***
Кларк просыпается, легкие кричат о недостатке воздуха. Она кашляет, давится, когда чувствует этот ужасный вкус во рту. Она понимает, что это кровь. Ночная кровь – через секунду понимает она. Она лежит там, пытаясь осознать где она, что случилось: – Ты в лаборатории Бекки, – вспоминает она. – Ты должна быть мертва. И затем: Беллами. Она поднимается в сидячее положение и сразу же жалеет об этом, так как каждое движение, которое она сделала, наказывает её жгучей болью на каждом сантиметре кожи. Она хнычет, так как контакт кожи с её костюмом раздражает нарывы и волдыри, которых она не видит, но определенно чувствует. Она старается не смотреть на те, что на руках, но она видит. Ей нужно выбраться из этого проклятого костюма. Кларк старается изо всех сил, ползает, трясётся и много плачет, пока снимает костюм. Она визжит и кричит, потому что, чёрт возьми, вокруг нет никого, чтобы услышать её. Каждый сдвиг – борьба, и в глазах не раз темнеет от боли, но минуты, часы, дни спустя, она наконец-то освободилась от него. Тогда и только тогда, она даже позволила себе лишнюю мысль. Это сработало. Ночная кровь сработала. Она позволяет себе две минуты чистого восторга, и он, в конечном счёте, состоит из того, что она просто снова легла на кафельный пол, позволяя прохладе просочиться в её одежду и успокоить жгучую боль в спине, пока она с улыбкой смотрела на флюоресцентные лампы. Потому что, опять же, никого нет вокруг, чтобы увидеть её. Она жива. А потом она вернулась к реальности. Реальности, где она последний человек на Земле, который не запечатан под Землей на ближайшие пять лет и не парит на орбите Земли в течение следующих пяти лет. Как бы она не смотрела на это, будь она проклята, если её не будет рядом, когда её мама выйдет из того бункера, когда Беллами спустится с неба. Так что, хотя её тело кричит в знак протеста, она борется, чтобы встать. Она борется, чтобы сделать шаг вперед, и другой, и другой. И она борется, чтобы подняться наверх по ступеням, которых несчётное количество. Мир снаружи в огне, но она собирается пережить это.***
Первое, что она находит – еда. Этого ей не хватит на пять лет, может быть, на три месяца, четыре, если она будет максимально нормировать пайки. Но ей просто нужно, чтобы этого хватило до тех пор, пока на Земле не начнёт успокаиваться, чтобы она смогла выйти на улицу и собрать всё, что уцелело. Или совершить набег на особняк. То же самое касается воды. Она заставит это работать, пока у неё не появятся другие варианты. У неё будут другие варианты, в конце концов. У неё нет другого выбора. Она тащит себя через одну из комнат на верхнем этаже, пытаясь найти какие-нибудь полезные материалы, когда её сердце застывает в груди. Она оглядывает комнату, вспоминая, что когда была здесь в последний раз, она держала Беллами так крепко, что, возможно, они просто не могли быть разделены вновь. Шутки над ней, по-видимому. Она смотрит на то место, где она представляет себя и Беллами, стоящих там всего часами (днями?) ранее, чтобы найти еще один кусочек надежды. Радио. Она подходит к нему, зная, что это безнадежное дело. Но, что если? Что, если связь прояснилась теперь, когда Праймфайя прошла? Что, если она прояснится через дни или месяцы? Кларк включает частоту, которую использовал Беллами в последний раз, обращаясь к Октавии. – Привет? – спрашивает она, кашляя секунду спустя, когда её горло напрягается от неиспользования. – Кто-нибудь в бункере слышит меня? Она ничего не ожидала, но всё равно почувствовала волну разочарования, когда линия осталась мёртвой. Тогда она переключается на частоту, которую не использовала с того времени, как разговаривала по ней с мамой, Джахой и Кейном, когда те ещё были в космосе. Назад, когда они ещё все были у Челнока. – Привет, – она пытается снова. – Беллами? Ты меня слышишь? Вторая волна разочарования гораздо сильнее, чем первая, когда она слышит только тишину. – Ответь, Ковчег, – говорит она более четко. – Если кто-то меня слышит, это Кларк. Она делает паузу, отказываясь позволить голосу дрогнуть. – Я жива. Она не получает ответа, на самом деле не ожидая его. Пока. – Ладно, – начинает она, нажав на кнопку снова, – я понимаю, если вы не можете ответить прямо сейчас, я уверена, что вы, ребята, безумно заняты там наверху, пытаясь заставить все функционировать нормально. Но в какой-то момент, если один из вас сможет ответить, это было бы здорово. Она занимает эту комнату снова. – Не то чтобы я собиралась куда-либо в ближайшее время. Потому что она совершенно одна на ближайшие пять лет. – Всего лишь раз. Я хочу услышать хоть кого-нибудь, – говорит она в рацию, – хотя бы однажды. Это может быть даже Мерфи, – шутит она. Услышав голос Мерфи, она стала бы самой счастливой, честно говоря. Она знает, что они живы, они должны быть. Но уверенность не помешала бы. – Хорошо. Что ж, тогда завтра в это же время, – она замолкает, прежде чем вернуть рацию на стол. Может быть, она сможет отрыть руководство по радио где-нибудь в лаборатории, починить что-то, если оно повреждено. Но сначала ей нужно найти аптечку. Она не собирается выжить в Праймфайе, а потом умереть от инфекции. Она собирается выжить.***
– Беллами, прошло два дня после Праймфайи. Хорошая новость – я нашла кое-что, чтобы промыть мои волдыри, так что одно очко за Кларк. Плохая новость – еще тысяча восемьсот двадцать три дня, прежде чем вы сможете вернуться. Так что, я думаю, тысяча восемьсот двадцать три очка Земле. Да пошла ты к чёрту, Земля.