wild horses

Для Пола это лето невыносимо жаркое. Большую часть своего времени он проводит, растянувшись как кот в саду, прислушиваясь к треску асфальта и недовольной болтовне Джона. За три последние недели, кажется, солнце стало палить только сильнее. Теперь, вместо того чтобы делить постель, прижимаясь друг к другу, ночью они оба спят на прохладном паркете. Те короткие выступления, что они дважды в неделю дают в Каверн, просто невыносимо душные от тепла десятков людей, набившихся в один крошечный, почти не проветриваемый зал. Полу иногда приходится выжимать носки над раковиной, отчего Мими скорчивает недовольную гримасу. Как это часто бывает, жара заставляет людей совершать идиотские поступки, и Джон среди них не исключение - в первую же неделю этого пекла случилось так, что он ковыляет до Мендипс, повиснув на плече Пола, а с фонарем под глазом и разбитой губой он к тому же смахивает на грустного клоуна. "Господи, Джон, ты как мешок картошки", возмущается Пол, когда они заворачивают за угол в конце Менлав Роад. Джон недовольно хмурится - ну, или пытается, насколько позволяют полученные тумаки, и начинает наигранно вышагивать, как капризный ребенок. "Так лучше?" "А что, это твоя нормальная походка?", язвит Пол, отчего Джон закатывает глаза и снова начинает идти нормально. "Удивительно, что я не остался без зубов". Правильно подмечено. Джон влез в драку с самым упитым громилой, которого только можно было найти, причем по какому то неимоверно идиотскому поводу вроде результатов матча, и не успел увернуться, как ему в лицо прилетел кулак. Пол и еще какие-то парни попытались вмешаться, но к тому моменту Джон уже заработал синяк под глазом, который заслуживает своего места в книге рекордов, а вокруг такого зрелища собралась немаленькая толпа зевак. Люди смотрели на происходящее с чем-то вроде смеси шока и интереса - это как прийти поглазеть на аварию. "Я тебе вот что скажу, удивительно - это то что ты не получил перо под ребро. Тебе одному могло прийти в голову ввязаться в такое". После этих слов Джон выглядит еще более отстраненно, отчего старается смотреть себе под ноги, не пересекаясь с Полом взглядом. Они вваливаются в дверь незадолго после одиннадцати ночи, и Мими, кажется, нигде нет. Видимо, ушла заниматься какими-нибудь типичными для пенсионерок делами, вроде разрушения экономики страны или доведения маленьких детей до слез. Пол почти что тащит Джона по ступенькам до ванной, и сразу же начинает копаться в шкафчиках. "Аккуратней, Макка, никогда не знаешь, что может в них таиться", говорит тот, сидя на закрытом унитазе и почесывая подбородок. Пол бросает в его сторону недовольный взгляд, и продолжает поиски. "Что ты там вообще ищешь?" "Перекись, для твоих порезов". "А, ну так у нас ее нет", бросает Джон, отчего Пол глядит на него в удивлении. "В каком вообще доме ее может не быть?" Джон пожимает плечами. "В этом доме. Мы язычники. А зачем оно вообще нужно?" "Чтобы промывать раны. Всегда нужно иметь под рукой, если вдруг придется обрабатывать побои". Джон не отвечает, и только тогда Пол осознает, что только что сказал, отчего теперь сам молча рассматривает плитку под ногами. Впрочем, он все равно не скучал по мерзкому запаху антисептика. "Неважно", говорит он, прокашлявшись. "Подай мне вон то полотенце". - Порой Пол задумывается о том, какова погода в Ирландии, или о том, чем там сейчас Майк занимается. Пол не видел его уже больше года, и мысль о том, что его брату скоро семнадцать заставляет что-то съеживаться в груди от ностальгии. Он звонит по знакомому номеру с телефона в хостеле, и прижатая к лицу трубка теплая от удушающе жаркой погоды. На звонок отвечает его тетя Джин, и наверное минут пять заваливает его вопросами вроде "где ты был", "почему не звонил" и "как поживает папа" - после которого Пол ненадолго замолкает. И наконец, она перестает болтать ни о чем (она в этом отношении еще назойливее чем Джон), передавая трубку Майку. Голос Майка за это время стал ниже, его можно было бы вовсе не узнать, если бы не акцент и их общие фразочки, которые они оба помнят еще с детства. Однако с самого начала он звучит как-то отстраненно, задавая одни и те же вопросы, и по ходу разговора кажется все менее заинтересованным. Пол только хмыкает и кивает, думая о том, чем он заслужил отца-тирана, умершую мать и брата, который, кажется, теперь для него незнакомец. - Кошмары приходят, время от времени. Обычно когда Пол просыпается из-за них, его пульс лишь немного повышен, а дыхание быстро приходит в норму, после чего спустя какое-то время он снова засыпает с прижатой к его спине теплой фигурой Джона. Он забывает увиденное поутру. Хотя, порой, сны превращаются в прокручивающиеся в голове эпизоды с бьющимися о голову бутылками и хрустом костей в отвратительных мелких деталях. Как будто бы кто-то постарался найти в его голове самые худшие воспоминания, что только могут быть. Джон не позволяет себе осуждать его, когда тот снова, трясясь, плачет, и Пол слышит, как он тихо проклинает его отца, засыпая. - "Однажды станет лучше", говорит Джон. В темноте он звучит тихо и устало, без акцента, что он использует, чтобы казаться круче, чем оно есть в действительности. Пол тихо вздыхает, крепче прижимая лицо к теплу Джоновой груди. Дождь барабанит по окну, а завывающий ветер сквозит через щели в раме. Пол дрожит. Он ненавидит бури. "Обещаешь?" Пол знает, что звучит как трехлетний ребенок, но какая-то маленькая часть его души все равно нуждается в ободрении, нуждается в спокойствии. В чем-то таком, что наконец избавит от тревоги, отбирающей воздух. Вздох, и короткий смешок. "Мамой клянусь, Макка", отвечает тот уже вновь в своей обычной манере. Пол улыбается, хотя Джон этого и не видит. Он берется за Джонову поношенную футболку, и подвигается еще ближе, прижавшись как пиявка, не переставая удивляться тому, как Джон, длинный, худой, и угловатый, умудряется быть таким уютным. "Люблю тебя", говорит он, приглушенно, и Джон покрепче обнимает его за плечи. "Я тебя тоже". - Двадцать первый день рождения Джона приходится на тот дурацкий период, когда лето еще не совсем перешло в зиму, отчего утром холодно, а к полудню становится жарко. Выглядывая из окна, Пол видит унылое серое небо и сырой асфальт, и, вздыхая, открывает занавески. "Господи Иисусе, Пол", говорит все еще валяющийся на кровати Джон, отворачиваясь в подушку, отчего его слова звучат неразборчиво. "Ты как будто открыл врата рая". "Ага, если бы в раю была высокая вероятность дождя в два часа дня", отвечает Пол. Он шутливо ударяет Джона, подойдя к кровати, отчего тот недовольно вздыхает и пинается, как сердитый ребенок. "Вставай, задница ленивая, уже почти десять". "И?" "Я пожарю тебе яичницу, если вылезешь из кровати за пятнадцать минут". В мгновение ока Джон оказывается на ногах, роясь в шкафу в поисках одежды. "Сначала душ, засранец", кидает Пол через плечо, после чего выходит из комнаты, идя вниз во ступенькам, оставив Джона искать полотенце в одиночестве. Когда Пол спускается вниз, Мими слушает радио в гостиной. "Утречка, Мими", говорит он вежливо (она все еще немного его устрашает, хотя тот уже добрую часть года живет на Мендипс; он разве что перестал называть ее Миссис Смит). К тому времени как Джон оказывается внизу, начался дождь, каплями стекающий по стеклу и заставляющий шелестеть опавшие листья во дворе. Джона это, впрочем, нисколько не смущает - он начинает увлеченно поедать свой завтрак, заработав недовольное замечание от Мими. "Я как будто бы потерял маму и получил двоих взамен", тихо говорит он, пока та не слышит. Пол, сидящий за другим концом стола, показывает ему язык, что, наверное, не очень уместно делать с набитым едой ртом. После завтрака Пол дарит Джону несколько медиаторов, потому что его старые уже давно стерлись, и несколько пластинок, о которых тот не замолкал уже несколько недель. Поскольку он чрезмерно сентиментальное создание, Пол протягивает немного потрепанную копию сингла Del-Vikings, что Джон пел в первый день их встречи, и при виде ее тот явно обрадовался. "Придурок", говорит он, но радостный смех и нежность в его глазах заставляют любую грубость улетучиться. "Боже, ты с каждым днем становишься все больше похож на Синтию". "Я это купил на следующий же день, после того, как встретил тебя", говорит Пол, водя пальцем по буквам на слегка выцветшей обложке. Почему-то он долго не мог заставить себя смотреть на нее, боясь снова ощутить это болезненно-ностальгическое чувство под сердцем. "Я тогда очень хотел быть таким, как ты. Ты меня мог о чем угодно попросить, и я бы это сделал". "А разве что-то изменилось, дорогуша?", Джон скалится как волк. И Пол понимает, что, вообще-то, все в самом деле осталось прежним. Он уже не испытывает к Джону того благоговения, как это было в то лето пятьдесят седьмого, он стал старше и больше не так наивен, хотя и пришел к этому благодаря своей привязанности, и, пожалуй, любви; тот перестал быть для него недосягаемым образом, наводящим трепет, со временем Пол разглядел в нем такого же уязвимого человека со своими недостатками, за что, впрочем, только больше любит его. Он уже не живущий в тени смерти своей матери и алкоголизма отца напуганный пятнадцатилетний подросток. Так же как и Джон, со временем оттаявший и ставший более довольным своей жизнью - не мальчишкой, на которого бесконечно сваливались проблемы с семьей, школой, и всем миром. За эти четыре года они оба прошли долгий путь, хотя Пол по-прежнему чувствует то же самое обожание, что он ощутил, впервые услышав пение этого парня. Но он ведь не может этого сказать, правда? "Да нифига. Попроси меня прыгнуть под автобус, и я это сделаю, прежде чем ты успеешь договорить". "Значит, ты надел сегодня свои лучшие панталоны, а?" "Все самое лучшее в твой двадцать первый день рождения, Джонни". После еще нескольких двусмысленных комментариев и уборки посуды, Пол тащит Джона в сарай, в котором, как он сказал, будет "главное событие". Тот не сопротивляется, хотя и бурчит что-то себе под нос, когда дождь превращает его аккуратно уложенную прическу в нечто бесформенное, пока Пол возится с ключом. "Это в планы не входило", пробубнил Пол, открыв наконец дверь. Сарай маленький и тесный, а в воздух в нем затхлый, как впрочем, в любом другом сарае. Пыль витает в лучиках света, пробивающихся через крошечное окошко и широкие щели в дощатых стенах. Богу известно, что тут может быть запрятано - Мими полдня искала один только ключ, сказав, что не помнит, когда последний раз туда заходила. Пол насчитал бесчисленное количество садовых инструментов и по меньшей мере шесть дохлых мышей. Хотя, впрочем, единственное что его здесь волнует, так это аккуратно упакованная коробка, стоящая в дальнем углу и на всякий случай припрятанная, на случай если бы Джон вдруг решил сюда зайти. Пол вытаскивает упаковку из-под кучи перчаток - для камуфляжа - на что Джон приподнимает бровь. "Ну и что же это?" "Ага, вот прям так тебе сейчас и скажу". "Замолчи", говорит Джон, беря в руки коробку. "Давай ее сюда". Он вцепляется в бумагу, как какой-то дикарь, за чем Пол с удовольствием наблюдает. Прям как собака с газетой. Когда Джон добирается до простой упаковки, он выдает свою стандартную шутку вроде, "ох, картонная коробка, прям как я и мечтал", на что Пол дает такой же стандартный ответ "ты подожди, внутри еще будет упаковочная бумага", после чего Джон добирается до того, ради чего это все было затеяно. Он достает черно-белый Рикенбакер 325, с блестящей гладкой поверхностью и изгибающимися очертаниями, и Пол, кажется, слышит, как его челюсть ударяется об землю. Это нечто на голову выше его старой гитары, и стоит оно соответственно - Пол едва может позволить себе подобное, но за скопленные за несколько месяцев деньги он все же смог купить ее в магазине в доках. Честно говоря, он чувствовал себя особо важной персоной, только лишь заказывая ее, не говоря уже о том, чтобы идти с ней по улице. Он был почти как рок-звезда или что-то вроде того, неся за спиной гитару за восемьдесят фунтов, хотя никто ее и не видел. "В рот мне ноги", говорит Джон с чем-то вроде благоговения в голосе, и по его лицу уже расплывается улыбка. Пол чувствует закипающее теплое чувство от того что смог кому-то угодить. Джон проводит рукой по лакированной поверхности и по струнам, отчего по комнатушке эхом разносится звук идеально настроенного аккорда. "Ну как, нравится?", нетерпеливо спрашивает Пол, так крепко сжав свои руки вместе, что костяшки на пальцах побелели. Он мысленно упрекает себя за излишнюю тревожность. Это же Джон. Ему нравятся такие вещи. "Нравится?", недоверчиво произносит Джон, аккуратно ставя подарок у стены. "Пол, дурак, я, блять, в восторге!", говорит он, кладя руки на обе его щеки и начиная усыпать все его лицо маленькими глупыми поцелуями. "Боже- Пол- Люблю тебя- Очень- Очень" "Я тебя тоже люблю, Джонни", говорит Пол сквозь смех, сморщившись и шутливо толкая Джона в грудь, хотя чтобы тот перестал было последним, чего он бы сейчас хотел. Джон улыбается во все тридцать два зуба, крепко прижимая Пола к себе, и если бы он мог просто остановить время и сохранить этот момент в красивой скляночке, то сделал бы это не раздумывая. Вдыхая запах мыла, сигарет и геля для волос, он понимает, все именно так, как и должно быть. Именно то, чего он всегда хотел, когда был юн и напуган. В ожидании Джона. В ожидании таких моментов. "Ты просто охуенен, чел", весело говорит Джон, на что Пол хмыкает. "Я знаю". Смеясь, Джон выпускает его из объятий, беря стоящую у стенки гитару как хрупкое дитя. "Я себя буду Литтл Ричардом чувствовать, играя на этом", наивно объявляет он, и Пол уже чувствует, какой прочной будет его привязанность к этому инструменту. Удивительно, что Джон еще не придумал ей имя. "Ну ладно, пойдем отсюда, пока снова дождь не пошел". При виде гитары Мими выглядит лишь слегка удивленной, что, впрочем, уже шаг вперед от полного безразличия. Полу даже интересно, догадывается ли она о ее стоимости. Тогда она, может, и перестала бы считать его заурядным. Хотя его это не сильно волнует, поскольку Джон от подарка явно в полном восторге, и добрую часть полудня они оба проводят, перебирая Come Go With Me на аккордах для банджо - так, как играл ее Джон в тот самый день в Вултоне. Спустя какое-то время Мими с нижнего этажа объявляет, что у нее есть последний подарок для Джона на сегодня, и когда оба парня с грохотом оказываются в гостиной, она прогоняет Пола обратно, говоря, что это личная беседа. "Кажется, она готова с честью передать тебе свою коллекцию секс-игрушек", Шепчет Пол Джону на ухо, для начала убедившись, что та не слышит. Сказать, что в гневе она ужасна - все равно что не сказать ничего. "Ага, но ты бы не был против, а?", кидает Джон напоследок, после чего спускается по последним нескольким ступенькам, саркастически поклонившись отвернувшейся Мими и подмигнув Полу, прежде чем наконец проскользнуть в гостиную. Чувствуя себя немного покинуто, Пол возвращается в спальню, где занимает себя переписыванием херовой басовой партии, которую придумал для их новой песни, задумываясь при том, чем же может быть этот загадочный подарок. Мими ничего не говорила Полу о планах на этот день рождения, к тому же ее подарки племяннику не имеют за собой какого-то особого значения. Ну, по крайней мере так считает Пол. Он думает, что это будут или деньги, или что-то очень в ее стиле, вроде путевки в Лондон или места, прости Господи, в элитной школе. Спустя какое-то время поверх звука баса, не подключенного к усилителю, Пол слышит, как быстро Джон вышагивает по скрипучим ступенькам. Он улыбается, когда снизу слышится раздающаяся эхом фраза Мими "от тебя одного шуму, как от стада слонов!". Джон бочком влезает в дверной проем с белым конвертом в руках, а на его лице написано совершенно беспечное выражение: Пол сразу распознает эту эмоцию как одну из тех, что он изображает, скрывая секрет. "Что это?", нетерпеливо спрашивает он. "И не пытайся меня наебать, Леннон". Улыбаясь словно Чеширский Кот, Джон прислоняется к шкафу и бросает конверт в сторону Пола. "Что скажешь насчет каникул в Париже, принцесса?"