Карусель

Когда грубые руки — единственная колыбель, Когда слово шелком ложится на старые иглы, Ты боишься, что вдруг это карусель, Вдруг придет остановка и кончатся игры. Страшно верить, ты трогаешь — может сон? Может ущипнуть и снова борьба, пурга. Он смеется: «Глупая, мысли вон. Я живой. С тобой. Прячься — моя спина». И вот что прям останешься? Не предашь? Прям со всеми моими колючками и простреленной головой? «Глупая, что ты носишь на тощих своих плечах? Я пришел сюда сильный, я пришел сюда за тобой.» ©

1996 год, февраль, Санкт-Петербург       Аня не любила поздно возвращаться домой зимой. Во-первых, снега было по колено, а во-вторых, опасно — после десяти на улицу мало кто выходил. А в этот вечер ее дежурство закончилось совсем поздно, к тому же, у одного из врачей больницы, где она работала санитаркой, был праздник — сын родился. Вот всем коллективом они и отмечали, и от того Аня задержалась на работе аж на два лишних часа. И теперь, в первом часу ночи, возвращалась домой по заснеженной улочке на окраине большого города.       Она спрятала нос в широком вязаном шарфе и проморгалась — ветер был настолько сильный, что слезились глаза. Спасительный подъезд находился уже в десяти метрах, как слева, на углу двора, Аня заметила какое-то движение и резко остановилась, вглядываясь в темноту подворотни. Под ложечкой мгновенно засосало, а по спине побежали мурашки. Ей бы ускорить шаг, забежать в подъезд и подняться в квартиру, но она упорно продолжала стоять и вглядываться в скрюченный силуэт.       Девяностые научили людей быть слепыми, не обращать ни на что внимание, на многое закрывать глаза, чтобы выжить и продолжать жить в этом безумном мире, наполненном кровью и страхом. И голос разума твердил, что ей стоит пройти мимо и сделать вид, что она ничего не видела, но вместо того, чтобы сделать несколько шагов в сторону подъезда, Аня шагнула в темноту — к сложенному практически пополам человеку.       — Простите, — сквозь пронизывающий свистящий ветер ее голоса практически не было слышно, — вам плохо? — Ане пришлось сделать еще несколько шагов, протягивая руку, чтобы дотронуться до мужского плеча. — Мужчина?       И не успела она коснуться ладонью в тонкой перчатке драпового пальто, как человек резко дернулся и ухватился за ее ладонь, сжимая с такой силой, что Аня поморщилась, задерживая дыхание. Одинокий фонарь осветил половину лица незнакомца, и она заострила внимание на щеке со следами крови.       — Мужчина, — несмотря на подрагивающие колени и бешеное сердцебиение, голос ее не дрогнул, — что с вами?       Голос разума кричал, что ей стоит убираться, уносить отсюда ноги, ибо происходящее, она была уверена, не доведет до добра, но душой понимала, что не сможет бросить раненого человека ночью на таком лютом морозе.       Вновь оглядев раненого с ног до головы, она потрепала его по плечу, но тщетно — глаза у мужчины были приоткрыты, вот только ни на голос, ни на движения он не реагировал.       — Ладно, хороший мой, давай, — прошептала она, собираясь с силами, а затем закинула его руку себе на спину и попыталась приподнять тяжелое тело.       Однако, стоило ей только поставить его на ноги, как мужчина ожил: поморщился, прохрипел что-то невразумительное и, о чудо, попытался сделать шаг сам. Но надолго его не хватило — после первого же маленького шажка он навалился на хрупкую Аню, складывающуюся практически пополам под тяжелым весом.       — Давай-давай, — приговаривала она, медленно двигаясь в сторону подъезда. — Сейчас, уже сейчас придем.       Февральский ветер, поднявшийся еще несколько часов назад, начал превращаться в пургу. Платок, которым была покрыта светлая макушка Ани, окончательно сполз, отчего волосы метались во все стороны, закрывая обзор, и хлестали по щекам.       Затащить мужчину в подъезд оказалось не так сложно по сравнению с лестницей на третий этаж. Дом, в котором Аня жила, готовился под снос, краска местами облупилась, окна между лестничными пролетами были настолько грязные, что улицы было не видно, а лифт и вовсе отсутствовал — здание было настолько старым, что, казалось, обрушиться оно может в любую минуту. Но и плюсы в таком жилье тоже присутствовали: Ане удалось снять в коммунальной квартире маленькую комнатку, за которую владелец брал практически копейки — одну треть ее зарплаты санитарки.       — Давай, хороший мой, еще немного…       Где-то после второго пролета Аня окончательно запыхалась — одной рукой расстегнула пальто, продолжая второй удерживать мужчину. Тот молчал, хотя по его лицу она понимала — боль он чувствовал каждой клеточкой своего тела, однако стойко терпел, сжимая зубы до скрежета.       В квартире все уже спали, лишь только в дальней комнате, где жила одинокая мама с двумя детьми, тихо работал телевизор. Аня, не скидывая обуви, захлопнула за собой дверь и свернула из коридора вправо — первая комната принадлежала ей. Свет она зажигать не стала, но, завалив непосильную ношу на маленькую кровать, все же зажгла небольшой светильник.       Ночь предстояла долгая.       Примерно полчаса у Ани ушло на то, чтобы раздеть мужчину — скинуть с него верхнюю одежду, под которой оказался свитер и кофта, стащить обувь (на этом моменте Аня отметила, что туфли у него дорогие и лакированные), а затем она приступила к обработке раны — пулевому отверстию в бедре. Все необходимые медикаменты были найдены в аптечке, водка — в холодильнике на полке соседа. За все то время, что Аня возилась с раной, мужчина ни разу глаза так и не открыл, лишь только бормотал что-то невнятное, изредка дергаясь.       Под утро, когда стрелка часов добралась до семи утра, а пурга на улице стихла, ей пришлось выйти в аптеку — на последние деньги она собиралась купить еще водки, чтобы обрабатывать рану, к тому же соседу надо было вернуть, и антибиотики с обезболивающими, потому что понимала — так просто на ноги этого незнакомца не поднять.       В то же время Аня старалась гнать плохие мысли подальше — знала ведь, что спасла бандита, а потому боялась, как бы хуже не сделала. В голове то и дело всплывали подозрения, что найдут ее, выследят, да прикончат обоих — мало ли кому этот незнакомец дорогу перешел. Но с другой стороны, успокаивала она себя тем, что не прошла мимо, а помогла, правда, время было совсем не то, чтобы чужакам на улице помогать. Но что сделано, то сделано, не возвращать же его обратно.       В ту субботу солнце поднялось раньше обычного — световой день постепенно увеличивался, а после прошедшей накануне бури небо было кристально-чистым. Солнце выглянуло из-за горизонта около половины девятого утра, однако за эту ночь Аня ни разу глаз не сомкнула — то и дело проверяла, жива ли ее находка. Но мужчина был крепким — цеплялся за жизнь, как мог. Рана хоть и не была серьезной, но на морозе он, видимо, провел довольно долго — наутро поднялась температура, а его самого залихорадило.       Несколько раз Аня порывалась пойти к соседке, чтобы вызвать врачей, но уже около выхода в коридор останавливала себя — понимала, что в больницу ему уж точно нельзя, хотя все же боялась, что незнакомец не выдержит, а потом объясняйся в милиции, откуда у тебя в квартире труп бандита с огнестрельной раной.       В десятом часу обитатели коммуналки стали просыпаться. Первой всегда вставала Ольга Михайловна — она занимала самую дальнюю комнату и воспитывала двух сыновей — Витю и Ваню, следом проснулся Юрий Иванович — именно его водку Аня и взяла из холодильника, а Маша, что жила в соседней спальне, проснулась только к двенадцати часам — она любила поспать подольше в свои законные выходные. Аня же сидела в комнате тихо, словно мышка — она не вышла ни завтракать, ни умыться, лишь только прошмыгнула по коридору в ванную комнату, чтобы наполнить таз с водой и захватить еще несколько полотенец, а затем так же быстро и тихо вернулась обратно. Во-первых, ей не хотелось пугать своим видом соседей — а выглядела она не очень хорошо, потому что так и не смогла отмыть с пальцев кровь, а во-вторых, не знала, как отвечать на вопросы — они бы в любом случае появились.       Когда пришло время обеда, Аню уже невероятно сильно клонило в сон: глаза сами собой закрывались, но ложиться было некуда, потому что единственную постель занимал раненый незнакомец, а сама она устроилась в старом потрепанном кресле. Но усталость постепенно брала свое: Аня, как могла, боролась с подступающим сном, но с каждой минутой становилось все сложнее держать глаза открытыми, поэтому в какой-то момент она сдалась, мысленно махнув рукой, и провалилась в сон.       Однако пробуждение было стремительным. Незнакомец начал ворочаться на постели и похрипывать, чем разбудил свою спасительницу. Аня подскочила с кресла, поморщившись от ноющей боли во всем теле, а затем рванула к кровати — мужчина пришел в себя. И каково же было ее удивление, когда он не начал бредить, как ночью, а вполне осмысленно спросил:       — Что произошло?       Аня же только пожала плечами, а потом поведала ему краткий рассказ, как возвращалась ночью домой, а в подворотне нашла его — Дмитрия.       — И как же ты не побоялась? — улыбнулся мужчина, лихорадочно сверкая глазами — температура у него так и не сошла.       — Побоялась, — призналась Аня смущенно. — А что еще поделаешь? Не оставлять же вас на улице — замерзли бы насмерть.       Но разговор этот долго не продлился — Дмитрию стало еще хуже, а потому Аня заставила его выпить лекарство, а к тому моменту, как приступила к смене повязки, он вновь уснул, — но оно и к лучшему. Ане не нравилось видеть, как Дмитрий мучается.