desperate.

Замок входной двери тихо щелкнул, впуская в прихожую слегка уставшего омегу. Никто и не думал встречать его у двери, оттого, на ощупь включив свет, Бэкхён на секунду замер, прислушиваясь к происходящему в квартире, но, кажется, ничего и не происходило. Тишина. Не было слышно даже звука телевизора из кухни, хотя это сугубо его дурная привычка — готовить под речи псевдонаучных передач о космосе и былых цивилизациях. Скидывая увесистый рюкзак на пол, он ловко вешает тонкую кофточку на плечики, суетливо проходя в холл и натыкаясь взглядом на диван. Что-то такое он на самом деле и ожидал увидеть, и тем не менее это вызывало невольную улыбку. Это было по-своему привычной картиной — сугубо семейной, получившейся не иначе как случайно, когда первое время малыш громко протестовал, если рядом не было папы, и альфа опытным путем нашел способ успокоить плачущего ребенка. Растянувшись на весь диван, на спине лежал Чанёль, слегка подогнув не помещающиеся ноги в коленях, а животиком на его груди лежал малыш, увлеченно жующий свой палец и, кажется, медленно засыпающий. Широкая ладонь мужчины накрывала совсем еще маленькую, хрупкую спинку, отчего Джиён, кажется, чувствовал себя очень комфортно. Он с трудом справлялся с ощущением себя в большом пространстве и чувствовал себя куда спокойнее в крепких объятиях или тесном сверточке одеяльца, куда первое время его заботливо пеленал Бэкхён, чтобы он не боялся. Но в широких руках своего отца ему было куда комфортнее. Он чувствовал себя в безопасности в руках альфы. — С возвращением, — совсем тихо протянул мужчина, даже не порываясь вставать, так и лежа: одной рукой согревая спинку Джиёна, второй чуть отведя в сторону книгу, которую читал ранее. — Как позанимался? — Как обычно, ничего интересного, — отмахивается Бэкхён, и сам не заинтересованный в пересказе очередного занятия по возвращению родившим омегам былой фигуры. Стоит только подать голос, как малыш тут же реагирует, раскрывая широкие, точно доставшиеся от отца, глазки и находя взглядом папу, протягивая к нему руку и что-то забавно урча на своем детском языке. Остаться незамеченным было просто невозможно, да и омега не стремился, тут же подходя ближе к дивану и подхватывая сына на руки, прижал к груди. — Соскучился по папочке, да, пупсик? — утыкаясь носом в мягкую пухлую щечку, он улыбается в ответ на тихий смех малыша, граничащий с писком. Джиён обнимает папины щеки, кажется, слишком довольный тем, что происходит, а омега глубоко вдыхает родной сладкий запах. Маленькие дети всегда пахнут одинаково: теплом, уютом, молоком и своим папой, пока не имея собственного аромата. Только после шести лет их запах начинает меняться, становится особенным, уникальным, уже не похожим на ароматы своих родителей, и тогда же ярче начинают проявляться почти незаметные ранее признаки омеги или альфы. Сейчас, чтобы определить пол малыша, нужно хорошенько прислушаться, и только родители знают это наверняка, еще в самом начале беременности впервые различив эти тонкие нотки, заведомо зная, кого они ждут. Джиённи же еще совсем мал — ему только недавно исполнился третий месяц, оттого его нежный запах все еще разбавлен нотками свежей вишни и ванильным бисквитом. Настолько вкусно, что даже Бэкхён не может надышаться. — Тебя не было всего полтора часа, — недовольно тянет Чанёль, напоминая о своем существовании, и поднимается с дивана, подходя ближе к своим омегам, чтобы заключить их в объятия. — Мы неплохо проводили время вместе, нам было совсем некогда скучать, да, малыш? — коротко целуя губы омеги, он опускает взгляд на совсем разнеженного сына, что довольно уткнулся носом папе в грудь. — Правда? И чем вы таким интересным занимались? — удобнее перехватывая малыша одной рукой, второй он тянется к книге, которую альфа не потрудился даже отложить на стол, поворачивая обложкой к себе. — «Основы органической химии»? В самом деле? Думаешь, он уже дорос? — омега вопросительно выгибает бровь, с усмешкой глядя на мужа, который не находит ничего лучше, чем податься вперед, легко кусая омегу за кончик носа. — Думаю, он еще не дорос даже до твоих сказок на ночь, — звучит отчасти обиженно, но не настолько, чтобы воспринимать это всерьез, и, опустив взгляд на Джиёна, мужчина мягко пригладил еще редкие черные волосы на макушке сына. — Мне кажется, сейчас ему просто приятно слушать чужой голос, прижиматься ушком к груди и засыпать от вибрации. — Спорить не буду, — омега улыбается, и сам прекрасно понимая, что три месяца — еще слишком рано, но говорить с малышом все равно нужно; даже если он еще мало что понимает, он слышит интонации голоса, настроение родителей и очень чутко реагирует на это. И, как заметил Чанёль, ему очень нравилось засыпать на чьей-то груди, прислушиваясь к тихому голосу и вибрациям, чем неоднократно пользовались дедушки, когда отца и папочки не было рядом, а внук капризничал и не хотел засыпать без родителей. — Иди в душ, а мы пока дочитаем параграф, — невольно усмехнулся мужчина, подставляя руку, чтобы Бэкхёну было удобнее передать малыша назад ему, что омега и делает, вкладывая крошку в широкую ладонь отца, где еще совсем маленькое тельце помещается более чем удобно. Джиён смотрит на папу немного недовольно, словно и в самом деле соскучился и уж никак не собирался расстаться, но все равно не плачет, поджимая ножки и цепляясь рукой за футболку отца. — Откуда такое желание дочитать книгу за… какой это, первый курс? — теперь уже учебник оказывается в руках омеги, пока Чанёль возвращается к исходному положению: ложится на диван и удобно размещает малыша на своей груди, что, немного поерзав, растопыривает ручки и затихает в ожидании продолжения. Наверняка ведь чувствуя себя уютно на теплой груди отца, окутанный его запахом и теплой ладонью, слушая приятный бархатный голос. — С сентября первые курсы будут начинать обучение с него, так что нужно ознакомиться, — мужчина тянет руку к мужу, получая в раскрытую ладонь совершенно не заинтересовавшую того книгу и тут же мягкий поцелуй в щеку. Напоследок огладив и тонкую спинку малыша, что, почувствовав прикосновение папы, вздрагивает, желая повернуться к нему, но накрывшая его следом широкая ладонь отца помогает успокоиться и расслабиться, вновь прикрывая глазки. Бэкхён уходит в спальню, слыша за спиной тихий голос, почти даже шепот мужчины, что озвучивает очередное пояснение, что в начале каждого параграфа предшествует череде практических реакций и уравнений. Улыбаясь себе под нос, он скрывается за дверью ванной комнаты, и в самом деле думая, что читать малышу такое еще слишком рано, но, зная, что может достаться ему от родителей или даже дедушек, — вряд ли один учебник по химии может сделать хуже. У Джиёна и без того просто обязана быть склонность к точным наукам, вроде той, что досталась и самому Бэкхёну от его родителей. Возможно, дело и не в наследственности, а в самом воспитании, ведь из него никогда не растили глупого омегу, долгое время помогая в равной степени изучать все предметы и наблюдая, что больше всего притянет тогда еще ребенка и куда в последствии стоит сделать больший упор. Бэкхён, как и родители, тянулся в науку. Сначала биология, которую очень интересно и даже весело вел учитель в школе, а после и папа не менее интересно рассказывал ему то, о чем не говорили на уроках. Далее последовала физика, которая казалась ему очень легкой и не такой скучной, как алгебра или же геометрия, а после и химия, в суть которой он вник не сразу, но стоило немного разобраться в основах — и дальше пошло гораздо веселее. Он ни разу не жалел о своем выборе, мечтая быть, как отец и как папа, что долгое время проработали в исследовательском центре и приложили руку к написанию множества научных работ. Бэкхён все еще продолжал восхищаться родителями, но постепенно приходило осознание, что сам он уже тоже родитель. Он папа, а значит, должен быть образцом для своего сына, и не только как омеги, с детства прививая необходимые нежному полу качества, но и как человека, на которого он захочет ровняться в будущем, пока сам не найдет свой путь. Это была огромная ответственность, ведь именно от них с Чанёлем зависело то, каким будет их малыш, когда вырастет, как они смогут его воспитать, что вложить, но Бэкхён почти не переживал на этот счет. Он был уверен в своем мужчине и знал, что не оплошает сам, имея такую опору за спиной. Они, несомненно, справятся и смогут привить малышу только самое лучшее. Самое необходимое. Пряча еще чуть влажное после душа тело в теплый халат, ероша мокрые на кончиках волосы, омега выходит из ванной, понимая, что проторчал там почти полчаса, старательно намываясь после изнуряющих занятий. Он вполне мог бы и сам заняться собой, как делал это в начале беременности, слишком уж смущаясь посещать коллективные занятия, но делать это с кем-то вместе было значительно веселее, даже сейчас, когда не было больше одинаково круглых животиков, группа почти полным своим составом вновь встретилась на занятиях для уже родивших. За исключением разве что Тао, которому такие занятия были совершенно ни к чему. Но даже шумный и активный китаец не позволял о себе забывать, правда, встречаться столь часто уже совсем не получалось: окунувшись с головой в сложное и незнакомое для них ранее воспитание детей, выкроить с пару часов времени было проблематично. Спасали лишь редкие, но тем не менее случающиеся «семейные встречи», когда, заглядывая друг к другу в гости, омеги с чистой совестью могли разместиться на мягком диване, с интересом наблюдая за лежащей рядом детворой, а наблюдать в самом деле было за чем. Всех очень забавляло, как Джиён любопытно щупал такого же маленького альфу, каждый раз норовя обслюнявить его маленькие пальчики вместо собственных, что тому неизменно позволяли. «Джиённи явно нравится нашему Янлину, — наблюдая за покладистостью сына, комментировал Тао. — Будет нашим женихом!» Бэкхён только смеялся в ответ на это, в то время как Чанёль напрягался. Он как никогда ранее начал понимать чувства Юонга и в то же время чувствовать вину за нанесенный их отношениями стресс. Теперь, имея своего маленького, горячо любимого омегу, глубоко в душе он надеялся, что не доживет до того момента, когда Джиён приведет в их дом альфу. Конечно, Тао и даже Крис были очень недовольны тем, что их альфу не рассматривают в качестве достойного зятя, вполне резонно заявляя, что Янлин, несомненно, будет отличным спортсменом, а в купе с тем, что достанется ему от родителей, еще и с весьма недурной внешностью. Кто как не он сможет защитить хрупкого и нежного омегу-заучку? Тут-то уже не согласен был и сам Бэкхён, ведь быть умным еще не значит быть заучкой, а Джиённи явно будет очень смышленым и способным мальчиком. Эти баталии были поистине бесконечны, но чаще всего лишь в шутку. Все они прекрасно понимали, что это сватовство — глупости. Их дети сами должны строить свою жизнь, преодолевать трудности и бороться за свое счастье, чтобы знать его цену и дорожить тем, что будут иметь. Возвращаясь в гостиную, он замирает в дверном проеме, наблюдая за альфой, что, уже отложив книгу, подтянул малыша чуть ближе к себе, утыкаясь носом в мягкую щечку. Джиён тихо сопел, немного недовольно, обхватив губами собственный пальчик, что можно было растолковать как разыгравшийся аппетит. Видимо, Чанёль не хотел его торопить и теперь отвлекал малыша нежностями, целуя мягкие щечки и кончиком пальца гладя носик-кнопочку, чтобы он не расплакался. — Я знаю, что ты здесь, — тихо шепчет мужчина, словно беседуя с малышом, но омега без труда понимает, о чем тот на самом деле, оттого подходит ближе к дивану, чтобы забрать малыша и дать альфе немного передохнуть. Он знает, что Чанёль вовсе не против сам возиться с ребенком. Он не боится навредить ему, не испытывает неловкости от незнания, что с ним делать. Он знает, как успокоить слезы, сменить подгузник, отвлечь, когда Джиён начинает плакать, внезапно соскучившись по папе. Омегу это на самом деле очень радует, и в то же время он знает, что если растеряется сам — альфа придет ему на помощь. Знает, что, если отлучится на пару часов, чтобы сходить на занятия или просто уделить немного времени себе, дома не случится никакой катастрофы и малыш будет в надежных руках. Чанёль не загоняет его в рамки обязанностей, не оставляет все хлопоты с ребенком только на него, давая время сделать что-то для себя: провести лишний час в ванной, за просмотром сериала, чтением книги, беседой с Луханом на кухне или прогулкой в ближайшем парке, хотя последнее омега привык делать вместе с малышом, позволяя и дядюшке Лу потренировать свои навыки папочки. Бэкхён все равно очень благодарен за все это — то, что альфа делает для него, всячески избавляя от тисков рутины. — Унюхал? — шутливо фырчит омега, когда оказывается рядом. Малыш, услышав его голос, все равно начинает пока еще тихо хныкать, несмотря на старания альфы, что заставляет его раскрыть объятия и позволить омеге взять ребенка на руки, прижимая к своей груди. — Да, после душа ты пахнешь особенно ярко и вкусно, — без стеснения шепчет альфа в ответ, поднимаясь с дивана, и уже интуитивно тянет руки к омеге, приобнимая за талию, чтобы склониться чуть ближе, к самому ушку, и глубоко вдохнуть. — Ты меня смущаешь, — щечки Бэкхёна и в самом деле покрываются нежным румянцем, а сам он опускает взгляд вниз, на малыша, мягко ловя крошечную ручку, что тут же обхватывает крепким захватом его палец и тянет в рот. — Еще остались вещи, от которых ты смущаешься? — усмехается Чанёль, все больше раззадоривая себя и вместе с тем омегу, отчего тот смущается только больше с каждым словом. — Прекрати заигрывать со мной при ребенке, — наконец фырчит он, на первый взгляд строго, на деле же стараясь отогнать то, что так старательно пытается распалить в нем альфа. — Иди в душ, а мы пойдем покушаем и ляжем спать, да, солнышко? — он отвлекается на малыша, чувствуя, как тот свободной ручкой водит по ткани мягкого теплого халата, всеми силами намекая, что он проголодался. — Приятного вам аппетита, — проронив тихий смешок, альфа мягко прижимается губами ко все еще чуть алой щечке младшего, тут же опуская взгляд на совсем оживившегося малыша, ерзающего на руках омеги. — И спокойной ночи, — целуя макушку сына, он наконец оставляет омег вдвоем, сам отправляясь в душ. И хоть на часах еще довольно раннее время, они уже знают, что проще лечь спать вместе с Джиённи, имея возможность поспать хотя бы до середины ночи, ведь после этого он слишком часто начнет просыпаться, а к пяти утра и вовсе больше не уснет, поднимая на ноги и родителей. Тихое, обиженное сопение, очень явно намекающее на то, что закончится оно градом слез, заставляет омегу сдвинуться с места, направляясь в детскую комнату. Малыш кажется очень нетерпеливым, хотя Бэкхён четко помнит, что кормил его не более двух часов назад, перед своим уходом, в то время как сейчас Джиён спокойно терпит по три-четыре часа. А может, все дело в слишком активно проведенном времени с отцом — не все же время они книжки читали. — Тише, солнышко, сейчас покушаем, — проходя в саму комнату, шепчет омега, присаживаясь на небольшой диванчик у стенки напротив детской кроватки. Здесь почему-то он чувствует себя очень комфортно, особенно когда приходит время кормить сына. В уютной тишине, с приглушенным светом ночника — словно сцена из книги, где омега прикладывает малыша к груди. Сейчас Бэкхён и сам точно главный герой любовного романа со счастливым концом, отмеченным рождением ребенка. Он спускает плечо халата ниже, открывая слегка налившуюся после родов грудь, и приподнимает малыша чуть выше, удобнее укладывая на своем предплечье. Тот не мешкает и минуты, тут же приникая к груди, прижимая ладошки к теплой коже папы, и тихо причмокивает. Это выглядит слишком очаровательным, слишком милым, даже нежным. Он с улыбкой наблюдал за сыном, что кушал, довольно прикрыв глазки. Мягко касаясь кончиками пальцев пухленькой щечки, очерчивая контур маленького ушка, что наверняка было немного щекотно, отчего Джиён забавно дернул ручкой, словно норовя стряхнуть что-то приставшее к ушку, тем самым заставляя папу тихо смеяться. Малыш почти засыпает, совсем расслабившись на руках папы, в какой-то момент отпуская грудь, но омега укладывает его в кроватку не сразу. Закинув на плечо небольшое полотенце и аккуратно умастив на нем головку сына, он с пару минут бродит по комнате, чуть покачиваясь, пока не понимает, что уже пора. Джиён даже не вздрагивает, когда его отнимают от тела, укладывая на мягкую постель и укрывая теплым пледом с мишками. В последний раз целуя малыша в лоб, омега тихо покидает детскую, не до конца прикрывая дверь. Из ванной все еще доносился шум воды, и, чуть подумав, Бэкхён не спеша направился на кухню. Даже не включая свет, довольствуясь тусклым освещением, попадающим в комнату через окно с улицы, он подходит к столешнице, подхватывая стакан и наливая в него воды из кувшина. В сердце разливалось ставшее привычным умиротворение, что заставляло прикрывать глаза и глупо улыбаться. Он не мечтал об этом — даже когда Чанёль забрал его к себе, он не думал, что все сложится именно так, что уж говорить о тех, казалось бы, далеких днях, когда он был всего лишь студентом? Студентом с кратковременным дозволением на секс. И даже тогда возможность прикасаться к телу столь желанного мужчины не позволяла фантазиям заходить дальше постели, не позволяла хотеть большего. Но судьба была благосклонна. А может, так было предначертано с самого начала: чтобы он влюбился в своего преподавателя, пересек черту, которую никто и никогда не должен был пересекать, и утянул альфу в этот ворох запретного и такого безумного. Утянул на самое дно, утопив в чувствах, о существовании которых тот давно забыл, и только тогда вдохнуть в него жизнь. Другую, не похожую ни на что. Счастливую. Теплые руки оплели вновь ставшую тонкой талию, вырывая омегу из размышлений, что, наверное, никогда не дадут ему покоя, а кончик чужого носа коснулся неприкрытой воротом халата кожи шейки, глубоко вдыхая чистый, свежий аромат, не сокрытый духами или гелем для душа. Бэкхён даже не заметил, как со спины к нему подкрался мужчина, заключая в горячие объятия, прижимаясь крепкой грудью к спине, точно отрезая все пути к отступлению. Но отступать и не хотелось. Хотелось ласки. — О чем задумался? — низким урчащим шепотом в самое ушко, словно в комнате есть кто-то еще, кто не должен слышать их разговоров, и это казалось слишком интимным, будто все происходящее все еще должно оставаться огромной тайной. — О тебе, — Бэкхён и не думал врать в таких вещах, отвечая совершенно честно и искренне, отводя голову чуть в сторону, открывая мужчине больше обнаженной кожи, буквально подставляя тонкую шею под обжигающе горячие губы. — О том, как люблю тебя. — Малыш, — рычащие нотки отозвались в голосе альфы, а младший спиной чувствовал, как напряглось его тело, словно в попытке сдержать слишком острую реакцию. — Я люблю тебя так же сильно. Чанёль не врал. Он почти дышал своим омегой, а теперь двумя. Все еще плохо веря своему счастью, хотя ему совсем недавно уже исполнилось три месяца. Он снова чувствовал себя живым, нужным, любимым и не стеснялся дарить любовь в ответ. С той же силой, как это делал Бэкхён. Сейчас, вдыхая сладкий, такой родной аромат омеги, сердце в груди сжималось от осознания, что все это принадлежало ему, что этот омега его — окончательно и бесповоротно. И колкие мурашки стремительной волной проносились от затылка вниз по позвоночнику. Он сходил с ума от любви, сильной и обезоруживающей — настолько, что не мог держать себя в руках. Кончик носа скользил вдоль нежной кожи, собирая аромат теплого молока, насыщенный, немного терпкий. Он все крепче сжимал омегу в объятиях, желая быть как можно ближе, чувствовать его всем телом — его дыхание, биение его сердца. Всё до единого. Сухим поцелуем прижимаясь к нежной коже под ушком, частой дорожкой касаний альфа опустился к хрупкому плечу, сокрытому теплой тканью халата. Позволяя себе ослабить объятия — убрать одну руку, чтобы аккуратно, одним только кончиком пальца поддеть кромку ворота. Сантиметр за сантиметром оголяя бледную кожу, медленно сдвигая ткань с плеча, чтобы коснуться поцелуем и его. Бэкхён кажется слишком расслабленным. Томно выдыхает, откидывая голову на плечо альфы и прикрывает глаза. Он любит, когда Чанёль нежничает, касается кожи сухими, невинными поцелуями, от которых внутри все равно разгорается пламя желания, особенно сейчас, когда его тело готово. Все еще не такое, как было до беременности, ведь нельзя так быстро вернуться к отправной точке, но по крайней мере сейчас он снова испытывает возбуждение и знает, что продолжение уже не может ему навредить — только принести удовольствие. Чанёль тоже знает это, и, хоть дальше распаляющих ласк они еще не заходили, страх причинить боль брал верх над желанием, они оба этого хотели и с каждым разом заходили все дальше, смелея, «прощупывая почву». Но сейчас альфа хотел другого — того, что сводит его с ума не первый день и даже не первый месяц. То, к чему Бэкхён подпускает его слишком дозировано, и это, пожалуй, правильно. — Могу я… — горячее дыхание обжигает хрящик ушка, а узловатый кончик его пальца сдвигает край халата еще чуть больше, норовя и вовсе скинуть его с плеча, заставляя омегу вздрогнуть, а по телу волной разлиться мурашки. Мужчина не продолжает, но Бэкхёну все понятно и без пояснений. — Да. Он отвечает тем же шепотом, немного севшим от предвкушения голосом, и крепко зажмуривает глаза, чтобы ярче чувствовать, как пушистая подкладка халата мягко оглаживает плечо, спадая до локтя, открывая слишком много обнаженного тела. В последнее время он слишком часто говорит с папой о личном, об их с Чанёлем отношениях. Папа боится, что после родов все может измениться, как это часто бывает у пар. Сильное чувство, так похожее и когда-то принятое за любовь, потухнет, и не останется ничего. Он боится, что альфа может пожалеть о принятом когда-то решении, что столь большая разница в возрасте может стать их проблемой. Бэкхён это прекрасно понимает, понимает переживания папы. Они часто говорят об этом, часто обсуждают глупые мелочи, и так же часто омега сам рассказывает о том, о чем не рассказал бы никогда раньше. Он знает, что папа не будет осуждать его. Он взрослый и, в отличие от отца, не пытается делать вид, что дети берутся от держания за ручки, лишь бы только не думать, чем его мальчик занимается со своим супругом. Хэвон прекрасно понимает, как важен секс для супружеской пары, и на самом деле в душе очень рад, что Бэкхён не испытывает недостатка во внимании своего альфы. Но, даже несмотря на эту близость, это доверие, есть вещи, о которых он рассказать не может. Такие, как происходят сейчас, о которых он стесняется даже думать, но которые Чанёль позволяет себе делать с ним. На самом деле интимные вещи, слишком личные, которые должны оставаться только между ними. За закрытой дверью их квартиры, при выключенном свете. Очередной поцелуй касается чувствительного основания шейки, и омега слышит шумный глубокий вдох, чуть рычащий, возбужденный. Бэкхён чувствует чужое напряжение всем телом: обволакивающий его спину жар, пробирающийся в легкие тяжелый мускусный аромат алкоголя с нотками терпкого граната и нечто более осязаемое, упирающееся ему в поясницу. Словно в медленном, очень интимном танце, альфа разворачивает младшего лицом к себе. Ловит расфокусированный, застланный дымкой возбуждения взгляд и вжимает поясницей в край столешницы. Веки омеги вновь смыкаются, кажущиеся слишком тяжелыми в разлившейся по телу горячей патоке. Он слишком устал за этот день, и усталость делала его мягким и податливым в руках альфы; он все чаще ловил перед глазами яркие цветные круги, понимая, что просто плывет по течению и ничего не дает взамен. Чанёль же сейчас совершенно не нуждался в чужой инициативе и даже в отдаче. Он хотел лишь доставить омеге удовольствие, помочь расслабиться, чтобы завтра утром он чувствовал себя более отдохнувшим и — что куда важнее — удовлетворенным и любимым. Мягкого и теплого, его хотелось заласкать до тихих мурчащих стонов, заставить плавиться и просить большего. И сегодня альфа был настроен довести свои желания до конца. Чуть приподнимая Бэкхёна за талию, он мягко помог ему забраться на стол. Младший по привычке раздвигает ноги, чтобы мужчине было больше места, отчего края халата слишком провокационно расходятся, давая понять, что под ним ничего нет. Словно омега заранее знал, к чему все приведет, и просто не усложнял происходящее. Это раззадоривало не на шутку, вырывая из легких альфы тихий возбужденный рык. Он склоняется ближе к младшему, прижимается слишком тесно к его телу, кончиком носа касаясь разгоряченной кожи чуть выше ключицы, где гулко пульсировала артерия, отбивая учащенный от возбуждения пульс. Запах омеги становился все более насыщенным, густое сливочное молоко все сильнее отдавало спелой, чуть с кислинкой вишней, от которой сводила оскома. Альфа опускался все ниже, впитывал в себя пылкий аромат, сглатывая слюну, скопившуюся от желания попробовать, вкусить столь аппетитную нежную кожу. Ароматную, горячую, упругую. Не сдержавшись, он касается ее кончиком языка, проводит влажную дорожку вдоль груди, слизывая сладковатый привкус, и замирает у мягкой, налитой после родов ареолы, над которой возвышалась твердая, упругая бусинка соска. Желание обхватить ее губами слишком велико, и он не противится, даже не собирается делать это, замирая лишь на короткую секунду, в очередной раз глубоко вдыхая густой, насыщенный аромат, и обхватывает затвердевшую горошинку губами. Бэкхёна пронизывает приятная крупная дрожь, что пульсирующими волнами проходит от затылка вдоль позвоночника к пояснице, растворяясь где-то внутри тела. Он все еще не привык к этому. К такому разительному контрасту между тем, что с ним происходит, когда это делает их сын и сам Чанёль. Он сходит с ума, сильнее зажмуривая веки и хрипло, несдержанно выдыхая. Тонкие пальцы сами вплетаются в чуть взъерошенные темные волосы, невольно сжимая их у корней, а сам он чуть прогибается в спине — подставляется под такие непонятные для себя, но приятные ласки. Мужчина теряет голову от этой податливости, от вседозволенности, которую без раздумий омега вкладывает в его руки, позволяя делать совершенно все. Но сейчас он хочет лишь одного — и дальше ощущать густой сладкий вкус на языке, как можно мягче втягивая в рот нежную кожу, чтобы не причинить боли. Это было странно, и стойкое ощущение, что это совсем не должно происходить, не покидало голову омеги, хоть он и понимал: оттолкнуть мужчину он не смог бы. Не захотел бы сам, несмотря на всю странность происходящего. Его тело реагировало так, как не могло среагировать во время беременности: мышцы напрягались, дыхание учащалось, а возбуждение накаляло кровь, заставляя ее кипеть в артериях. Он сам прогибался чуть вперед, подставлялся под жаркие настойчивые ласки, и сам не замечая, как все ближе прижимает к себе мужчину, надавливая на затылок, словно так и говоря: «Не останавливайся». А Чанёль и не собирался, теряя последние капли рассудка от происходящего. Он старался держать себя в руках, хотя прекрасно знал, что сейчас у него нет запретов. Тело омеги с лихвой компенсировало эти мелкие шалости и даже больше. Врач сам говорил, что во избежание застоя лишнее молоко, которое не съедает малыш, нужно убирать, предлагал свои сугубо медицинские варианты, но ни Чанёля, ни даже Бэкхёна они не устраивали. У них были свои методы, куда более приятные, но к одной рекомендации альфа все же прислушался. Свободной рукой касаясь плеча омеги, еще сокрытого халатом, и легко пробирается под него, чувствуя жар, исходящий от кожи. Ткань опадает вниз, собираясь на изгибе локтя, а кончики пальцев альфы исследуют горячую кожу омеги. Опускаются к чуть налитой, набухшей груди, не увлеченной в ласке губами. Мягко поглаживая, лаская еле ощутимо, в какой-то момент он нежно сминает кожу, чуть надавливает, словно массируя, а омеге хочется смеяться. Не потому, что это кажется забавным или даже щекотным, просто именно так выглядит его забота. «Массаж», — на одном из приемов настойчиво вторил врач, и Чанёль прислушался. Войдя во вкус и настойчиво массируя мягкую грудь омеги, пока кончики пальцев не коснулись нежной ареолы с упругой бусинкой, на которой выступила ароматная густая капелька. — Чанёль… — имя словно само слетело с уст омеги, когда очередное настойчивое движение губ отозвалось короткой вспышкой боли в груди. Альфа замер, понимая, к чему это было, нехотя разжимая губы, отпуская совсем потемневшую от давления бусинку, очерчивая ее кончиком языка — слизывая лишнюю влагу. Только сейчас он позволил себе поднять взгляд на омегу: смущенного, тяжело дышащего, с очаровательно заалевшими от возбуждения щечками. Его глаза все еще были прикрыты, а голова откинута чуть назад. Он все не мог прийти в себя, ловя странные искры перед глазами, а грудь все еще чувствовала фантомные настойчивые прикосновения чужих губ, и ему хотелось еще. Очень хотелось. И вместе с тем хотелось большего. — Чанёль… Мужчина лишь усмехается. Он готов дать все и даже больше, оттого второй рукой скользит вдоль все такого же мягкого, сочного бедра, ненавязчиво раздвигая ноги того еще чуть шире и мягко обхватывая ниже подвздошной косточки, подтягивает омегу ближе к краю. Бэкхён сам тянется к нему — отпускает растрепанные окончательно волосы альфы, оглаживая широкие плечи, напряженную грудь, опускаясь все ниже и ниже, пока кончики пальцев не натыкаются на кромку домашних штанов. Он не хочет тянуть, не сейчас. В нем нет сомнений, одно лишь желание, о котором он говорит слишком ясно, приспуская одежду альфы. Всего с пару секунд, глаза в глаза, на дне которых плещется желание и решимость. Они не намерены отступать. Мужчина склоняется ближе, тянется к любимым губам, целуя глубоко, настойчиво. Это не только порыв слепой страсти, это — желание заглушить ненужные, лишние сейчас звуки, когда пальцы свободной руки касаются внутренней стороны бедра омеги, оглаживая. Очерчивая темное пятнышко метки, опускаясь все ниже, он легко касается расслабленного члена младшего. Сейчас в нем все еще слишком много гормонов, которые совсем не располагают к таким реакциям, и тем не менее острое, пылкое желание затапливает собой все его тело, требуя внимания альфы. Чанёль знает, оттого совсем не смущается отсутствия эрекции, он чувствует возбуждение омеги в его насыщенном, горячем аромате, в тепле его тела, в дрожи на кончиках пальцев. Бэкхён сам подается вперед, с нетерпением принимая прикосновения альфы, тихо, задушенно скуля, когда крепкие узловатые пальцы мужчины оглаживают ложбинку ягодиц. У Чанёля самого слишком мало терпения, но он старается вести себя как можно аккуратнее, ведь это впервые после родов. Колечко мышц кажется совсем сухим, тугим, как в первый раз, и тесным настолько, что альфе приходится оторваться — буквально на секунду, — чтобы щедро смочить пальцы слюной, обещая себе, что в следующий раз не забудет прихватить с собой лубрикант. Тело омеги точно девственное, уже успевшее восстановиться, даже отвыкшее от подобных ласк. Оно очень нехотя поддается давлению, не желая так просто впускать в себя чужие пальцы, заставляя мужчину идти на хитрости: ласкать тугое колечко, раскрывая сантиметр за сантиметром, постепенно входя все глубже в горячее, едва влажное от возбуждения нутро. Омега скулил на каждом движении, дыша горячо, слишком жадно. Он торопился, желая получить уже забытое телом удовольствие, освежить в памяти все то, что так сводило его с ума, но спешить было нельзя. Чанёль слишком бережно подготавливал его тело, медленно вводя лишь второй палец и вместе с тем понимая: что бы он ни делал сейчас, в итоге этого все равно будет мало. И все же заканчивать так быстро он не собирался. Возможно, он бы и в самом деле смог это сделать, но омега был против. Категорически. Возбужденно, задушенно мыча, когда в тело вошел третий палец, он понял, что: «Хватит», о чем немедленно сообщил альфе. Тот и сам был на пределе, с трудом балансируя на хлипкой грани между слепым вожделением и нежеланием причинить боль. — Мне все равно будет больно, я слишком отвык, поэтому хватит меня дразнить и мучить. За болью придет наслаждение, — слишком тихо, сбивчиво. Бэкхён не просил — он ставил перед фактом. Требовал. Понимая, что да — будет больно, но не смертельно, не больше, чем в первый раз. И не ошибается. Первое движение бедер навстречу друг другу отдало тянущей болью внутри, но останавливаться было уже нельзя. Омега задыхался от слишком ярких чувств, куда более сильных, чем испытывал до родов, и это его пугало, вместе с тем заставляя сильнее впиваться пальцами в плечи мужчины, чтобы не стонать. Сантиметр за сантиметром навстречу друг другу, пока Чанёль не прижался тазом к мягкой попке омеги, замирая. Горячо и тесно, точно как в их первый раз. Самый первый. Вот только теперь вместо кабинета химии — кухня, а вместо стола преподавателя — кухонный стол. — Двигайся, — они тяжело дышали, глядя друг на друга, и омега не мог сдержать улыбки, цепляясь за плечи мужчины и чуть приподнимаясь, отрывая спину от столешницы. И альфа слушался. Слишком медленно, бережно, он подался назад, выскальзывая из его тела и тут же подаваясь вперед. Снова и снова. Пока еще медленно, не спеша, боясь навредить, но омеге было достаточно и этого. Он сам себе казался слишком чувствительным, каким не был ранее, глубоко в душе надеясь, что так останется навсегда, хотя в этом был и ощутимый минус, который он осознал на одном из особенно резких глубоких толчков, что заставил даже мужчину проронить рычащий шумный выдох. Приятный тянущий спазм внизу живота и черные круги мелькающие перед глазами. Омега куда быстрее ощутил то, что произошло, чем понял, так же, как и сам Чанёль. Внутри стало слишком влажно от заполнившей проход смазки, но остановиться альфа уже не мог, да и сам омега не хотел этого. Движения стали более громкими, влажными, но недостаточно, чтобы достичь комнаты малыша почти в другом конце квартиры. Он еще мал, да, но такие звуки определенно не для его ушей, сколько бы лет ему ни было. Все крепче обвивая талию омеги, прижимая его к себе как сумасшедший, альфа все ближе и ближе подходил к столь желанному оргазму. Чувствуя покалывания в мышцах, особенно в плечах, куда столь отчаянно впился ноготками омега, сдерживая рвущиеся наружу стоны, Чанёль подался вперед, чтобы заглушить и собственное рвущееся наружу рычание, почти на ощупь находя губы омеги и впиваясь в них глубоким поцелуем. Задушенное мычание смешалось с последними особенно сильными толчками, с яркими кругами, что расплывались перед глазами, кажется, у обоих. Дыхание сперло в груди, не давая ни вдохнуть, ни выдохнуть, а влаги внутри стало только больше, что никого из них не смущало. Сейчас это чревато одним лишь только удовольствием — без течки никаких последствий быть не может, а до нее еще очень много времени — организм должен отдохнуть и восстановить силы, затраченные на вынашивание, роды, а теперь и кормление. Сейчас это был лишь приятный для них двоих бонус, хоть и смущающий. Мягко выскальзывая из разморенного любовью тела, альфа позволил омеге мягко опуститься на столешницу. Растекаясь словно подтаявшее мороженое и расслабленно прикрывая глаза, глупо улыбаясь. — Мы испачкали пол, — хоть Бэкхён и не кричал, даже не стонал излишне громко, его голос казался севшим, обессиленным и немного хриплым, как и голос альфы, что можно было различить в его тихом смехе. — Я уберу, — послушно протянул он в ответ, понимая, к чему был этот намек, и, в который раз огладив мягкие бедра омеги, легко приподнял под попку, заставляя оторвать спину от стола, чтобы в следующую секунду оказаться на руках своего мужчины. — Только сначала уложу тебя в постель. — Ты же понимаешь, что я не отпущу тебя, когда мы окажемся в спальне, — омега тихо мурчит на ушко того, точно котенок — лениво, но сыто, оплетая крепкую шею руками, словно подтверждая свои слова. — Предлагаешь оставить это до утра? — звучит отчасти любопытно, но стоит оказаться у постели и скинуть с омеги халат, держащийся на одном только пояске и съехавшем до самых бедер, как Бэкхён только крепче сжимает мужчину в объятиях. — Настаиваю, — разгоряченная спина касается прохладной свежей простыни, а альфе не остается ничего другого, кроме как нависнуть сверху, упираясь предплечьями в матрас, пока омега не отпускает, позволяя лечь рядом. Он жмется к теплому боку мужа, утыкаясь носом куда-то в грудь, руками оплетая обнаженный торс, и удовлетворенно выдыхает, лишь когда чувствует не менее крепкие собственнические объятия на своей талии. Теперь все было так, как должно быть.