Эпоха заката

      Эльмина вполглаза наблюдала за Безумцем, низко склонившимся над столом в комнате, где они остановились на ночлег, и лениво делала вид, что спит. Давно за полночь перевалило, а он всё пишет, и пишет, уже роман целый настрочил, де Лизье хренов. В жёлтом свете свечи лицо Мясника из Невервинтера казалось непривычно расслабленным, а в золотых глазах пряталась совершенно не идущая ему нежность. Огромная грубая рука заботливо придерживала страницу, пока он старательно выводил буквы, строчка за строчкой заполняя её убористым почерком. Иногда перо замирало в воздухе, и Безумец брал из кожаной папки, лежащей рядом, письмо, бережно держа листок одной рукой параллельно столу, словно стараясь не расплескать всю наполняющую его любовь. Мягкая улыбка медленно расцветала на губах, пока он перечитывал какой-то момент, а Эльмина отчаянно желала, чтобы свеча упала на пол, убийцы сорвали с петель дверь или случилось что-нибудь ещё столь же внезапное, лишь бы стереть это выражение с ненавистного лица. Что б ты подавился, ублюдок проклятый, тать ночной. Спать не даёт приличной женщине.       По комнате, которую они сняли в задрипанном домишке, медленно разливался приятный запах воска, резко контрастируя с паутиной на потолке, вонью от её давно немытого тела и шебуршением клопов в соломенном матрасе. Уже неделю они пёрлись через леса неведомо куда на уставших лошадях сквозь мороз, вьюгу и голод. Вопрос о том, чем питается вампир, решился сам собой на четвёртый день пути — его конь, в конце концов, упал и больше не поднялся. Дальше Безумец шёл пешком, а Эльмина заткнулась в тряпочку, перестав доставать его вопросами, и, опасаясь, стать следующей. Сожрёт и не подавится, снег заметёт тело и ищи-свищи. Никто не пойдёт по её следам, так и прервётся славный род де Лакруа в неизвестных дебрях в обгаженных портках. Пусть лучше топает себе и молчит, чем разевает рот, на клыки она уже насмотрелась на всю жизнь.       Путешествие прервалось в очередном захолустном городке у границы, как две капли воды похожем на тот, где она нажила приключений на свой премилый postérieur, но что-то подсказывало Эльмине, что это не конечный пункт. Мясник выбрал самый дешёвый постоялый двор, практически лачугу, доживающую последние дни на окраине, бросил деньги бледной моли с сонными равнодушными глазами за конторкой и свалил в закат. Эльмина благоразумно не стала спрашивать куда, опасаясь услышать, что не на ужин. Она успела прочитать всего тридцать страниц из «Об искусстве чайной беседы» Серванталаса, как Безумец вернулся, зажёг свет и принялся строчить очередное послание. Эльмина лишь запомнила место, на котором остановилась, сняла очки ночного зрения, поскребла нестерпимо чесавшиеся лохмы, надеясь не встретить ничего живого по пути, и прикрыла глаза. Но пламя белило тьму под веками, и сон не шёл. Клыкастая жадюга зажилила лишний серебряный на ночлег поприличнее, зато за свечи без разговоров отвалила целый золотой. Чтоб ты ослеп, любимчик муз.       Кому же ты пишешь, паскуда. С такой дебильной рожей не отчёты составляют и не донесения. Подобная улыбочка бывает только у каких-нибудь Тристрамов, когда они спасённых принцесс гладят по волосам, пока жрецы Тира завывают в свадебных молитвах. С такой улыбкой в сказках всё заканчивается на «жили долго и счастливо», милостиво прикрывая будущие ссоры молодых, измены и холодные постели в разных спальнях. Только кто же согласится любить вампира, чудовище, вырезавшее половину Невервинтера?       Даже душегуба и кровопийцу кто-то где-то ждала, волновалась за него и переживала. Не в силах больше выносить это, Эльмина отвернулась к стене, чтобы не видеть чужое счастье и скрыть злые слёзы, застилавшие глаза.