да. прости, что заставил волноваться (11:12)
«Ода» — гласит имя контакта. Чуе это ни о чём не говорит. Он листает выше и выборочно читает. Сегодня не приду: начальство завалило отчётностью. (20:11)помочь? (20:13)
Спасибо, справлюсь сам. (20:14)я подожду тебя (20:14)
«Друг Дазая?» — догадывается Чуя. Так странно осознавать, что у Дазая могут быть друзья, которых он ждёт и которым даже готов помочь. Не вздумай пытаться повлиять на них. Я слышал твой голос за стенкой. (15:03)никогда не пойму, почему ты миришься с рутинной работой и пренебрежительным отношением (￣︿￣) (15:05)
У каждого из нас свои странности. (15:06) Ушёл заниматься «рутинной работой». (15:06)удачи ヽ(・∀・)ﾉ (15:07)
«Дазай шлёт смайлики. Я правда не сплю?» — Чуя хлопает себя по щеке.представляешь, я лёг под поезд, а его отменили (17:18)
Сочувствую, но полностью солидарен с поездом. (17:19)почему мне так не везёт?! (」°ロ°)」(17:19)
Может, оно и к лучшему. (17:20)я не собираюсь мириться с судьбой (17:25) мне не дали выбор, являться в этот мир или нет, но я по крайней мере имею право выбрать, когда из него уйти (17:25)
Бесспорно. (17:26)я как будто говорю с мамашей, которая порицает меня за плохое поведение укоризненным взглядом (17:27)
Судя по всему, так оно и есть? (17:28) Я рад, что смогу тебя вновь увидеть за стаканом виски. (17:28) Чуя откладывает телефон в сторону. Все эти вложенные в слова эмоции, забота, сочувствие — ножом по сердцу. У Чуи много знакомых, как по работе, так и вне, но никто никогда не пишет ему: «Ты в порядке?». Никто ему не желает удачи. Никто не ждёт его. Впрочем, Чуе самому некому писать подобное. И нет, он не жаждет ни от кого какой-то там ласки или слюнявых нежностей. Просто... всё это заставляет его чувствовать себя некомфортно. Самое искреннее, что он мог отправлять, так это пожелания Дазаю сдохнуть в канаве. На мгновение он усмехается: забавно, как Дазай постоянно говорит о смерти, буквально жаждет её, но в то же время умудряется выжить несмотря ни на что. Словно ненависть Чуи помогает ему жить. Он снова берёт в руки телефон и проматывает список бесед: вряд ли Дазай сохранял их переписку, да и что интересного там может быть? Среди контактов находится множество номеров служащих, десяток незнакомых имён и странные прозвища, вроде «очкарика» или «злюки». Чуя успевает даже обидеться, что Дазай не удосужился сохранить номер напарника, однако на глаза попадается контакт, обозванный «коротышкой», и он едва сдерживается, чтобы не сломать телефон пополам. чтобты сдох (22:43)тебе того же (22:47)
ненавизжу тебя (22:47)ты опять напился? (22:48)
нет (22:56)ты это печатал аж целых 8 минут? серьёзно? (22:57)
умрри (22:58)очень стараюсь (22:58)
помочть? (22:59) не игноррруй меня (23:10) я убью тиебя (23:16) завтра (23:16) жди (23:16)сладких снов, Чуя (23:29)
сдохъни (23:31) Странно, что Дазай не вычистил эти сообщения. Ладно ещё переписка с Одой, Песней, Поэмой или кем-то там ещё; но сохранять пожелания умереть? Это какая-то разновидность извращения? видел у старушки цветы. тебе купить? (12:33)очень мило с твоей стороны, но я не интересуюсь мужчинами (12:33)
они фальшивые и ненастоящие прямо как ты! (12:33) засунь свои пидорские шуточки себе в задницу (12:33)ты научился язвить? растёшь (12:34) я тебе тоже купил цветы (17:26)
отлично, положу их на твою могилу (17:32) Чуя откладывает телефон и сверлит взглядом пустой серый потолок. Он ощущает себя так, словно взглянул на своё отражение, свою точную копию чужими глазами. Нет, он не думает, что где-то был неправ или слишком груб; но недавний разговор с Коё посеял цепи сомнений в его мыслях. Если Дазай ему так неприятен, зачем он пишет ему бестолковые сообщения? Почему терпит его на миссиях? Первое время он всерьёз намеревался высказать Огаю всё, что он думает о «Двойном чёрном», и отказаться работать с этой мумией, но его останавливали две вещи: упрямство и возможность повышения. Чуя и без того получал прилично, но после сотрудничества с Дазаем в рамках нового проекта его доход заметно возрос: им давали действительно сложные миссии, и они безукоризненно выполняли их. Ну, до последнего момента. Ладно, не всегда безукоризненно, но Дазай непостижимым образом прятал все их косяки, и они выходили сухими из воды. Чуе совершенно не хотелось терять всё, чего он добился за свою карьеру, да и задания, что поручали «Двойному чёрному», были всяко увлекательнее обыденной рабочей рутины, а потому он сжимал зубы и терпел, надеясь, что со временем Дазай перестанет быть таким засранцем. Дазай не перестал; даже наоборот, и Чуя непременно желал сломать маски на его лице, проломить грудную клетку и воочию увидеть, есть ли у этой безжизненной ядовитой куклы сердце. Он казался самому себе больным, когда ощущал это стремление сильнее всего, но спустя полгода совместной работы чужие замечания перестали задевать, уже не жалили — настойчиво кусались, как комары. Чуя привык. Он проводит ладонью по лицу, закрывая глаза, внезапно чувствуя себя бесконечно одиноким, непонятым даже самим собой. Внутренний мир червоточит, по венам течёт отрава, изъедая кожу под бинтами. «Если это то, с чем он сталкивается постоянно...» — проносится в голове; сердце болезненно сжимается от невысказанного — не его собственное, но оттого не менее живое. Всё же, Дазай был живым.***
— Акутагава просил передать, что задержится, — раздаётся голос; задремавший над столом Чуя резко выпрямляется и фокусируется на служащей, заглянувшей в кабинет. — Хорошо, — он машет рукой, отпуская сотрудницу; вздох переходит в протяжный зевок. Вчерашняя попойка даёт о себе знать, и Чуя поднимается, надеясь взбодриться хоть немного. Он принимается шагать по кабинету, разминая шею, восстанавливая кровообращение. «Чему именно Дазай учит его?» Он тянется за телефоном и набирает свой номер (Чуя не выдержал и переименовал «коротышку» в «лучшего на свете напарника»), но на вызов никто не отвечает даже после десятого гудка. «Готов поспорить, он это специально», — раздражается он и возвращается к разложенной на рабочей поверхности карте предполагаемого убежища Конкордии. Им стоит разработать точный план, которому они будут следовать; вторую оплошность Огай не простит. Чуя хмурится, принимаясь задумчиво теребить прядь волос — почему-то это помогает сосредоточиться. Конечно, он мог бы проконсультироваться с Дазаем, но юный мафиози не лыком шит — справлялся же раньше, без надоедливого напарника-наседки. Несколько вариантов посещают его мысли, и он делает пометки на полях карты, рассчитывая заняться этим позже — сейчас ему предстоит встреча с учеником Дазая. Спустившись на лифте в самый низ, он находит тёмный тренировочный зал. Если быть точным, название — пустая формальность: зал представляет собой большую комнату, в которой ничего нет, кроме несущих перегородок здания. Возле входа стоят старый, очевидно, ненужный письменный стол и несколько стульев — на один из них Чуя откладывает пиджак и проходит вглубь помещения. Акутагава ещё не прибыл, а потому Чуя занимает себя тем, что вспоминает боевые приёмы. Это оказывается сложнее, чем он полагал, но и легче, чем боялся: как-никак, Дазай в своё время тоже проходил боевую подготовку, и его тело помнило движения и отзывалось на мысленные команды; но вместе с тем многое было или утрачено, или не изучено в принципе, поэтому некоторые сложные манёвры Чуе удаётся выполнить только со второго или даже третьего раза, да и то не идеально. «Акутагава владеет Расёмоном, — вспоминает он. — Я мог бы попытаться блокировать его способность „Исповедью“, но сработает ли это? Лучше не рисковать и оставить владение способностями на потом». Неуверенно шаркает дверь; Чуя оборачивается, наблюдая за понурым мальчишкой, одетым во всё чёрное. Весьма жизнеутверджающе; в очередной раз Чуя радуется, что его обучала Коё, не имеющая привычки носить мрачные офисные костюмы. — Извините, я опоздал, — несколько уныло произносит юноша. Он явно напряжён, как если бы ожидал внезапного нападения со стороны наставника; Чуя хмурится, гадая, насколько жестоко Дазай обходится со своим подопечным. Разумеется, здесь отнюдь не детский сад, никто не собирается с тобой якшаться и проявлять снисхождение; однако парень выглядит настолько напуганным, хоть и тщательно скрывает это, что в Чуе на мгновение просыпается что-то, отдалённо напоминающее сочувствие. — Так… Напомни, на чём мы остановились в прошлый раз? — Вы были недовольны, что у Расёмона слишком большая задержка, — полы тёмного плаща преображаются, вытягиваясь зигзагом, и чёрная бесформенная голова с зубастой пастью возникает рядом с рукой хозяина. Акутагава рассеянно хлопает ладонью по предполагаемой макушке твари. Та замирает, будто принюхиваясь, и медленно, словно ищейка, тянется к ноге брюнета. Чуя делает шаг назад и ленивым жестом отмахивается от Расёмона, приказывая мальчишке убрать его: тот факт, что после прикосновения способность не исчезнет, породит уйму вопросов, и Чуя не готов придумывать на них правдоподобные ответы. Акутагава шикает на пасть, и она растворяется, а полы плаща вновь принимают обычный вид. — Прошу прощения. Он лишь хотел приластиться к Вам. — Очень мило, — бормочет Чуя. Акутагава сверлит фигуру наставника внимательным взглядом. Он знает, как обычно Расёмон реагирует на Дазая: агрессивно, недружелюбно, будучи готовым разорвать того в клочья при первой же возможности. Способность не разделяла тёплых чувств хозяина к одному из лидеров Мафии, чувствуя в нём серьёзную угрозу; однако сейчас она, казалось, почуяла совершенно иного человека. — Итак, — голос Дазая резко прерывает его размышления, — сегодня мы посвятим занятие навыкам ближнего боя. — Разве Вы не говорили, что мне это ни к чему как бойцу средней и дальней дистанций? — юноша недоверчиво выгибает бровь. — Разумеется, — Дазай принимается медленно ходить из стороны в сторону, и Акутагава вновь настораживается, ожидая нападения. — Тебе не нужно это осваивать полностью, как тому, кто будет бороться лицом к лицу с противником вместо тебя, но ты должен уметь постоять за себя и без способности. В жизни бывают разные ситуации. Что, если, к примеру, ты не сможешь использовать Расёмон в течение не минут, как это бывает после „Исповеди“, а часов? Дней? — Акутагава хмурится: Дазай редко утруждал себя подобными рассуждениями, предпочитая давать юноше самому всё осмыслить и обдумать; впрочем, Акутагава соврёт, если скажет, что против. Может, это ловушка? Попытка отвлечь его внимание, чтобы напасть внезапно? — В чём дело? Акутагава моргает. — Всё нормально, — отвечает он, хотя ничего не нормально в его понимании. Уж лучше бы Дазай привычно атаковал его, вынуждая защищаться и не давая возможности передохнуть, а не разглагольствовал о пользе ближнего боя, словно читает лекцию о необходимости ведения здорового образа жизни и прямой осанке. — Хорошо. Тогда действуй. Акутагава подавляет вздох облегчения: болтовня не его конёк. Он медлит секунду; стремительно сокращает расстояние до наставника и нападает. Чуя с лёгкостью уклоняется, видя противника насквозь: это лишь базовые приёмы, к тому же, на довольно низком уровне — они помогут одолеть разве что пьяницу, пристающего к красивой девушке в тёмной подворотне, но никак не вооружённого бандита или другого мафиози. В момент очередного выпада Чуя перехватывает его руку и ударяет того коленом под дых — не так сильно, как мог, но достаточно, чтобы ощутить яркую боль. Акутагава закашливается и отступает. — Ты двигаешься медленнее, чем черепаха ползает по берегу, — он фыркает в ответ на глупую насмешку и выпрямляется — внутри разжигается ледяное пламя, залечивая изнутри раны и помогая юноше выстоять. Пусть он не может использовать Расёмон напрямую, но демон всегда на его стороне.***
Акутагава в третий раз пытается подняться с пыльного вонючего пола, но руки не слушаются, и он вновь падает, борясь с новым приступом удушающего кашля. — Ты достиг своего предела, я смотрю, — Дазай присаживается рядом с ним. — Я не ожидал, что Вы так мастерски владеете боевыми искусствами, — хрипит он. Хочется сдаться, но он не может позволить себе упасть в грязь лицом перед наставником. Впрочем... кажется, он уже. Чёрт. — Мне тоже есть, чему учиться, хотя меньше, чем тебе, — Дазай поднимается; Акутагава съёживается, ожидая пинка под рёбра, но тот лишь хватает его за ворот плаща и рывком ставит на ноги, как нашкодившего щенка. Щенок пошатывается, но сохраняет равновесие, с изумлением взирая на учителя. — Что? — хмурится он. — Ничего, — Акутагава поспешно мотает головой и тотчас жалеет о содеянном — в глазах плывёт, и он прижимает ладонь ко лбу. — Просто... Вы всегда твердите, что каждый сам за себя, что нельзя ждать помощи откуда-либо, ни в чём, — он слабо отталкивается от брюнета, снова кашляя. Дазай смотрит на него нечитаемым взглядом несколько мгновений, после чего внезапно разражается тихим смехом. Акутагава молча вытирает кровь с губ, поражаясь настроению наставника; а Чуя находит невероятно забавным то, как Осаму кичится своей независимостью перед нижестоящими. Как никто иной, он знал, что порой Дазай нуждался в своём напарнике, равно как и он сам, пусть ему и неприятно это признавать. Да и разве их дуэт не был ярким примером взаимопомощи, даже если и вынужденной? — Понимаешь, — Чуя хлопает того по плечу, — рассчитывать только на себя — полезно и правильно, особенно в нашем деле; но по жизни мы побеждаем и добиваемся своего нередко благодаря чужой помощи, прямой или косвенной. В противном случае не создавались бы команды, не было бы отрядов, не было бы постов руководителей Мафии. Эта помощь не обязательно добровольная или безвозмездная, но её сути это не меняет: она помогает нам достичь желаемого более быстрым или безопасным путём. К тому же, — добавляет он после небольшой паузы и отпуская Акутагаву, — моя обязанность, на данный момент, как твоего наставника, — научить тебя подниматься с колен и обрести внутренний стержень, который будет заставлять тебя идти дальше, когда никого не будет рядом. Юноша хранит молчание, не решаясь прервать или произнести хоть слово; Чуя замечает, как тот смотрит — не на него, но на Дазая. Акутагава души не чает в нём. Чуе доводилось наблюдать за парнем, когда тот оставался один: гордый, молчаливый, грубый, резкий; но сейчас он совершенно другой. Словно девушка, готовящаяся к свиданию с возлюбленным; так и Акутагава выглядит притихшим, сломленным, напуганным, но при всём этом — старается, выжимая из себя все силы и используя собственный потенциал до последнего. «Дазай, — мысленно обращается Чуя к своему напарнику, — неужели ты достоин этого?». — Иди отдыхать, — он возвращается к старой мебели, стоящей печально у входа, и поднимает со стула пиджак. — Ты хорошо потрудился сегодня, учитывая, что это не твоя специализация. Надеюсь, в следующий раз ты продемонстрируешь себя лучше. Он не может лицезреть сияющие глаза Акутагавы, преисполненные преданности и восхищения, однако вслед ему раздаётся вдохновлённое «я приложу все силы!», и внезапно Чуя понимает, чей номер в контактах Дазая обозван как «щенок». Возвращаясь обратно в кабинет, Чуя не может остановить поток мыслей, что скачет у него в голове. За последние дни он узнал слишком много нового, и эта информация никак не желает укладываться в стройную картину — ведь для этого необходимо разрушить предыдущую. У Дазая есть друг. Его ученик готов пройти сквозь огонь и воду, лишь бы заслужить расположение наставника. Даже окружающие, не зная Дазая до конца, относятся к нему с теплотой. Почему? Что в нём такого? И откуда тогда в Дазае столь сильное одиночество? Чуя подозревает, что испытываемые им, нехарактерные для него самого угрюмые настроения, преисполненные безысходности — заслуга тела или, выражаясь точнее, разума его напарника. Огибая стол, он бросает взгляд на оставленные им бумаги, среди коих валяются многочисленные жалобы, заявления, письма, сочащиеся пассивной агрессией, на которые ему предстоит ответить со всем чувством такта, что у него есть (примечание: у Чуи оно отсутствует напрочь). Нет, Дазая любят не все; наоборот, этих людей мало, и существенный перевес на стороне недружелюбно настроенных. Чуя испытывает тоску, осознавая, что он — лишь один из многих. Да, пожалуй, достаточно близкий — если напарника можно считать близким человеком, — но оттого не менее... заурядный. Кажется, будто общество вокруг Дазая пляшет хоровод, с лицами, занавешенными ненавистью, и лишь где-то в отдалении, за их спинами и ядовитыми языками стоят Акутагава и этот неизвестный друг, готовые в любой момент защитить Дазая от нападок чужаков. Каково в его жизни место Чуи? Юноша совершенно перестаёт понимать что-либо. Раньше он знал точно: они с Дазаем ненавидят друг друга и всячески пытаются сжить со свету, только дайте повод. Нерушимая аксиома, на которой базируются все их отношения и любое взаимодействие. Однако затем Дазай предлагает план, позволяющий Чуе спастись. Зачем? Дазай не тот человек, что будет жертвовать собой ради другого. Или есть исключения, и Чуя — одно из них? Чуя садится за стол, смотрит бессмысленно на карту, после чего складывает на ней руки и зарывается в них лицом. В голове царит полная неразбериха.***
Открывая дверь в квартиру, Чуя сдерживает рвущиеся из глотки ругательства: кавардак, что он любезно устроил прошлой ночью, немым укором возлежит на полу в виде раскиданной повсюду одежды и осколков посуды, сваленных у стен. Отыскав пару тарелок, коих минула его гневная расправа, он готовит себе скудный ужин, запивая его бокалом вина и наблюдая в окно за вечерним городом. День клонится к ночи; Огай отпустил обоих с работы пораньше, давая им возможность подготовиться и набраться сил. «Последний день я в его теле», — думает Чуя. Что бы ещё сделать, что он не успел? В личных вещах покопался, бардак устроил, напился (это всегда пожалуйста, в любой непонятной ситуации), даже поцеловался! Сработано на все сто. Чуя прогоняет из мыслей плюющегося иронией комментатора и устало подпирает голову рукой. И откуда столько сарказма? Хотя, и так известно, откуда. Осталось последнее, что Чуя хотел бы сделать.***
В ожидании он нервно постукивает носком ботинка по асфальту, затягиваясь сигаретой. Чуя предпочитает следовать своим желаниям, а потому по дороге к месту встречи, адрес коего Дазай учтиво выслал посреди ночи, купил всё же упаковку. К сожалению, процесс не приносит тех облегчения и радости, что он ожидает; видимо, Дазай правда не курил либо давно бросил. Одолеваемый разочарованием, Чуя сжигает сигарету до середины, тушит её и думает выбросить упаковку вместе с ней, но останавливается: пусть это останется Дазаю скромным напоминанием о произошедшем. Сделает вид, что забыл забрать. Заслышав шаги в стороне, он поднимает голову и застывает: на рыжей шевелюре покоится родная шляпа, но вместо привычного короткого пиджака поверх жилета его тело облегают чёрная рубашка навыпуск и тёмные брюки с декоративной мелкой цепью. Чуя смутно вспоминает, как примерял их перед покупкой, хотя в груди поселяется странное ощущение — словно это не его воспоминания, а чьи-то чужие. Дазай растягивает губы в широкой улыбке: — Кажется, здесь мы сошлись во мнениях. Чуя не знает, что ответить; пожалуй, ему неловко. Они оба, словно по безмолвному согласию, оделись по-выходному, как если бы им предстояла приятная прогулка или свидание, а не штурм базы. Дазай с откровенным любопытством осматривает напарника, что облачился во всё светлое; запоздало Чуя понимает, что это сделает его лёгкой мишенью в сумрачных подземельях. С другой стороны, по плану он как раз должен отвлекать огонь на себя, чтобы у Дазая была возможность вывести из строя Ящик Пандоры. — Пастельные оттенки идут мне больше, но тогда я был бы чересчур «радостным» мафиози, — хмыкает тот, вынося вердикт, и, меняясь в лице, продолжает. — Второй отряд задерживается. — Мне это не нравится, — хмурится Чуя, принимаясь теребить прядь волос — как давно у него эта привычка? — Думаю, она пытается выиграть время, чтобы сбежать. Идеи? — Я пойду внутрь, а ты встретишь отряд и начнёшь проникновение. — Один? — Чуя недоверчиво косится; опять эти его «самостоятельные» штучки. — Я привык работать тихо, — Дазай пожимает плечами, словно озвучивает некую саму собой разумеющуюся истину. Впрочем, так оно и есть — в определённой степени. Чуя подходит вплотную к напарнику, заглядывая в синие глаза. Сейчас по росту он выше, но до сих пор кажется, будто Осаму возвышается над ним так же, как и прежде. Это раздражает — обычно. За последние дни Чуя осознал, что привык к очень многому, и по факту большая часть его гневных выкриков, пожеланий умереть и попыток избить напарника не больше, чем та самая вредная привычка — как пристрастие к алкоголю или табаку. Что-то, что течёт по жилам и заполняет лёгкие, но не более того. Театральная игра, которую Дазай почему-то предпочитает поддерживать. Может быть, потому что они оба не научены выражать свои эмоции иным путём? — Я в состоянии одолеть противника, если он мне встретится, в отличие от тебя, — замечает он после долгой паузы. — А ты проведёшь основную боевую группу и встретишь меня внизу. Он протягивает Дазаю руку, догадываясь с немым сожалением, что будет высмеян; Дазай молча пожимает её и отворачивается, уставившись куда-то в небо. Чуя медлит, но вынуждает себя развернуться и направиться в сторону закоулков, меж коими располагался тайный вход в убежище Конкордии. Оба понимают, что это не совсем то, что им нужно, но обоим слишком страшно сделать ещё один шаг навстречу.