуть к нему. Каждый знает, что попадет в клетку с волком. — И кто будет стучаться? — он говорит нарочито спокойно, не поворачиваясь к гостю, потревожившему его уединение, словно давая возможность передумать и скрыться, так и оставшись неузнанным. — Вероятно, твои студенты, — голос, прозвучавший из-за спины, не был ему знаком, но что-то внутри отзывалось непривычной для мужчины тревогой, заставляя резко обернуться. Обернуться и застыть. Незваный гость, кажется, совершенно не испытывал неловкости и уж тем более не чувствовал, что нарушает чужое пространство столь беспардонно. Проходя глубже в кабинет и не получив даже дозволения, продекламированного рамками приличия, садясь на мягкий стул аккурат напротив самого преподавателя. Альфа выглядел ощутимо старше, но не менее крепко и подтянуто, чем сам Чанёль. Черные волосы с заметной проседью были зачесаны назад; прямой нос, волевой подбородок, раскосый разрез глаз… Они были похожи. Даже слишком. — И какого черта ты здесь делаешь? — хозяин кабинета и не думал скрывать свое недовольство даже ради пресловутого приличия, о существовании которого забыл, стоило только увидеть гостя. Мужчина, собственно, другого и не ожидал: знал, куда шел, оттого лишь легко усмехнулся, удобнее устраиваясь в кресле. — Я уже не могу проведать своего единственного сына? — бровь взметнулась вверх, выражая собою все наивное любопытство, имеющееся в мужчине, но никакого эффекта это не возымело. Он издевается — Чанёль в этом уверен. Больше двадцати лет желания проведывать его не было и в зачатке, как не было желания звонить или даже видеться с собственным внуком. Причина этому была. Старая как мир, запыленная, хранящаяся в воспоминаниях двадцатилетней давности, но она была. С другой стороны — все это было ожидаемо. Чем ещё может закончиться вечное соперничество зрелого и юного поколения? Что случается, когда нос к носу сталкиваются два совершенно одинаковых в своей целеустремлённости человека? Верно, катастрофа. И крушение семейной жизни. Их семья тоже «ушла на дно» в далёком прошлом. Первой «пробоиной» стал развод родителей, который подкосил Чанёля даже несмотря на то что тогда ему было уже двадцать, а второй — его собственная, неугодная отцу свадьба, ведь какие к черту истинные, когда на кону семейный бизнес и нужно думать головой. Отец был против. Чанёлю было плевать. Дальше поддерживать отношения казалось бессмысленным. Они не понимали друг друга. И сейчас, глядя на сидящего перед собой отца, он не мог ждать ничего хорошего, откровенно теряясь в догадках, где одна была хуже другой. — Не думаю, что ты пришел сюда для того, чтобы спросить, как мои дела, — более-менее совладав с собственным беспокойством, Чанёль отодвинул свое кресло, опускаясь в него. Это больше походило на деловые переговоры — оба сосредоточены, напряжены, и только старший мужчина позволяет себе мягко усмехаться, словно его все это забавляет. — Ты прав, — альфа и не думает юлить. В конце концов, у них не те отношения, когда лишняя любезность может что-то изменить. И ведь кто бы ему заранее сказал, что желание воспитать из маленького альфы наследника вылезет ему таким боком, он бы без сомнений возложил все воспитание на мужа, и будь что будет. Вряд ли бы тогда он получил кого-то, как две капли похожего на себя характером, с умением рыть землю носом на пути к своей цели, вот только роющим ее ровно поперек его мнению. А может, все это — дело генов и в итоге все равно получилось бы именно так. — Я приехал решить несколько вопросов, касающихся фирмы. Ты же знаешь, я уже не молод и мне необходим преемник, — продолжил мужчина, сам не заметив, как пауза затянулась. — Как и ты знаешь, что я отказался от твоей конторы ещё двадцать лет назад, — получив хоть сколько-нибудь ясности, Чанёль испытал слабое облегчение. По крайней мере, ничего нового он не услышал, а это уже хорошо. Этого облегчения хватает ровно на тридцать секунд молчания и один глоток все ещё горячего кофе. Ему хочется верить, что отец, освежив память о его отказе и убедившись в неизменности принятых двадцать лет назад решений, просто уйдет. Но мужчина не перестает слабо усмехаться, словно перед ним все ещё тот несмышленый двадцатилетний юнец. Хотя для него наверняка так и есть. Было всегда и будет, ведь он отец, и как бы зрел ни был Чанёль, сколько бы опыта он ни получил от жизни — он будет в его глазах ребенком. — Да… — мужчина вздыхает, хотя улыбка с его губ не сходит. Словно он в очередной раз убедился в собственных предположениях. — В этом ты явно пошел в своего папу — склонностью напрочь отключать логику и поддаваться импульсивным решениям вроде отказа от семейного бизнеса или выбора участи преподавателя. Радует только, что тебе хватило ума завести ребенка, и судьба подарила тебе здравомыслящего альфу. Чужая улыбка становится шире, а Чанёля прошибает током. И ведь на что он надеялся? Его отец в самом деле уже не молод, и пусть он выглядит довольно свежо и подтянуто, за плечами осталось шесть десятков лет, и было бы логично передать труды всей своей жизни преемнику. Но преемника не было — по крайней мере, так думал Чанёль, считая, что его отца не заинтересует внук, рождённый в неугодном ему браке. И Чанёль ошибся. Но этого стоило ожидать: ему самому уже за сорок, он уже не достаточно молод, чтобы бросать свою жизнь и начинать что-то с нуля, но Джеону только двадцать два. — Ты был у Дже… — звучит как утверждение; спрашивать здесь нечего — все понятно и так, и стоит сказать «спасибо» хотя бы за то, что его соизволили поставить в известность. — Был, — без раздумий соглашается мужчина, слабо кивая в ответ. — На редкость смышлёный мальчик, явно не в вас с Мину, — мужчина не может удержаться от колкости, просто чтобы подчеркнуть, что его мнение так же не изменилось, в чем младший и не сомневался. — Его куда больше заинтересовало предложение продолжить семейное дело и обеспечить себе безбедную жизнь. В этом сомневаться тоже не приходилось. Джеон был перспективен и настойчив и при всем этом совершенно не глуп. У него была именно та жилка, которую в свое время отец пытался развить в Чанёле. Развить, может, и получилось, но пользоваться ей он отказался напрочь, желая сделать что-то собственное, а не пытаться охватить уже готовое. Джеон другой: ему хватит сил и упорства удержать и развить дальше уже отлаженную систему. — У него нет нужного образования, — Чанёль не спорит, не отговаривает, даже не думает это делать. Дже взрослый и в праве сам решать, чего он хочет. Да и сам мужчина совсем не в том положении, чтобы настаивать. Его мнение здесь не в счёт: для сына он не меньше, чем предатель. И вовсе не исключено, что эту заинтересованность бизнесом спровоцировал сам «внезапно появившийся» дедуля, подчеркнув между делом, что Джеон достоин получить то, чего не был достоин Чанёль. — Что такое образование? — старший альфа внезапно роняет смешок, показательно отмахиваясь. Словно чувствуя настроение сына, он понимает, что перечить ему не станут, оттого и сам чувствует себя отчасти спокойнее. Устраивать очередную сцену спустя двадцать лет, но теперь во имя внука, не хотелось. Да и это была не единственная причина, по которой он приехал, оттого, тихо выдохнув, он продолжает спокойнее, словно даже дружелюбнее. — Корочка — вопрос всего лишь пары лет. Я вижу, что он умный мальчик, так что это не станет препятствием. Ты постарался взрастить в нем стержень, но сделать из гранита сталь ты уже не сможешь. А я смогу. Спорить с этим Чанёль не смог бы, даже если бы захотел. Потупив взгляд в стол, сжимая в руке остывающую кружку кофе, он понимал, что дал своему ребенку все, что мог дать в плане воспитания, образования. Больше ему дать было нечего, но это был не предел того, чего Джеон мог бы добиться сам, получив правильный старт. Этот старт ему мог дать только глава их разрозненной семьи и семейного бизнеса — Пак Хангён. — И между тем Джеон поведал мне кое-что интересное, — одним махом возвращая сына к реальности, грубо выдирая из размышлений, мужчина пристально наблюдает за эмоциями, сменяющимися на его лице. А сменяться было чему — такая смена темы не сулила ничего хорошего, а интересной в его жизни для отца могла быть только одна тема. — Скажи, как же так вышло, что мой сын, который осудил собственных родителей, когда мы развелись, в итоге развелся и сам? Было весьма ожидаемо и даже становилось понятно, почему его вдруг решили уведомить о почти найденном преемнике семейного бизнеса. Если бы не крайне интересный вопрос развода, черта с два его поставили бы в известность. Это был просто повод, чтобы заглянуть, а вот сама причина визита раскрылась только сейчас. — Как много он тебе рассказал? — Чанёль, сам того не ожидая, напрягся, а пальцы крепко сжали чашку кофе, отставляя ее чуть в сторону, словно от греха подальше, что не укрылось от взгляда старшего. — Кратко изложил сам факт развода, но я просто не могу оставить это незамеченным, — чуть качнув головой, мужчина удобнее сел в кресле, опираясь локтями о стол и упираясь подбородком в переплетенные вместе пальцы, словно это в самом деле разговор по душам. — Что произошло, Чанёль? Или спустя двадцать с лишним лет брака ты наконец прислушался ко мне и понял, что истинность — всего лишь глупая сказка для детей? Чанёль уперто молчит, хотя громкий натужный вздох все же срывается. Тогда, двадцать четыре года назад, в самом деле было сложно. Ему было только двадцать лет, когда родители развелись. Он с самого начала знал, что они не были истинными, да и сам долгое время относился к этому как к глупым россказням — таковым было воспитание отца, но когда собственная семья рушится, ты начинаешь верить даже в сказки. И Чанёль поверил — решил для себя, что родители разошлись, потому что не были истинными, и, когда встретил Мину, он даже не думал. Вот только отцу такое его отсутствие мыслей пришлось совершенно не по душе, и все стало только хуже. Тогда он не мог понять родителей, что, прожив вместе те же двадцать лет, разошлись, как в море корабли. Он был зол, обижен, как и любой ребенок на его месте, и пусть он ребенком уже не был, обиды меньше не становилось. Многое произошло сгоряча: лишние ссоры, лишние слова, о которых ни один из них на самом деле не думал всерьез. Они пытались ему что-то объяснить, но разве он мог их услышать, поглощенный своей обидой? Сейчас он и сам оказался на месте отца — все тот же развод спустя двадцать лет брака и более молодая замена бывшему мужу, но даже сейчас Чанёль не понимает их. У него ведь по-другому. У них с Мину все было по взаимному согласию, а с Бэкхёном все более чем серьезно. — Да, — Чанёль отозвался слишком резко, и сам не заметив, как собственные мысли вновь его распалили, словно окунув в давно забытые разногласия. — Ты оказался прав, доволен? — Был бы доволен, если бы ты понял это двадцать лет назад и не ввязался в никому ненужный брак, вместо этого продолжив семейное дело, — мужчина вздохнул, откидываясь на спинку кресла и прикрывая глаза. Эта запоздалая победа не приносила ему удовольствия. Что теперь от нее толку? Отношений с сыном это не вернет, а его правота так и осталась непонятой вплоть до того самого момента, пока не оказалось поздно. Извечная проблема поколений — неумение слушать и слышать друг друга. Возможно, тогда он казался Чанёлю человеком, неспособным думать о семье, отдавшим всего себя бизнесу. В какой-то степени так и было: он был весь поглощен работой, но благополучие близких никогда не теряло своей ценности. Он хотел дать мужу твердую почву под ногами и стабильность, а сына уберечь от ошибок молодости. Получилось аккурат наполовину. — Я не собирался идти по твоим стопам, и если бы я не ввязался в «никому ненужный брак», сейчас у тебя не было бы наследника, — слабо качнув головой, Чанёль и сам, кажется, немного расслабился, откидываясь на спинку кресла. Ему такие разговоры не по душе. Чанёль уже не тот мальчишка, чтобы быть отруганным, чтобы его ошибки были подчеркнуты и проанализированы. Но это его отец, и сколь бы плохи не были их отношения, отцом он от этого быть не перестанет. Он старше, все еще опытнее, умнее в конце концов; он предупреждал с самого начала, но кто бы эти предупреждения слушал. Возможно, их ссора длиной в двадцать лет была напрасна — все получилось именно так, как говорил старший: ничем хорошим это не закончилось. Хотя, если воспринимать Бэкхёна как окончание былой семейной жизни, кое-что хорошее все же вышло. — Согласен, признаю, что твой Мину все же на что-то сгодился, — притянутая за уши неприязнь так и сочится из мужчины. Чанёль слышал это уже не единожды, и теперь в этом совершенно нет смысла: Мину остался позади — пройденный этап. — По крайней мере, он родил и смог вырастить достойного альфу. — Прекрати его оскорблять, — младший Пак почти не злился, и сам понимая, что смысла в этом уже нет. Мину остался в прошлом, а усугублять и без того отсутствующие отношения с отцом не хотелось. Он слишком устал от этого. И тем не менее — пусть и бывший — Мину его омега. И он никогда не позволял себе лишнего даже в словах, стоит ли говорить о действиях? Он до последнего старался быть хорошим мужем и папой и уж точно не заслужил оскорблений в свой адрес. — Если ты думаешь, что после развода я потерял к нему уважение и начну соглашаться с твоими словами, ты ошибаешься. Мужчина лишь любопытно выгнул бровь. Он-то и не думал, но убедиться все же хотелось. Его неприязнь к истинному омеге сына — глупая случайность. Появившийся в ненужное время в ненужном месте, тогда он просто попал под горячую руку. Чанёль показывал свой на редкость упертый характер, и тогда казалось очень логичным обвинить в этом внезапно появившегося омегу. Думая об этом сейчас, он понимает, что Мину, вероятно, был и вовсе ни при чем, но двадцать лет, прожитых в обиде на омегу, сделали свое дело, и теперь не поможет даже понимание того, что обижаться в этой ситуации стоило лишь на себя самого. — Рад, что ты не растерял свое мужское достоинство, — впервые за эту встречу позволяя себе улыбнуться. Именно улыбнуться — искренне и мягко, чего Чанёль уж никак не ожидал. Словно отец в самом деле был рад этой встрече и этому разговору. — Пожалуй, не буду и дальше отягощать тебя своим присутствием. И проведай папу, он скучает по тебе. Мужчина поднимается с кресла, отдергивая полы пиджака, и почти успевает повернуться спиной к столу, чтобы направиться к выходу, но Чанёль его останавливает. Дело вовсе не в «незакрытых темах», которых скопилось слишком много за эти годы, даже не в элементарной сыновней тоске по разговорам с отцом. Просто одна случайно брошенная фраза выбивает младшего Пака из колеи. — Тебе-то откуда знать, скучает или нет? — часть сошедшего напряжения вновь возвращается в тело, а взгляд становится излишне пристальным, ведь в самом деле, откуда отец может это знать? — Мы ужинаем вместе… несколько раз в неделю, — ответ звучит так, словно вопрос был слишком ожидаемым, может, и вовсе умеренно спровоцированным. Мужчина хитро усмехается, словно продолжает подначивать, и Чанёль с трудом сдерживает себя от очередного вопроса. Он понимает, что отец играет с ним, и хочет упасть головой в стол, когда вопрос срывается с губ сам. — А как же твоя свиристелка, ради которой ты бросил его? — Чанёль смотрит пристально, а старший понимает — это его старые обиды. Почти детские. Прошло больше двадцати лет, а они все еще хранят эти вещи в своей памяти — старые обиды друг на друга. Хангён не признается даже себе, и тем не менее он понимает, что ждал этой встречи. Они не общались столько лет, и гордость каждого не позволяла сделать первый шаг, но сейчас у него на самом деле был повод. И дело даже не в желании «поглумиться» — получить столь желанное: «Ты был прав», а скорее убедиться, что Чанёль справляется с этим. Какие бы отношения у них ни были, они все еще отец и сын, и он не может не волноваться о своем ребенке. За двадцать лет затишья изменилось слишком многое, и мужчина в самом деле хотел бы рассказать об этом, поговорить как взрослые люди, которыми они являются уже давно. Но собственной упёртости все же было слишком много, а вместе с упёртостью Чанёля — и вовсе необъятное количество. — Это было целую вечность назад, от него уже и след простыл, — отмахиваясь, словно от назойливой мухи, альфа и в самом деле уже и не вспомнит, кто именно остался в памяти сына как «замена»; сам он замены не искал никогда, воспринимая развод немного иначе, оттого решается озвучить нечто в самом деле значимое. — В отличие от тебя, Хичоль понимал суть нашего развода. Сейчас это не мешает нам поддерживать хорошие отношения и периодически ужинать вместе… или спать. Старший Пак почти физически ощущает на себе взгляд, полный недоумения и непонимания. Чанёль словно пытается как-то переварить то, что он слышит, но ничего не выходит. Рот беззвучно открывается в бесплотной попытке издать хоть какой-то звук и тут же закрывается, понимая, что нет — не сейчас. И требуется не меньше минуты, чтобы собрать в кучу все свои скудные мыслишки, что бросились врассыпную, стоило только вникнуть в суть слов родителя. — Спать? — с трудом возвращая себе самообладание, Чанёль хмыкает, стараясь думать о чужих словах, как о шутке, внутренне надеясь, что таким образом ему просто решили потрепать нервы. — Ты в паспорт давно заглядывал, помнишь, сколько тебе лет? Мужчина усмехается, кажется, довольный реакцией и произведенным впечатлением. Он опирается рукой о спинку кресла, не желая вновь садиться, чтобы и в самом деле не остаться здесь дольше положенного, но проигнорировать чужую колкость просто не может. — Если у тебя в твоем возрасте есть с этим проблемы — не значит, что они есть у всех, — кончики ушей Чанёля краснеют не то от смущения, не то от злости. Он всегда плохо воспринимал такие издевки, особенно со стороны отца, у которого язык был без костей, а мысли — без фильтра приличия. — Ты уж прости, но твои старики все ещё полны сил и планируют этим пользоваться, а не репетировать руки складывать. — О господи, прекрати говорить со мной об этом! — и все же Чанёль не выдерживает — прикрывает веки ладонью, сжимая переносицу большим и указательным пальцем, словно пытаясь унять головную боль, и это не сильно далеко от правды. По меньшей мере нежелательные мысли из головы выгнать хотелось. — Годы идут, но ты так и не взрослеешь, — мужчина, не стесняясь, смеется, искренне потешаясь над реакцией сына. Двадцать лет прошло, а ничего не изменилось, и это невольно грело душу, заставляло мягкую улыбку касаться губ, испытывая какое-то облегчение. Ему стоило сделать это раньше — заглянуть к сыну, попробовать поговорить с ним, возможно, наладить отношения. Но тогда он понимал, что толку не будет: они не из тех, кто так легко меняется, но вот известие о разводе — это то, что могло бы изменить Чанёля, помочь им понять друг друга чуть лучше. Идя сюда, Хангён надеялся, что это будет в самом деле так и сейчас… он был немного счастлив. Счастлив вновь встретиться с сыном и не быть резко и категорично отвергнутым. — Все тот же зазнавшийся двадцатилетний мальчишка, верящий в сказки про истинность и вечную любовь, — с тонкой нотой ностальгии вздыхает старший Пак, глядя на слегка успокоившегося сына. Он смотрел в глаза, как две капли воды похожие на собственные, и надеялся, что ему не привиделась тень тоски на дне чужого взгляда. — Ты говоришь, что я бросил его, когда ушел к «свиристелке». Ты не видел ничего тогда и не видишь до сих пор. Мы развелись, потому что устали друг от друга. Вспомни, сколько нам было, когда у нас появился ты? — мужчина делает паузу, на самом деле и не надеясь на ответ: ему достаточно того, что Чанёль это просто знает. Осознает, насколько они были молоды, но тем не менее не побоялись ответственности и груза воспитания ребенка. Слишком юные, влюбленные, пусть и знакомые с самого детства, они были друзьями, пока очередь взрослеть не коснулась и их самих. Чанёль знает это, слышал не единожды от всех, кому было не лень напомнить ему, что он нежданный ребенок. Да и как могло бы быть иначе, если папе было только шестнадцать лет, а отцу — девятнадцать. Они жили в бесконечном осуждении посторонних, продолжали зависеть от родителей, пока не встали на ноги сами, и даже так Чанёль никогда не чувствовал себя нежеланным, ненужным, нелюбимым. Неожиданным — возможно, но не значит, что лишним. Раньше он не мог понять это в полной мере, взглянуть на это со стороны собственных родителей. Но когда за плечами сорок четыре года жизни — ты мыслишь по-другому. Начинаешь понимать то, что, казалось, не сможешь понять никогда. — Брак тяготил нас, а ты был уже взрослым, чтобы понять это. Так мы думали, но ты всё ещё был ребенком, — так и не получив ответа, Хангён продолжил чуть тише, спокойнее, и в его голосе чувствовалась грусть. — За все эти двадцать с лишним лет не было и дня, когда твой папа в самом деле остался бы брошенным. Дом, машина, деньги — я оставил ему все, чтобы он продолжал жить в комфорте, не нуждаясь в элементарных вещах, как это было в нашей юности. Если у него были проблемы, он звонил не тем мужчинам, которые трахали его, он звонил мне, и ни разу я ему не отказал, — все это звучит искренне настолько, что, вспоминая, как продолжал жить папа после развода, он не видел причины им не верить. И от этого становилось в самом деле стыдно. Двадцать лет он был зол на родителей, вдвойне зол на отца, а на деле оказалось: не видел ничего дальше собственных помыслов, которые были слишком далеки от реальности. И все те годы, что он поддерживал отношения с папой, предлагал помощь, он не мог понять, почему тот отказывался. А оказалось, он ни в чем и не нуждался. — Ты уже взрослый, Чанёль, и ты должен понимать, особенно теперь, что развод — это просто печать и несколько подписей, а «свиристелки» — максимум хороший секс, — мужчина не стеснялся этих слов и испытывал облегчение, понимая, что сын, кажется, впервые начал его слышать. — Но омега, который подарил тебе ребенка, навсегда останется твоим омегой, и ты несёшь за него ответственность. У меня такой омега только один, и это твой папа. Такие откровения корябали душу, и не только младшему. Противный ком в глотке застрял у каждого, и каждый в полной мере ощутил, насколько бессмысленными были прошедшие годы. Мужчина разворачивается спиной к младшему, делает несколько шагов к выходу, теперь и в самом деле намереваясь уйти. Да, на такой ноте, на таких словах, но ответ он получит вряд ли, по крайней мере, не сейчас. Им стоит подумать об этом, и в особенности Чанёлю. Он должен понять то, что так давно пытался донести ему отец. В итоге оба они получили то, что получили. Гордость этого не стоила, а сейчас и вовсе сыграла плохую шутку с ними, но прошлое изменить уже нельзя. Теперь можно построить другое будущее. — В это… — мужчина замирает, слыша голос сына. Он и не думал получить хоть что-то сейчас, но Чанёль прерывается лишь на секунду, проглатывая противный ком и прочищая горло, продолжая гораздо увереннее: — В это воскресенье у меня свадьба. Не скажу, что сильно хочу видеть тебя там или знакомить со своим омегой, можешь просто передать это папе, — повернувшись к сыну лицом, он видит протянутый ему кусок бумажки — на скорую руку начерканный адрес, и мужчина без труда его узнает. Неплохой ресторан с несколькими залами для церемоний — то, что нужно для скромной небольшой свадьбы. Теперь пришла очередь удивляться Хангёну. Такого он совсем не ожидал и даже не думал, что это в самом деле может произойти. Он знал немного о случившемся, Джеон совершенно не хотел говорить об этом, а выпытывать что-либо — не в его правилах. И тем не менее. С Мину они в разводе едва ли полгода, неужели за столь короткое время его сын мог найти другого омегу? Или сам развод случился именно из-за «другого»? Эти идеи казались ему абсурдными — Чанёль никогда не был тем, кто предпочитал смотреть на сторону, и всегда довольствовался тем, что выбрал сам. Он умел отвечать и нести ответственность за свои решения, и это же касалось омег. По крайней мере, так казалось Хангёну. Оттого сейчас он и сам себе казался слишком растерянным. — Вот как… — с большим трудом выжимает из себя старший Пак, принимая записанный адрес, глядя на кусок бумаги немного растерянно. — Хорошо, но папе позвони сам, ему будет приятно услышать это именно от тебя. Чанёль не спорит, позволяя отцу наконец скрыться за дверью кабинета. Он провожает его взглядом из окна, словно по старой привычке выходящего на главный вход. Снегопад прекратился, и редкие кучки студентов разбрелись по территории: кто в ближайшее кафе за чем-то горячим, кто просто за угол — утопить легкие в дыме сигарет. Чувствуя себя слегка растерянно, он не может понять, что происходит внутри него. Что делать с прожитыми почем зря годами, полными обиды к собственным родителям? Теперь он все понимает, он и сам оказался на их месте — они остыли друг к другу, и брак тяготил их, душил. А теперь и он разрушил отношения с собственным сыном и хотелось верить, что хотя бы через двадцать лет они смогут вернуть все назад, когда и Джеон поймет то, что в свои сорок понял сам Чанёль. Истинность не панацея, она не дает гарантии на любовь до гроба, и строить семью нужно на любви, а не постулатах о парных. Стараясь вернуть мысли хотя бы в мнимый порядок, Чанёль норовит вернуться за стол, проверить оставшиеся работы студентов, допить чертов остывший кофе, но взгляд, как назло, цепляется за ярко-синее пятно, слишком броское на фоне заснеженных аллей и газона. Это заставляет мужчину вновь обратить взгляд за окно, и не останавливает даже понимание того, что такая куртка определенно не одна на весь город. Не зря. Тот самый синий оттенок, синяя шапка с огромный бубоном на верхушке, даже животик заметно проглядывает через плотную дутую ткань, не давая и шанса сомнениям. — Вот черт… — Чанёль срывается с места, забывая и про пальто и даже про пиджак, висящий на спинке стула. Почти бегом преодолевая десятки ступенек с третьего до первого этажа, и, хвала богам, никто не видит, как уважаемый, сдержанный преподаватель сломя голову несется по коридору. И кто бы мог подумать, что до такого его доведет один только омега. Омега, который, стоя на аллее, ведущей к главному входу, увлеченно крутился на месте, разглядывая заснеженный двор университета, словно и вовсе пришел на экскурсию. Прерывать эту идиллию не хотелось, и это нежелание заставило альфу притормозить, останавливаясь на крыльце. Он даже не сразу обратил внимание на нескольких юных омег, стоящих чуть в стороне и не менее любопытно, чем сам альфа, разглядывающих Бэкхёна. Группа студентов негромко о чем-то переговаривалась, и Чанёль, возможно, даже не обратил бы внимания на это, если бы не одна неосмотрительно брошенная фраза. — Такой огромный живот; он здесь учится? — тихо тянет один из омег, не отрывая взгляда от все так же топчущегося на аллее мальчонки. — Наверное… Зачем ему еще сюда приходить? — задумчиво отзывается второй, глядя так же любопытно. — В декрете, наверное, или заочник, они же должны иногда приходить? — Может, здесь отец ребенка учится? — тихо фырчит первый, отдаленно напоминая едкий смешок, а Чанёль впервые ловит себя на мысли, что хочет заткнуть болтливых омег, которые понапрасну действуют ему на нервы своими глупостями. — Если так — жалко альфу: еще студент, а тут уже такой довесок, — картинно вздыхает «один из», а альфа в одно мгновение просто вскипает. Он понимает, что все это до отвратительного глупо, и он совсем не должен кому-то что-то доказывать — просто он хочет, чтобы о Бэкхёне перестали говорить едкие глупости. Именно поэтому альфа спускается по ступенькам на аллею, заставляя студентов вздрогнуть от неожиданности и затихнуть, наблюдая. Словно они заранее знают, куда и зачем идет их преподаватель, но его не останавливают даже такие мысли. Бэкхён, точно чувствуя, что уже не один во дворе заведения, поворачивается лицом ко входу, тут же сталкиваясь взглядом с Чанёлем, который решительным шагом направляется к нему. На секунду торопея от неожиданности, но тут же недовольно хмурясь. — Почему ты раздетый? — Ты каким образом здесь оказался? — они говорят в один голос, наперебой, что заставляет мальчонку улыбнуться, а Чанёля — взволнованно прикрыть глаза, отвечая на поставленный вопрос первым: — Увидел тебя в окне и забыл о пальто. Испугался, что что-то могло случиться, раз ты приехал. — Так ведь и случилось, — омега хмурится еще сильнее, пыжится, точно воробушек, недовольно надувая мягкие щеки. — Ты обед забыл… — перед носом альфы мелькнул цветастый пакетик, внутри которого, видимо, и был тот самый забытый обед. — По телефону ты сказал, что не страшно, но я не мог перестать об этом думать… Думал-думал и просто не усидел на месте. А приехал на такси, чтобы ты не переживал. Бэкхён тихо щебечет, а у альфы на сердце становится теплее. Волновался ведь — так сильно, что даже приехал, просто чтобы привезти обед. Разве же не прелесть? Ладонь накрывает прохладную мягкую щечку младшего, поглаживая, а сам мужчина медленно склоняется ниже, заставляя ту самую щечку алеть. — Там твои студенты, — Бэкхён подает голос, когда понимает, что именно хочет сделать Чанёль. Его слегка смущает компания омег, что все это время наблюдала за ним, перешептываясь, и давать им еще одну тему для обсуждения совсем не хотелось. — А здесь мой без трех дней официальный супруг, — мужчина рассуждал совершенно иначе и спорить с этим было сложно. Бэкхён не спорил — послушно подставился под мягкий поцелуй, лишь смущаясь чуть сильнее. Омега физически ощущает на себе чужие удивленные взгляды, слышит, как чужая челюсть ударяется о мраморное крыльцо, и это заставляет его невольно улыбаться, крепче сжимая в пальцах ручку пакета. — Вот видишь, тебя это тоже забавляет, — нехотя отрываясь от любимых губ, Чанёль тихо шепчет. Он с трудом сдерживает улыбку, хоть уголки губ и чуть приподняты, а Бэкхён смущается еще больше. Его щечки окончательно алеют, и, не сдержавшись, он утыкается носом в плечо мужчины, заставляя того совсем тихо смеяться. — Ты замерзнешь. Бери обед и возвращайся назад, а я домой поеду, — младший тихо урчит, чуть приподнимая руку с пакетом в надежде, что альфа послушно заберет его, но он медлит. — У меня последняя пара через полчаса, — задумчиво тянет мужчина, словно прикидывая, сколько это будет по времени и не устанет ли Бэкхён столько ждать его, но омега решает все первым. — Я могу подождать тебя? — уже загоревшись энтузиазмом, младший отлипает от чужого плеча, глядя на мужчину с улыбкой. — Я хочу увидеть твой новый кабинет, он больше прежнего? И ведь кто бы сомневался, что все на самом деле будет так. Чанёль тихо смеется, поправляя чуть съехавшую набок шапку, и согласно кивает. По метражу кабинет, возможно, и не намного больше предыдущего, но обставлен он в разы грамотнее, отчего кажется просторным. Бэкхёну он несомненно понравится: свободный от громоздких шкафов, светлый, с широким окном. — Я даже знаю, чем тебя занять на время пары, — мужчина усмехается, между тем мягко приобнимая младшего за талию, на деле же даже не чувствуя тела омеги под плотной пуховой курткой, и не спеша ведет ко входу. — Да? И чем же? — задирая мордашку, чтобы лучше видеть мужчину, омега любопытно тянет, стараясь не обращать внимания на внезапно затихшую кучку омег. — Проверишь несколько самостоятельных работ первого курса, — Чанёль мягко улыбается, между тем вскользь бросая взгляд на так и замерших в смешанных чувствах омег, внутренне потешаясь над ними и прижимая Бэкхёна ближе к себе. Им, наверное, все еще неясно, что именно происходит и что они видят, и вряд ли все это закончится хоть сколько-нибудь правильными выводами. Но мужчине совершенно плевать на то, кто и что подумает. Он уже давно не тот двадцатилетний мальчишка, чью жизнь могут испортить глупые слухи. Сейчас у него есть репутация, уважение, его имя начало что-то значить. А через несколько дней появится документ, подтверждающий, что Бэкхён его супруг. Официальный и горячо любимый. И в этом нет ничего преступного и неправильного. — Думаешь, у меня получится? — с каким-то сомнением в голосе отзывается младший, а Чанёль возвращает все свое внимание к нему, отгоняя глупые мысли. — Определенно! — уверенно кивает мужчина, открывая тяжелую дверь и пропуская омегу первым в холл университета, — я видел твои конспекты с репетиторских занятий и помню, как ты сдал экзамен. Твоих знаний с лихвой хватило бы еще и на парочку лекций для них, — Чанёль не врет, вспоминая увесистую тетрадь, исписанную больше чем наполовину, и собственное удивление. Он не сомневался в способностях младшего, просто редко в его практике встречались столь способные к точным наукам омеги. А Бэкхён был на самом деле способным. Все эти слова вызывают смущенный смешок у омеги, и, стаскивая с головы синюю шапку, он с большим энтузиазмом шагает наравне с Чанёлем, чувствуя своеобразную гордость из-за того, что его знания и способности признал не кто-то другой, а самый важный для него мужчина. Это побуждало в омеге желание постараться еще больше, показать максимум своих возможностей, чтобы соответствовать… собственному мужу. Быть не просто любимым омегой и папой его ребенка, но и достойным собеседником, другом и в какой-то степени коллегой.

***

— Уверен, что вы не поторопились? — Чанёль на пару с почти состоявшимся тестем стояли около входа в церемониальный зал. Встречать им было некого — гостей можно было пересчитать по пальцам одной руки, но этого требовали традиции. О тихой росписи и ужине в кругу семьи можно было даже не думать. Стоило только узнать о намерениях пары расписаться, Юонг потребовал соблюдения традиций, а Хэвон — красивую церемонию для сына. Чанёль спорить и не думал — понимал, что бессмысленно, да и сам, если честно, хотел, чтобы для Бэкхёна все было именно так, как это положено: с цветами, в красивом костюме. Вот только предложение дождаться родов было отвергнуто и, что странно, именно родителями. Их беременные свадебные фото не смущали и куда больше хотелось, чтобы ребенок родился в настоящей — согласно всем законам и традициям — семье. Именно поэтому они не тянули. Для скромной церемонии был подобран не менее скромный, но красивый зал; приглашена пара гостей — больше для антуража, а некоторые особенно утомительные детали просто вычеркнуты. — Вы все еще сомневаетесь во мне? — переводя взгляд на младшего мужчину, Чанёль лишь мягко улыбнулся. Он уже привык к подобным выпадам, из которых, по сути, состояли сто процентов их общения, не находя в этом открытой агрессии или недовольства, скорее мужчина по инерции пытался держать почти состоявшегося зятя в тонусе. — Меня все еще смущает твой возраст, — без тени неловкости Бён окидывает старшего пристальным взглядом, словно оценивая, и отводит глаза в сторону, продолжая: — Я не хочу, чтобы Бэкхён остался один, будучи еще молодым. Мимо уверенным шагом проносится бета, который сегодня проведет их церемонию, и, пусть все они виделись уже трижды за этот день, альфы, не задумываясь об этом, склоняются в приветственном поклоне. Бета испуганно вздрагивает, на ходу кланяясь в ответ, и словно еще быстрее скрывается за подобием алтаря в конце комнаты. — Я понимаю ваше беспокойство, — все так же спокойно продолжает Чанёль, поправляя подол пиджака, чуть подскочивший при поклоне, — но не стоит хоронить меня раньше времени, я проживу не меньше вашего, — самодовольная ухмылка касается его губ, а взгляд косится в сторону, встречаясь с недовольными, почти рассерженными глазами Юонга. Будь рядом его муж — несомненно назвал бы их детьми и отругал за эти препирательства, как маленьких, но Хэвон сейчас помогает Бэкхёну привести себя в порядок. И Чанёль пользуется этим моментом, продолжая подначивать мужчину, испытывая от этого странное удовольствие, словно от разговора с хорошим другом, и что-то ему подсказывает, что Юонг, как бы ни рычал, испытывает нечто похожее. Иначе не шел бы на поводу его издевок и не поддевал бы Чанёля сам, а, к примеру, пошел уже испытанным методом и закрыл бы ему рот одним метким ударом в челюсть. — Боюсь, из-за вас двоих я проживу не так уж и много, — выплёвывает Бён не то обиженно, не то зло, словно он тут единственная жертва. Чанёль в очередной раз окидывает мужчину рядом с собой любопытным взглядом, понимая, что альфа не всерьез. Он на умирающего не похож никоим образом, и тем не менее поддержать минутку юмора хочется, оттого старший усмехается, отворачиваясь чуть в сторону. — Пожалуй, вы правы, в вашем возрасте такие стрессы уже противопоказаны, — цокая будто обеспокоено, он покачивает головой из стороны в сторону, но тут же мнимое волнение сменяется успокаивающей улыбкой. — Но не волнуйтесь, я позабочусь о Бэкхёне и Джиёне, и, разумеется, присмотрю за вашим мужем, — упоминание о муже действует на альфу, точно катализатор, заставляя метать взглядом колкие молнии. — Пак, с тобой маразм случился? Я младше тебя на несколько лет! — недовольно шипит Бён, противно и едко, а Чанёль все не может перестать улыбаться, совершенно не чувствуя себя неловко, скорее, даже наоборот — получает удовольствие от этого разговора. — И не надо трогать Хэвона, он и сам за собой присмотрит. — Ну вот, младше меня, а говорите так, словно собрались на тот свет, — мягко улыбается Чанёль, глядя на мужчину, и думает, что они могли бы говорить так вечность, поддевая друг друга и подшучивая; по крайней мере, ему самому это совсем не надоедает. — Я вот планирую растить сына, а через несколько лет, может, и вторым ребенком обзаведемся, когда Бэкхён закончит учебу, — мужчина делится планами на далёкое будущее, больше чтобы подразнить мужчину. Они о таком ещё не думали, не смотрели так далеко, да и сам Чанёль вряд ли предложит подобное. Один ребенок ещё куда ни шло, но второй в его возрасте — очень рискованно. Вдруг он не успеет его вырастить? — Надеюсь, к тому времени с тобой случится импотенция, — ехидно усмехается младший, и не думая лезть за словом в карман, и почти предчувствует собственную словесную победу, логично рассуждая, что поединку пора бы завершиться. — Я проверю, скоро ли они будут готовы, — чуть подумав, выдыхает альфа, направляясь к выходу, где за поворотом скрывается небольшая комнатка, в которой готовится Бэкхён. — И вам хорошего здоровья, Юонг, — явно развлекаясь, тянет в спину младшему Чанёль, невольно улыбаясь. Бён прекрасно понимает, что такая манера общения сейчас оптимальна для них. На серьезные темы на данном этапе их знакомства не способен ни один, ни второй, да и то что есть — не так уж и плохо. По меньшей мере они не испытывают неловкости, оставаясь наедине, и это уже сближает хоть сколько-нибудь. А сближаться все же стоит. Не похоже, чтобы Бэкхён быстро перегорел этими отношениями, а значит, вместе сосуществовать придется ещё долго. Провожая мужчину, Чанёль немного грустно вздыхает. Стоять здесь одному было слишком волнительно, и даже отсутствующие гости не могли отвлечь его от нервной трясучки. Все это было естественно — переживания жениха перед свадьбой. Было бы странно, если бы он не переживал. И в мыслях вились сотни эфемерных картинок — глупые фантазии того, как Бэкхён выходит к нему под руку с отцом, как смущённо улыбается и говорит свое уверенное «да». — Мистер Пак, — перед глазами словно из ниоткуда вырисовывается Хань, за спиной которого неловко мнется не иначе как Сэхун, и мужчина даже удивляется: когда он успел задуматься так крепко, что совсем не заметил появившуюся в дверях пару? С омегой они уже были знакомы в новых ролях, но вот альфа, кажется, был не совсем готов к такому повороту. Чанёль вспоминает его смутно — вероятно, альфа и не успел отметиться ничем особенным, а значит, оценки и поведение в целом были в рамках приемлемого. Хань же так и остался в его памяти как самый нервный студент, у которого любая прямая черта на доске походила на кардиограмму из-за дрожи в руках. И все же наблюдать за ним было довольно забавно. — Учитель, — поймав на себе любопытный взгляд, юноша чуть склоняется в поклоне не то от неожиданности, не то по старой привычке называя его, словно и не на свадьбу пришел, а на очередную пару химии. — Слишком много формальности, вы можете вести себя чуть проще? — стараясь звучать как можно мягче, Чанёль даже приподнимает уголки губ в улыбке, чтобы не заставлять студентов лишний раз волноваться. — Я больше не ваш учитель. — Знаете, это так не работает, — словно набравшись смелости, вздыхает Сэхун, для большей уверенности приобнимая омегу за талию. — Нельзя два года вынимать душу из тела и держать в постоянном страхе, а потом спрашивать, можем ли мы вести себя чуть проще. — Ты смотри, как язык сразу развязался, — мужчина удивленно выгибает бровь, но, чтобы не смутить пару, мягко усмехается. Это его в самом деле слегка забавляет — как храбрятся те, кто еще недавно и задницу от стула оторвать боялся. — Вас послушать, так я просто тиран какой-то. Лучше садитесь куда-нибудь, пока я вам уши не надрал по старой привычке. — Вот о чем я и говорил… — Сэхун, кажется и не собираясь смущаться, лишь разводит плечами, будто подчеркивая всю шутку, в которой по закону жанра все же была доля правды. И тем не менее, чуть улыбнувшись уже бывшему преподавателю, оба проходят глубже в зал, занимая два места в первом ряду, прекрасно зная, что обилия гостей можно и не ждать. Чанёль провожает пару взглядом, с легкой улыбкой на губах и норовит вновь повернуться лицом ко входу, хоть и знает — ждать больше некого. Стрелка наручных часов почти подошла к трем часам по полудню, а значит, самое время начинать церемонию. Словно чувствуя его готовность, в зал проскальзывает Хэвон, немного раскрасневшийся, смущенный, невероятно взволнованный, вскользь накрывая ладонью его не менее напряженное плечо и шепча: «Они идут». Альфа не отвечает. Легкие сводит волнительным спазмом в груди, и, черт возьми, он уже испытывал это, это не первый для него раз, и все равно он чувствует себя все так же встревоженно, а тело дрожит от предвкушения. Когда сознание возвращается к телу и в памяти всплывает понимание, что стоит предупредить работника о начале, мужчина встревоженно оборачивается к алтарю, понимая, что все уже готовы не иначе как с подачи Хэвона, что топчется у первого ряда и с улыбкой смотрит на самого Чанёля. И не остается ничего другого, как поспешить к центру зала, занять свое почетное место, где с минуты на минуту Юонг передаст ему руку своего сына. От этих мыслей сердце в груди колотилось как сумасшедшее, и успокоить его, кажется, не было и шанса. Стоило ему встать у алтаря, как рядом тут же нарисовался и папа Бэкхёна. Не менее нервный и взвинченный, он окинул альфу пристальным взглядом, мягко поправляя ворот темно-синего пиджака, бутоньерку с нежно-голубой розой, и тихо вздыхая. — Я рад, что у Бэкхёна будет именно такой муж, — мягкая улыбка касается губ, и даже альфа не может не улыбнуться в ответ. — Позаботься о нем, — омега впервые позволяет себе робкие, но крепкие объятия, пытаясь обхватить плечи мужчины и даже привставая на носочки. Почти получается. Для Чанёля такое благословение крайне важно, хоть он и не сомневался, что как минимум Хэвон примет его без сомнений, а сейчас, кажется, и Юонг не так и против их отношений, и это радует его. Не хотелось бы стать яблоком раздора в столь крепкой, потрясающей в силе своей любви семье. Омега поспешно отходит чуть в сторону, прижимается к юной парочке студентов, садясь рядом и оставляя одно место для мужа, потому что время пришло. На фоне урчит совсем тихая музыка — они не хотели лишнего шума, но совсем без сопровождения было нельзя, и когда мужчина делает очередной слишком глубокий вздох, чтобы просто перестать трястись, двери распахиваются. Он понимает, что в этом нет ничего сказочного: просто его омега слишком нарядный, необычайно красивый в нежно-голубом костюме. Бэкхён красив всегда: без макияжа и аккуратных укладок, такой, какой он есть: в домашней одежде и со взъерошенными, точно одуванчик, волосами, всегда и в любой момент, но сейчас, кажется, немного волшебства все же присутствует. Бэкхён просто светится. Его улыбка широкая и счастливая, а глаза искрят невинной радостью. Он крепко держит отца под руку, словно боясь упасть, хотя по выражению лица самого Юонга кажется, что упасть норовит именно он. Для альфы это большое потрясение — собственноручно отдавать единственного сына другому мужчине, но деваться все равно уже некуда — этот мужчина стал семьей для его Бэкхёна. Сейчас Юонг может только уважить и принять выбор сына, что он и пытается сделать с улыбкой на губах и без тяжести в сердце, подводя сына к алтарю. Чанёль торопеет на секунду, когда без трех минут муж оказывается так близко, но, сориентировавшись, протягивает ладонь вперед, желая наконец взять омегу за руку, и Юонг, немного помедлив, аккуратно отцепляет руки сына от своего предплечья. Глядя в глаза своего ребенка словно в последний раз, он испытывает странную грусть, смешанную со счастьем. Он рад за Бэкхёна, конечно, рад, но, как и любой отец, испытывает немного тоски, что его маленький мальчик уже вырос. Младший чувствует это так остро и ярко и, тихо шмыгнув носом, подается чуть вперед, целуя отца в щеку. Он не знает, можно так делать или нет, но это кажется ему очень правильным, и когда сам альфа мягко сжимает его ладони в своих, приподнимая их чуть выше и прижимаясь губами к тонким пальчикам, точно давая благословение, это не кажется ему странным — он чувствует только любовь. Любовь и следом за ней обжигающее тепло, когда отец передает его руки Чанёлю. Из-под крыла одного альфы к другому, который будет заботиться о нем так же искренне и бережно и подарит столько же любви, правда, немного другой любви — более интимной и близкой. Они смотрят друг другу в глаза, на одно мгновение выпадая из реальности, а вернувшись, слышат размеренный голос беты, что начал их собственный, немного измененный обряд — без лишних расшаркиваний и глупостей. Им это не нужно, и не для кого устраивать представление. И даже так тихий поставленный голос беты слышен словно с помехами, или просто Чанёль перестает слышать, слишком увлекаясь тем, что видит. Не в силах оторвать глаза от юноши и не понимая, как он смог заслужить это? Что такого он сделал в этой жизни, что такой потрясающий омега полюбил его? Полюбил так сильно, что согласился отдать ему всего себя и даже больше. А ведь Бэкхён и сам не далеко ушел от него, с трудом сдерживая слезы счастья. Он так волновался сегодня, но это волнение было приятным, и даже малыш внутри время от времени осторожно ворочался, словно тоже не мог усидеть на месте в предвкушении. Он сходил с ума так сильно, что даже не смог накрасить глаза без помощи папы, у которого руки тряслись не меньше, но успокоился он куда быстрее, навернув пару бокалов шампанского, пока никто не видел. Омега находился на той странной грани эмоционального состояния, когда до бесконечного потока слез оставался один сантиметр, и он же оставался до непрекращающегося смеха: когда один неосторожный вдох может закончиться чем-то непонятным, но несомненно сильным и даже громким. И этот внутренний маятник в очередной раз пошатнулся, когда скрипнула входная дверь. Голос беты даже не вздрогнул, но каждый невольно покосился в сторону входа, и только пара у алтаря понимала, что именно сейчас происходит. Точнее Чанёль понимал, Бэкхён же мог только догадываться. Он смотрел, как в зал робко проскальзывает довольно высокий, стройный омега; его длинные — чуть ниже плеч — волнистые волосы были собраны аккуратным низким хвостиком, и только одна непослушная прядка вилась впереди, спадая на слабо подведенные глаза. Стройный, даже немного худощавый, он выглядел слишком молодо в зауженных брюках и темном кардигане поверх классической рубашки. Позади него тихо ступал альфа — высокий, широкоплечий; его черные волосы с заметной проседью были зачесаны наверх, точно как у самого Чанёля сейчас, а тело было утянуто в дорогой черный костюм. Это сходство было невозможно не заметить, и, кажется, каждый присутствующий обратил на это внимание. Чанёль был копией своих родителей, и это заставляло Бэкхёна дрожать еще больше. Он знал о том, что на церемонию могут прийти родители его альфы. Чанёль говорил об этом, рассказал все, что Бэкхёну стоило знать: и про ссоры, и про двадцать лет принципиального молчания, и о недавнем визите тоже. С него-то и начался этот долгий рассказ. И омега, разумеется, переживал. Кто бы не переживал, зная, что родители твоей пары забраковали даже истинного, что уж говорить о мальчонке на двадцать четыре года младше их собственного сына. Вряд ли уж его воспримут всерьез. И пусть Чанёль сказал, что их мнение ему глубоко до задницы, дать повод для очередной ссоры и окончательно разрушить только ставшие на путь примирения отношения ему не хотелось. Омега ловил на себе взгляды только вошедшей пары — удивленные, недоуменные — и испытывал стыд. Они ведь не знали, в каком он положении; определенно не знали, иначе не смотрели бы именно так. И что теперь они подумают о нем? Что он попросту привязал их сына к себе беременностью? Вряд ли бы кто-то подумал иначе, и Бэкхён понимает это: он бы тоже сделал такие выводы, и от этого стыд становится только больше. — Честно, не думал, что они и правда придут, — альфа шепчет тихо, чтобы не сбивать бету с поставленной речи и чтобы его слышал младший. Он ведь и правда не думал, даже несмотря на то что сам их пригласил. Они не пришли на его свадьбу двадцать лет назад, и хотелось бы спросить, чего пришли сейчас, но это было бы определенно грубо. Сам же пригласил. Он видит, как сжимается омега, видит, как тухнет блеск в его глазах, и позволяет себе вновь взглянуть на родителей, что робко сели чуть позади, глядя все еще удивленно. Они такого не ждали — он специально не сказал им заранее, чтобы они не успели придумать ничего из ряда вон выходящего, такого, что могло бы задеть Бэкхёна. И тем не менее отец, кажется, первый пришедший в себя, невольно усмехается, сталкиваясь с сыном взглядами и чуть отворачиваясь в сторону, хотя Чанёль и видит — улыбка на его губах стала шире. С папой же все кажется сложнее: он ушел глубоко в свои мысли, рассматривая омегу сына, но стоит взглянуть на него самого, встретиться с ним взглядом — он отмирает. И у Чанёля сходит камень с души — папа улыбается: неловко, неуверенно, но его улыбка несомненно мягкая. Возможно, это всего лишь тоска по сыну, которого он не видел слишком долго, но даже так он не станет обижать Бэкхёна хотя бы ради того, чтобы в очередной раз не стать нежеланным гостем в его жизни. — Ты понравился моему папе. Просто они слегка удивлены, что еще раз станут дедушками, — мужчина даже слабо подается вперед, сжимает тонкие пальчики младшего крепче, успокаивая, и мягко улыбается, когда омега поднимает на него взгляд. — Правда? — он спрашивает одними губами, беззвучно, и получает такой же немой кивок в ответ, только после этого находя в себе силы вновь повернуться в зал. Альфа смотрит на него с интересом и какой-то смешинкой во взгляде, но это не кажется ему отталкивающим, а омега… омега улыбается, все еще неловко, неуверенно и так же неловко ему в ответ улыбается Бэкхён. Они все еще не знакомы, и это наверняка будет очень непросто. Он хотя бы не видит неприязни в чужих глазах, и это успокаивает и придает ему уверенности. Уверенности в нужный момент сказать свое «да». Без капли сомнений и жалости, искреннее и полное любви. Да. Получая абсолютно такое же в ответ, а следом чувствуя на тонком пальце приятную тяжесть золотого кольца. Из зала скромно шумят редкие аплодисменты, совсем недалеко в плечо отца ревет папа, и даже Хань сопит носом, вытирая глаза платком из нагрудного кармана в пиджаке Сэхуна. Это кажется таким странным и в то же время нереальным. Он получил признание и одобрение всех этих людей, дорогих и близких для себя, хотя в самом начале был уверен, что это болезнь — патология на теле общества, а оказалось, это просто любовь. Любовь, которая достойна жить. Бэкхён чувствует себя счастливым. Полным, как бокал вина, который никогда не должен опустеть. И голова идет кругом, когда бета наконец заканчивает бурчать свои глупости и произносит такое желанное: «Можете закрепить союз поцелуем». Омеге слегка неловко: на них впервые смотрит так много людей, но Чанёля это не смущает; он мягко приобнимает младшего за талию одной рукой, второй накрывая мягкую щечку, и легко целует. Совсем нежно, прикасаясь одними только губами, и Бэкхён понимает: это все. Теперь они самая настоящая семья. Бета тихо уходит: его работа здесь закончилась, а все остальное — дело их собственной семьи, и, пока все внимание приковано к целующейся паре, он фактически исчезает за запасной дверью в зал. Теперь каждый может позволить себе облегченно выдохнуть, сорваться с засиженного за все это время места и подойти ближе к теперь уже супругам, заставляя пару оторваться друг от друга. Вопреки всем ожиданиям, первым подлетает Хань, почти сбивая с ног друга, при этом выгибаясь забавной дугой, чтобы не придавить округлый животик, так тесно обтянутый нежно-голубым пиджаком. Сэхун, раз уж началось это паломничество именно с них, между тем пожимает руку альфе, улыбаясь слишком сковано и выдыхая скомканные поздравления. Ему, разумеется, неловко, особенно сильно из-за того, что он знает столь много того, чего знать не должен. Но он в этой ситуации не вправе судить и осуждать — это совершенно не его дело. А стоит только паре студентов отойти, как тут же оказываются рядом родители омеги. Хэвон звонко целует одного и второго в щеки, обнимает крепко, что-то тихо подвывая на радостях, и отрывается так же быстро — знает ведь, что если не остановится сейчас, расплачется еще больше. Ему сложно сказать, радость это или такая же тоска, как и у мужа, что их маленький мальчик уже совсем взрослый, но слезы все равно текут не переставая. Отец на удивление почти не отличается от папы, так же крепко обнимает и целует Бэкхёна, с Чанёлем ограничиваясь одним только рукопожатием и пристальным взглядом. А ведь, казалось бы, это они сейчас должны отдавать дань уважения родителям, благодарить их за собственное счастье, а на деле все вышло наоборот, но это, кажется, мало кого волнует. Эмоций слишком много, и их сложно держать в узде. И только когда родители следом за Ханем и Сэхуном скрываются в соседней небольшой комнатке для праздничной трапезы, к паре подходят их последние, чуть припозднившиеся гости. Секундное облегчение словно ветром сдувает, и омега напрягается снова, чувствуя на себе пристальный, изучающий взгляд. Ему страшно и ужасно неловко знакомиться с родителями теперь уже супруга. Стоя перед столь зрелой взрослой парой, он как никогда чувствует себя ребенком, и только ладонь мужа, так бережно прикоснувшаяся к его пояснице, придает немного уверенности, чтобы встретить чужих родителей уважительным поклоном. Молчание длится, кажется, целую вечность, а на деле не проходит и минуты. Бэкхён боится поднять взгляд, глядя не выше воротника рубашки старшего омеги и глубоко дыша, чтобы не волноваться слишком сильно. — Так что ты мне рассказывал о молодых свиристелках? — первое, что слышит младший из уст мужчины напротив, и почти давится собственным вздохом — знал ведь. Знал, что все будет именно так, готовился к этому и все зря — сердце все равно тревожно сжимается и становится стыдно за себя, отчего и взгляд опускается в пол. Он чувствует, как резко напрягается Чанёль, с трудом сдерживая острое желание закрыть глаза руками, не то сдерживая слезы, что с самого утра норовят выступить на глазах, не то прячась от чужих пристальных взглядов. Альфа даже сам себе кажется излишне нервным, взбешенным, и все это грозит закончиться ничем иным, как новым скандалом, но папа Чанёля реагирует первым, звонко ударяя ладонью куда-то о торс старшего альфы. — Умолкни сейчас же, ты с ума сошел?! — омега шипит непривычно громко, словно это и не шепот даже, а хорошо сдерживаемый крик, отчего вздрагивают все, а младший и вовсе поднимает взгляд, больше от удивления, наблюдая за разворачивающейся картиной. — Он же беременный! Ты хочешь, чтобы ему плохо от тебя стало, кретин ты старый!? — Я просто выразил свою мысль, навеянную словами самого Чанёля, — мужчина фырчит, словно и вовсе не причем, хотя руку «бывшего» мужа ловит, крепко сжимая его ладонь. Почти романтический жест, на деле — прием самозащиты, чтобы не получить еще раз. — В задницу себе засунь эту мысль! Ты пришел сюда членами меряться или поздравить сына? — не менее хлестко отзывается омега и, глубоко вздохнув, свободной рукой откидывает выбившуюся из прически прядку. — Не слушай его, он просто старый идиот, который завидует собственному ребенку, — уже куда более спокойно продолжает омега, мягко улыбаясь, стараясь хоть как-то сгладить столь напряженную ситуацию. — Меня зовут Хичоль, а этого кретина — Хангён, но ты можешь его игнорировать, — омега заканчивает совсем весело и осторожно протягивает мальчонке руку. Чанёль невольно выдыхает, роняя какой-то задушенный смешок, между тем понимая: даже спустя столько лет его родители все еще не изменились. Такие же активные, громкие, вечно не согласные друг с другом. В детстве его всегда забавляло то, как ловко папа умудрялся ставить на место отца, хотя с возрастом он понимал: отец просто позволял ему это, любил за такое поведение — резкое, но игривое, зато всегда искреннее. И было приятно знать, что сейчас между ними ничего не изменилось. Да и с чего бы, если даже развод, как оказалось, был просто временной мерой, чтобы «нагуляться». Бэкхён тоже невольно улыбается, хоть и чувствует себя излишне смущенным. Это напоминает ему и собственных родителей, хоть у тех размах выяснения отношений обычно скромнее — по мелочам. — Бэкхён, — все же тихо отзывается младший и пожимает наконец протянутую ему руку, чувствуя крепкие, но теплые пальцы на своих. — Бэкхён, пойдем к банкетному залу, пусть мальчики поговорят, померяются, чем они там обычно меряются, — вскользь брошенный на «бывшего» мужа недовольный взгляд, а младший тихо смеется, чувствуя себя, кажется, чуть увереннее, согласно кивая и сам невольно глядя на теперь уже супруга. Чанёль чуть кивает в ответ — он и не против. Знает, что папа глупостей говорить не станет, видит уже сейчас, что мальчонка пришелся ему по душе. Омеги отходят чуть в сторону, и мужчина провожает их взглядом, пока его внимание не возвращает к себе отец. — Хорошенький он у тебя, — мягко выдыхает альфа, и в его голосе не чувствуется даже издевки — он так же, как и сын, провожает двух омег взглядом и наконец поворачивается к младшему. — Ты прости, я погорячился, но ты бы хоть предупредил… Сколько ему вообще? — Девятнадцать, — нехотя выдыхает Чанёль и чудом сдерживает себя в руках, когда отец рядом присвистывает. — Студент твой, что ли? — старший Пак невольно усмехается, а младший между тем закипает. — Теперь понимаю, почему ты стал преподавателем… — Я тебя сейчас выставлю отсюда, — Чанёль шипит не хуже собственного папы, но звучит это куда более рычаще из-за низкого голоса. — Успокойся, дай старику помечтать, — мягко похлопывая сына по плечу, мужчина тихо смеется. — У него хорошая семья, а значит, и сам будет хорошим семьянином. Но тяжело тебе с ним будет, — вздыхает он, качая головой из стороны в сторону, словно негодуя. — И почему это? — Чанёль настроен крайне скептически, заведомо воспринимая в штыки все, что скажет ему отец, но тот бьет все рекорды допустимого и ожидаемого разом. — Молоденький он еще, а ты-то уже нет, — вздыхает старший, словно сожалея. — Боюсь, не потянешь ты аппетиты молодого тела. У них же течка, как часы, ты такое осилишь еще? — Чанёль слышит чужие слова, теряя дар речи. Разумеется, в далеком прошлом он мог обсуждать такие темы с отцом, все же тот и сам был еще молод и куда более опытен, но слушать в свой адрес издевки — это уже слишком. — Я, в отличие от тебя, еще довольно молод… — тянет пораженный словами отца младший, а мужчина, точно чувствуя, что сейчас отхватит, в последний раз мягко похлопав сына по плечу, резким шагом направляется в сторону зала, и не думая сдерживать смех. А вот Хичоль на пару с Бэкхёном вовсе не спешат присоединиться к гостям, так и идя под руку, совсем не спеша и стараясь не обращать внимания на разговоры альф позади. Старший омега чувствует себя слишком странно. Ему, если говорить откровенно, было даже немного страшно. Первая свадьба сына прошла мимо него — тогда их отношения пошатнулись и грозились оборваться, как оборвались и отношения с отцом, и Хичоля беспокоило это. И когда Чанёль не пригласил его, ведомый юношеской вспыльчивостью и обидой за то, что он поддержал тогда уже бывшего мужа, Хичоль просто плыл по течению и не лез на рожон, боясь сделать только хуже. Тогда он был лишен прелести наблюдать за беременным Мину — его помощь оказалась никому не нужной, лишней и навязчивой, и тогда он перестал даже пытаться, решив оставить Чанёля в покое и подождать, пока бурлящая гордость еще юного альфы утихнет. Ждать пришлось долго, и тем не менее ожидания того стоили: сейчас он имел возможность видеть уже второго мужа своего сына. Еще совсем юного и тем не менее уже готового окунуться в семейную жизнь. — Вы очень молодо выглядите, — словно ступая по минному полю, совсем тихо шепчет младший, невольно поглядывая на омегу в возрасте. Он не лебезит, не пытается подлизываться, скорее констатирует факт. Хичоль выглядит не многим старше его собственного папы, а папе еще нет и сорока. Утонченный, ухоженный, умело сочетающий в себе веяние молодежи и классику. Бэкхён робко рассматривал своего свекра и испытывал самое настоящее восхищение. — Волшебная сила пилатеса, — шутливо подмигнул омеге старший, что и сам с трудом держал себя в руках, чтобы не разглядывать мальчонку. Маленький, хрупкий, с очень нежными чертами лица, что уж говорить об округлом животике, который отзывается настоящим восторгом в груди. К нему хочется прикоснуться, но Хичоль боится даже спрашивать — они знакомы от силы пять минут, и такая настойчивость может лишь оттолкнуть, он знает это по собственному давнему опыту. — Прости его за грубость, — продолжая куда более серьезно, старший крепче сжимает тонкую ручонку мальчонки в своей, всеми известными методами надеясь создать подобие чего-то доверительного. — Мы в самом деле не ожидали увидеть еще совсем ребенка, к тому же беременного, — он неловко улыбается, испытывая неловкость от собственной неосведомленности. — Ничего страшного… Это странно, я понимаю, — мягко улыбаясь, теперь уже сам мальчонка пытается подбодрить старшего. И ведь почти получается. — Все-таки у нас большая разница в возрасте… Нас часто принимают за отца и сына, — Бэкхён тихо смеется и видит отражение своей улыбки в чужих глазах. — Мои родители тоже приняли это с трудом и не сразу. — Не переживай, дорогой, лично я принимаю тебя и ваши отношения с большим удовольствием, — касаясь ладонью хрупкого юношеского плеча, он норовит обнять мальчонку, но уже по привычке останавливает себя, боясь сделать неверный шаг в своем первом опыте общения с мужем своего сына. — Знаешь, мне не посчастливилось наблюдать за тем, как рос мой первый внук, но, надеюсь, вы не будете сильно против редких нашествий дедушек, — взгляд, точно ему там медом намазано, опускается ниже, на довольно большой круглый животик, который младший — наверняка незаметно для самого себя — мягко обнимает. Бэкхён знает, куда смотрит его свекр, и все равно опускает взгляд следом. Джиён, кажется чувствуя папино волнение, совсем затих, не отвлекая, пусть и не сильными, пинками и копошением, ведь как бы мило это ни было, порой вызывает некоторый дискомфорт. Мысль о том, что старший омега не мог наблюдать за тем, как рос и развивался Джеон, кажется ему немного грустной — знать, что твой внук становится взрослым мужчиной, а ты не можешь быть рядом с ним в этот момент из-за дурацких семейных разногласий. — Хотите познакомиться с ним? — слишком внезапно произносит младший, поднимая на чуть удивленного мужчину взгляд и получая безмолвный, слегка растерянный кивок в ответ. — Его зовут Джиён, он омега и ему уже семь месяцев и одна неделя, — говоря словно об уже рожденном малыше, Бэкхён всерьез намерен знакомить дедушку с внуком, оттого слишком смело берет того за руку, прикладывая теплую ладонь к своему животу. — Он, конечно, не часто толкается, но теперь будет вас знать. У Хичоля пропадает дар речи. Он уже и забыл, какими бывают беременные: забавными, искренними, ласковыми. Бэкхён красиво сочетал в себе все эти присущие носящим черты, и все это было ему к лицу. Говорить ничего не хотелось, и, мягко огладив твердый упругий животик, старший прикрыл глаза, стараясь совладать с чувствами, которые без труда пробудил в нем юный омега. — Думаю, нас уже заждались, — тихо выдыхает он, больше беспокоясь о том, что может окончательно расчувствоваться под натиском чужого очарования, и пропускает мальчонку вперед, позволяя первому зайти в зал для праздничной трапезы. Гости уже послушно сидели за столом, дожидаясь, кажется, только их, и даже Хангён с Чанёлем были уже на своих местах. Младший тут же тянется к своему альфе, попадая в плен заботливых рук, что столь галантно помогают ему разместиться на мягком стуле. Стол был накрыт довольно скромно, располагая больше к знакомству и беседе, чем к дегустации угощений. Несколько традиционных для таких случаев блюд и ни одного намека на алкоголь из солидарности к омеге. Атмосфера казалась уютной, и тем не менее каждый испытывал неловкость, находясь в незнакомой для себя компании, ведь каждый, по сути, знал лишь только состоявшуюся супружескую пару. Оттого, чувствующий себя почти комфортно, Бэкхён решил начать первым, привставая, и, чуть подумав, подхватил тарелку Чанёля, решив, что будет довольно уместно ему поухаживать за только приобретенным мужем. — На месте не усидеть? — с мягкой улыбкой тихо шепчет альфа, наблюдая за тем, как младший наполняет тарелку, а его примеру робко следуют и другие, помогая друг другу. Бэкхён не отвечает — лишь чуть поворачивается, шутливо показывая язык, и продолжает. Тарелки медленно пустеют, а за столом медленно завязывается тихая беседа: родители медленно знакомятся друг с другом, задавая шаблонные вопросы, и даже Хань время от времени подает признаки жизни, поддерживая беседу. И все это кажется именно таким, каким должно быть — полным взаимопонимания и зарождающейся дружбы, ведь волей не волей теперь все они связаны друг с другом. И Бэкхён позволил себе расслабиться, как и Чанёль, вот только ненадолго. — И как вы относитесь к их разнице в возрасте? — как бы между делом спрашивает отец Бэкхёна, поднимая взгляд на сидящую напротив пару. И пусть в его голосе не чувствуется недовольства или желания кого-либо задеть, омега все равно напрягается. И Чанёль напрягается не меньше, пристально глядя на отца и больше всего опасаясь, что он в очередной раз решит показать свое остроумие и наговорит похабных глупостей. Хангён, словно чувствуя столь пристальное внимание к себе, и сам невольно переводит взгляд на сына. Видит его напряженное лицо и сведенные к переносице брови, следом изучая и его омегу, находясь с ответом куда раньше, чем это делает его «бывший» муж. — А что в этом плохого? — мужчина мягко усмехается, а младший Пак выгибает бровь, выражая этим все свое недоверие к словам отца, словно ожидает подвох в каждом последующем слове. — У Бэкхёна сейчас тот возраст, когда омеги обычно задумываются о создании семьи. Одно дело строить отношения с двадцатилетним мальком, у которого за душой нет ничего, кроме любви, и совершенно другое — строить семью с мужчиной, который в состоянии обеспечить безбедную, счастливую жизнь и вашему сыну и их ребенку, — его слова звучат, как святая истина, не меньше, и это заставляет задуматься, заставляет верить ему, ведь в этом в самом деле есть какое-то здравое зерно — по крайней мере для омег. — Вы можете подумать, что я не объективен, я ведь его отец, но в таком случае просто знайте, что он не общался со мной двадцать лет просто потому, что мне не понравился его омега, — Хангён слабо усмехается, впервые на своей памяти приписывая такой поступок сына к его лучшим качествам, а не юношеской глупости. — Для вашего сына он будет настоящей опорой и защитой, что бы ни случилось. Столь глубокой философии отношений не ожидал даже Чанёль, сейчас находящийся в легком замешательстве, по инерции пытаясь найти скрытое дно в словах отца и к своему удивлению не находя его. В не меньшем замешательстве были и родители омеги, толком не зная, как на это стоит отреагировать или проще просто сменить тему, а вот Бэкхёна эти слова смутили. Заставили щеки покрыться очаровательным румянцем, а взгляд потупиться в край стола. Все же слышать это было приятно, а еще приятнее знать, что родителей твоего альфы не смущает твой возраст. И только Хичоль испытывал успокоение, ведь не меньше собственного сына боялся услышать очередную колкую глупость. Оттого, робко накрывая ладонью колено мужа, привлекая к себе его внимание, омега мягко улыбнулся, полностью соглашаясь со словами альфы. В кои-то веки. Тишина затягивалась, но сейчас она вовсе не казалась напряженной или неловкой — скорее умиротворенной. Каждый предпочитал поразмышлять немного с легкой улыбкой на губах, задумчиво вырисовывая узоры палочками в полупустых тарелках. Так наверняка могло бы тянуться еще долго, если бы в один момент тишину не нарушило сдавленное «ой». Словно по инерции чуть согнувшись и накрывая живот руками, Бэкхён замер, даже дыша не глубоко. — Тебе плохо? Что-то болит? — тут же многоголосьем раздалось со всех сторон наперебой, заставляя невольно улыбаться и вновь краснеть от неловкости. Такое внимание его смущало, и еще больше смущала сама ситуация — он, должно быть, заставил их понервничать, а все из-за того, что одному маленькому омеге, кажется, захотелось немного внимания к себе. — Нет-нет, просто… — почему-то под столь пристальным вниманием стольких людей он чувствует себя не в своей тарелке, произнося такое, но маленькая наверняка ведь ножка ощутимо тычется ему в ладонь, словно подталкивая к признанию, — малыш толкается. — А можно потрогать? — почти в унисон отзываются дедушки-омеги, вызывая тихие, больше умиленные смешки альф. — Можно, — Бэкхён даже не раздумывает, чуть кивая в знак согласия и отодвигаясь подальше от стола, чтобы было больше места. Джиён, стоило ему только ощутить, что теперь в центре внимания только он, словно специально закопошился вновь, теперь, как кажется омеге, упираясь в стенку живота ручками чуть ближе книзу. А вот дедушки, подойдя чуть ближе к Бэкхёну, даже немного растерялись, присаживаясь перед ним, чтобы было удобнее, что наверняка выглядело немного странным со стороны, но сейчас мало кого это смущало. Младший потянулся к ним сам, аккуратно беря за руки и опуская на низ животика — туда, где чаще всего чувствовались движения малыша, и тот не заставил себя долго ждать, вызывая восхищенные вздохи у старших и тихие оханья — больше от неожиданности — у самого носящего. Остальные же, отчего-то затаив дыхание, с интересом наблюдали, как Хэвон на пару с Хичолем легко поглаживали животик. Очередной довольно сильный толчок вызвал еще одно тихое «ой», а следом и смущенный смешок младшего, и только Чанёля это начало немного смущать. — Ну все, хватит, вы его сейчас раздразните, а мы потом не успокоим, — прерывая внезапно развернувшиеся за столом нежности, альфа ближе придвинулся к теперь уже мужу, мягко приобнимая за талию, тем самым говоря: «Довольно». И, к его собственному удивлению, никто не был против, послушно возвращаясь на свои места и, словно под впечатлением чего-то столь очаровательного и волшебного, подлезая ближе к собственным альфам, что само по себе казалось забавным. — Думаю, мы уже его раздразнили, меня теперь затопчат, — Бэкхён улыбался словно виновато, по привычке обнимая живот, и теперь уже Чанёль не смог удержаться от маленькой ласки. Теплая, широкая ладонь накрыла упругий низ животика, а сам альфа придвинулся еще ближе, утыкаясь носом в висок младшего. Все это казалось слишком нежным — их поза, одинаково прикрытые глаза и легкие улыбки на губах. Ладонью альфа чувствовал, как малыш внутри постепенно успокаивается, толкаясь все реже и слабее, словно уже заранее знает, что с отцом нужно быть послушным. Альфа что-то тихо шепчет на ушко омеге, что-то, что хотел бы услышать каждый, и в то же время каждый понимал, что это их личное дело. И тем не менее все робко поглядывали на пару, любуются тем, как улыбка на губах младшего становится шире, а после и вовсе вырывается тихий смешок, когда альфа в довершение мягко прижимается губами к виску, целуя. Все это кажется чем-то нереальным, и тем не менее каждый без сомнений может сказать: это счастье.