this one's for you

– Сколько времени? – вздыхает Мэдди, бросая булыжник, который она тащила, в сторону и вытирая пот со лба. Несмотря на её любовь к шапке, та была аккуратно помещена в ровер час назад, после того как Кларк в тысячный раз прочитала ей лекцию о тепловом ударе. Кларк бросает свой каменный обломок возле вечно растущей кучи и останавливается на минуту, взглянув на небо. – Похоже, около полудня, – она щурится, глядя на солнце, и успокаивает в себе надежду, которая возникает каждый раз, когда она смотрит в небо. Мэдди становится рядом, рукой прикрывая глаза от яркого солнца, бросая на него быстрый взгляд. – Еще часок или что? – спрашивает она, возвращая внимание к Кларк. Кларк смотрит вверх на секунду дольше, затем смотрит на небольшую кучу, которую они натаскали за последние пару часов. Она прямо рядом с той, что они собрали на прошлой неделе, которая рядом с той, что появилась здесь на позапрошлой и так далее. Затем она фокусируется на оставшейся горе обломков, которая до сих пор погребает под собой бункер, и другой вид бессилия наполняет её тело. У них есть год, прежде чем корабль вернётся и люди из бункера смогут выйти, и всё больше и больше Кларк начинает сомневаться, что, даже с помощью её друзей, они когда-либо сумеют расчистить вход в бункер, чтобы каждый смог подняться на поверхность. Но она не скажет Мэдди об этом. Бункер похоронен под остатками храма, и каждый раз, когда Кларк видит их, она чувствует себя виноватой немного больше. Они приходят сюда каждую неделю уже больше года, работая над расчисткой завалов, и если ей кажется, что им не видно конца, то для Мэдди это - часть рутины, которую они придумали, чтобы было чем заняться. В первый день недели, каждой недели, они едут на ровере к храму и расчищают территорию. Именно так они следят за тем, чтобы не тратить дни впустую, учитывая, что остался один год, их обратный отсчёт сейчас важнее, чем когда-либо. – Как насчет того, чтобы закончить пораньше сегодня? – говорит Кларк с улыбкой, зная, что скорее всего ответит Мэдди. – Мы можем пойти к реке, чтобы остыть и посмотреть, есть ли рыба, чтобы перекусить. (Потому что после ещё двух приступов острой лучевой болезни от облученной рыбы, Кларк, наконец-то стала способна есть рыбу не заболевая, и они не переставали питаться ей с тех пор.) Мэдди просто скептически смотрит на неё, как она и думала. – Ты не хочешь заниматься нашим обычным делом? Обычное дело. Что это значит теперь? Их же только двое, зачем нужно так строго регламентировать время? Конечно, она знала ответ. Беллами, её мама… Они делали это, чтобы быть готовыми насколько возможно к тому времени, когда все, наконец, воссоединятся. Хотя в последнее время, в некоторые дни, это было легче помнить, чем в другие. Из мыслей её вырвал хруст под ботинками Мэдди, которая приблизилась к бесконечным руинам и подхватывала кусок, который способна унести. На вопросительный взгляд Кларк, Мэдди поднимает брови. – Мы же хотим, чтобы здесь всё было расчищено через год, или нет? И каждый раз, когда Кларк теряется в своих мыслях, когда эта безнадежность начинает маячить на границе её разума, Мэдди пробирается сквозь них, отпугивая их своей неустанной решимостью. Кларк улыбается ей, и они обе знают, что эта улыбка искренняя. – Полчаса, а потом мы идем отмываться. Если на следующей неделе будет прохладнее, мы будем работать немного дольше, чтобы компенсировать время. Мэдди отвечает ей гордой улыбкой, Кларк никогда бы не подумала, что она будет нуждаться в такой от ребенка гораздо младше, чем она сама. – Так-то лучше, – говорит она Кларк, а затем сваливает камень на самую вершину горы.

***

После жаркого дня, когда они легли спать в ту ночь и в их животах было столько рыбы, сколько они смогли съесть, они разлеглись на капоте ровера, глядя в небо. Иногда Кларк не спит всю ночь, просто наблюдая за сверкающими звездами и воображая, что Беллами и остальные ребята смотрят вниз на восстанавливающуюся планету. Но иногда даже взгляд в небо был болезненным. Но после того, как Мэдди оповестила Беллами об их успехах за сегодняшний день (что она хотела делать всё больше и больше), она захотела спать на капоте, потому что воздух был прохладнее снаружи, чем сзади с открытыми дверями, и Кларк никогда не смогла бы отказать на такую простую просьбу. Тем не менее, сегодня один из тех дней, когда ей больно. – Я знаю, ты иногда грустишь, когда думаешь о них. Кларк вздрагивает, думая, что Мэдди уснула, и будучи не готовой к её словам. Мэдди поворачивает голову, поэтому Кларк может видеть её глаза, сверкающие в свете луны и звёзд. – Всё в порядке. Я не очень-то много помню о своей семье, но если бы я не видела тебя годами, я бы тоже грустила. Хотя она говорила шепотом, слова отражаются эхом, словно гром, в ушах Кларк. Она не хотела, чтобы Мэдди знала, что эта её часть вообще существовала, что с этой безысходностью на границе сознания ей иногда приходилось бороться до наступления утра. Но она борется, потому что упорная и сонная одиннадцатилетняя девочка освещает каждый уголок, в котором залегают сомнения, когда она начинает ворчать, что ещё слишком рано для уроков или работы. Не зная, каких слов будет достаточно, чтобы даже начать объяснять это, Кларк просто притягивает Мэдди к себе и крепко обнимает. Они делают это не так часто, как делали это раньше, когда Мэдди была младше, но они обе знают, что иногда им просто нужно, чтобы другой был ближе. – Ты ведь тоже моя семья, ты ведь знаешь? – шепчет Кларк в ответ, упираясь подбородком в макушку Мэдди. Её голова смещается, когда Мэдди кивает. – Sha, nomi (Да, мама), – сонно бормочет Мэдди. И это не то чувство безнадежности не давало Кларк уснуть до утра, а неустанная улыбка, которая появилась на её лице, когда она впервые услышала это, пугающе большое, казалось бы впервые правильное слово: мама.