The red thread

      Рим, убежище ассассинов, 07 июня 1501 года.       На рассвете в одной из гостиных убежища прошел совет глав гильдий. Николо Макиавелли был расстроен и снова упрекал Аудиторе в том, что семья Борджиа продолжает здравствовать. А Эцио жестко отвечал, что всему свое время. Его ответ задал тон всему собранию: говорили сухо и по существу. Катерине было приятно слушать и участвовать в беседе, наблюдая за тем, как изменился Эцио.       Она узнала его еще совсем мальчишкой, эмоциональным и порывистым юнцом, пользующимся своей харизмой с тем же мастерством, что и оружием. Теперь перед ней стоял властный мужчина, знающий свое дело и не страшащийся недовольства сильных, поскольку сравнялся с ними во всем — в статусе, в богатстве и во власти.       Но Катерина не желала быть рядом с ним и вовсе не печалилась по этому поводу: свое сердце она отдала своим землям и детям, и никакому мужчине не было в нем места.       Когда все разошлись, графиня Форли не желала медлить, и пошла в конюшню приготовить лошадь к отъезду, где ее задержал Ромео, с тяжелой усмешкой привалившись боком к стойлу. - Что, убежишь и даже сына родного не повидаешь?       Катерина была жесткой женщиной и редко позволяла себе размениваться на сентиментальность. - Ромео. Рада тебя видеть, - сухо отозвалась она, поправляя упряжь. - Заметно, - хмыкнул ассассин. - Ты в добром здравии, чего мне еще надо? - Обняла бы хоть.       Катерина замерла на долю секунды, сделала шаг навстречу сыну и остановилась по его жесту. - Я пошутил, мама. Не стоит. Просто решил проверить, помнишь ли ты еще обо мне. Впрочем вижу, что я как был тебе безразличен, так и остался. Скатертью дорожка. - Ты как был хамом, Ромео, им и остался. Поучился бы манерам у отца. - Я учусь. Вполне неплохо справляюсь, можешь поинтересоваться. Но тебе же недосуг. Ты хоть поблагодарила его за спасение? - В пределах разумного, - кивнула графиня, выводя лошадь из стойла. - И тебя благодарю. Эцио рассказал, что успех был обеспечен твоими стараниями, - проходя мимо сына, она не сразу решилась дотронуться до его руки. - Ты больше ассассин, чем мой сын. Не обижайся, но таковы правила. В братстве у тебя гораздо... больше свободы, чем ты мог бы иметь при дворе. И надеюсь, ты находишь здесь достаточно дружбы, понимания и поддержки. Мне не все равно. Я выбрала для тебя лучшее из возможного. - Как скажешь, мама, - скептично откликнулся Ромео и взглянул на лошадь. - Седло болтается. Затяни туже.       Ему не спалось всю ночь. Несмотря на то, что он давно привык к убийствам и смертям, в этот раз ему было не по себе. В тоске под черным небосводом он чувствовал свою ненужность, и, возможно, именно поэтому, в бессознательном поиске теплых слов поддержки, он завел разговор с матерью, который не принес ему желанного успокоения. Без слов прощания Ромео покинул конюшню, отправившись на улицы Рима в надежде найти, чем себя занять, будь то очередная вооруженная стычка или объятия какого-нибудь человека.       В это же время в стылом кабинете Аудиторе проснулся Мариус. Он проспал весь день, вечер и ночь после побега, и теперь чувствовал себя немного лучше. Оглядевшись, он не смог понять приходил ли глава братства. Потянувшись, он поднялся и, пройдясь по комнате, с удовольствием вдыхая запах свободы, распахнул узкое окно, выглядывая наружу. День только занимался: солнечные лучи едва просыпались на горизонте, оттесняя лиловый предрассветный сумрак. Невдалеке плескался Тибр, его шум был неслышен за перестуком копыт лошади, которую внизу под уздцы вела женщина в лиловом платье. Мариус увидел, как к ней, не снимая капюшона, приблизился ассассин, и в его движениях граф узнал Эцио. - Я не хочу, чтобы ты уезжала, - ассассин говорил с женщиной негромко, но Фабретти отчетливо слышал, о чем шла беседа. - Нет. Я вернусь к детям и буду ждать, пока мне вернут мои земли. У тебя здесь хватает помощников. И будь добр, приглядывай за сыном. Я оставила его тебе не для того, чтобы потом выслушивать упреки, будто я его бросила. - Разве это не так? - усмехнулся Эцио, удерживая лошадь, пока Катерина сядет в седло. - Не так. Удачи тебе.       Вывернув поводья, Катерина с торжествующим криком «победа за ассассинами!» умчалась прочь от убежища, а Эцио, задумчиво помедлив, вернулся внутрь.       Он застал Мариуса за попытками расчесать свои спутанные длинные локоны. Он сидел у окна, хмуря брови, и несмотря на оставшийся нездоровый цвет лица, впалые щеки и болезненную худобу, был для Аудиторе прекраснее многих. - Привет, Рапунцель, - улыбнувшись, Эцио приблизился к нему, сев на корточки у его ног. - Привет. - Давно проснулся? - Не очень. - Может еще поспишь? Как себя чувствуешь? - Сносно.       Фабретти нервно пытался расчесать гребнем колтун, но не смог и бессильно выдохнул. - Ты только что вернулся? - Я всю ночь был с тобой. Лишь час назад ушел на встречу. Ты не рад мне?       Эцио не нравились холодный тон Мариуса и его нежелание даже поднять взгляд. Фабретти снова вздохнул и отложил гребень. - Я тут нашел...твой, наверное. - Мой. - Эцио, я рад тебе. Ты не представляешь, насколько, - спрятав лицо в ладонях, Мариус оперся локтями в колени. - Но мне почему-то так обидно! Я так долго торчал взаперти! Я так боялся! И ты не пришел за мной сам! А Орсо погиб, он ведь погиб, да? И тебе эта Сфорца важнее меня! Да черт подери, ты меня даже не разбудил! Я не знал, что ты был тут!       Упреки лились бурным потоком, и на глаза наворачивались слезы еще не прошедшей усталости, но Мариус сдерживался и потому не хотел смотреть в лицо ассассина. Эцио же с каждым словом все шире улыбался, и встав, подтянул Мариуса к себе, прижимая его голову к своей груди и чувствуя, как тот обнимает его в ответ. Эцио казалось, что его не обнимали целую вечность, так ему было приятно чувствовать на своей спине тепло чужих рук. - У меня есть право выступить в свою защиту? - Нет. Нет права, - граф упрямо потерся лбом, выдыхая ответ в белую ткань куртки. - И все-таки позволь сказать, что я безумно рад, что ты сейчас здесь. Со мной. Я могу только представлять, что ты пережил, но мне и того достаточно. Не было и дня, чтобы я не думал о тебе. И только надежда на твое возвращение давала мне сил. - Ты очень красиво говоришь, - Мариус попробовал отстраниться, но Эцио не позволил. - Не будь строптивцем. Я говорю правду, так что слушай дальше. Не знаю, с чего ты взял эту глупость про Катерину, но ты не прав. Она умна, сильна, и мне бы пригодился в Риме добрый друг, который мог бы помочь не столько делом, сколько советом. - Я слышал, что ты просил ее не уезжать. - Слышал? - Вы говорили прямо под окном. - Вроде не кричали… Ну да не о том речь. Слышал и, конечно, надумал всякого! Мариус, твоя ревность меня...- Эцио задумался на мгновение, подбирая слова: «Бесит? Удивляет? Смешит?» - ...радует. - Радует?! - Я не стал тебе безразличен, разве это не должно меня радовать? - Эцио немного отстранил Фабретти от себя, всматриваясь в его лицо. - Мне было плохо без тебя. Просто поверь в это. И, кстати, я знаю, что может немного поднять твое настроение. Здесь недалеко есть общественные бани. В такую рань мало кто туда пойдет, и мы могли бы смыть с тебя всю грязь последних месяцев. Как ты на это смотришь?       Фабретти не стал отказываться. Он чувствовал себя плохо, испытывая гамму оттенков чувств. Слова и прикосновения ассассина немного успокоили его, но ему все еще было не по себе.       Бани не принимали посетителей, но Эцио смог договориться с привратником, чтобы их впустили до начала рабочего дня. Аудиторе завел Мариуса в просторный зал с каменным полом, в котором были проделаны сливы, а вокруг расставлены деревянные сиденья, бочки и ведра с черпаками, и дал время тщательно вымыться и побриться, при этом подавая воду и не упуская возможности ласково подтрунивать над тем, что за три месяца у графа не выросла нормальная борода, а лишь пучки жестких волосков покрывали подбородок. Тогда Мариус не сдержался и все-таки бросил в ассассина черпак, от которого тот со смехом увернулся. - Не нравится — не смотри. - Нравится, не переживай. Заканчивай со всем этим делом и пойдем в соседний зал. Бассейн с горячей водой — вот, что тебе точно будет по душе. Буду ждать там, - показав на дверь, Эцио позволил себе мальчишескую дерзость и легко шлепнул графа полотенцем по бедру.       Ему было тяжело видеть Мариуса разбитым и сломленным, и он пытался хоть как-то расшевелить его. И за то, что Борджиа украли у него яркую, манящую и опьяняюще соблазнительную улыбку графа, он ненавидел их еще сильнее.       Зал с бассейном был значительно меньше того, где мылись. В воздухе висел пар, замерев над прозрачной водой, сквозь которую проглядывалась зеленая узорчатая мозаика. В стенах бассейна были сделаны небольшие выступы, на которых было удобно сидеть без опасения, что расслабившись, уйдешь под воду с головой.       Эцио с закрытыми глазами расположился у борта, и с удовольствием чувствовал, как тьма обволакивает его, как согреваются и расслабляются его мышцы, натруженные за вчерашний день. Приспособление Леонардо значительно упростило ему проникновение в замок, но сил он все равно потратил немало, и только сейчас явственно ощутил, что ему даже улыбаться тяжело.       Когда дверь тихонько скрипнула, впуская Мариуса, Аудиторе будто нехотя приоткрыл глаза, разглядывая прикрывающегося тканью графа. Тот нерешительно оглядывал воду, и, казалось, вовсе не хочет окунаться. - Идёшь? Ступени на углу, - подсказав, как спуститься, Эцио не шелохнулся, наблюдая за тем, как неторопливо Мариус входит в воду и занимает место напротив него. Эцио не понимал, что ему не нравится в поведении графа, и это вызывало волну раздражения. - Все в порядке? - Тут душно.       Устроившись на выступе, Мариус невольно сжался. Ему не давало покоя навязчивое воспоминание о Хуане Борджиа, комком отвращения подкатывавшее к горлу. Он старался не думать об этом, заставляя себя расслабиться, но поверить в то, что пережитое уже давно в прошлом, не получалось. Он вздрогнул, когда Аудиторе проплыл водное пространство между ними, и с тихим плеском остановился рядом.       Эцио попытался коснуться его губ поцелуем, и Мариус отстранился, отвернув голову. Это возмутило ассассина, и огорчило графа. И оба замерли в ожидании, когда мимолетно вспыхнувшие чувства потухнут. - Прости. Я не специально, - Фабретти заставил себя посмотреть на мужчину, потупившись под его грозным взглядом. Осторожно коснулся ладонью его покатого плеча, ощущая влажную гладь его кожи. «Не сравнивай. Это не он.» - думал Мариус, пока второй рукой, будто уверяя себя, несмело гладил широкую грудь ассассина. - Что они с тобой делали? - Эцио спросил, не желая слышать ответ и терпеливо разрешая касаться себя. - Унижали. Топили. Не хочу об этом.       Аудиторе коснулся ладонями бедер Фабретти и неторопливо скользнул по ним к спине, задавая молчаливый вопрос, на который Фабретти качнул головой. - Нет. Я не позволил. - Чезаре? - Нет-нет. Хуан. Прошу, давай не будем. От воспоминаний меня тошнит.       Насильно подавшись вперед, Мариус ткнулся лбом в лоб мужчины, сквозь воду рассматривая и касаясь пальцами его рельефного торса: выступающей груди, линий упругого крепкого живота и бедер. - У меня перед глазами до сих пор стоит его мерзкая туша. Дай мне время.       Подхватив Фабретти, Эцио заставил его обхватить себя ногами, и неторопливо побрел по бассейну. Ненависть к своим врагам отдавалась гулкими ударами сердца, мешаясь с нежной заботой о хрупком мальчишке, которым все еще был для него Мариус. - Я ничего тебе не сделаю. Тебе нужно время, чтобы успокоиться? Я дам тебе его. Только не отталкивай меня. И я обещаю тебе, что Хуан Борджиа умрет.       Мариус закрыл глаза и позволил нести себя, замещая мерзкие воспоминания о заточении старыми и счастливыми — о днях на озере Комо.       Они провели день вместе. Не уходили далеко от Убежища на острове, но прошлись по улочкам города. Эцио заметил, что кое-где появились расклеенные объявления о сбежавшем узнике, и поразился тому, как быстро стража предприняла попытки вернуть беглеца обратно.       К вечеру, когда тесные улицы с рядами песчаного цвета домов утопали в тепле заходящего летнего солнца, Аудиторе привел Мариуса в небольшой сад, где, расположившись на низких скамейках в окружении деревьев, они могли наблюдать мерное течение Тибра. Фабретти немного ожил, и все-таки порадовал ассассина своей улыбкой, пусть и немного вымученной. - Я хочу вернуться домой, - прервал молчание Мариус. Он долго размышлял о том, что не может больше находиться в Риме, несмотря на то, что ему все-таки хотелось побыть еще немного с Аудиторе. - Когда? Надеюсь, не сейчас? - Может, завтра? - Мариус посмотрел на носки сапог, которые они купили совсем недавно. Фабретти сменил всю одежду на новую, безжалостно расставаясь с тем, что держало на себе запах тяжелых воспоминаний. Только лента, которую ему подарил матрос «Красотки», осталась связывать длинные золотые локоны. Он не смог выбросить ее, считая ее действительно приносящей удачу. - Так скоро? - Эцио оперся локтями на свои колени, устремив взгляд на реку. - Рим ни разу не принес мне добра. Здесь я узнал о гибели родителей, еле сбежал от наемника и пережил достаточно унижения, прежде чем угодил в тюрьму… Разве что с тобой познакомился, да и то не знаю, хорошо ли это. - Жалеешь? - Аудиторе повернул к нему голову. Неприятный холодок поселился в душе. Он испугался того, что все им испытанное — и радость удовольствий и горечь потерь — все это лишь ему привиделось, а если и нет, то оказалось бессмысленным и недолговечным. И он не хотел верить в то, что его обретенное счастье — лишь прах в ладонях, развевающийся по вечерним сумеркам. Скажи Фабретти, что он отрекается от всего, что их связывает, Аудиторе бы ушел навсегда из его жизни, запретив себе и в будущем открывать свое сердце кому бы то ни было. Но Мариус лишь улыбнулся, положив голову на его плечо. - Разве я могу жалеть о том, что несмотря ни на что, чувствую счастье, находясь рядом с тобой? Это все странно. Для меня неприемлемо оказаться в постели не с тобой, отвратительно чувствовать чужое желание. Я столько думал обо всем, что порядком устал. И, честно говоря, не нашел никакого объяснения тому, что со мной происходит. Ты был прав, называя меня одержимым. И мне, признаться, очень стыдно за это. Я уверен, что мне стоило согласиться на план, который предложил Чезаре. Заманил бы тебя в ловушку, помог бы как-нибудь тебе из нее сбежать… Но я представлял, что после этого никогда не смогу быть рядом с тобой. Не смогу обнять. Уснуть рядом. И тогда какой был бы смысл во всем? - Мариус отстранился, потер нос и, замолчав, стал покусывать нижнюю губу. - Сколько романтического бреда, да?       Эцио по-доброму усмехнулся в ответ, понимая, что у него самого никогда не хватило бы духу говорить о подобном. - Но я не могу быть здесь. Мне кажется, еще недолго — и я точно умру: не на виселице, так в подворотне. А мне, честно говоря, жить еще хочется. Нет, хватит с меня Римского гостеприимства. Когда будешь свободен — приезжай в Милан. Ты знаешь, где для тебя всегда открыты двери.       Аудиторе порывисто обнял графа за плечи и прижал его к себе с чувством душевного успокоения. - Я подумал, что ты захочешь поставить точку в наших отношениях. И рад, что ты этого не сделал. Можешь сидеть в своем Милане хоть до второго пришествия. Мне так будет даже проще, - поцеловав графа в макушку, ассассин улыбнулся. - А я думал так сделать. Особенно, когда меня вызволял Ромео. - Не надо о нем сейчас. - И когда ты провожал Катерину. - Мариус, перестань. - Но у меня духа не хватило. - Вот и хорошо. Значит, сделаем так: пару дней побудешь со мной. Это будет безопасно. Сопровождать тебя в Милан я не смогу, мне необходимо завершить дела здесь. Но я отправлю с тобой своих учеников. Нет, не Ромео, даже не думай. Как только у меня появится возможность, я сразу приеду. И, надеюсь, ты будешь отвечать на мои письма. - Если ты только не забудешь их писать. - Очень остроумно.       Рим тонул в красках июньского заката. Теплый ветерок сменился прохладой, и щебет птиц стих, оставляя шуметь на улицах только голоса редких прохожих.       Все оставшееся время они дарили друг другу успокоение: в постели, в прогулках, в беседах. Они строили планы на будущее, части из которых не суждено было сбыться, и наслаждались тем настоящим, которое имели.       Декабрь 1503 года.       Два года пролетели почти незаметно. Насыщенная переписка и редкие встречи скрашивали будни ассассина и графа. Один завоевывал Рим, другой — торговые пути по всему полуострову, в Испанию и Францию. Аудиторе избавлялся от приспешников Борджиа и расширял братство; Фабретти стал поставщиком тюльпанов, вин, оружия и знаменитых миланских доспехов. Для одного французы были врагами, для другого — союзниками и основным покупателем. И оба они разделяли долг и личную привязанность, поддерживая, наставляя и искренне радуясь успехам друг друга.       В августе Эцио наконец-то завладел Яблоком Эдема, которое прятал Чезаре. Последующие четыре месяца он старался постичь его суть сам и с помощью Леонардо. Великий художник считал Яблоко исключительным шедевром, но не мог раскрыть и половины его тайн. Эцио было сложнее: он не понимал, что ищет и постигал все, что Яблоко позволяло ему узнать.       Чем овладел Эцио в совершенстве — это силой артефакта порабощать человеческую волю и заставлять их выполнять его приказы. Однако Леонардо убеждал его, что Яблоко способно на большее и совершенно иное.       По хитроумному замыслу своего создателя артефакт не позволял разобраться в своих механизмах, но будто настраивался и соединялся с желаниями и намерениями того, в чьих руках он находился. Эцио боялся силы неизведанного, но пользовался Яблоком в отсутствие альтернативы. Артефакт давал мощь и власть, но взамен, казалось, иссушает все жизненные силы, после чего странным образом помогал восстановиться. Этот краткий миг бессилия и абсолютной уязвимости претил Эцио использовать Яблоко чаще необходимого.       После того, как Чезаре Борджиа схватила стража Папы Юлия II, Эцио не верил своему успеху. Микелетто не успел привести армию до того, как Чезаре отправился в заключение, и Аудиторе испытал толику отмщенного удовольствия от того, что возложенные надежды главнокомандующего пошли прахом. Вместе с тем он видел сумасшествие в глазах арестованного человека, который имел власть над всем Римом и считал себя, подобно императорам древности, богом. И ассассин чувствовал, что тот не сможет покориться судьбе.       Вечером того же дня он пересказывал события Леонардо и не удержался от того, чтобы высказать свои опасения. Художник здраво предложил ему перебороть сомнения и обратиться к Яблоку — может, оно что-то подскажет. И, несмотря на нежелание оказаться под сковывающим и уничтожающим действием артефакта, Эцио воспользовался им.       Артефакт показал ему многое: череда событий вихрем пронеслась перед глазами, ответы на невысказанные вопросы стали так отчетливы, что оставалось удивляться, как это раньше он такого не знал. И в толчее образов мелькнул один, вызвавший тревогу: срезанные кинжалом золотые волосы были отброшены чьей-то неведомой, запачканной кровью и грязью, рукой.       Эцио быстро попрощался с другом, оставив ему существенную сумму в качестве подарка. Теперь он знал следующие шаги Борджиа, знал, сколько у него есть времени и что ему необходимо сделать до того дня, когда он сможет нанести Чезаре последний смертельный удар.       Но до всего этого он хотел убедиться, что с владельцем золотых локонов ничего не случилось.       Милан, 24 декабря 1503 года       Рождественская служба прошла с пышностью в недостроенном кафедральном соборе. Знать и простые горожане разноцветной толпой покидали резные стены в надежде дожить до того дня, когда беломраморный собор станет пускать прихожан чаще раза в год. - Синьор, а как считаете Вы? В будущем году строительство будет завершено? - щебетала хорошенькая юная баронесса Кьяра Росси, весело хватая Мариуса под руку и осекаясь под возмущенным взглядом своей матери. - Я думаю, что строительство будет идти еще очень долго, если вспомнить, какие планы по художественному оформлению фасадов и внутреннего убранства, были у Леонардо да Винчи, герцога Сфорца и нынешних мастеров. Я не особо разбирался в ситуации, но видел старые наброски и чертежи. В итоге должно появиться воистину божественное творение. Но откуда взять столько белого мрамора? Я не успеваю вносить пожертвования на строительство храма, как они уже заканчиваются, - граф Фабретти придержал руку баронессы на своем локте, позволяя и дальше держаться за него. Она была немного выше его самого, но тонка и изящна, а смелый взгляд хитрых синих глаз всегда заставлял Фабретти улыбаться. Еще несколько лет назад Кьяра была совсем маленькой девочкой, подругой Беатриче Марино, но сейчас она заметно выросла и к своим семнадцати годам стала весьма привлекательной синьориной. - Это очень пессимистичный взгляд на жизнь, граф, - улыбнулась Кьяра, ступая рядом с ним к экипажу. - Вовсе нет, - остановившись у дверей кареты, граф дождался, пока подойдут родители девушки. - Синьор Росси, я жду Вас сегодня в своем поместье на праздничном обеде. Надеюсь, Вы и ваша семья почтите меня своим присутствием. - Конечно, синьор Фабретти, - жилистый и подтянутый седой мужчина помог своей супруге сесть в экипаж. - К тому же я хотел бы с Вами приватно побеседовать. - О чем же? - Мариус оказал помощь Кьяре, которую нетерпеливо звала в экипаж мать. - У вас какие-то неприятности? - Не совсем, - отведя графа чуть в сторону от экипажа, чтобы женщины не подслушивали. - Это касается моей дочери. Сейчас не время говорить обо всем. Уделите мне время до начала праздника? - Разумеется. Благополучие Кьяры в моих интересах. До встречи в палаццо.       Мариус догадывался, о чем пойдет речь. И готов был выслушать отца подруги, несмотря на то, что не представлял, сможет ли помочь ей.       В одном из писем Беатриче писала ему: «...Моя маленькая Кьяра влюбилась в солдата. Представляешь, как на эту новость отреагируют ее почтенные родители?! Сделай милость и себе и ей — женись на ней. Дай ей свободу, и сам будешь счастлив. Родители будут спокойны, а общество отстанет от тебя. Милый Мариус, тебе ли не знать, что такое долг перед обществом и влюбленное сердце?..»       К своему сожалению, Мариус знал эту ядовитую смесь чувств лучше кого-либо, и в ответе написал Марино: «...Я знаю, что такое любить человека, с которым никогда не стать одной семьей. Я мог бы жениться без любви, но одна ложь породит другую, и сможем ли мы с Кьярой справиться с этим гнетом поддерживаемой лжи? Боюсь, что это не в моих силах. Я подумаю над твоим предложением, но скорее всего, мой ответ, как и прежде, тебя не порадует...»       Спустя несколько часов, когда гости стекались к главному входу поместья, разбредались по украшенным коридорам и гостиным, Мариус отозвал Роберто в свой кабинет, чтобы найти поддержку и успокоение в беседе с другом. - Синьор, вам стоит согласиться, - выслушав графа, Сальви оправил на нем кружевной воротник праздничной рубашки. - Я слышал разговоры, что вы не женаты, поскольку несостоятельны в любовных делах. - Да пусть говорят, что угодно! Кстати, кто болтает такое? Сплетницы-крестьянки? Да их и слушать никто не будет. - Правда. Но из слухов складывается мнение. А плохое мнение о вас лично может пагубно отразиться на ваших делах. - Мы уже проходили это. Думаю, справимся и на этот раз. А ты не знаешь, насколько барон Росси мстительный? Может, после моего отказа, следует нанять пару отрядов охраны? - Это надо было сделать еще очень давно, а не в ожидании чьей-нибудь мести. Не могу ручаться, что барон не почувствует себя оскорбленным, но сомневаюсь в его намерении убивать каждого, кто откажется взять его дочь в жены. И все-таки, Мариус, Вам уже давно пора перестать быть холостяком. - Не могу, Роберто, ты же знаешь. - Знаю, но отказываюсь понимать. Вы вольны делать, что вздумается, но к чему это все приведет? Уверен, что синьор Аудиторе не одобрит ваше...поведение. - А я думаю, что одобрит. Я бы одобрил. - Кто бы сомневался… Послушайте, надо укрепить союзы с местной знатью. Не нравятся миланские красавицы, что мешает выбрать француженку? Синьор Легран не раз предлагал свою помощь в этом вопросе. Почему вы упрямитесь? - Потому что не хочу, Роберто. Не представляю себя женатым. Потом объяснять еще придется, почему я в ее спальню не прихожу… Так дело и до развода дойдет, а зачем мне лишний позор? Лучше останусь холостяком, буду и дальше интриговать общественность своей таинственностью.       Сальви поджал губы и потер пальцами бровь. - Зачем тогда меня позвали? - Мы давненько не болтали просто так. Вот и повод нашелся. - Не привирайте, ваше сиятельство. Тем не менее мне пора проверить, все ли готово к праздничному обеду. Если мы закончили, я пойду? - Да, конечно, - Мариус вздохнул, перебирая сложенные листки старых писем на столе. - Никакой новой почты для меня? - Нет, синьор. - Какая досада. Я надеялся на другое. Ну что ж. - Кстати, - у дверей Сальви обернулся. - Последний аргумент в пользу женитьбы — и я уйду. Подумайте о своем здоровье. Это ненормально в вашем возрасте...-он с трудом переборол смущение от того, что намеревался выразить. - Позвольте сказать откровенно, как Ваш друг, который желает только добра и заботится о Вас. Синьор Аудиторе довольно редко навещает Вас, верно? Сколько раз он был здесь в этом году? Если мне память не изменяет — один. - Роберто, он занят, - чувствуя, что разговор осложняется, Мариус стер улыбку с лица. - Когда может, тогда приезжает. Ничего страшного. - Я понимаю его. Но не понимаю Вас. Мужское здоровье требует более частого...скажем, акта любви. Иначе длительное воздержание приведет к неприятной болезни и сделает Вас неспособным иметь детей. - Когда ты успел стать врачом? Откуда вообще эти глупости? - недовольно отмахнулся граф. - Я несколько старше Вас, синьор. И повидал достаточно. Подумайте об этом.       Не дожидаясь, когда граф прогонит его, Сальви ушел, сетуя на безрассудное поведение своего хозяина.       Как и думал Фабретти, барон Росси завел разговор о том, что опасается легкомысленного поведения своей дочери, связавшейся с простолюдином в латах. И задумываясь о ее будущем, он смеет надеяться, что дружественные отношения Кьяры и Мариуса могут в ближайшее время привести к счастливому браку. - Я остерегаюсь, что она совершит ошибку, которая в будущем может помешать вашему общему счастью, поэтому я намерен как можно скорее… - Подождите, пожалуйста, - Мариус прервал Росси. - Видите ли...Между нами с Кьярой исключительно дружеская симпатия. - Я понимаю. И считаю, что именно такие чувства — залог крепкой дружной семьи. - Не могу возразить. Однако… если бы она не знала чувства любви к другому, тогда этот разговор имел бы смысл, но, мне кажется, что в данном случае наш брак будет насилием над ее чувствами.       Росси посуровел, чувствуя, что граф, как скользкий уж, пытается вежливо отклонить его предложение, выставляя виновной стороной его дочь. - Я надеюсь, Кьяре не чужд голос разума, и все ее поверхностные чувства останутся позади, когда Вы предложите ей стать Вашей женой.       Мариус так и не нашел подходящих вежливых и весомых слов отказа, когда, к его счастью, в кабинет постучал Роберто. - Синьор, гости ждут. Все готово. - Замечательно! Мы идем! - с плохо скрытой радостью отозвался Мариус, поднимаясь из-за стола. - Синьор Росси, я понимаю Вас и Ваши опасения. Я поговорю с Кьярой, может, этого будет достаточно? Давайте не будем торопиться. И прошу Вас не сердиться на меня, так как я предлагаю вернуться к этому разговору немного позже. - Что ж, рассчитываю на Вашу помощь в данном вопросе, какой бы она ни была.       Мариус видел нескрываемое недовольство барона, и надеялся, что как только его отцовские чувства улягутся, то жизнь вернется в прежнее русло.       К вечеру, когда стих звон посуды и шум голосов, а граф проводил всех гостей и устало расположился в спальне, разглядывая рисунок на потолке, за окном послышался перестук копыт неторопливо приближающейся лошади. Мариус не обратил бы никакого внимания на него, если бы не поддался ленивому любопытству. Но нехотя поднявшись он, снимая на ходу колет и отбрасывая его на стул в углу, выглянул в окно, мгновенно узнавая широкоплечую фигуру в черном остроносом капюшоне, подъезжавшую к парадным дверям.       Стремительно покинув спальню, Мариус сбежал по ступеням, не замечая их, и замер на пороге дома у приоткрытой двери. На крыльце слуга Валентин, недавно нанятый Сальви себе в помощь, принимал поводья лошади Аудиторе. - Добрый вечер, синьор. Чем могу служить? Праздник уже закончился. - Не для него, - выходя наружу, вмешался Фабретти. - Отведи лошадь в конюшню, пусть там о ней позаботятся лучшим образом.       Эцио спешился и безмолвно крепко обнял Мариуса. - Это лучший подарок на Рождество, - обнимая его в ответ, Фабретти втянул холодный воздух. - Пойдем внутрь, - с успокоением рассмотрев длинную прядь золотых волос на своей ладони, Эцио отстранился и легко подтолкнул графа к дверям. - Твоя дурная привычка выбегать на мороз без одежды когда-нибудь тебя погубит. - Господи, и первое, что я слышу за столько времени — это твое ворчание! Я по нему скучал! - со смехом отозвался граф. - Ты голоден? - Разумеется. Почти двое суток в пути. Я хочу есть и спать. Все остальное — после. - Вообще все? - игриво обернувшись, Мариус наигранно выпятил нижнюю губу и, не дожидаясь ответа, повел Эцио в северную гостиную. Он держал его за руку, сжимая и поглаживая кончиком большого пальца, чувствуя приливы нежной радости от неожиданного приезда. - Ты не писал, что приедешь. - Решил устроить сюрприз. Или я не вовремя? - Эцио была приятна его ласка. Он отметил, что граф возмужал, хоть и остался, как прежде, весьма изящным. - Ты всегда вовремя. Подожди здесь, я распоряжусь на счет ужина.       Оставив ассассина в гостиной, Мариус поторопился в кухню, где еще кипела работа. Сообщив Матильде о приезде известного ей гостя, оставил указания поспешить, а сам вернулся к Эцио, который к тому времени с закрытыми глазами вытянулся на жестком диване. Часть доспеха и поясные сумки были свалены в кресле у тлеющего камина. - Уснул? - тихонько спросил Мариус, присев рядом на самый краешек, и коснулся его руки. - Немного, - нехотя открыв глаза, отозвался ассассин, поймав пальцы Фабретти. - Может, ну его к черту этот ужин?       Мариус смотрел в уставшее лицо мужчины, отмечая появившиеся новые морщинки, и не мог нарадоваться тому, что сегодня он наконец-то не будет испытывать щемящее чувство одиночества. - Нет уж, поешь — и спать. Скоро подадут. - Разбуди, когда будет готово, - повернувшись на бок, Эцио снова закрыл глаза, с улыбкой слушая тихое ворчание Фабретти о том, что он «вообще-то не прислуга и будить не обязан».       Аудиторе казалось, что все трудности, через которые ему пришлось пройти, наконец позади, и только здесь, в уюте северного дома он может расслабиться: никуда не торопиться, не устраивать засады и не выступать посредником в бесконечных распрях разных сторон. Наконец он мог дышать без оков брони и не беспокоиться о том, что под рукой не лежит меч.       Поместье погрузилось в светлый мрак ночи. Прислуга разошлась по своим комнатам, прекратив тихий шум повседневной работы. Ассассин и граф, никем не замеченные, уединились в спальне, где все было так же, как и в последний приезд Аудиторе. Все римские новости были рассказаны, вино в честь победы выпито, когда без приглашения явился Морфей, укутывая своим звездным плащом двоих, спрятавшихся под одним одеялом.       В этом году Рождество выдалось бесснежным. Полная луна заливала своим холодным светом простор полей, лесов и озер, поместье и его дивный сад со спящими цветами.       Мариус проснулся посреди ночи от смутного беспокойства. За спиной мерно дышал Эцио, обнимая его расслабленной рукой. Тишина разбавлялась редким шорохом деревьев с улицы и едва слышимым движением воздуха в стенах дома. Мариус потер лицо, зевнул, устроился поудобнее, поправив подушку под головой, и собрался снова заснуть, как почувствовал, что на него кто-то смотрит.       От странного ощущения, он проснулся окончательно и, не шевелясь, оглядел комнату. У окна никого не было, равно как и у двери. Обернуться назад ему было страшно, но он приподнялся и с опаской оглядел комнату с другой стороны. Никого не было.       «Ерунда какая-то. Расшатанные нервы, Мариус, надо лечить,» - сказал он сам себе мысленно и снова улегся на подушку. Сон не шел. Он пролежал около минуты, как ему померещилась какая-то тень — словно чей-то силуэт промелькнул от изножья кровати к двери спальни.       Дернувшись и приглядевшись внимательнее к полумраку, Мариус снова ничего не увидел, но заволновался. Что-то было не так. - Эцио, - тихо позвал он, подтягивая одеяло к подбородку.       Ассассин не отозвался, продолжая крепко спать, и Мариус укорил себя за малодушное желание разбудить усталого человека. «Все хорошо. Это просто воображение разыгралось. Надо спать.» - успокаивал себя граф, когда услышал прямо за дверями комнаты чьи-то легкие шаги. Они замерли прямо на пороге, и звук растаял в воздухе. - Эцио, мне кажется, тут кто-то есть, - уже настойчиво прошептал Мариус, сжав руку Аудиторе. - Эцио, проснись.       Ассассин глубоко вздохнул, убирая руку из-под его ладони, и перевернулся на другой бок, невнятно выдохнув: - Да нет никого… - Эцио, я же не глухой! Я слышал, что кто-то ходит!       Возмущение графа осталось без ответа, а глубокое и спокойное дыхание мужчины говорило о том, что Аудиторе не намерен был просыпаться.       В коридоре что-то звякнуло, тихонько и трескуче скрипнуло, прежде чем стали раздаваться еле слышимые глухие удары, будто кто-то прыгает на месте. - Да что ж такое-то, - Мариус обернулся, с недовольством глянув на спящего. «Защитник, тоже мне...Все самому надо делать...» - подумав так, он встал с постели, нащупав ногами мягкие домашние туфли, схватил со стула теплый узорчатый на восточный манер алый халат, и вышел из спальни, оставив дверь открытой.       Мягкий белесый свет луны проникал в окна, высвечивая их контуры на полу. Вблизи спальни никого не было, и Мариус, прислушавшись к тишине, решил было вернуться обратно, считая себя сумасшедшим, но неожиданно он увидел, что по нижним ступеням лестницы в сторону его кабинета, бесшумно сбежал человек в белом одеянии ассассина, пересек холл и скрылся в темноте коридора. - Эй!       Фабретти поторопился следом за ним, но замер посреди широкой лестницы, раздумывая, не вернуться ли за Эцио. Однако предположив, что это один из его учеников развлекается таким дурным способом, решил сам объяснить нерадивому весельчаку, что так делать не стоит.       Его настораживала тишина. Он явственно видел человека, но совершенно не слышал даже шороха одежды. - Послушай, вам, ассассинам, тут, конечно, рады и всегда готовы оказать помощь, но не мог бы ты…- говорить вслух у Мариуса получалось негромко, все-таки он опасался ночного незнакомца. А если это не ученик Эцио? Остановившись в холле, он всмотрелся в страшный темный коридор, в конце которого с трудом разглядел ассассина, скрывавшего свое лицо за низко опущенным капюшоном. - Слушай, если ты ищешь Мастера, то он спит. Нельзя ли все вопросы решить утром? - не решаясь идти навстречу незнакомцу, Фабретти поплотнее запахнул халат — было прохладно. Он не спускал взгляда с ассассина, который определенно слышал его, но не стремился отвечать, представляя собой устрашающую бездействием замершую статую. Мариусу казалось, что глаза обманывают его: ассассин выделялся в темноте коридора так, будто весь был соткан из лунного сияния. - Ты будешь мне отвечать? Вообще-то, я хозяин дома, - испытывая нарастающий страх, Мариус вздрогнул, когда ассассин резко вытянул к нему руку и дважды махнул, подзывая к себе, после чего стремительно завернул в приоткрытую справа от него дверь.       Фабретти помолчал, нерешительно переминаясь с ноги на ногу, и прислушиваясь к царящей тишине. Ни она дверь не скрипнула, ни одна половица не издала звука. - Да ну нет, вот еще! - развернувшись, он собрался все-таки разбудить Аудиторе, чтобы тот сам провел воспитательную беседу со своим подчиненным. Но тишина звала его, пробудив вместе со страхом любопытство. «Если бы мне хотели навредить, уже бы навредили,» - размышлял он, нерешительно ступая по темному коридору. «Надо было хоть свечу взять, чтобы этого поганца разглядеть получше, а то мерещится всякое непонятное...Да и страшно.»       Приоткрытая дверь вела в северную гостиную, и Мариус подивился тому, как ассассин смог проникнуть в столь узкий проём, не открыв дверь шире — в такой просвет мог спокойно протиснуться кот, но никак не человек. - Что тебе надо? Может, хватит молчать? - граф решился осторожно заглянуть в темную комнату, за окном которой висела полная луна, наполняя ее своим светом. Мариус разглядел ассассина, который, перегнувшись через спинку кресла, что-то искал в оставленных Аудиторе вещах. - Эй! Это не твое! - Фабретти стремительно вошел в комнату, и ассассин, кинув на него быстрый взгляд, будто вор, которого спугнули, опрометью бросился к окну, выпрыгивая из него наружу и скрываясь в ночных тенях сада.       Фабретти даже слова сказать не успел — так быстро все произошло. «Что ему понадобилось в чужих вещах? Он хотел что-то украсть? У своего Мастера?» - чувствуя, что опасность миновала, Мариус подошел к креслу и осмотрел нагрудник, наручни и сумку, которая была едва приоткрыта. «Не успел ничего взять? Или не пытался? Странно все это...» - раздумывая, Мариус пригляделся к сумке и, открыв ее, обнаружил в ней металлическую сферу. «Что это такое, интересно… Это ее искал ассассин?» Мариус взял ее в руки, разглядывая со всех сторон странные бороздки, образующие непонятные рисунки. В какой-то миг они засветились бирюзовым свечением, и граф едва не выронил сферу из рук, но свечение погасло, не принеся никакого вреда. Мариус успел вздохнуть с облегчением и подумать, что странные вещи, которые носит с собой Эцио — не его ума дело, когда его схватили сзади, зажав ладонью рот. - И что тебе понадобилось в моих вещах? - вкрадчиво и тихо поинтересовался Аудиторе, удерживая брыкавшегося графа. Он убрал ладонь от его рта и позволил высвободиться. - Ты что, с ума сошел?! Я тут чуть не умер со страху! Кто так хватает?! У меня сердце могло остановиться! - Не остановилось же, - с усмешкой отозвался Эцио, забирая у Мариуса Яблоко Эдема. - Зачем оно тебе понадобилось? - серьезно спросил он. - Понятия не имею, что это за штука, но ее, кажется, хотели украсть. - Кто? - Откуда я знаю?! Он выпрыгнул в окно, - махнув рукой в направлении побега ассассина, Мариус позволил себе отдышаться, приложив ладонь ко лбу. Аудиторе посмотрел на окно, затем на Мариуса, на сферу, и снова на Мариуса. - Окно закрыто. Как бы вор туда прыгнул? - Ты что думаешь, я совсем рехнулся? - Мариус и сам не поверил своим глазам, когда увидел, что Эцио прав. - Я не знаю! Но он выпрыгнул туда! - Кто он? - Эцио старался говорить как можно мягче, раздумывая, не врет ли Мариус и не влияет ли Яблоко Эдема на него таким пагубным образом, наводя морок. - Ассассин! Я думал, кто-то и твоих учеников. - Я приехал один. - Мало ли! Не знаю, кто это был, но он был у спальни, и если бы ты проснулся вовремя, то ничего бы не произошло! Как ты вообще здесь оказался? - Проснулся, когда замерз. Увидел, что тебя нет, и пошел искать. Услышал, что ты с кем-то болтаешь здесь. Я подумал, что ты с любовником затаился, а оказывается — копаешься в моих вещах. - Дураком был, им и помрешь, - оскорбленным тоном ответил Фабретти и с ворчанием пошел прочь из гостиной. - Забери свои вещи, мне они не нужны. И нечего разбрасывать их по всему поместью. Вот еще, сдалось мне в чужих сумках копаться...У меня своего добра хватает. Нет, и придумал же! Лучше проверь, куда вор сбежал. Это точно был ассассин. Вашу одежду, капюшоны и привычку подпоясывать куртку я узнаю всегда. Ну я же не сумасшедший, ей-богу!       Эцио проводил его взглядом, убрал Яблоко в сумку и, забрав остальное, последовал за графом. Убедиться в том, что в поместье никого постороннего нет, было не лишним, потому убрав оружие и доспех в сундук у кровати в спальне Мариуса, он, надев на себя поясную сумку с Яблоком, отправился в обход поместья, оставив графа беспокойно вертеться под одеялом в одиночестве.       Не больше часа ушло у него на то, чтобы осмотреть все. И, раздумывая о том, что же в действительности видел Фабретти, он не мог найти никакого разумного объяснения. Разве что Мариус лгал, и каким-то образом зная, что Яблоко у него, решил выкрасть, чтобы передать тамплиерам. Но если так, то почему он не воспользовался им? Произошедшее казалось Аудиторе странным, и он решил расспросить Мариуса подробнее о случившемся, надеясь суметь распознать ложь в его ответах.       Фабретти не спал. Он сидел в постели, сложив руки на груди и покусывая нижнюю губу. - Нашел что-нибудь? - Ничего. Ты уверен в том, что кого-то видел? - Я тебе еще раз говорю, что видел ассассина. В белой куртке с капюшоном, штаны тоже белые, пояс...не разобрал, какого цвета. Он был быстр. И ходил бесшумно. - Как призрак? - Как призрак, - Мариус задумался, припоминая увиденное. - Но их ведь не существует? - Не существует, - кивнул Эцио, садясь на кровать спиной к графу. Ему не хотелось думать, что Фабретти может обманывать его. - Скажи мне честно, я ничего тебе не сделаю… Ты знаешь, что ты держал в руках? - Понятия не имею. Железный шар какой-то. А что? - Мариус насторожился. - Эцио, если ты думаешь, что он мне интересен, то ошибаешься. У меня все есть. И нужды нагло красть у тебя что-либо я не испытываю. Если мне что-то понадобится, я попрошу. - Возможно, ты знаешь, насколько ценно Яблоко, и что я его не отдам? Вот и решил выкрасть его, а испугавшись — придумал эту сказку про какого-то ассассина, - Аудиторе противился навязчивой мысли, что у него вновь хотели отнять артефакт. Он слышал Мариуса и хотел ему верить, но что-то не давало ему сил унять разрастающийся, как помешательство, гнев. - Какое яблоко? Ты несешь чушь. Еще раз повторю, что мне ничего не нужно. - А твоим друзьям-тамплиерам?       Мариусу не нравился язвительный и злой тон, которым говорил Эцио. Вся его напряженная поза вместе с суровым взглядом, который Мариус видел лишь однажды при первом знакомстве, говорила о том, что ассассин опасен. Ассассин показался ему чужим, и графу захотелось держаться от него подальше. - Эцио, - мягко начал Фабретти, не понимая, что нашло на него. - Я не предам тебя. И я думал, что доказал тебе это еще давно. Мои друзья, тамплиеры или нет, о тебе или моей связи с твоим братством ничего не знают.       Тягостное молчание, повисшее в воздухе, лишало сил, и Мариус выбрался из постели, намереваясь покинуть спальню. - Я не знаю, как доказать тебе, что не собирался ничего красть. В конечном счете, это просто унизительно. И мне крайне...обидно, что мы ссоримся из-за такого пустяка. - Это не пустяк, Мариус. - Тогда забирай свои яблоки, и уезжай. Нечего коротать ночь с вором под одной крышей.       Аудиторе дал ему уйти, хлопнув дверью, пока сам вел отчаянную внутреннюю борьбу с нахлынувшими чувствами. Изучение Кодекса Альтаира, собранного им по крупицам, и рассказы Леонардо дали Эцио знания о том, что Яблоко имеет не только способность давать ответы на вопросы и порабощать чужую волю, но и пагубно влияет на владельца, который, имея слабую волю, становится заложником артефакта.       Эцио не был слабовольным, но ощутил, что испугался того, что лишится этой мистической силы, которую таило в себе Яблоко. И только осознав, что причиной гнева и недоверия был артефакт, ассассин поднялся, с ужасом понимая, что став заложником Яблока, он не навредил Фабретти только благодаря тому, что тот ушел, дав ему возможность справиться с тяжелыми сомнениями.       Близился рассвет, но поместье все еще утопало в ночных красках. Эцио нашел Мариуса в мастерской на чердаке. Сидя за столом, граф пил вино, поджигая от огня свечей листы писем и бросая их в небольшой таз. - Теперь тебя успокаивает огонь? - ломая неловкость молчания, спросил Аудиторе, приближаясь к нему. - Сжигаю все наши письма. И сожгу все остальное, даже мебель из спальни, когда ты уедешь. Зачем пришел? У тебя что-то пропало? Хоть все обыщи, мне дела нет. - Я уже нашел, - Эцио не спрашивал разрешения сделать что-либо, и убрав из рук Мариуса стакан с вином, спрятал обе его ладони в своих, сев на корточки и заглядывая в расстроенное лицо снизу вверх. - Мне нужно тебе кое-что рассказать. Пойми, я верю тебе. Никогда не считал тебя вором. - Ну да, а как ты объяснишь свое поведение? Не нужно мне ничего. - Даже я сам не нужен? - Ты...- Мариус закатил глаза, прикусил губу так, что на языке появился привкус крови. - Ты нужен. Но какой толк во всем, если при каждом удобном случае ты будешь меня в чем-то подозревать? Не появляешься целый год, а потом позволяешь себе обвинять меня в немыслимом. Я уже проходил через это, и мне не хотелось бы это повторять. Тем более с тобой в качестве палача. - Это больше не повторится. Послушай, что я расскажу, и мы вместе примем решение, как быть дальше, хорошо?       Фабретти кивнул и позволил увести себя на софу, где, спрятавшись под пледом, он долго слушал то, что Эцио рассказывал про то, как добывал Яблоко, его силу и воздействие, и почему так отреагировал на действия графа. - Я понимаю, что оно опасно. Попади Яблоко не в те руки, и миру будет грозить катастрофа. Но и уничтожить его непозволительно. Вполне может статься, что рано или поздно оно должно будет послужить на благо. Но и хранить у себя я его боюсь. Скажи, у кого есть доступ в твою сокровищницу? - Только у меня. - А Сальви? - Нет, никто кроме меня туда не спускается. И где спрятан ключ, тоже знаю только я. - Могу ли я на время оставить Яблоко там? С условием, что ты к нему не прикоснешься? - Оно мне не нужно, сколько раз повторять? Конечно, запрем в сундуке, и отнесем туда. Пусть себе лежит. Оно же не навредит никому из нас? - Не должно. Но мне интересно, почему ты видел призрака. - Их же не существует. - Это так, но другого слова мне подобрать не удается. Если бы здесь был человек, я бы нашел его или его следы. Но твое описание вполне подходит под то, что однажды довелось увидеть и мне. Призрак, фантом..или ожившее воспоминание, не знаю. - Ты узнал его? - Предполагаю, что это был Альтаир, наставник древних ассассинов, создавший наш Кодекс. - Дьявольщина какая-то. - Может и так. А может, и одно из последствий моего изучения Яблока. У меня столько вопросов и пока довольно мало ответов. Иногда я думаю, мне и вовсе ни к чему все это знать. Здесь стало холодно, не хочешь вернуться в спальню? - Если ты больше не намерен убивать меня, мы могли бы вернуться туда вместе. - Я никогда не наврежу тебе. Запомни это.       Занялся бледный рассвет, разгоняя стылый сумрак тяжелой ночи. Впереди были долгие беседы и время, счастливо проведенное вместе, но прежде всего им нужен был отдых в тепле объятий друг друга, как единственное средство изгнать призрачные страхи и холодные сомнения.       1504 год       Время неумолимо движется вперед, стирая границы воспоминаний, смешивая их, притупляя некогда обостренные чувства и сглаживая неровности обид и поражений.       Жизнь в Милане бурлила от происходящих событий, однако оставляла время для будничного покоя жителей города.       Эцио привык быть здесь. Он не считал Милан своим домом, надеясь рано или поздно вернуться в Тоскану, восстановить Монтерджони и осесть там. Но ему было хорошо в месте, где его любили и ничего от него не требовали, кроме внимания и ответной любви.       Он не оставлял работу главы Братства: основывал отделения на севере Апеннинского полуострова и ближайших государствах, набирал учеников и воспитывал их, обучал искусству, которым владел в совершенстве сам, завязывал полезные знакомства, укреплял союзы и уничтожал тамплиеров, искал новые артефакты и изучал полученные.       Много путешествуя по нуждам Братства, Эцио сокращал время поездок и раз за разом возвращался в палаццо Фабретти, став в итоге тем, кого прислуга считала вторым хозяином дома.       В отличие от предыдущих лет, его теперь ничто не держало в Риме, кроме необходимости иногда проверить, как идут дела. Римское отделение теперь возглавлял один из его учеников — Северино Бартольди. Эцио не смог назначить на эту должность Ромео, все еще считая его эмоционально незрелым. Тем не менее, он отмечал, как вырос его сын, и что он стал достойным членом Братства, поэтому в отсутствие Северино за главного оставался Ромео. Это, впрочем, совершенно не мешало молодому Аудиторе-Сфорца находить незначительные поводы, чтобы лишний раз наведаться в Милан — выполнить простую миссию, навестить отца, чтобы невзначай оказаться в обществе графа.       Ромео оставил попытки заполучить Мариуса. Они стали добрыми знакомыми, которые могли провести весь день на прогулке, говорить о многом, но никогда — о личной жизни графа и их отношениях с Эцио. Мариус же с удовольствием слушал о похождениях Ромео, а порой и сам давал ему подсказки, где и с кем он может весело и приятно провести время.       Фабретти все-таки подарил ему коня, который так приглянулся когда-то Аудиторе-Сфорца. Двадцать второй день рождения ассассина они праздновали в палаццо, устроив пышный маскарад, и граф познакомил его с двумя распутными близнецами, которые скрашивали время, проведенное Ромео в Милане.       Эцио не одобрял их дружбу, но не высказывался против, отчетливо понимая, что у молодости свои потребности, и не ему ограничивать сына и любовника в безобидных развлечениях. Теперь ревность оставила его, покорившись твердой уверенности в том, кем он является для Мариуса. Оттого нередкие попытки графа расшевелить огонь его чувств, заставить нервничать и злиться, шли прахом, в то время как Аудиторе с добродушным смехом наблюдал за его действиями. Порой, конечно, Мариус в азарте хмельного дурмана переступал границу допустимого, и Эцио приходилось вмешиваться, по праву забирая свое и уводя довольного своей выходкой графа с места события.       Они ссорились наедине, и так же наедине мирились. Своей уверенностью и спокойными наставлениями Эцио подавлял эмоциональные всплески Мариуса, хоть и позволял его озорному огню тихо тлеть, а не гаснуть.