Дом Пепла

      — Я думал, ученицам запрещено курить.       Летиция намеренно дует в сторону резной перегородки, отделяющей ее от священника.       — А я думала, что дрочить — это грех. И журналы порнографические читать, думая, что никто не узнает.       В кабинке воцаряется молчание.       Учиться в католической школе, не являясь католичкой, было нелегко. Но Летиция терпела, сжимала кулаки, пряталась задолго до месс подальше, чтобы не идти, и как-то доучилась с переменным, если не считать дисциплину, успехом до выпускного класса. Думала после вздохнуть полной грудью, но обеспокоенная спасением души собственной дочери Лукреция применила все возможные и невозможные уловки, чтобы Летиция попала в Академию Святого Сердца.       «Благочестие и скромность украшают девушку», — все время говорила куратор класса Ции. Ция же куда больше верила в хороший вкус и умение красить лицо.       Молчание начинает угнетать. Летиция тянется в карман за плеером, думая уже разрядить обстановку своим способом. Все равно ей надо провести здесь не меньше пяти минут. Дурацкое правило, которому если не следовать, то не оберешься вопросов: а как же проповедь; ты что, святая, что ли.       Наушник-ракушка занимает свое законное место. Летти крутит колесико, выставляя громкость, морщась от слишком большого шума.       — Ты точно не хочешь мне ничего рассказать, Доротея?       Теперь Ция морщится от звука собственного второго имени, оставляет в покое колесико громкости.       — Нет.       — У Эмилии Хилл возникли некоторые… трудности. Она полагает, что ты к ним причастна.       На лице тут же нарисовано возмущение.       «Форменный болван. Ты бы еще прямолинейнее спросил. Мол, не ты ли порчу на одноклассницу навела?»       — Она говорила, что видела у тебя книжки по черной магии.       Ция начинает раздражаться, ногтем царапая ткань форменной юбки на коленке.       — Мне. Нечего. Вам. Рассказать. И книжек по черной магии у меня нет.       Охотничий нож она не просто подбросила к порогу чужого дома. Под окнами Эмили закопала, чтобы ворожба стала крепче. И по чахнущей траве чужой лужайки уже можно было видеть, что творится теперь в доме Хиллов недоброе. И слухи пошли о них куда более гнусные. А Летти только в улыбку была чужая горесть. Впредь думать люди станут, а пока пусть чахнет трава, гнилушками падают с веток чужих плодоносов дары природы, хиреют хозяева и молчаливее становится Эмилия Хилл. И пусть говорит, пока говорить может.       Больничное крыло встречает Летицию тишиной и бесчисленным количеством светильников. Эмилия сидит на дальней скамейке, платком закрывая нос и рот, перемазанные кровью.       — Все плохо? — с наигранным сочувствием осведомляется Летиция, садясь рядом. Эмили опасливо отодвигается, но кивает. — Это еще ничего. Это только начало. Ты лучше поплачь. Может, тебя простят. А может, и нет.       И говорить совсем не можешь? — Ция сочувственную мордочку строит. Получается плохо и, судя по еще больше вжавшейся в угол Эмили, жутко.       — Какая жалость! Как же ты извинишься тогда? Ну попроси о помощи лоа. Покрепче помолись. Спой им, позови духов-предков. Впрочем, — Летиция смеется, углядев в своих словах шутку. — Куда тебе петь… Лучше плачь и пляши.