The red thread

Глава 9.       В тесной комнате бродил свежий ветер, прогоняя застоявшийся запах кровавой лужи на полу.       Эцио сидел на краю кровати, стирая влажным полотенцем кровь с лица Мариуса, обходя выступившую на лбу шишку. Напротив них, как послушные ученики, сложив руки на коленках, сидели братья: у Шута под свежим гримом распухала щека, а у Мясника наливался фингал. - С ним все нормально? - не вытерпел паяц и нарушил тишину. - Ночью он плохо спал. Наверное, поэтому так долго не просыпается.       Аудиторе бросил полотенце в таз и, подперев голову ладонью, осмотрел ассассинов. Несколько ранее. - Хэй! Эцио! - Шут опустил тело графа на пол и радостно махнул рукой Аудиторе, которого заметил в дверях. Мясник продолжал держать ноги Фабретти и раздумывал, что с ними делать, но недолго.       Аудиторе метнулся к ним: удар левой - в лицо Шута, и тот свалился к стене под окном; выпад мечом - против его брата, уронившего ноги графа. Тот не успел полностью вытащить из-за пазухи мясницкий нож, но сумел отвести им лезвие меча в сторону. Тут же он был схвачен за грудки, и сильный удар лбом в кость под глазом заставил громилу пошатнуться. - Неверные выводы! Неверные выводы! - заверещал Шут, подскакивая на защиту брата, хоть перед глазами все еще плыло и закручивалось. - Это не мы! Он сам! Правда-правда! - опираясь на плечо Мясника, Шут оттеснил его подальше от Эцио, выставляя безоружную ладонь вперед.       Не сводя направленного на братьев клинка, Аудиторе мельком глянул на лицо Мариуса у своих ног. Гнев еще застилал глаза, и потому он не мог разобрать, жив юноша или нет. - Объяснись, - голос его уподобился камнепаду: низкий и грозный, он не скрывал ярости, в которую превратилось волнение: ассассин ненавидел опаздывать, проигрывать или допускать ошибки, отчего он не раз становился бессильным наблюдателем последствий. - Как больно! Ох, у тебя такой тяжелый кулак...- пожаловался Шут, покачав головой. - Мариус просто упал. Мы его не трогали, но пытались помочь. - Как именно упал? - дыхание приходило в норму, и Эцио опустил меч. - Ну просто взял и упал! Как это обычно делают? - развел руками Шут, приглядываясь к лицу Мясника. Тот был зол на незаслуженный удар от Аудиторе, но молчал, закрывая левую щеку ладонью. - Малыш, тебе бы холодненького приложить, - с сочувствием пропел Шут и, взяв мясницкий нож из рук брата, отнял его ладонь от щеки и приложил холодное лезвие к месту удара. - Вот так.       Эцио присел на корточки, нащупал ровный пульс на шее графа и успокоился. - Что здесь произошло? - подняв Фабретти, ассассин переложил его на кровать, чтобы осмотреть, нет ли ран. - Мы поработали. Но Мариус был тут! Ему ничто не угрожало! - Шут подобрался к нему, заглядывая через плечо, но тут же отошел, послушно пятясь к стулу, куда пальцем указал Аудиторе. - Конечно, немножко грязь развели, но есть положительная сторона - мы закончили миссию! - Я тебя слушаю. Говори, как все было. Почему внизу столько трупов? - О! Значит так! - Шут уселся поудобнее и закинул ногу на ногу, сцепив пальцы на колене. - Все время мы втроем сидели здесь и прекрасно проводили время! Мари-Мари замечательно рассказывал нам увлекательные истории. Как вдруг, - Шут вскочил, превращая доклад в представление, - откуда ни возьмись, раздался шум и гам! В таверну вломились наемники! - колотушка, внезапно появившаяся в его руке, указала на обезображенный труп у стены. - Они были злы и безжалостны, как и все, кого посылают тамплиеры. И эти наемники искали двух братьев - ваших покорных слуг, - Шут поклонился и колотушкой указал на Мясника. - Чтобы не подвергать опасности нашего маленького друга, мы заперли его здесь и вышли к наемникам, чтобы узнать, на кой ляд мы им понадобились. Эцио! Они вели себя прескверно! Пытались нас поймать, но мы же не играли в салочки! А еще они обижали невинных, задавая им вопросы о нас с братом. Ну откуда те могли знать?! - покачав головой, Шут цыкнул несколько раз и недовольно сложил руки на груди. - Самое ужасное, дорогой мой Эцио, что они обидели Констанцию - хозяйку таверны. А она очень нравилась моему братику, - паяц в один прыжок оказался позади и обнял за плечи Мясника, который сел на свободный стул и, хмурясь, все еще прижимал лезвие к щеке. - Так она вам помогала? - Аудиторе сел на край постели и привычно сгорбился, опираясь локтями на колени и наблюдая гримасы и пантомимы Шута. Они его раздражали. И раздражение его тем усиливалось, что на смену яростному желанию уничтожить обидчиков Мариуса пришла та опустошенность, которая появляется при всяком положительном исходе с очевидной беспочвенностью прежнего всплеска гнева. - Да! Констанция уже несколько лет служила императору Максимиллиану. Через нее мы получали и передавали ему послания. Она была так добра к нам! Но пришла буря! Муж предал милую Констанцию. Этот злобный и ничтожный человек был связан с последним тамплиером, которого мы не успели выследить - капитаном Фелдером. Эцио, мы были очень недовольны, когда узнали, что со вчерашнего вечера солдаты Фелдера следили за вами, а ты и не заметил. Но! Мы рассудили, что и на старуху бывает проруха, поэтому больше не сердимся, - смилостивился паяц. - Можно сократить рассказ? - поморщился Аудиторе, снимая с себя куртку и вооружение, которое сложил на пол: поясную сумку с бомбами, ножами, боеприпасами и пистолетами, наплечную сумку с лекарствами, бинтами и деньгами; а пояс с ножнами для меча и стилетом он устроил в ногах Фабретти, прикрыв курткой. - Ты не любишь истории? - бровки-домики образовались на лице Шута. - Люблю, но... - Тогда слушай! - не дав ему закончить, приказал паяц. - Покончив с наемниками, среди которых был и капитан Фелдер - слабак слабаком! - мы с братишкой нашли тело бедной Констанции на стойке. Ей отрубили несколько пальцев, а в итоге и голову. Нельзя было так с ней поступать. Намереваясь позаботиться о ней, мы заметили, как из таверны дал деру ее муженек, который все время прятался, паскуда, в шкафу за стойкой. Трус! Мерзкий трус! - Так понимаю, вы его догнали и... - Не перебивай! Да, мы его догнали и привели обратно. Все-таки, это обязанность мужа - хлопотать о достойных похоронах любимой женщины. Но он так странно упирался и не хотел возвращаться - а мы ему говорили, что его жена погибла, правда же, братишка? - и выкрикнул что-то вроде "она сама виновата! Заслужила!" - Шут выдержал паузу.- Тогда мы и поняли, что муженек-то знает больше, чем говорит. То есть, не говорит. Не в этом суть! Итак. Как ты знаешь, на первом этаже было немножко грязно. Поэтому мы проводили его на второй, усадили на стульчик со всеми удобствами и поинтересовались, не хочет ли он нам что-нибудь рассказать. И ты знаешь, он с радостью нам все рассказал! И про то, что тебя и Мари-Мари пасли от ворот в город, и про то, что нас искали, про то, что главу городской стражи порешили (его тоже жалко, толковый был дяденька, хоть и болтливый) и даже то, что милая Констанция ему осточертела своими выходками и укрывательствами преступников. Ха, будто он, при всем при этом, был невинен, как младенец! И еще мы нашли его переписку с капитаном - то есть доказательство его не-невинности. А потом муженек решил поспать, а мы - вернуться к Мариусу. Ведь нас прервали на самом интересном месте! И вот, входим мы с братишкой, спрашиваем, будет ли он рассказывать дальше, а Мари-Мари как встал, так и упал. Мы честно-пречестно его даже пальцем не тронули!       Эцио хорошо представлял, каким образом они говорили с мужем хозяйки, и что в этот момент слышал Мариус. И очень хорошо понимал, какой эффект произвели братья, заявившиеся после пытки на порог комнаты. Помолчав, он осмотрел братьев, труп, Мариуса - и принял решение. - Надо прибраться. Стащите все трупы в одно место, у кого есть броня - снимите ее. Приведите себя в порядок. Шут, обязательно умойся. - Почему? Зачем? - Потому что ты и меня пугаешь, а Мариус тебя увидит - еще раз в обморок грохнется. И прежде всего принесите воды с кухни. Кстати, почему среди трупов я видел мирных жителей? - Кого-то наемники прибили, а кто-то под руку нам попал. Мы нечаянно! Правда! Нам очень жаль, - потупившись, пробормотал Шут и тихо добавил. - Не рассказывай Медвежонку. - Идите уже. Вернемся в настоящее. Вечер, начало шестого.       Шут поерзал и оправил неуютную рубашку из чьего-то багажа. Работа была выполнена, но радости он не ощущал. И причиной тому был Эцио: его тяжелый взгляд из-под густых бровей и плотно сжатые губы убавляли желание повеселиться. Он вообще не казался Шуту весельчаком, а после удара, на который паяц не посмел ответить, так и вовсе стал для него страшным человеком. - А зачем вы его раскачивали? - отжав полотенце, Аудиторе взял руку графа, перепачканную кровью, и неласковыми, но заботливыми движениями принялся ее отмывать. Он и раньше отмечал хрупкость его телосложения, но сейчас, ощущая легкость ухоженной кисти в своей ладони, Эцио открыл для себя, насколько аккуратны его пальцы: не чрезмерно тонкие, как у многих девушек, а прямые, ровные, оканчивающиеся закругленным прямоугольником ногтей - они были идеальным продолжением узкой мужской ладони. Засмотревшись на нее, Эцио представил и с такой полнотой ощутил всю беззащитность Мариуса, что отрекся от своих мыслей, одолевавших его на пути в Тратцберг: он хотел уберечь юношу, хотел увидеть в его глазах благодарную радость и, пусть признался себе в этом не сразу, но он желал вновь ощутить на себе настойчивые в своей нежности прикосновения этих рук. - Мы думали, это поможет ему очухаться. Окошко открыли, чтобы воздух на него падал. И покачивали, как на волнах - ему же нравится море. А что, это не помогает?       Эцио усмехнулся, вырванный из тумана размышлений, и пожал плечами. - Не знаю, я не пробовал. Вас вообще обучали оказанию первой помощи? Или Орсо хватило только на преподавание способов убийств?       Рука под полотенцем дрогнула и повернулась, выскользнув из-под мокрой ткани, и пальцы графа на ощупь, в сонливой лени, нашли пальцы ассассина, легонько сжав. Мариус вздохнул глубоко и приоткрыл глаза. - О! Он очухался! Очухался! - показывая на него пальцем, почему-то шепотом воскликнул Шут. Мясник похлопал брата по плечу, испытывая солидарное чувство облегчения. - Как ты? - Эцио заговорил тихо и мягко, разделяя эмоции братьев. Ему были приятны эти по-детски доверчивые прикосновения, и он не смог оставить их без ответного касания. - И тебе привет, - Мариус зевнул, чуть отвернув голову. - Ты давно вернулся? - Нет, не очень. - Как съездил? - граф поморщился, чувствуя, что с ним было что-то не так. - Хорошо. Но ты не ответил на мой вопрос. Как себя чувствуешь? - Голова болит, - он коснулся правой рукой лба и нащупал шишку.- Но терпимо. - "Обо что я успел стукнуться?" - подумал он, не припоминая ничего такого. - Тошноты нет? - Нет, - с долей удивления отозвался Мариус. Подобные расспросы его насторожили, будто он забыл что-то важное, какую-то вескую причину этой возможной тошноты. - От того, что я поспал, не должно мутить. Разве что я выбрал не лучшее время для сна...так вот и результат - головная боль, - он не отводил взгляд от темных глаз Эцио, в которых ему привиделась затаившаяся усталость. "Кажется, мне снился какой-то противный сон. Но тебе же нет до этого дела, да?" - Ото сна мутить не должно, верно, - спокойный, еще слабый спросонья голос Мариуса и блуждающий намек на улыбку, словно он опасался ее неуместности, всколыхнули в Эцио непривычные, почти родительские чувства и побудили к необдуманному, спонтанному движению пальцев, погладивших тыльную сторону ладони графа.       Эцио хотел продолжить, но его сбил с толку неприлично громкий стон умиления откуда-то со стороны: Шут привалился к плечу Мясника и, держа руки сжатыми кулачками у подбородка, растягивал губы в счастливой улыбке. - Они такие ми-и-и-илые, - чуть громче, чем ему хотелось бы, прошептал паяц. Взгляды обоих были прикованы к тому, как нежно двое удерживали пальцы друг друга.       "Или не приснилось," - подумал Мариус, одновременно с Эцио спешно разрывая касание. Возникшую неловкость смял Шут, состроив гримасу неожиданного провала, и вскочив с места, погрозил ему колотушкой: - Ох, Мари-Мари! И горазд же ты дрыхнуть! Но раз ты очнулся - а мы очень рады этому! - ты не мог бы...продолжить...историю? - делая паузы под взглядом ассассина, он все же закончил, хоть и вернулся обратно на стул, смиренно сложив руки на коленях. - Какую историю? - Про Эсмеральду! - хором ответили братья, переглянулись, и Шут продолжил. - Что она ответила священнику? Согласилась? - Ах...нет. Послала его ко всем чертям, - Мариус сел, оглядывая перепачканную куртку, подсохшую кровь на правой руке, снова ощупал голову и оттянул пряди волос, слипшиеся по известной причине. - Я уверен, что тебе хочется вымыться, - Эцио вновь повернулся к графу, не дав паяцу задать еще хоть один вопрос, - но у нас... - Нет на это времени? - с безразличием закончил за него Мариус, брезгливо кривя губы. В его памяти восстановились все события прошедшего дня, и приятными они ему не показались. - И возможности. Нам стоит убраться отсюда поскорее. Пора в Милан. - Отлично. Появлюсь на пороге дома со странным приятелем и весь в крови. Чья она, кстати? - он заправил волосы за уши, любопытствуя. В его тоне слышалась блеклая ирония, прикрывающая абсолютное смирение со всем безумством, появившимся в его жизни. - Тебе лучше не знать. Собираемся? - Эцио поднялся и привычными движениями закрепил ножны чуть выше линии бедер. Фабретти безропотно встал следом, находя взглядом свою сумку, как заметил прибавившийся скарб в виде трех туго набитых мешков. - Это наше? - указав на них, поинтересовался Мариус и снял со спинки кровати свой плащ. - Это наше! - тут же вскочил Шут. - Честные трофеи. Никто не запрещал нам брать! Так что не отдадим, и не надейся. - Ладно, - пожал плечами граф. - Там все равно нет еды, я полагаю. - Поедим что-нибудь в дороге, - Эцио закрепил поверх куртки кованый пояс на алом подкладе и выглянул в темный коридор. - Шут и Мясник, вы где всех спрятали? - То тут, то там, - закидывая на плечи по мешку, отозвался паяц. В чужой одежде ему было очень неудобно: свободные рукава сорочки болтались, пояс брюк жал и шов сзади впивался туда, куда совсем не стоило. Это заставляло отвлекаться, чтобы одернуть ту или иную часть одежды, и весьма раздражало. - А все обыскали? У Констанции ничего не нашли? - Нашли, но забрали. Она не очень хорошо прятала, - пояснил он, притаптываясь к новым тесноватым сапогам. - Отдадим Медвежонку или мессеру Макиавелли. - Тогда сожгите здесь все. А мы выведем лошадей и будем ждать вас, - он жестом подозвал графа и вышел.       Мариус следовал за ним ровно до кровавой лужи посреди коридора, у нее же замер в смеси чувств: разглядывая ее с отвращением и интересом, как нечто диковинное, и думая, как обойти, чтобы не запачкаться. - Внизу будет хуже, - не подбодрил Эцио, дожидаясь в паре шагов от Мариуса. - Справишься? - А у меня выбора нет, - дернув плечом, он перепрыгнул лужу и едва не врезался в ассассина, тут же отшатнувшись.       Аудиторе забыл, каково это - видеть подобную картину и хоть что-либо испытывать. Кровь и смерть стали для него почти рутиной, и не сказать, что он был этому рад. - Закрой глаза и дай мне руку. Я проведу, - Эцио протянул ему ладонь. - Лучше тогда возьми меня на ручки и донеси, чтобы я не наступал в это, - улыбнулся граф, и только собрался с духом идти дальше, как весь этот дух выпорхнул из него, когда ассассин взвалил его себе на плечо. - И все-таки закрой глаза, - он сказал это с теплотой в голосе, от которой граф загрустил, вновь почувствовав себя беспомощным и безнадежно желающим слушать его и дальше. Совет же принял и претворил в жизнь, придерживаясь ладонями за широкую спину. - Эцио, я ведь пошутил.       Ответа не последовало, только раздавался тихий звук шагов, изредка чавкающий. - Эцио, тебе тяжело. На тебе столько...железа, - чувствуя животом жесткий наплечник, Мариус не нашел слова, которым можно было назвать все его обмундирование. - Я тоже нелегкий.       Они пересекли опустевшую обеденную залу и углубились в коридор, по которому можно было выйти на задний двор, к конюшням. - У тебя снова рана откроется.       Фабретти не видел, как улыбается ассассин, позволяя себе исполнять прихоть графа, слушая его смущенное бормотание. - Ты же не пил лекарство, пока был в дороге?..Извини, опять я лезу. И за утро тоже...извини. Я просто хотел...выпендриться, - дышалось графу тяжело, и паузы, образующиеся от смущения, Мариус сам себе объяснял тем, что с каждым шагом наплечник несильно ударял его в диафрагму. - И я устал на вас всех злиться. В этом нет совершенно никакого толка...Но за то, что накричал на тебя на площади, я извиняться не...! - ассассин поправил его, придвинув к шее, - буду. Не буду. - Все равно считаешь, что был прав? - Конечно. Я так испугался, когда ты свалился с башни. Тебе, может, и привычно, но я был уверен, что люди не умеют летать. И до сих пор не знаю, как ты не расшибся...Это фокус такой? Молчи-молчи. Но знай, что я больше не хочу видеть, как ты откуда-то падаешь. - Падать я ниоткуда не собираюсь, - ассассин открыл дверь наружу, выходя на зловеще пустой, мрачный, без зажженных факелов двор. До конюшни оставалось несколько метров. - Мы на улице? Теперь можно открывать глаза?       Помедлив с ответом, Эцио впервые ему солгал, ощутив при этом верность своего поступка. - Здесь полно трупов. Потерпи. Часом позже.       Телега неторопливо отстукивала колесами по просохшей дороге, постепенно наращивая скорость, и когда городские ворота остались позади, ее догнали тревожные удары колокола. Потемневшее небо над окраиной Инсбрука озарили оранжевые сполохи взлетающего к облакам огня - он с превеликой радостью пожирал таверну и все, что было скрыто в ее стенах. Шут вскочил на ноги посреди телеги и, пританцовывая, насколько позволяла тряска, веселился, гремя колотушкой и глядя на творение рук своих.       Мясник молчаливо управлял лошадьми, Эцио и Мариус сидели друг напротив друга, опасаясь, как бы Шут не проломил дно. - Эй, - Аудиторе окликнул паяца, который чуть не наступил ему на ногу, и, дослушав витиеватые извинения, поинтересовался. - Шут, куда вы планируете направиться? - Во Флоренцию, - паяц упал рядом с ним, высоко вздернув ноги и уронив их рядом с Мариусом. - Медвежонок... - Называй его Орсо. По имени, - поморщился Аудиторе, у которого от нахлынувшей на Шута жизнерадостности начинала побаливать голова. - Чего вдруг?! Он разве не медвежонок? - Пусть ваши личные...словечки будут звучать только между вами. Пусть это будет вашим секретом, - предложил Эцио. Шут сосредоточенно поразмыслил над его словами и категорично замотал головой. - Нет. Об этом все должны знать: Орсо - мой медвежонок. Вот братец его мастером называет, ты - по имени. А я как называл, так и буду, чтобы всем все было ясно. По-моему, я прав. Вот если кто-то другой его начнет называть медвежонком...- паяц злобно прищурился, глядя на Мариуса не умышленно, но производя должный эффект - граф отвернулся, сложив руки на груди, думая: "А при чем здесь я?" - Достаточно об этом. Несмотря на ваши желания, я хочу, чтобы вы задержались со мной в Милане. - Нет-нет-нет, я соскучился по Медвежонку, хочу поскорее с ним встретиться! - Что ж, тогда я расскажу ему о вашей грязной работе в Инсбруке, - сложив руки на груди, "мастер убеждения" приподнял одну бровь. Шут снова не увидел в Эцио ничего веселого. - Мы не специально! - А Орсо будет разбираться? Я бы не стал. - Ну и что в этом Милане такого интересного? - недовольно проворчал паяц. Он знал, что учитель не станет вдаваться в причины нарушения Кодекса. Настроение его испортится, и ему придется наказать их. И если обычное наказание (отказ от еды или тяжелый физический труд) братья могли бы перенести с легкостью, то запрет на совместные развлечения, который как пить дать последует в дополнение, был Шуту как нож в сердце. А ведь они собирались прогуляться в лесу, сходить на театральное представление и поесть печеных яблок! - Я дам вам с братом повеселиться как следует, - Аудиторе хлопнул его по плечу и протянул список имен, который получил у герцога.       Шут быстро проглядел его и хотел было спрятать в привычный потайной карман, да только колет на нем был чужой - совсем без карманов. Пришлось вернуть бумагу. - Малыш! Эцио пригласил нас на замечательную вечеринку! Будет невероятно весело!       Мясник только обернулся, найдя брата взглядом, и кивнул, после чего паяц перебрался к нему на козлы. У них завязалась тихая беседа, в которой Шут говорил, а Мясник слушал, может, конечно, и отвечал, но так неслышно, чтобы остальные считали реплики паяца лишь элементом монолога сумасшедшего.       Тогда же Мариус легко ткнул носком в подошву сапога Эцио, и на его вопросительный взгляд, заговорил. - Ты мне расскажешь, как прошла встреча с герцогом? Думаю, все-таки зря я не отправился с тобой. - До него добраться было несколько затруднительно, поэтому напротив - хорошо, что ты остался. Несмотря на все произошедшее. - Что ты узнал? - упираясь, но без давления, стопой в стопу ассассина, Мариус оценивал разницу: его сапогу не хватало пары сантиметров до носка Эцио, да и в ширине он уступал. - Он точно не имеет отношения к смерти моих родителей?       Эцио молчал и наблюдал за его сосредоточенным взглядом, раздумывая, стоит ли рассказывать графу всю правду, а если и рассказывать, то как. Тишина затянулась, и Мариус нетерпеливо толкнул его ногой. - Тебе не понравится то, что я скажу. Уверен, что хочешь все знать? - подтянувшись, ассассин обхватил колени руками и навалился на них грудью. Мариус поступил так же, но подвинулся вперед, чтобы сидеть ближе к Эцио и говорить тише. - Я должен знать все, что касается моей семьи. Пусть раньше у меня не было интереса к этому, но сейчас я не могу заставить кого-нибудь другого выполнять свои обязанности. Что тебе рассказал герцог? - Моро не причастен к твоим проблемам, ему это было совсем не выгодно. Но чтобы ты все понял, я начну издалека.       Эцио рассказывал кратко, но отвечал на вопросы по ходу повествования. Он выложил ему все: причины семейных разладов, про отношения Николо с другими представителями знати, о нуждах Сфорца и положении в Милане, а также о влиянии Ордена Тамплиеров на семью Мариуса. - Таким образом, даже не потеря Орденом карты стала причиной гибели твоих родных. Если хочешь, я могу убедить Ноэля и Фредерико отказаться от притязаний на наследство и сбежать как можно дальше из города. - И плевать, если они - тамплиеры? - Эти двое ничего не значат для Ордена без состояния твоей семьи, - Эцио смахнул мотылька, привлеченного светом фонаря и решившего сесть на макушку Мариуса. - Не всегда нужно лишать жизни, чтобы навредить.       Мрак обнимал повозку со всех сторон, и даже зажженные по краям лампы не были ему помехой. Дорога шла по равнине, изредка сворачивая то в одну, то в другую сторону. Где-то в лесу прозвучала ночная птица, а ветер шелохнул не опавшую листву.       Мариус ободрал зубами губу, пока слушал ассассина. В нем пробудился доселе неведомый ему гнев: чистый и холодный, как вода в горной реке. Никакие посторонние чувства не мешали ему превращать тех, с кем он жил под одной крышей, ежедневно встречался за столом, тех, от которых он терпел подначки и на кого временами хотел быть похожим - в совершенных незнакомцев, чье благополучие ему стало до отвращения безразлично.       Эцио смотрел, как в тусклом свете горящего фонаря его лицо лишается всякого выражения: постепенно выпрямляются брови, глаза, как незрячие, останавливаются, обращенные куда-то в темноту под ногами, и, может, показалось - нос стал как будто острее, когда граф медленно коснулся языком края губы и на несколько секунд задержался, слизывая кровь, прежде чем опомнился и прижал ранку пальцем. - Я считаю, - неторопливо начал Мариус, отсаживаясь к борту, - ты должен сделать то, что намеревался с самого начала. Говоришь, хочешь избавить город от тамплиеров? Так сделай это без всяких исключений. - Ты хорошо осознаешь, на что даешь позволение? Вполне возможно, что ты останешься совсем один. Ни родных, ни даже просто близких тебе людей не останется в живых, - попробовал переубедить его Эцио, чтобы дать Мариусу шанс избежать становления пусть и косвенным, но убийцей. - Я все обдумал и менять решение не буду. Или мне нужно сформулировать свои слова иначе - как заказ? - голос Фабретти звучал не так, как обычно: в нем не было места шутке, волнению или сомнениям. И ассассину стало ясно, что тот серьезен и не отступится от вендетты, какими бы ни были ее последствия. - Не нужно. Мы все сделаем.       Молчавший и подслушивавший до этого, Шут вскочил и, гремя своей колотушкой, мастерски прокручивая ее пальцами и всячески выписывая рукой разнообразные воздушные фигуры, перепрыгнул в кузов, опустившись на солому рядом с Фабретти. Обхватив его свободной рукой за плечи, паяц со счастливой улыбкой заговорил, склонив голову к его уху. - Ночь спустилась, скрыла путников под своим крылом. Принятые решения всеми одобрены и отложены до исполнения. И вот, дружная компания из четырех человек, дабы не впадать в дрему, а кто-то и в уныние, - Шут легонько, снизу вверх, ударил по кончику графского носа, - начала слушать истории о том, что случилось с прекрасной и незабвенной Эсмеральдой в тот час, когда она снова отказала отвратительному озабоченному святоше. Мариус, мы требуем продолжения! Если откажешься, я буду до рассвета греметь скипетром над твоим ухом! - О нет, это слишком суровое наказание, - посмеялся граф, прогоняя задумчивость и недобрые мысли из головы. Он даже испытал чувство благодарности за прерванную беседу. - Бойся-бойся! - Хорошо, продолжим. Значит, Эсмеральда отказала Фролло...Тогда они с поэтом привели ее в один дом неподалеку, где жила женщина. Старая и неприятная. И наказали ей держать цыганку под замком и ни за что не выпускать.       Как только рассказ начался, Мясник поспешно перешел в кузов и прежде, чем сел, показал Эцио пальцем на лошадей. - Что? - не сразу понял Аудиторе, глядя, как младший из братьев усаживается неподалеку и весь обращается в слух. - Ну конечно. Я могу и спиной слушать. Разумеется, - заворчал он, беря в руки поводья. - Мариус, говори громче! - Не перебивай! - ответил ему возмущенный хор братьев.       Была глубокая ночь, когда Шут и Мясник, вытянувшись в кузове, устали обсуждать финал истории, произведший на них сильное впечатление (особенно на Мясника: он даже пустил слезу, когда Квазимодо похитил тело повешенной цыганки и сбежал с ним). Прижавшись спинами друг к другу, они спали, укрытые шерстяным одеялом. Мариус, хоть и очень хотел присоединиться к ним, заснуть не мог.       Глядя на сгорбленную спину возницы, граф не понимал, спит Эцио или нет. Было холодно, и Мариус решил отдать ему свое одеяло, осторожно накрыв его плечи. Ассассин не спал и на прикосновение обернулся. - Спасибо. А ты не замерзнешь? - поинтересовался ассассин, на что Фабретти пожал плечами. - Тогда садись, - Эцио похлопал по сидушке рядом с собой, и когда граф устроился, набросил ему на плечи край одеяла и придвинул к себе поближе. - Так будет теплее, верно? - улыбнувшись, он зевнул, прикрыв рот кулаком. - И чего тебе не спится? - Хороший вопрос. - Нервничаешь из-за возвращения домой? Это не удивительно. - Я пытаюсь осознать все, что ты мне рассказал. Но...у меня в голове не укладывается, что дяди могли так вероломно предать отца. И даже не предать, а...ненавидеть? Я никогда не видел, чтобы они ссорились, - Мариус вздохнул и придержал уголок одеяла на плече. - Хотя, может, просто не замечал? Так увлекся своими художествами и прочей ерундой, что не видел самого важного! Вот уж и правда, я - позор семьи!       Эцио добродушно усмехнулся. - Не будь так строг к себе. В моих глазах ты - ее достояние. Не каждый аристократ сохранит честные, пусть и наивные, помыслы. Впрочем, я также считаю, что и твой отец - не тот тамплиер, с которыми я привык иметь дело, - и поспешил добавить, - Сильно не обольщайся, все-таки мы не были знакомы. - Он бы тебе понравился. И уж точно ты бы понравился моей маме, - усмехнулся граф, краснея от мысли, что ему пришлось бы представлять Эцио родителям. - Если бы, конечно, ты не позволял себе всякие шуточки. - В этих шуточках вся соль! Чем еще покорить даму? Надменным чванством? Так за это можно и по лицу схлопотать! - Тебе-то разок бы и не помешало схлопотать. Но не будем об этом, - Мариус толкнул его плечом и позволил себе не отстраняться. - Лучше посоветуй, как мне поступить. Если дяди Ноэля и дяди Фредерико не станет, что делать с Франческой и Анной? Ты ничего не говорил о том, имеют ли они хоть какое-то отношение к сговору против меня...А еще и герцог. Если Моро вернется, что мне делать? Что он потребует? Как вообще вести дела, если меня и за хозяина, наверняка, не считают? - Мариус, не мне указывать, как ты должен поступать, - Эцио поразился своему противоречивому желанию сказать совсем иное: что он сам уладит любые вопросы, если на то будет необходимость. И, прочистив горло, продолжил: - Просто помни о том, что власть развращает. Многие не справляются с тем, что она дает. Их души гниют, и они превращаются в тиранов, деспотов и изуверов, помышляя лишь о собственной выгоде. Постарайся сохранить в себе благоразумие и уважительное отношение к своему народу, и тогда, я думаю, ты станешь замечательным хозяином своих земель.       Закончив, Эцио посмотрел на графа, задумавшегося над его словами. Ему захотелось обнять его, приободрить, но вместо этого (впервые за долгое время он просто постеснялся осуществить желаемое и не смог объяснить причин подобной неловкости даже самому себе) продолжил говорить: - Обо всем лучше подумать завтра, на свежую голову. Думаю, мы остановимся в предместьях Милана и составим план действий. Потому, может, пойдешь спать? - несмотря на сказанное, он был против того, чтобы оставаться в одиночестве, и надеялся, что граф найдет какой-нибудь предлог остаться рядом. - Заманчивое предложение, - помедлив, отозвался Мариус. Ему было хорошо ехать, сидя рядом и чувствуя тепло Аудиторе там, где они соприкасались. Он допустил мысль, что именно это подвигло ассассина погнать его прочь. И он нехотя отсел, пуская стылый ночной воздух в образовавшуюся пустоту между ними. - Те двое, конечно, подают замечательный пример счастливого и безмятежного отдыха, - он кивнул за спину, - но несмотря на то, о чем мы уже поговорили, у меня есть еще одна причина для бессонницы. И сейчас она кажется более серьезной, чем все остальные, - неловко пряча руки между коленок, вздохнул Мариус. - Какая же? - ассассин приподнял брови и повернулся к нему, заинтересованный замявшимся молчанием. - Да брось, рассказывай. - Я терпел, сколько мог, но...мне кажется, что больше не смогу, - сокрушенно признался Фабретти, опустив голову и издав более драматичный и тяжелый вздох. - Я, конечно, держусь из последних сил, но еще чуть-чуть и, наверное, наброшусь на тебя.       Эцио взглянул на Мариуса с выражением крайнего недоумения, и граф поспешил пояснить свою реплику. - Я очень хочу есть. Конечно, придется постараться, чтобы сковырнуть все твои доспехи, но, знаешь ли, голод - не тетка. А голодный граф может быть похуже дикого зверя! Зря ты мне не веришь! - под раздавшийся смех Эцио, ожидавшего услышать совсем другое объяснение, Мариус и сам начал посмеиваться. - Серьезно! Из еды у нас есть только солома и три ассассина. Я траву есть не собираюсь! - А себя ты пропустить решил? - Ну сам себя же я есть не буду!.. - Тогда у нас выбор совсем невелик: три ассассина на одного щупленького графа...Не наедимся, даже если с костями проглотим, - посмеиваясь, Эцио вытащил нечто из кармана наплечной сумки и протянул Мариусу. - Вот. Это немного поможет прогнать мысли о каннибализме. - Что это? - поинтересовался граф, разглядывая тонкую, сухую и твердую полоску. Понюхав ее, он отважился попробовать ее языком. - Соленое. - Вяленое мясо. В походах хорошо иметь при себе. Долго не портится. С одной штуки, конечно, не наешься, зато...можно спасти свою жизнь, скормив ее оголодавшему аристократу. - Это еще неиз...вестно! - пытаясь оторвать зубами кусок, проворчал граф и, как только ему это удалось - а надо сказать, не без труда, - он разжевал его, прислушиваясь к вкусу. - Может, голод эта штука и притупит, но...гадость та еще, - вынес вердикт, и смиренно продолжил попытки сгрызть мясную полоску. - Соглашусь, вкус специфический. Но до ближайшего селения около часа пути, а купить что-нибудь мы сможем только там. Если повезет. - Мы же проезжали какие-то деревни, надо было остановиться! - Ты тогда не говорил, что голоден. - Я говорил об этом, еще когда мы выезжали! - А я как-то подзабыл. - Ну, что уж мне на старика сердиться в таком случае, - взмахнул рукой граф и едва не выронил солонину. Пусть он и подумывал остаться голодным, чем продолжать истязать себя попытками ее съесть, выбрасывать угощение он считал дурным тоном. - Значит, я - старик?! - эти слова были Эцио совсем не по душе и почти обидели. - Раз с памятью проблемы начались, уверен, что это возрастное. Я вот все помню, - с улыбкой, игриво и задиристо, проговорил Мариус, чуть вздернув нос и изобразив на лице самодовольное превосходство. - Тогда, если все помнишь, - понизив голос, ассассин подался к нему, хоть взглядом буравил спину лошади, - должен сделать вывод, что старик не смог бы...кое-чем заниматься. А я смог, и даже так, что кому-то понравилось.       Юноша мгновенно вспыхнул, услышав бархатные ноты в серьезном и мягком тоне. Они так ему полюбились, что каждый раз ему хотелось прикасаться к хозяину этого голоса и целовать если не сам звук, то рот, горло - все, до чего мог бы дотянуться. - Не напоминай, - отвернувшись, Мариус попытался взять себя в руки. - Этот эпизод жизни я стараюсь выкинуть из памяти. - Отчего же? - вкрадчиво задал вопрос Эцио, присматриваясь к графу, который мгновенно обернулся, возмущенно вздернув брови. - А ты как думаешь?! - Понятия не имею. Вроде мы решили относиться ко всему проще и не усложнять.       И томное мгновение интимной беседы растворилось в потоке тихой перебранки. - Именно поэтому я и прошу не напоминать ни о чем. Хотя ты сам по себе - одно сплошное огромное напоминание... - Вот как? - Вот как! - Прямо-таки огромное? - Я не пойму, ты сейчас...пошлость какую-то спрашиваешь?! Ну, знаешь ли...Хватит. Сам говорил, не придавать случившемуся большого значения. - О чем это ты думаешь? - с притворным возмущением ассассин взмахнул ладонью. - И ничего такого я не говорил. - Опять двадцать-пять! - Я говорил, чтобы ты не трепал себе нервы, раздумывая о том, правильно или неправильно мы поступили. И ничего другого.       В наступившей тишине Мариус с трудом осознавал смысл сказанного и старался не придумать лишнего. Но жажда того, чтобы его надежды оправдались, была сильна, и потому он неуверенно, боясь услышать резкость в ответ, заговорил. - То есть, ты не против, если я, скажем, захочу, чтобы ты...предположим...- Мариус замялся, почувствовав, как по щекам вновь разливается горячий румянец. И тут же проиграл страху быть высмеянным. - Нет-нет, забудь...       Неспешную попытку сбежать подальше от ассассина остановили: когда граф почти поднялся с места, его удержала рука, придавившая бедро к сидушке. Телегу сильно тряхнуло несколько раз и, как только она снова выбралась на ровную дорогу, Мариус, робея, поднял взгляд на Эцио. - Там ямы были, - тихо пояснил он, едва склонив голову и рассматривая очертания смущенного лица. Мариус, очарованный его вкрадчивым голосом и цепким взглядом, широкой переносицей, мягкими полными губами, приподнятыми в ласковой усмешке, не понял, как и сам потянулся к нему. - Так чего же ты хочешь?       Удивительно, как изменяется пространство и замедляется время для двоих, которые испытывают истому желаний, как остро воспринимаются легчайшие касания, и насколько неотчетливы становятся мысли!       Обостренно чувственными показались графу неосмысленные поглаживания бедра и тепло чужой ладони; такими близкими казались Эцио бледные, с едва различимой ранкой, губы юноши. Ночная тишина окутала их, лишив копыта лошадей и колеса повозки звучания, и позволив быть услышанным лишь биению сердец, встревоженному и глухому. Оставляя тягучее мгновение для сомнений, двое коснулись носами, самыми кончиками, поведя, как в медленном танце, дразня и испытывая намерения друг друга.       Поначалу неуверенный, поцелуй осмелел, словно двое попали в попутный ветер взаимности и расправили крылья. Эцио, лишившийся ограничений под гнетом собственного желания, плавно гладил узкую спину Мариуса, скользнув на нее с бедра, и уронив поводья, навязчиво удерживал ладонь на колене юноши. Граф касался его щеки, кончиками пальцев поглаживая шею за ухом; другая рука замерла на плече, прежде чем скользнуть с него к затылку - и потом, обхватывая голову, гладить по густым волосам, а всем телом прижиматься, не боясь упасть.       Первый порыв едва остыл, давая отдышаться, пока они мягко, чуть устало соприкасались губами. Пока не захотелось большего, Мариус отерся краем лба о висок Эцио, чем снова напомнил ему кота, и коснулся поцелуем скулы, прежде чем спрятать лицо, уткнувшись носом в шею чуть выше ворота куртки. - Вкус у мяса и вправду так себе, - облизав влажные губы, Эцио прижал юношу к себе, показывая тем, что не имел желания обидеть, и сказал это от растерянности. - Тогда не корми меня больше этой дрянью, - приглушенным ворчанием отозвался граф. - А тебе стоит побриться, - погладив колючую щеку большим пальцем, Мариус ощутил тепло поцелуя на своей ладони, и ответно прикоснулся губами к коже у кадыка. - И я все еще хочу есть. - Потерпи немного. Надеюсь, ты не собираешься вцепиться мне зубами в горло? Ты же понимаешь, что тебя зальет кровью, а мое мясо придется еще долго доставать? И на вкус оно будет намного хуже солонины, - усмехнулся ассассин и почувствовал легкий укус на месте прежнего поцелуя. - Подожду до первого попавшегося села, но потом...пеняй на себя, - и помедлив, растягивая наслаждение близостью, Мариус тихо поинтересовался, не посмев оформить вопрос более серьезно: - Мы когда-нибудь будем нормально общаться? - Хотелось бы, - не раздумывая над ответом, Эцио позволил ему устроить голову на своем плече и, опустив руки, обнять за пояс. А сам поглаживал его бок с новым, необъяснимым чувством того, что его наполняет умиротворенное спокойствие, которое он не испытывал никогда. И это насторожило ассассина, поцеловавшего макушку затихшего графа, который вскоре уснул, расслабив руки, но не разорвав объятий.       Эцио с улыбкой слушал его ровное дыхание, и, несмотря на всю странность чувств, был на удивление доволен. В ближайшем селении он остановился у придорожного трактира, осторожно разбудил Мариуса, который как обычно долго просыпался. - Останься здесь. Я схожу за едой.       Граф кивнул, но видно было, что до конца он так и не проснулся: упираясь лицом в ладонь, он продолжал видеть сны. Когда ассассин скрылся за дверями, из кузова поднялся Шут, который наблюдал за ними уже некоторое время и испытывал смешанное чувство умиления и зависти. Легонько постучав пальцами по плечу Фабретти, он предложил ему перелезть в кузов и даже помог ему улечься, после чего разбудил брата. К возвращению Эцио они уже напоили лошадей и были готовы тронуться в путь. - Вторую половину ночи поведем мы, - галантно указав ему обеими руками в направлении "дорожной кровати", проговорил Шут. - За вами - сон, за нами - еда. Давай корзинку.       Обдумав предложение, Эцио передал им провизию, приказав оставить им что-нибудь на завтрак, и запрыгнул в кузов, устроившись лицом к Мариусу. Тот, заметив движение рядом, приоткрыл глаза и приложил к груди ассассина склянку с лекарством. - Ты выпить забыл, - тихо проговорил он и, зевнув, устроился поудобнее. - Хорошо, что ты об этом помнишь, - Аудиторе ничего не оставалось, кроме как проглотить жидкость и, отбросив пустую склянку вбок, лечь под приподнятый графом край одеяла, снова предложив ему свое плечо вместо подушки. Мариус возражать не стал.       Утро застало их спящими, когда повозка въехала на городскую площадь. Шум голосов и пригревающее солнце разбудили их. Нехотя заворочавшись, Мариус приподнялся, и сонно огляделся. Круглая площадь с небольшим фонтаном в центре, окруженная двухэтажными домами, выкрашенными в желтый, терракотовый и зеленый цвета, была сплошь заставлена прилавками с разнообразными товарами, рядом с которыми толпились жители. Было многолюдно, так что повозки - а перед ними ехали фермеры и строители,- продвигались по узкой дороге очень медленно. - Это не Милан, - пробубнил он, собираясь улечься обратно, но Эцио уже убрал руку, на которой он спал и, перевернувшись на бок, осознавал себя в этом мире. - Шут! - несколькими секундами позже Аудиторе окликнул старшего из братьев. - Где мы? - Это Озио! - И что мы здесь делаем? - Мы решили принарядиться!       Поднимаясь, Эцио хотел поинтересоваться в довольно грубой форме, кого же волнует, в каком виде заявятся убийцы в Милан, однако Фабретти оказался быстрее. - Отличная идея! - граф перебрался поближе к братьям, оправляя одежду. - Надо найти, где можно остановиться, принять ванну и поесть! А потом я свожу вас в замечательное местное ателье! - Ты здесь бывал? - обернулся к нему Шут. - Конечно. Мы не раз ездили сюда с мамой. А неподалеку от этой площади живет мой приятель. Но к нему в гости мы не поедем. Давайте в гостиницу, она за поворотом!       Так, Эцио оказался не у дел, а Мариус весьма активно распоряжался дальнейшими действиями.       В гостинице их приняли радушно, хоть и настороженно. Более двух часов ассассины, завтракая, беседуя и бездельничая, ждали в просторной уютной комнате, когда же из бани, которая была через дорогу напротив, вернется граф. И, потеряв всякое терпение, приняли единодушное решение вытащить его из воды, даже если придется тянуть за волосы.       Однако к подобным мерам прибегать не пришлось: спускаясь по лестнице, они увидели довольного Фабретти, входившего в двери холла. Он тоже их заметил и не успел махнуть рукой, как его окликнул высокий мужчина в темном костюме и дорожных сапогах, что стоял в окружении корзин с фруктами и пересчитывал монеты. - Синьор?! Мариус?!       Отбросив мешочек с деньгами, мужчина подбежал к графу и, осмотрев его с ног до головы, порывисто обнял. К удивлению ассассинов, Мариус обнял того в ответ. - Как я рад Вас видеть! Вы целы, слава Богу! - отстраняясь, мужчина будто не мог наглядеться на графа. - И я рад встрече с тобой, Роберто. Что ты здесь делаешь? - Позвольте мне поинтересоваться, что здесь делаете Вы. Только не говорите, что собрались возвращаться домой! Впрочем,- мужчина огляделся и, удерживая синьора за руку, отвел в сторону, - здесь не лучшее место для разговора. За мной могут следить, но лучше уж мне достанется, чем Вам. - Роберто, тише. Кто за тобой следит? - Не знаю, мне не удалось поймать его с поличным. Однако я должен вас предупредить, что домой возвращаться Вам категорически нельзя! Возможно, Вы мне не поверите, но... - Я все знаю, - успокаивающе похлопав дворецкого по предплечьям, Мариус склонил голову и пояснил в ответ на недоуменный взгляд. - Я знаю, что родители погибли, и что Джакометти и Руффини причастны к этому. Я знаю, что они желают видеть меня мертвым, но...У них это не выйдет.       Роберто потер подбородок, взволнованно разглядывая своего господина. - Боже, Вы так изменились! Как я рад, что с Вами все в порядке! - махнув рукой на приличия, он снова сжал Фабретти в объятиях. Все-таки он относился к нему почти как к сыну, и последние месяцы не знал покоя от того, что ничем не может помочь ему. Так, наслаждаясь счастьем встречи, Роберто заметил, что их окружили трое человек, и лица их не были расположены к веселью. - Синьор...- настороженно проговорил он, удерживая ладонь на золотистой, еще чуть влажной макушке. - Да, Роберто? - посмеиваясь, отозвался граф. - Мне кажется, нам надо бежать.       Шут прогремел колотушкой и достал свой излюбленный кханджарли. - Как бы ни казалось теленку, что он молод и силен, а мясник все равно проворней будет! Некуда бежать, красавчик! Примечание: Кто найдет запрятанную литературную "пасхалку"-отсылочку, тому плюс в карму и звание "Молодечика"! ;)