this one's for you

Он не понимал тогда, почему Мёрфи пробормотал те слова. Более близкое предположение, чем ты можешь подумать. Но затем, стоя перед единственным рисунком на полу одиночной камеры – ясное ночное небо, луна и ярко сияющие звёзды – он всё понимает. Это не пейзаж на полу заставляет его упасть на колени, хотя его точность поражает, ведь она никогда ещё не видела такой ночи, когда рисовала это. Это даже не стены, где ни один дюйм пространства не остался нетронутым углём. А то, что если он внимательно присмотрится, он может увидеть её. Кларк, у которой закончились стены, и поэтому начинающая работать над тем, чтобы покрыть рисунками как можно большую часть пространства пола. Кларк, которая начала этот рисунок и не успела его закончить, если, конечно, эскизы, разветвляющиеся от основной части, должны были превратиться во что-то. Кларк, которая никогда не вернётся, чтобы закончить его и нарисовать ещё больше. Все о том, через что она прошла, находится здесь, в этой комнате, и Беллами чувствует, что клетка или замки, которыми он пытался запереть своё сердце, мгновенно разрушаются. Перед всем, что случилось с его мамой и Октавией, перед тем как весь его мир впервые разбился вдребезги, Беллами думал, что, в конечном счёте, ему придётся когда-нибудь взять на себя обязанности в Небесной Тюрьме. Ни одному охраннику особенно не нравились эти смены, и это означало, что они отдавались новичкам, и он был уверен, что, в конце концов, придёт его время охранять не только людей, приговоренных к Небесной Тюрьме, но и тех, кто был настолько страшен и непредсказуем, что их пришлось запереть в полной изоляции – в одиночной камере. Но потом его мама погибла и Октавию забрали. Когда появились новости о Джейке Гриффине и его дочери, первого выкинули в космос, а вторую посадили в одиночную камеру до её восемнадцатого дня рождения, он был слишком онемевшим, чтобы вообще переживать об этом. Он думает, что он мог бы заплакать сейчас, начать рыдать от безграничной боли, что пробивает его грудь и пытается разорвать его на части с каждым глотком воздуха, который он пытается сделать. Ужасная, непредсказуемая Кларк Гриффин, чёрт возьми. Они заперли её. Они держали её подальше от всех, кто мог протянуть руку помощи или отправить предупреждение для кого-то, кто стал бы слушать о том, что происходит на Ковчеге. Он не плачет. Нет, вместо этого он протягивает напряжённую руку перед собой. Он старается успокоить дрожь, от тоски или гнева (может чего-то другого, он не уверен), и самым мягким движением проводит рукой по рисунку звёздного неба. Он отдёргивает руку, когда видит, что размазал рисунок. Он потирает испачканными чёрным пальцами друг об друга, и может почти представить, что рисунок свежий и Кларк зайдёт в любую секунду и накричит на него за то, что он испортил её работу. "Выдаю желаемое за действительное", – думает он. Поднявшись на ноги, Беллами подходит к одной из четырёх маленьких разрисованных стен. Она была здесь. Наверное, рисовала всё что угодно, чтобы не сойти с ума от одиночества. Здесь есть деревья, ветвящиеся из разных углов, и Беллами замечает, что снова поражается тому, как точно и подробно она рисовала то, что никогда не видела. Он задавался вопросом, основывала ли она свои рисунки на фотографиях, которые она видела на уроках о Земле или это были её собственные надежды и мечты о том, что хранила на себе Земля, чтобы она однажды увидела это. Деревья, лианы, цветы и жуки. Корабли и пирамиды, древние строения, о которых он всегда хотел узнать больше; даже один очень детальный рисунок скорпиона – всё, что она мечтала однажды увидеть. Он чувствует, что его сердце стучит всё сильнее и сильнее в груди, свободное ото всех оков, пытающееся теперь просто воспламениться, пока он сопротивляется тому, чтобы рассмотреть каждый рисунок, от страха испортить их. И Беллами неожиданно осознаёт, что она хотела, чтобы он сделал, если она не выживет. Она сказала ему, ради всего святого. – Я совершил ошибку, – шепчет он хрипло. – Ты не хотела, чтобы я запер его. Голова и сердце. Ему не нужно закрывать одно и сосредотачиваться на другом. Он должен использовать и то, и другое. – Ты никогда не верила мне, – осторожно обвиняет он. Глаза горят, он смеётся с каким-то мрачным удивлением. – Что с тобой ничего не случится, – уточняет он пустоте. Беллами подходит к её покинутой раскладушке, по всей видимости, единственному, что у неё было в тюрьме, кроме угля. Он упирается локтями в колени, опуская голову на ладони, и старается сделать глубокий, отрезвляющий вдох. – Я собираюсь использовать мою голову, чтобы они остались в живых, – говорит он ей, глядя в пол, – и я собираюсь использовать моё сердце, чтобы ты осталась жива. Так как всё, что осталось, начинает растрескиваться на финальные, незначительные частицы. Он любил её, и он никогда не говорил ей этого. И будет жить с этим до своей смерти. Кушетка скрипит под ним, когда он встаёт. Он медленно поворачивается, чтобы запомнить всё ещё раз, закрывает глаза, чтобы почувствовать всю её суть, которая исходит от этого места. У него нет веры в высшее существование или даже в загробный мир, но если она где-то в этих стенах, наблюдает из них за ним, он надеется, что когда Земля начнёт исцеляться, она узнает об этом и будет на ней процветать. – Я люблю тебя, – говорит он, и его голос сильнее, чем когда-либо, когда он говорит слова, о которых думал тысячу раз, но никогда не озвучивал. И затем он направляется к двери и открывает её, выходя за порог не оглядываясь. Мёрфи вскакивает на ноги, сразу же начиная осматривать Беллами на предмет повреждений, которых он не видит. – Всё в порядке? – осторожно спрашивает он. Беллами кивает головой и смотрит Мёрфи прямо в глаза, чтобы тот видел, что он говорит правду. – Я в порядке. Плечи Мёрфи немного опускаются в облегчении. – Найди ключ и запри её, – добавляет Беллами, и наблюдает, как плечи Мёрфи напрягаются в два раза больше, чем до этого. – Что? – шокировано спрашивает Мёрфи. – Я хочу, чтобы дверь была опечатана, – повторяет Беллами. Он никогда не исцелится. Он никогда не сможет функционировать так, как нужно остальным. – Спасибо, что показал мне, – искренне говорит он Мёрфи, – но я не могу туда вернуться. И он вернулся бы. Он возвращался бы снова и снова. Голодный до кары за это. Когда Мёрфи не отвечает, но понимающе кивает головой, Беллами разворачивается и уходит из Небесной Тюрьмы. Если он вернётся, позволит обломкам его сердца продолжать раскалываться и ломаться, то не останется ничего, чтобы держать её в живых, чтобы помнить её. Он не может позволить этому случиться.