The red thread

Глава 10. Гостиница в Озио, чуть после полудня 3 января 1500 года - Вы обзавелись весьма необычными знакомствами, синьор, - тихо проговорил Роберто, едва наклоняясь к уху Мариуса и удерживая спину прямой.       Они сидели рядом на жестком диване с цветочным рисунком на обивке. Граф просушивал волосы полотенцем и успокаивался после яростной защиты своего дворецкого. Эцио стоял у окна и раздумывал над правдивостью слов Роберто. Шут, раздосадованный тем, что не получилось пустить в ход оружие и забрать чужой мешочек с деньгами, так ловко выхваченный им из корзины с фруктами, отправился на поиски мнимого преследователя дворецкого. Мясник очень хотел почитать книгу, которую ему подарил учитель, но не мог расслабиться, и потому не сводил взгляд с дворецкого, в то время как руки доведенными до автоматизма движениями натачивали широкое лезвие ножа точильной бумагой. Он сидел в кресле у двери. - Я и сам еще не до конца к ним привык. Но они хорошие, пока не злятся, - Мариус, как сумел, подбодрил застывшего в напряжении Роберто, который старался не встречаться взглядом с Мясником. - Что ж, тогда дело за малым, - дернув бровью, иронично отозвался мужчина и вздрогнул, когда к нему обратился Аудиторе. - Повтори еще раз, какой распорядок дня у твоих господ?       Это было не трудно. Приосанившись, Роберто заговорил с тем тоном, которым обычно читают бесконечный список товаров, не менявшийся уже несколько лет. - Синьор Джакометти просыпается около девяти утра, завтракает и отправляется на прогулку или же в тренировочную залу. Возвращается к одиннадцати или половине двенадцатого. В это время пробуждаются синьор и синьора Руффини. В полдень все они собираются за обедом. Синьора Франческа в последнее время реже составляет им компанию, так как старается постоянно быть подле своего малыша. После обеда Ноэль и Фредерико разъезжаются по делам. Сомневаюсь, что синьор Руффини уделяет должное внимание взятым на себя обязательствам, и предполагаю, что он больше гостит у своих многочисленных друзей. Синьор Джакометти занялся восстановлением своего прежнего владения - дома для увеселений, потому чаще всего его можно найти там, среди девиц и французских солдат. Возвращаются они в разное время, в зависимости от того, насколько продолжительными бывают их...дела. Синьора Анна зачастую уезжает вместе с мужем, а Франческа, как я уже говорил раньше, много времени проводит дома. Изредка, в основном по вечерам, выходит на прогулку в сад. - Довольно подробно. Ты ведь понимаешь, для чего я об этом спрашиваю? - Понимаю, синьор. - И тебя это не беспокоит? - Как я уже говорил, я верен семье Фабретти. Благополучие и жизнь графа ценнее моей собственной. И если Мариус...простите, синьор Фабретти желает, чтобы я дал вам всю необходимую информацию - я дам. Позвольте добавить, что ввиду сложившихся обстоятельств, я тоже лично заинтересован в отмщении своих господ, - лицо дворецкого, сохранявшего благородную отстраненность, не выказало ни единой эмоции. - Тогда скажи мне, где находится тайник, который Николо сделал несколько лет назад.       Роберто задумался и посмотрел на Мариуса, то ли ожидая его позволения, то ли решая, как выкрутиться. - Если тебе что-то известно - говори, потому что это - цена нашей с Эцио сделки. - Синьор, это было крайне неразумно с Вашей стороны, - покачал головой дворецкий. - Ваш отец держал его втайне не для того, чтобы любой желающий мог в него попасть. - Роберто, - голос графа стал непривычно жестким, что резануло слух дворецкого. - Если ты не скажешь, мы все равно его найдем. Так ты просто сохранишь наше время. - Я дал слово графу, что расскажу о нем только вам, когда понадобится. Только вам, синьор. Меня уже не пугают пытки и...тем более ваши новые друзья. Я скажу про тайник только в случае Вашей острой нужды в том, что находится за потайной дверью. - Что значит "уже"?       Мариус испытал нечто новое: в дымке опасений грянул гнев. Застил разум - и кроме гордого профиля, хранившего молчание, не позволял видеть ничего. - Что они сделали с тобой? - Они хотели узнать о нем. Но единственное, чего добились - моей недельной болезни. Ничего страшного, синьор.       Тогда граф встал и повторил свой вопрос: холодно и раздельно. Слова Роберто - любимого друга, почти брата, - долетали до него, как из другой вселенной. - Покажи.       Эцио не вмешивался, узнавая Мариуса с новой стороны. Он не ожидал услышать такую величественную силу в одном упавшем слове.       Граф был прекрасен.       И если бы Леонардо да Винчи видел его сейчас - сотворил бы статую Немезиды по его подобию.       Дворецкий не ослушался, но нехотя подчинился, снимая колет и сорочку. Спина его была исполосована бугрившимися косыми шрамами.       Аудиторе представил, какой губительный шквал чувств может испытывать Фабретти, так ошеломленно уставившийся на бурые полосы. Эцио будто сам почувствовал, как привычные представления Мариуса о людях ломаются с почти физической болью.       Эцио взял его за плечи, не позволив коснуться протянутой рукой чужих ран, и ощутил, как под кожей графа колотится крупная дрожь бессильной и слепой ярости. Мариус хотел что-то сказать, но ни одного звука не вырвалось из разомкнутых губ. - Успокойся, - ассассин взглянул на поспешно одевающегося дворецкого и озвучил то, что хотел знать граф. - Кто это сделал? Ноэль? - Нет, Фредерико. Ему по душе издеваться, и потому я еще жив. Ноэль убил бы меня. - Я хочу, чтобы с ними произошло то же самое! - прошипел Мариус, указывая на Роберто, и, прикрыв глаза, развернулся, обнимая Эцио. - Чтобы им было также больно и страшно, будто все черти ада пришли за ними! - Синьор, не стоит так переживать. Со мной все в порядке, - дворецкий ничем не выказал своего удивления тем, что молодой господин настолько трепетно и доверчиво прижимается к груди убийцы. - Ничего не в порядке! - обернувшись, крикнул на него граф. - Мариус, он прав, - Эцио испытывал смешанные чувства: ему было и жаль разволновавшегося Фабретти, и в то же время он напоминал ему воинственную белку, выступающую против злобных львов. И ассассин старался не улыбаться.       Граф вырвался из объятий и хотел было высказать (с использованием самых дрянных словечек), что он думает по поводу храбрящихся мужчин, которых уродуют, а те и рады, про то, что он считает все это совершенно ненормальным и имеет право злиться, потому что ему небезразличны два сошедшихся во мнении чурбана...- как дверь в комнату отворилась, и на пол свалилось тело в пыльной крестьянской одежде. Следом за ним, как тюремный надсмотрщик, держа руки сцепленными за спиной, вошел Шут, чеканя шаг. - Обормот-подглядыватель доставлен! Всё отыскивал другой вход в гостиницу, а увидел меня - драпанул дурачок!       Дверь закрылась, а Шут, ухватив тело за шкирку, поднял с пола. - Он мне долго врал, пока мы сюда шли. Правда, кукушонок? Вот опять...       Мужичонка пригибался и мотал головой, на остальных присутствующих он старался не поднимать глаз. Тогда Эцио поинтересовался у Роберто: - Ты знаешь его?       Роберто кивнул и пояснил с присущим его голосу достоинством: - Я видел этого человека в палаццо несколько раз. Его зовут Бассо. Думаю, он на побегушках у синьора Джакометти. - Это так? Ну же, голубчик! Поговори с нами! Мы любим слушать! - паяц схватил его за короткие волосы и поднял лицо так, чтобы всем было видно. И мужичонка с мясистыми дрожащими губами, запинаясь, начал оправдываться. - Я всего лишь отправился следом за вами, сер Сальви. Синьор Джакометти сказал, что нужно...что вы..забыли ящики! С вином, да-да! И послал меня их вам доставить. - Мы не торгуем в Озио нашими винами, - спокойно возразил дворецкий. - Синьор Фабретти! Как я рад, что с вами все в порядке! - Бассо дернулся, протягивая к графу руки, но паяц удержал его и громко зацыкал. - Синьор Джакометти будет так рад вашему возвращению! Вся семья за вас так беспокоится! - Заканчивай этот цирк! - приказал Аудиторе, взмахнув рукой. Он успел мельком глянуть на хмурого Мариуса, как заметил сверкнувший кинжал Шута.       Роберто закрыл ладонью глаза графа.       Бассо вскрикнул от удара в низ живота.       Шут цыкнул и распорол брюхо Бассо снизу вверх, по диагонали, завершив полет клинка рассечением горла.       Эцио только руками развел, возмущенно вздохнув.       Шут понял, что им недовольны, и тоже развел руки под звук упавшего тела. - Ты сам сказал закончить цирк! - Не тебе!       Эцио с раздражением потер лоб и жестом приказал паяцу прибраться. - Роберто, убери руку, - Мариус цеплялся за широкую ладонь дворецкого. - Здесь не на что смотреть, синьор. Поберегите нервы. - Я не ребенок! Я видел трупы! А ведь там сейчас труп, да? - Верно, синьор. И все же позвольте ослушаться. Желаете присесть?       Шут, недовольно пыхтя, заворачивал тело в ковровую дорожку, которую стащил из коридора гостиницы. - Он следил. Значит, он виноват. А значит, я все правильно сделал! - морщась, паяц оставил получившийся рулон у стены, и сел на корточки рядом с братом. Мясник похлопал его по плечу и продолжил наточку ножа. - Ну что ж, - обдумав положение дел, Аудиторе занял свободный диван с багровой обивкой. - Я склонен тебе верить, Роберто. И, раз мы на одной стороне, то нам нужно сотрудничать. - Не могу с Вами не согласиться, - дворецкий отпустил Мариуса, усадил на диван поодаль и встал рядом, обратив заинтересованный взгляд на Эцио. - Чем я могу помочь? Два часа дня, одна из улочек Озио.       Мариусу нравился этот небольшой город. На улицах не было толкотни, как в Венеции или Милане, жители говорили негромко и часто улыбались просто от хорошего настроения. Невысокие здания не давили своими стенами и, хоть и были построены тесными рядами, давали свободу воздуху и свету, заполнявшим пространство.       Фабретти почти сбежал из гостиницы, где Аудиторе и Сальви вели активную беседу. Он оказался в центре обсуждения, так как Роберто интересовался у ассассина, не доставлял ли граф ему неудобств, а тот почти ничего не утаивал (например, подробно рассказывал, как тот веселился в обществе моряков), и внимательно выслушивал ответные истории дворецкого о прежних безобидных развлечениях юного господина. Как бы между прочим проскакивали фразы - легчайшие намеки на стремительно возникающую эмоциональную привязанность Мариуса к своим защитникам и покровителям, что возмущало и одновременно смущало графа, который вспомнил, как несколько минут назад беззастенчиво обнимал Аудиторе на глазах у всех.       Слушая их, у Мариуса не выдавалось возможности даже вставить слово, отчего он чувствовал себя между двумя отцами, которые едва заметно конкурируют между собой за опеку над ним, притом со всей серьезностью подходя к разговору о планируемом нападении на временных хозяев палаццо Фабретти.       Они шли вдвоем с Шутом в ателье, которое находилось в трех кварталах от гостиницы. Убедить Аудиторе, что они не попадут в неприятности за то время, которое он потратит на завершение беседы с Роберто, было трудно, так как оба мужчины высказались резко против затеи графа и по одинаковым причинам: Мариусу все еще могла грозить опасность, и оставлять его наедине с Шутом подспудно приравнивалось к ней же. Все решил граф, демонстративно покинувший комнату и утащивший за собой паяца. Мясник к тому времени достал книгу и никак не проявлял заинтересованность в происходящем, погрузившись в чтение, а потому остался там же, где и был - в кресле у двери.       Глазея по сторонам, Мариус отмечал, что ничего здесь не изменилось с момента его последнего приезда: все те же дома, скамьи, и даже тот же горшок с цветком на одном из подоконников. От этого на душе стало спокойнее.       Миновав два квартала, они остановились, пропуская несколько телег, и граф обратил внимание на то, что Шут ведет себя не так, как обычно (нельзя сказать, что он знал все привычки паяца, - они были знакомы только второй день, - но он был непривычно "нормален"): шел в ногу с графом, не кривлялся и не прыгал, держал руки в карманах и задумчиво смотрел вперед. Разглядывая его, Мариус впервые заметил, что у него короткие, на вид гладкие, светлые волосы, зачесанные ото лба назад. - Ты чем-то недоволен? - осторожно поинтересовался граф.       Шут поджал губы, дернул бровями, склонил голову к плечу в раздумьях, и пожал плечами, ответив: - Кажется, да. Я не уверен. Насколько уместно недовольство, когда все начинает идти не так, как планировалось? - Оно...уместно, - помедлив, ответил Мариус. - Тогда я недоволен! Или же нет? Вот незадача. Никак не могу понять! Я точно не зол. И не сердит. - Может, обижен? - Нет! Как тебе это в голову пришло?..Хотя что-то...какую-то часть этого слова я ощущаю здесь, - Шут положил ладонь себе на сердце. - Тогда ты определенно расстроен.       Лицо паяца просветлело, и он разулыбался, быстро похлопав пальцами по плечу Фабретти. - Верно! Правильное слово, Мари-Мари! Все вертелось на языке, как огонь в жаровне, да никак не рождалось! - Рад, что помог. Хочешь рассказать, что тебя расстроило? - Если ты готов выслушать - конечно! - Шут остановился и начал отгибать пальцы. - Во-первых, мне не нравится выполнять приказы Эцио. Он не плохой, он - друг Медвежонка. Но все время сердитый и недовольный. Бука. Во-вторых, я не хочу ехать в Милан. Я хочу во Флоренцию. Туда скоро приедут театральные труппы, соберутся на площадях гуляки, будет праздник, на который я могу опоздать. И в-третьих, я соскучился по Медвежонку. Мы не виделись уже очень давно. Месяц? Больше или меньше - не важно, потому что все равно давно. Он тогда в Брешию с мальцом Биаджо поехал, а мы - в Инсбрук. И что бы этому Биаджо не поехать с Мясником, а мне - с Медвежонком?..Но правда-правда - в Инсбруке малец бы не справился. Что еще...Ах! Штаны эти невозможные так впиваются в мою задницу, что рыдать охота! А прежний костюм Эцио сказал сжечь. Злой человек.       Мариус тронул локоть Шута, предлагая идти дальше. - Думаю, у нас получится поднять твое настроение. Мы идем к портному, а значит недолго осталось терпеть эти штаны. - Мы купим лучший костюм арлекина! - Да-да. На какой денег хватит. А чтобы ты не сильно скучал по Орсо, может, напишешь ему?       Шут замялся. - Я...не очень владею письмом. Болтовней - лучше меня еще поискать! А вот с письмом не ладится. - И что, ты никогда не писал ему писем?       Шут помотал головой, хмурясь от ощущения, что сейчас его поднимут на смех, но Мариус поразмыслил и продолжил. - Тогда, если ты не против, я мог бы предложить свои услуги. Ты мне будешь говорить, а я запишу. Как тебе?       Глядя на графа с прищуром, паяц склонился к нему, приобняв за плечи. - А чего это ты такой добренький? Какое тебе дело? Какова выгода? - Никакой выгоды, только траты, - переглядываясь, они едва не налетели на группу дам, и, принеся свои извинения, поспешили обойти их. - Мне кажется, это очень грустно, если долго не видишься с любимым человеком и не получаешь от него какой-нибудь весточки. - Я получил от Медвежонка подарок! - И что он тебе сказал? - Кто? - Подарок! Рассказал, как у него дела? Какое настроение, о чем думает, скучает или нашел кого-нибудь тебе на замену? - Медвежонок не найдет, - отмахнулся от него паяц, поразив Мариуса уверенностью в голосе. - А то, что он прислал мне кханджарли, значит, что он помнит, о чем я его просил! Чем не лучшее доказательство? - Может, ты и прав, а я ничего в этом не смыслю, - граф сложил руки на груди, приглядываясь к дверям дома в поисках нужной, так как они уже должны были прийти на место. - Но прочитать слова - это все равно что поговорить. Просто ответ чуть-чуть дольше ждать. Мне бы хотелось разговаривать с человеком, которого полюблю, а не просто обмениваться какими-нибудь предметами. - Тогда не надейся, что с Эцио так получится! - посмеялся паяц, показывая пальцем на вывеску. - Он молчун! А если и напишет тебе в ответ, то это будет какой-нибудь приказ: "Не скучай!", "Повеселись!", "Поешь!". - С чего ты взял, что я буду ему писать?! - задохнулся удивлением Мариус. - Как с чего?! Разве ты его не любишь? - Шут остановился перед открытой дверью портного, заглядывая внутрь мастерской, но не входя. - Тогда зачем целовал его? - Не было такого, - как пойманный с поличным пытается отбрехаться, так и Мариус, оказавшись в замешательстве, сложил руки на груди и отвернулся, пряча раскрасневшееся лицо. - Ой, Мари-Мари, ты пытаешься меня обмануть! А я не люблю, когда мне врут. Врунишек я наказываю. Давай ты не будешь этого делать? Я видел вас сегодня ночью! - Ты спал! И ничего не видел! - Я бы и спал, если бы не хохот Эцио! Даже во сне я так удивился, что проснулся, чтобы посмотреть, вправду ли он умеет смеяться! - Эцио только и делает, что смеется! Особенно над окружающими! - Врешь! Это ты его насмешил! - Не вру! - Врешь-врешь! Он не знает ни одной шутки! - Ты просто его не знаешь. Вот и болтаешь ерунду! - Я - мастер ерунды, но сейчас говорю чистую правду! Он смеялся, а потом вы целовались! - Ой, замолчи! И чего тебе не спалось?! - Ай, повторяешься, Мари-Мари! И так и не ответил на мой вопрос!       Шут, повторив за Фабретти, упер руки в бока и наклонился, чтобы быть с ним нос к носу. Их перебранку нарушил деловой голос старичка-портного с перекинутым через плечо куском зеленой ткани. - Молодые люди чего-то изволят? Тогда прошу войти и не кричать на пороге.       В ателье они провели не больше получаса, пока за ширмой паяц примерял с десяток разных костюмов, оставшихся с прошлогоднего пошива, а Мариус выбирал наиболее подходящие ему блузы. К оставленному разговору они не возвращались, мгновенно переключив внимание на разнообразие тканей и фасонов. Выйдя в обновках (старую одежду они сложили в мешок и решили - после некоторых препираний, в которых победил Шут - выбросить в ближайшую канаву), Мариус и Шут оглядели друг друга, обменялись хвалебными отзывами и отправились в сторону от гостиницы. - Куда мы? - спросил Фабретти, когда паяц, смешно подпрыгивая то на одной, то на другой ноге, завернул в проулок. - В голубятню! Мы же договорились, что ты напишешь за меня письмо! - И когда же мы договориться успели? - усмехнулся граф, но последовал за ассассином, решив не болтать лишнего: вдруг тот передумает?       Заплатив за конверт, чернила и отправку письма, двое сели на старые ящики наверху голубятни: граф записывал за паяцем и периодически поправлял его (например, вместо "Мари-Мари" - "Мариус", "Бука" - "Эцио"). Когда Шут убедительно попросил его перестать это делать (ведь ни одно слово не должно быть изменено, потому что тогда Медвежонок не поверит, что письмо диктовал он сам), Мариус нехотя признал его правоту и замолчал. А закончив, зачитал получившийся текст вслух:       "Медвежонок! Задерживаемся на родине Мари-Мари (который сейчас по собственной воле пишет это письмецо, не нервничай), потому что Бука пообещал устроить нам праздничную вечеринку в Милане. Я был очень против, но Бука был очень убедительным. Братец очень рад твоему подарку - мне в руки даже не дает, а я ему не даю то, что ты подарил мне. Как приеду, пойдем на представление, и там я тебя так заотспасибкаю за кханджарли! Готовься. А еще я кое-чему научусь. Тебе должно будет понравиться. Скучаю очень-очень-очень-очень-ты-себе-не-представляешь-как. Биаджо привет (он с нами на представление не пойдет, так и передай!)." - Ты пропустил одно слово "очень". Впиши. - И так хорошо. Он поймет, насколько сильно... - Впиши.       После того, как граф уместил нужное слово, Шут выхватил листок и с профессорским видом внимательно его просмотрел, задумчиво постукивая себя пальцем по носу. - Что-то не так? - осторожно поинтересовался Мариус, откладывая перо. - Надеюсь, Медвежонок сможет разобрать твои мелкие завитушки. Но выглядит красивенько. Спасибо! - паяц сложил в несколько раз листок, вложил письмо в маленький конверт, запечатал его и привязал к голубю, после чего заботливо выпустил птицу в небо.       Мариус все это время ожидал у двери, готовый возвращаться в гостиницу. - Мари-Мари! И все-таки, ответь мне, почему ты целовался с Эцио? - паяц, проследив за полетом голубя, уходить не торопился и сел на прежний ящик. - Зачем тебе это знать? - недовольно парировал граф. - Интересно! Братцу моему не интересно, вот он и не спрашивает. Ему вообще мало что интересно. А я вот...- паяц замялся, решаясь завести разговор о том, что его волновало. - Вы просто так красиво смотрелись! И ты что-то такое сделал, отчего Бука сам начал тебя обнимать! Научи меня?       Фабретти хотел сгореть от стыда и смущения, опуская глаза в пол, но заключительный, неожиданно робкий вопрос, заставил его взглянуть на Шута. - Что? Чему научить? - Так целоваться. Вообще...- паяц закинул ногу на ногу. Ему и самому было неловко просить об этом, но Мариус оказался единственным, с кем он мог посоветоваться на тему любви. - Раньше я не считал, что поцелуи обязательны. Ими обычно сказки заканчиваются, но мы-то не в сказке живем...А увидев вас, я подумал, что никогда не целовал Медвежонка так, как ты - Буку. И подумал, что раз вам так хорошо, хоть вы и не любите друг друга (или любите?), то нам должно быть еще лучше. Верно? - Подожди. Стой. Не торопи меня, - Мариус потер лицо, собрался с духом и сел рядом с Шутом. - Так вы с Орсо...любовники? - граф решил прояснить немаловажный момент, на который раньше не обращал внимания, и, получив кивок в ответ, задумался. - Ага. И вы не целовались? - Ну...так. Мы другим занимаемся! Ему это больше нравится. Мне тоже. А тут вы... - Стоп. Я просто не могу себе этого представить! Как можно заниматься с кем-то любовью и не целоваться? - Легко! Я его, правда, кусаю иногда. - Так-так-так, без подробностей, - замахал руками Мариус. - И что, теперь ты хочешь научиться этому? - Да. Но только так, чтобы Медвежонку понравилось. И чтобы он стал...ну...обнимать меня...чтобы захотел...Может, не обязательно снимать штаны, чтобы сделать ему хорошо? - Есть разные "сделать хорошо". Для некоторых снять штаны должен хотя бы кто-то один, - закрыв красное лицо руками, проворчал граф. - Я тебя слушаю, Мари-Мари. Поверь, ты не покинешь голубятню, пока все-все-все мне не расскажешь. - Ты мне угрожаешь? - Да.       Прямой ответ на прямой вопрос заставил Мариуса собраться с силами и, преодолевая сильное смущение, объяснить Шуту ласкательные премудрости. Паяц слушал внимательно, хмурился, запоминал, вертел языком, представляя нужные движения, но рта не открывал, а потом поднялся, довольный полученными знаниями, и похлопал графа по спине. - Думаю, я все понял. Пойдем! А хочешь, я тебя тоже чему-нибудь научу?       Не ожидавший подобного предложения, Фабретти некоторое время смотрел на радостного Шута и не знал, что ответить. Только когда они уже шли по улице, Мариус нашел, о чем спросить ассассина. - Скажи, а ты знаешь, чем можно нанести человеку раны, от которых у него будет много длинных шрамов? - Разумеется. Какие шрамы тебя интересуют? Тонкие? Сильно заметные? Бугристые? Или широкие? - Бугристые, пожалуй. И не тонкие. Как будто до мяса чем-то разодрали спину, а кожа потом не срослась как положено. - Ах! Спина! Это на порку похоже. Много шрамов таких? Обычно после этого умирают. Знавал я одного палача, так он тремя ударами кнута пробивал до легких! Ух, шельмец, долго я с ним возился. Но некоторые бьют несильно, и тогда жертве очень больно, но она выживает. А зачем ты об этом спрашиваешь?       Мариус повременил с ответом, убеждаясь в том, что спрашивал не из праздного интереса. - Моего друга так мучили. Я хочу вернуть долг его обидчикам.       Шут приобнял графа, одобряя принятое решение. - Это делается специальным кнутом. У тебя наверняка такого нет. И у меня нет. И у братика. Значит, нам придется еще немного задержаться! Я научу тебя им пользоваться, но для начала мы должны его заполучить. Ты знаешь, где здесь тюрьма? Гостиница, четыре часа дня.       Эцио подкидывал в руке яблоко. Он хотел его съесть, но все никак не мог избавиться от навязчивого беспокойства.       Роберто смог расположить к себе ассассина своей преданностью Мариусу, в котором души не чаял, и деловым подходом.       Сальви поведал ему о расположении комнат в палаццо, о черном ходе, через который можно незаметно проникнуть внутрь. Предупредил, что Фредерико - труслив и вспыльчив, тогда как Ноэль - опытный и жестокий воин, который совершенствует свое мастерство и предпочитает тяжелое оружие. Также он платит нескольким наемникам, чтобы те охраняли его и составляли компанию на тренировках. Дворецкий сам предложил ассассину не метаться по городу в поисках Джакометти и Руффини, а дождаться, пока те вернутся домой. Роберто предложил несколько вариантов действий, но они сошлись на том, что он должен будет подать сигнал, который ассассин сможет увидеть издали. Местом ожидания было решено выбрать пустующую церковь неподалеку от палаццо. То, что перед отъездом в Милан, он так и не открыл ему, где находится тайник, вновь предельно вежливо пояснив свою позицию, вызвало уважение Аудиторе.       Проблема заключалась в том, что "замечательный" граф так и не вернулся с прогулки по магазинам.       "И какой черт его дернул? Что на месте не сиделось - вскочил, как ужаленный! Может, к другу своему пошел? Как не вовремя! Мы могли бы уже выехать в Милан. Потом ему есть захочется, спать, капризничать...Спокойно, Эцио. Это уже твои выдумки, которые только портят настроение. Ты ему не опекун и не родитель, и он не обязан сидеть рядом, как привязанный. А если что-то случилось? Он же взял с собой этого неуравновешенного...Нашел же приятеля!" - досадливо цыкнув, Аудиторе положил яблоко в вазу на столе и взглянул на увлеченного чтением Мясника. - Ты не думаешь, что их нет слишком долго?       Мясник дочитал до конца предложения, задержал палец на последнем слове и, глянув на Эцио, тихо обронил: - Нет.       Аудиторе нетерпеливо постучал носком ботинка по полу и поднялся. Наказав младшему из братьев разобраться с трупом, он вышел на улицу и, оглядевшись, пошел в сторону ателье, о котором ему говорил Мариус.       "Не стоит так волноваться! Вспомни, как он любит тратить деньги на одежду и как долго этим занимается! Не думаю, что Шут станет его торопить. Но почему он вообще пошел туда без меня?!"       От разросшегося недовольства, его шаг стал еще более широким, чем обычно. Эцио не разглядывал архитектуру и людей, и только целенаправленно шел, чуть пригибая голову.       "С Роберто даже не попрощался. К тому же мы обсуждали план действий. Неужели Мариусу было совсем не интересно? Ветреный сопляк. Почему ты мне так..." - не успев додумать мысль, ассассин замер, так как увидел, что двое потерянных, удерживая на плечах по сумке, идут ему навстречу неторопливым прогулочным шагом. Шут болтал, Мариус слушал и, когда отвечал, паяц радостно хлопал его по спине. Приблизившись, Шут замахал рукой, показывая на Эцио колотушкой, а поравнявшись с ним, хлопнул пару раз по плечу. - Эцио! Ты по делу пошел? Нет? Хм, тогда оставляю Мари-Мари на тебя. Побегу вперед! Сильно не отставайте!       Мариуса насторожило выражение лица молчаливого Аудиторе, который, сложив руки на груди, смотрел на него крайне недовольно и даже не обратил внимание на паяца. - Что такое? - Вы долго. Сказали же, туда и обратно. Где вас черти носили? - Мы в голубятню еще зашли. И прогулялись. - И подождать с этим нельзя было? Закончим дело - хоть ночи напролет гуляйте. Ты пропустил все, о чем мы договорились с Роберто. Думаешь, тебе это знать необязательно? А как же то, что вы с ним давно не виделись? Почему сбежал опять? - Я не сбегал! Я решил сэкономить время! - И растянул наше пребывание здесь еще на час.       Граф подумал, что продолжать оправдываться ниже его достоинства, и направился к гостинице. - Мариус! - Эцио ухватил его за локоть и тут же отпустил, шагая рядом. - Ты понимаешь, что я волновался? - Я был не один, что могло бы случиться? Наемник мертв, шпион тоже. Остальные дома. Почему я перед тобой должен отчитываться? Ты мне папочка? Нет. Ты тот, кого я нанял. Слуга. Наемный работник. Так? - сказав, Мариус тут же пожалел об этом, но слов назад вернуть не мог. - Вот значит, как ты считаешь. Не смею навязываться, ваше сиятельство. Тогда я сейчас отправлюсь к вам домой и все сделаю без вас. Гуляйте с вашими новыми друзьями сколько хотите, не торопитесь, - желчное возмущение вырвалось вместе с раздражением: Эцио чувствовал себя не в своей тарелке каждый раз, как терял графа из виду, но когда тот был рядом, испытывал острую потребность в том, чтобы оберегать и касаться его. Столь стремительно возникшая привязанность и признание себе в ней выбили ассассина из колеи, а от слов графа Аудиторе почувствовал себя щенком, которого ткнули носом, указывая на его место. Ускорив шаг, ассассин намеревался уйти к конюшне, оседлать лошадь и, бросив все к черту, оказаться в привычном одиночестве.       Но его схватили за руку и не отцепились даже после нервной отмашки. Мариус поравнялся с ним, хмуро глядя себе под ноги. - Я тебе рубашку купил. - Продай торговцу. - И ты заявишься на порог моего дома в грязной и драной? Ну нет.       Эцио чувствовал, как его ладонь сжали покрепче, но мягко, отчего на душе потеплело. И, хоть граф не смотрел на него, ассассин знал, что тот снова обкусывает нижнюю губу. - Не грызи, - легко сжав чужие пальцы, пожурил Аудиторе. - Что хочу, то и делаю, - проворчал в ответ Фабретти.       В гостиницу они вернулись молча. Предместье Милана, вечер 3 января 1500 года.       Посреди зеленых холмов, меж которыми раскинулись поля, неподалеку от небольшого селения стояла маленькая базилика (1). Её скромное убранство венчала пыль, лавки в центральном нефе (2) стояли криво, а где-то были перевернуты, будто прихожане покидали ее в спешке; в боковых нефах валялись редкие канделябры, мешки и обломки ящиков. Алтарь и иконостас темнели закрытыми ставнями с простой резьбой. Сквозь высоко расположенные маленькие окна виднелось закатное розово-желтое небо.       Эцио и Мариус вошли внутрь и закрыли за собой тяжелые двери на засов. Шут и Мясник оставили их и отправились в город, чтобы собрать необходимую информацию по членам Ордена из списка герцога. - Куда делся падре (3)? - озираясь с чувством разросшейся тревоги, проговорил Фабретти. - Сколько себя помню, он всегда был здесь. - Роберто рассказывал, что он умер. К тому же пришли французы. Сам видел, к чему это привело. Думаю, никому пока нет дела, что одна церквушка осталась без священника и паствы. Пойдем наверх, - Эцио скрылся на лестнице в боковом нефе, пока граф все рассматривал опустевшую и покинутую всеми церковную залу.       Когда они ехали по дороге на окраине владений Фабретти, им встретился мальчуган в грязных отрепьях, который рассказал, что жители деревни голодают, так как наемники французской армии забирают львиную долю урожая, и сейчас он бегал по полям в поисках чего-нибудь съестного для его семьи. Граф видел, что некоторые дома были разрушены или сожжены - дома тех, кто оказывал сопротивление захватчикам. Мальчишка, уминая за обе щеки фрукты и хлеб, пока ехал с ними в телеге, также рассказал, что наемники не только отбирают еду, но и просто делают, что хотят: иногда грабят - если найдут кого побогаче, убивают за грубость или неповиновение, насилуют, поэтому на ночь дома запираются на засовы, а девок после заката стараются никуда не выпускать.       От подобных рассказов Мариус вновь ощутил прилив ярости, но при этом испытал сильный страх не суметь исправить то положение, в котором оказались его земли. Бороться с произволом власти - не то же самое, что и с предательством внутри семьи.       Они разместились в небольшой, но просторной комнате, ранее принадлежавшей падре, наверху базилики. Из ее окон просматривались дорога к палаццо Фабретти, окруженная редким кустарником вдоль полей, садовые деревья и выглядывающий из-за них задний фасад палаццо, а также часть дворовых построек - торец конюшни и сарай, в котором хранились садовые инструменты.       Аудиторе сидел на стуле, проверяя оружие и готовясь к предстоящему делу, и периодически поднимал взгляд на беспокойно ходившего по комнате графа. Доспехи он снял и разложил на полу, давая телу отдохнуть. - Я понимаю, что ты чувствуешь, но давай ты перестанешь носиться туда-сюда? - отложив меч, ласково проговорил ассассин.       Мариус взглянул на него с сомнением и подошел, обняв за шею и уткнувшись лбом в темную макушку, и Эцио в легком замешательстве коснулся его ног ладонями. - Что с тобой? - Мне страшно. Может, мне не стоит возвращаться? Как я справлюсь со всем, что здесь творится? Селения и их жители в ужасном состоянии, а мне нужно будет как-то о них позаботиться. А что я могу? Прийти к Людовику и сказать, чтобы держал своих людей в узде? Так он меня и послушает...Что, если дядя Ноэль или Фредерико лучше справятся с ролью хозяев, а я только все испорчу? - Я не заметил, чтобы они хоть как-то заботились о жителях, - Эцио усадил графа на колени лицом к себе, и, удерживая ладонь на его пояснице, коснулся подбородка, всматриваясь в омраченные беспокойством глаза Мариуса. - Не стоит считать их более заинтересованными в процветании твоих владений, нежели ты сам. - Но что мне им сказать?..Когда мы ехали сюда, я перебрал уйму вариантов. Думал бросаться обвинениями и оскорблениями, прежде чем ты убьешь их, но сейчас...- зубы снова закусили левый уголок губы, и Эцио коснулся его большим пальцем, призывая перестать. - Не думай об этом. Ты возвращаешься домой, и для этого не нужны какие-либо речи. Предоставь им начать говорить, а там найдешь, что ответить. К тому же, ты готов им простить все, что они сделали? Убили твоих родных и едва не убили тебя. - Нет. Этого не будет, - взяв его ладонь, Мариус отерся о нее щекой и коснулся губами основания большого пальца, прежде чем Эцио увлек его в медленный и глубокий поцелуй.       Чувствуя, как быстро поддается страсти молодое тело, Аудиторе остановился, признавая, что прикосновения графа не оставляют равнодушным и его самого. - Сейчас не время, - тихо шепнул он, дав поймать себя еще несколькими легкими поцелуями. - А вдруг его больше никогда не будет? - проведя пальцами одной руки по широкой, крепкой шее, Мариус огладил плечо Эцио, спустившись на грудь. Шелк новой сорочки почти не остужал жара ладони, когда губы графа оставляли влажные следы на шее мужчины и потянули мочку уха. - Если все будет хорошо, то наша сделка совершится, и ты уедешь. А я останусь один. - У тебя будет Роберто, - отозвался Аудиторе, сглатывая сухой комок и бездумно поглаживая пальцами спину Мариуса. - Я никогда не захочу касаться его так, - и словно в доказательство своих слов, граф скользнул ладонью к паху Эцио, надавив на плотно обтягивающую его ткань. За мгновение задумчивости Аудиторе Мариус устыдился своих слов и действий и, вернув руки на плечи, чуть отстранился. - Считаешь меня развратным? - Не больше, чем себя, - поймав виноватый и растерянный взгляд графа, Эцио коснулся носом его. - Давай вернемся к этому разговору, когда со всем будет покончено. - Если это будет достаточным стимулом для тебя, чтобы не подставиться под удары Ноэля или кого еще, я согласен, - придвинувшись, Мариус обнял ассассина, опустив взгляд на пыльную беленую стену. - Я не подставляюсь, - возразил Эцио, продолжая поглаживать его по спине. - Ну конечно. Поэтому в тебе столько лишних дыр, - язвительность графа была сильнее смущения, и осознав это, он досадливо разулыбался, ожидая ответа. - Я смотрю, ты успокоился? Тогда вставай с меня. - Нет. - Вставай. Уже стемнело, и Роберто должен дать сигнал...А пока мы так сидим, ничего не увидим.       Нехотя, граф поднялся и отошел к окну. - Какой сигнал должен подать Роберто? - Вот не шарахался бы с Шутом - знал бы, что он разведет костер у сарая, когда все вернутся домой. - Что ж, тогда нам пора, - Мариус обернулся к ассассину и кивнул, приглашая его убедиться в том, что увидел сам.       Палаццо Фабретти представляло собой двухэтажное строение с двумя крылами, между которыми был внутренний двор с редкими белыми статуями вдоль дорожек и маленьким фонтаном посредине. Прямоугольные окна были ограничены распахнутыми зелеными решетчатыми ставнями и украшены неброскими медальонами с цветами и виноградными лозами. Парадный вход окаймлялся двумя невысокими колоннами и скромным порталом с растительным декором.       Дойдя до калитки, у которой несколько лет назад Мариус прощался с родителями, он указал ассассину, как добраться до дома через сад, и, прежде чем обойти дом, вытащил из сумки черный кожаный кнут с потертой рукоятью и маленьким загнутым лезвием на конце плетеного ремня. Он собирался войти, как положено хозяину - через главный вход, и сразу дать понять о своих намерениях. Однако Эцио не одобрил этот план, ухватив графа за локоть. - Что это? - указывая на кнут, недоуменно поинтересовался он. - Это...- Мариус замялся. Несмотря на то, что Шут объяснил ему, как наносить удары этим оружием, он не знал, хватит ли у него духу им воспользоваться. - Я понимаю, для чего он тебе. Но не думаю, что это необходимо, - видя его неуверенность, Аудиторе осторожно вытянул кнут из его пальцев. - Предоставь исполнение наказания мне. И ничего не бойся - я буду рядом и не дам навредить тебе. Если хочешь, можешь остаться здесь. Тогда тебе не придется смотреть на то, что произойдет. - Нет, Эцио. Я обязан посмотреть им в глаза и сказать, как они ошиблись, позарившись на владения семьи Фабретти. В конце концов, это настоящая трусость - вершить месть чужими руками и не присутствовать при этом. Хватит и того, что их убью не я.       Аудиторе ободряюще коснулся ладонью его щеки. - Тебе нечего стыдиться. Редкий аристократ не способен на хладнокровное убийство, и это то, что мне в тебе нравится. Не пачкай свои руки чужой кровью. - Несмотря на то, что я сам принял решение и попросил тебя убить их? - Я не помню, чтобы кто-то просил меня об этом. Ты сказал, что я должен поступить так, как планировал, - Аудиторе улыбнулся и убрал руку. - Но я дам тебе шанс с ними попрощаться. Иди. Не заставляй меня долго ждать.       Проводив графа взглядом, Эцио прошел между опоясывающими сад деревьями до конюшни, где у костра, в котором сгорала старая мебель, увидел сидящего с прямой спиной задумчивого Роберто. Он не стал беспокоить его и взобрался по выступам карнизов, рустов (4) и фризов южного крыла на крышу, перешел, пригибаясь, к противоположному краю, чтобы видеть, как по подъездной дороге к дверям дома, сжимая для решительности кулаки, подходит Мариус.       Ему открыла дверь служанка. Эцио слышал, как удивленно охнула женщина, впуская господина. Поторопившись, ассассин вернулся к заднему фасаду и по арочным колоннам спустился до открытой террасы второго этажа, где предусмотрительно Роберто не зажег свечей. - Синьор Руффини! Мариус вернулся! Синьор Руффини! - звала служанка, убегая из фойе в северную гостиную, что располагалась рядом с библиотекой. Мариус шел за ней, поглядывая по сторонам в тщетных попытках увидеть ассассина и стараясь не бояться.       Эцио проследил взглядом направление и, спустившись с террасы на каменную дорожку перед домом, прошел вдоль окон коридора до приоткрытых дверей балкона северной гостиной. Укрывшись в тени, он наблюдал за тем, как Фредерико, вскочив с дивана, отослал служанку за Ноэлем и нерадостно встретил своего племянника. - Я удивлен твоему возвращению, Мариус. Что привело в родные стены? Мы с ног сбились в поисках тебя. - Знаю, дядя. Я встречался с тем, кого вы послали за мной. - С Кнехтом? - Фредерико был удивлен услышанным. - И как... - Как я выжил? - граф прищурился. Он снова принял тот вид, который так тронул сердце ассассина в гостинице. Откинув сумку и плащ на кресло у входа, Мариус не спеша прошел внутрь залы, не сводя взгляда с Руффини. - Ты узнаешь об этом. А сейчас скажи мне, дядя, что вам не давало покоя? Вы были сыты, ни в чем не знали нужды. И все благодаря моему отцу, который принял вас, содержал и заботился... - Заботился? - Фредерико усмехнулся, всплеснув руками и, повернувшись к кому-то, с притворным весельем продолжил.- Анна, ты слышала? Николо заботился о нас! Нет, Мариус. Единственное, о чем заботился мой кузен - это его собственная семейка. Знаешь ли ты, сколько золота получал он, торгуя с англичанами и французами? Почти каждую неделю ему привозили сундук с золотыми монетами! Да мы могли бы купить себе титулы и имения, если бы он делился по-честному! А вместо этого и я, и Ноэль с твоей родной тетушкой Франческой были вынуждены каждый месяц побираться у него, получая жалкие гроши! - Однако вам их хватало, чтобы ни в чем себе не отказывать. Насколько я помню, вы всегда одевались в лучшие ткани и почти каждый день проводили в компании своих приятелей, устраивали праздники в их домах...Кстати, тетя Анна, почему на тебе колье моей матери? Эти сапфиры отец подарил ей на день рождения, и не думаю, что она согласилась бы отдать их тебе. - Они все равно ей больше не пригодятся, - донесся легкомысленно веселый, резкий и высокий голос женщины, так и не вставшей из своего укрытия. - Да как ты смеешь, - с брезгливой злостью протянул Фабретти, готовый выхватить стилет из ножен. Фредерико преградил ему путь и обнажил тонкий меч. - Ох, Мариус, ты как был наивным глупцом, так и остался. Не стоило тебе возвращаться сюда без отряда наемников. К черту Ноэля и его планы! Вечно он не торопится. Я сам разберусь с тобой.       Мариус не отшатнулся от поднятого на него меча, застыв в мрачной и непоколебимой вере словам ассассина. Раздался громкий щелчок - кнут обвил руку Фредерико и, подвластный сильному рывку, развернул его к стеклянным дверям балкона, в которых молчаливо темнела фигура Аудиторе. Не дав тому оправиться от удивления, ассассин нанес ему несколько ударов кнутом по плечам, лицу и рукам. Анна завизжала, осознав, что происходит, и в страхе перед убийцей затрясла поджатыми ногами и руками. Фредерико, под ударами кнута осевший на одно колено, потерял меч, но, собрав последнюю волю, бросился на ассассина, выхватывая кинжал. И с затихающим криком, превратившимся во влажный хрип, осел перед ним, хватаясь за трижды проколотую грудь и распоротое скрытым клинком горло.       Эцио успел заметить, как женщина, не переставая кричать, подняла меч мужа и неуклюже бросилась на него. Отступив, Аудиторе пропустил ее и, схватив за собранные в сеточку рыжие волосы, прижал к себе и, как и Фредерико, полоснул клинком по горлу.       На крик, поднятый Анной, сбежались служанки и, подхватив его своими голосами, метнулись прочь, наткнувшись на стремительно приближающегося Ноэля в окружении троих наемников.       На мгновение Джакометти остановился в дверях гостиной, оценивая ситуацию. - Один ассассин против четверых? Как самонадеянно, - осклабился он, пропуская наемников вперед. - Мальчишку не убивать и доставить в подвал.       Эцио занял место Фабретти, оттолкнув его к двери за своей спиной. Четверо противников его не пугали, но заставляли быть более собранным и внимательным. Теперь это не походило на казнь, и возможность открытого боя порадовала Аудиторе. - Уходи, - бросил он Мариусу, послушно отошедшему на низкий балкон, и, поводя мечом, приготовился к атаке от окруживших его наемников и самого Ноэля.       Граф не остался наблюдать, как под лязг металла белым вихрем мечется ассассин, отбивая атаки и нападая сам. Мариус обошел дом и снова вошел через парадные двери. Он не боялся за Аудиторе, зная, что с ним ничего не случится, но испытывал странную, глухую злость, что, подобно мареву в жаркий день, застилала ему глаза и сковывала остальные чувства.       Фабретти поднялся по широкой лестнице наверх, скользя ладонью по холодным мраморным перилам, оглядел картины на стенах, не видя их содержания, и свернул по широкому коридору в северное крыло, где была комната Изабеллы: с шелковыми обоями, где на зеленом фоне распускались цветы; стояло большое зеркало, возле которого она любила прихорашиваться; у окна стоял мягкий диван, на котором они вдвоем проводили многие часы, беседуя и смеясь; и упиралась изголовьем в стену, крытая прозрачным балдахином, неширокая кровать, на которой Изабелла спала только во время беременности, но позволяла валяться сыну, пока сама читала ему вслух или писала письма подругам за небольшим резным столиком темного дерева. Мариус надеялся ощутить ее присутствие, хотя бы запах на оставшихся после нее вещах, и оказался совершенно разбит, когда за дверью обнаружил совершенно чужую комнату с колыбелью у переставленной к другой стене кровати.       Резким движением пальцев он растер увлажнившиеся от испытанного разочарования глаза, вошел в детскую и взял на руки спящего пухлого малыша. Разглядывая его маленький, но уже широкий носик, пухлые маленькие губы и хмурые брови, он видел сходство с Ноэлем, безошибочно признавая в нем своего кузена. Он не испытывал ничего, покачивая его на руках, и только разум отчетливо давал знать о том, как он его ненавидит.       Мариус не сразу осознал, что ноги унесли его прочь из комнаты. Все также рассматривая младенца, граф ощутил прохладный ветер, овеявший его на открытой террасе, с которой открывался вид на излюбленный им и его матерью сад. Он заметил, как в темноте мелькнуло светлое платье женщины, бросившейся в слепом ужасе из сада в дом, и вскоре перед ним, едва отойдя от ступеней, предстала Франческа. Пытаясь подобрать правильные слова, она протягивала к нему дрожащие руки и неуверенными маленькими шажками, двинулась вперед. - Мариус, прошу...Отдай мне сына.       Граф перевел взгляд от ребенка за каменные перила. Высота была достаточной для того, чтобы младенец, брошенный вниз, разбился. - Прошу тебя, не навреди ему. Он ни в чем не виноват. Если хочешь, накажи меня. Но, умоляю, пощади Дарио. - А ты так же просила за своего брата, Франческа? - свой голос показался Мариусу чужим: безразличным, низким, с расплывшейся в нем холодной и ненавидящей злобой. - Когда твой муж задумывал его убийство - также умоляла сохранить его жизнь? Скорбела ли ты по моей матери? - задавая вопросы, Мариус почти бережно поглаживал младенца по темным дугам бровей. - Разумеется. Даже устроила детскую в ее спальне, убрав оттуда всякое напоминание о ней. - Мариус, прости! - женщина поравнялась с софой, на которой некогда проводили вечера граф и графиня. - Я не знала, что замышлял Ноэль! И когда твои родители погибли, я оплакивала их! - Я не верю тебе, тетя Франческа, - Мариус впервые взглянул на нее, замечая остановившегося на лестнице ассассина. В темноте террасы и еле достигающем свете свечей из фойе, он казался ненастоящим и олицетворял весомое напоминание о том, что граф позабыл, поддавшись черному и страшному чувству мести.       Женщина не сдержала слез, повторяя слова прощения и просьбы пощадить их. Словно придя в себя, Мариус двинулся ей навстречу, осторожно передавая ребенка в дрожащие руки матери. - Я не хочу видеть вас здесь. Кажется, у вас был дом в городе? Возвращайтесь туда. А лучше - уезжайте. Так далеко, как сможете. Я даю вам час на сборы.       На ослабевших ногах он прошел мимо Эцио, чья одежда была залита чужой кровью. Походя коснулся его руки - то ли благодарно, то ли с извинением, - и спустился вниз, ускоряя шаг. Ему требовалась ледяная вода или свежий воздух, чтобы избавиться от охватившей его нутро тошноты. Примечания: 1) Базилика - это античная и средневековая постройка в виде прямоугольника с двумя продольными рядами колонн внутри. 2) Неф - помещение, ограниченное рядом колонн с одной или двух сторон. 3) Падре - форма обращения к католическому священнику. 4) Руст - рельефная кладка или облицовка стен камнями с грубо отесанной или выпуклой лицевой поверхностью.