Карусель

      На следующий день после разборок с Всеволжскими, Дима поехал к Барыжину на ковер — тот ни о чем не знал, но Медведеву проще было самому во всем сознаться, чем ждать, когда его сместят за необоснованный наезд. Дима заранее договорился с Михаилом о встрече, а потому главный ожидал его уже в офисе. Медведев прошел мимо Леночки и сразу же попросил не беспокоить их минут сорок, а затем зашел в кабинет.       У Михаила время было ограничено, поэтому Дима сразу выложил все как на духу — четко, быстро, при этом полностью осознавая свою вину и понимая, что наказание за это все же последует. Барыжин, выслушав своего подопечного, замолчал минут на пять, закурил, а следом попросил Лену налить ему рюмку коньяка.       — Да-а-а, — протянул Барыжин, закусив коньяк долькой лимона. — Подставил ты нас, Медведь.       — Оправдываться не буду, но скажу, что выбора другого не было. Ты же знаешь, как это бывает: тут либо ты, либо тебя, третьего не дано.       — Да понимаю я все, — кивнул Михаил, вновь закуривая и задерживая взгляд на печатке на безымянном пальце. — Ты же понимаешь, что они это просто так не оставят, да?       — Понимаю, Миш, все понимаю, — кивнул Дима. — Ответственность полностью беру на себя — ребят не казни. Они делали все по моей указке, я их вел, так что и проблемы, если они возникнут, решу тоже я.       — А они возникнут обязательно, надо просто ждать.       — А что поделать? Сдавать их бессмысленно, Соловьев только и говорил, что все спокойно — у нас на них не так много, чтобы можно было что-то предпринять. За нами грешков-то побольше будет, как бы самим не подставиться.       — А по поводу Соловья что? Не выяснил пока?       — Завтра к жене его наведаюсь. Они его похоронили, девять дней давно уже прошло — можно и заглянуть. Разузнаю, что да как, и сообщу, если будет что-то интересное.       — Да-да, — задумчиво покивал Михаил и поднял на Диму взгляд. — Ты мне только одно скажи: ты на кой-черт к ним полез?       — Да обобрали они человека одного, а деньги отдавать не захотели. Там сумма большая по их меркам была, ее бы просто на счетчик поставили — и это в хорошем случае. А в плохом — сам понимаешь.       — Ну и стоило оно того?       — Стоило, — кивнул уверенно Дима.       — Баба что ли? Не Олька случаем? — улыбнулся Барыжин. — Они деньги-то отдали?       — Баба, но не Олька, — рассмеялся Медведев. — А деньги — нет, не отдали. Я ей свои отдал. Да и черт с ними, — махнул он рукой. — Я еще заработаю.       — Да уж. Бабы всему виной. Из-за них такие войны великие и кровопролитные начинались, но, видимо, оно того стоит. Она-то стоит той войны, которую ты развязал?       Дима какое-то время твердо смотрел Барыжину в глаза, а затем кивнул:       — Стоит.       Вторник начался с визита Медведева к Марии Соловьевой — жене информатора, который несколько лет состоял в Всеволжской ОПГ. Марии было всего тридцать, но выглядела она на все сорок пять — смерть мужа ее не хило подкосила. Завидев на пороге Медведева, она какое-то время терлась около двери, но все же открыла.       Дима моментально отступил на шаг, чтобы не спугнуть ее — страх, что плескался в ее глазах, был вполне обоснован.       — Мария, меня зовут Дмитрий.       — Знаю я, кто ты, — хмыкнула она, вздрагивая. — Егор мне говорил, что если с ним что-то случится, то ты заявишься. Что, пушкой мне в лоб тыкать будешь?       — Да нет вообще-то, — улыбнулся добродушно Дима. — Поговорить хотел.       — Ну, коли поговорить, то проходи.       Мария Соловьева рассказала Диме, что муж ее, Егор, еще за две недели до смерти сказал, что не выберется из всего этого: сходил к нотариусу, оформил завещание, даже место на кладбище купил, чтобы жене не пришлось это делать. Егор выяснил, что в Петроградской ОПГ завелся крот — имен не знал, но Всеволжские ясно дали понять, что крот приближен к Барыжину, а потому знает все подробности — и про наркотики, что в Петербург поступают, и про черный бизнес, который прикрывался легальным — казино и клубами. Но и все это оказалось неспроста — Всеволжские уже давно хотели Петроградскую ОПГ под себя подмять, вот только не было ни шанса, ни возможностей, а когда в девяносто четвертом Барыжин начал наркотики переправлять — шанс появился, надо было только информацию раздобыть.       Все это Мария рассказывала стойко, не проронив ни слезинки. Потом добавила, что никаких имен Егор не называл, но именно в тот вечер, когда его положили, хотел все рассказать Медведеву, да не удалось. Вот только проблема оказалась в том, что никто так и не узнал, кто именно положил Соловьева — то ли свои прознали, что он информацию сливает, то ли их крот постарался, чтобы до Димы ничего не дошло.       А в четверг, как Дима и обещал, в шесть часов он наведался к Ане. Припарковал уже свою машину около ее дома, выбрался на улицу и поднял взгляд на окна — в ее маленькой комнатке горел слабый свет. Прежде чем подняться, он успел выкурить сигаретку и осмотреться — приметил тот самый угол, где Аня его подобрала, а затем прикинул, сколько ей пришлось приложить сил, чтобы мало того, что донести его до подъезда, так еще и поднять на третий этаж.       Аня встретила его на пороге квартиры — стоило ему только позвонить, как она тут же открыла дверь, будто ждала его. А потом по ее взгляду понял, что действительно ждала. Она смущенно улыбнулась, но глаза ее загорелись неподдельным, практически детским интересом.       — Здравствуй, малая, — Дима шагнул в квартиру.       — Привет, — тихо отозвалась она. — Мне надо пять минут, чтобы собраться.       Дима думал, что она переоденется из брюк и свитера во что-то более женственное, но вышла она в тех же брюках, сапожках и черном пальто. Замотала на шее вязаный шарф кислотно-желтого цвета, и нахлобучила такого же цвета шапку — торчали только глаза и светлые волосы.       — Я готова, — и Аня немного нервно улыбнулась, а когда Дима предложил ей свою руку и вовсе засмущалась, но все же ее приняла. — Куда мы пойдем?       — Хочу тебя в одно место сводить, я очень люблю это кафе — там своя атмосфера.       Аня бросила на него быстрый взгляд из-под ресниц, что-то прошептала себе в шарф, а затем, как только они вышли на улицу, стиснула его ладонь в своих холодных длинных пальчиках.       — Ты на трамвае приехал?       — Нет, вон моя машина, — Дима кивнул на припаркованный темно-синий внедорожник и скосил взгляд на Аню, ожидая, что та испугается — это была бы вполне ожидаемая реакция молодой девушки, когда мужчина предлагает ей сесть в его автомобиль.       Аня же только осторожно кивнула и ускорила шаг. Дима разблокировал машину и открыл перед ней дверцу, а она в ответ удивленно захлопала глазами. У Димы сложилось впечатление, что за ней вообще не ухаживали, раз она так отреагировала на простую галантность. Но помимо этого пришлось еще и помочь ей пристегнуть ремень безопасности: Медведев перегнулся через сидящую Аню, чувствуя, как та вжалась в сидение, и на мгновение задержался в таком положении, скрывая улыбку. Конечно, он не хотел ее смущать, но ему была интересна ее реакция на мужскую близость — и ответом сполна послужило задержанное дыхание и румянец на щеках.       — Не думаю, что врач уже разрешил тебе водить машину, — проговорила она тихо, когда уже перевела дыхание, а Дима сел за руль.       — Волнуешься? — усмехнулся Медведев.       — Конечно, — кивнула Аня вполне серьезно, сидя вполоборота и глядя на него.       — Уже можно, Анюта.       Автомобиль вырулил на заснеженную дорогу и понесся к центру города. Аня, как завороженная, смотрела на мелькающие фонари и окна домов, а Дима с нескрываемом интересом наблюдал за ней.       — Анют, — подал он голос, когда они уже въехали в центральный район, — а сколько тебе лет?       — В апреле будет двадцать один, — отозвалась она, даже не поворачиваясь.       Дима мысленно выдохнул: Аня выглядела совсем молодой, на вид не больше восемнадцати, и каково было облегчение понять, что она уже совершеннолетняя. Правда, так же быстро он перескочил на следующую появившуюся в голове мысль, которую сразу же озвучил.       — Когда мне было двадцать один, я тогда только из Афганистана вернулся.       И в автомобиле повисло молчание, нарушаемое лишь шумной работой дворников лобового стекла. Аня повернулась на Диму, сводя брови домиком. Ни страха в нее в глазах не было, ни недоверия. Сплошное удивление.       — Ты был на войне?       — Да, но…       — Да-да, — тут же закивала она, вновь отворачиваясь к окну. — Об этом не принято говорить.       И в этом Аня оказалась права: те, кто был на войне, очень не любили об этом распространяться, включая самого Медведева. Но, глядя на то, как она с поджатыми губами смотрит в окно, пытаясь не смотреть на самого Диму, понял, что готов говорить с ней о чем угодно. Эта мысль появилась совсем неожиданно и ударила куда-то в груди, заставляя пропустить один вздох.       Но беспокоило совсем другое: Аня была слишком напряжена. Она пыталась не смотреть в его сторону, но Дима видел, как она смотрит на него в отражении стекла. По ее глазам было видно, что прокручивает что-то в голове, но никак не решается сказать. А Диме очень не хотелось, чтобы она чувствовала себя скованной в его обществе — наоборот, ему необходимо было узнать ее получше.       — Ань, тебя что-то пугает? — нахмурился Дима, но та лишь покачала головой. — Запомни, что пока ты со мной — тебе нечего бояться, а я тебя никогда не обижу, — ему очень не хотелось говорить таких громких слов, но они сами сорвались с языка.       — Я просто… — она запнулась, видимо, пытаясь подобрать нужные слова. — Я тебя сейчас не хочу оскорбить, но ты ведь не думаешь, что я за деньги…       Дима не дал ей продолжить, спешно перебив:       — Господи, нет конечно! — воскликнул он, удивляясь. — Конечно нет, Аня.       — Это хорошо, — кивнула она, кажется, успокаиваясь. — А то мне в любом случае тебе нечего предложить.       Одна только мысль о том, что Аня могла о таком подумать, мгновенно его отрезвила. Конечно, что еще могло прийти ей в светлую голову, когда он дал ей денег, а теперь везет куда-то в такой темноте?       Но машина уже выехала на Невский проспект и спустя несколько минут притормозила около желтого четырехэтажного здания. Дима заглушил мотор, а затем выбрался из машины. Аня сама отстегнула ремень безопасности, но все же дождалась, пока он откроет ей дверцу.       — Мы приехали, — улыбнулся он, чтобы разрядить обстановку, и подал ей руку.       Аня долю секунды смотрела на его протянутую ладонь, но, тряхнув головой, улыбнулась и коснулась ее замерзшими пальцами.       — Это «Литературное» кафе, — пояснил Дима. — У этого места очень интересная история, но также очень вкусные и сытные десерты.       Расположившись на первом этаже двухэтажного кафе, Дима сразу же заказал для Ани чай с травами, который она присмотрела в меню, и несколько десертов на свое усмотрение, сам же решил выпить кофе.       — В начале девятнадцатого века на этом месте была знаменитая кондитерская, в которой встречались известные писатели, поэты, журналисты, — начал рассказывать Дима, глядя, как Аня осматривается, — тут бывал сам Пушкин, и, кстати, именно отсюда он отправился на роковую дуэль на Черной речке. Чуть позже это место начал посещать и Достоевский — обычно сидел, пил чай и читал газеты. Говорят, что именно тут он познакомился с Петрашевским.       Аня удивленно вскинула брови и улыбнулась:       — Никогда бы не подумала, что ты знаток истории.       — Не то чтобы знаток, — пожал Дима плечами, — но об этом месте знаю довольно много. Вообще, Петербург это великий город, тут история на каждом шагу.       — Да, мне тут тоже очень нравится, — призналась Аня. — Я вначале хотела в Москву поехать поступать, но мама против была. А сейчас понимаю, что здесь мое место — пусть я и скучаю по родному дому, но здесь мне спокойно.       К тому моменту, как принесли пирожные, Аня уже отогрелась и рассказывала Диме про свою учебу, про друзей, про одногруппников, про работу в больнице.       — А в третьей палате лежит мальчик Степа, — продолжала Аня, обхватив горячую кружку руками, — он очень стихи любит. Всегда, когда я прихожу, рассказывает что-то новенькое. Очень смышленый, жаль только, что к нему родители не приходят — приходит только бабушка, и то раз в неделю, немного побудет и уходит. А он такой хороший и такой добрый, — покачала она головой. — Прям обидно, понимаешь?       — А сама-то стихи любишь?       — Конечно, — кивнула Аня смущенно. — Если честно, то даже больше, чем прозу.       — Авторы любимые есть?       — Ахматова, Цветаева, Рождественский, — пожала она плечами, опуская нос в чашку. — Романтично и красиво.       — А стихотворение любимое есть?       — У Роберта Рождественского есть стихотворение «Будь, пожалуйста, послабее», ты знаешь его?       — Нет, — соврал Дима. — Прочитай мне.       — Я не сильна в этом, — и на ее щеках выступил заметный румянец. — Правда. Не мое это — на публике выступать.       Они сидели в кафе почти до закрытия — ели пирожные, пили чай с травами, говорили о детстве и о семье. Аня очень многое рассказала о своей маме, о дедушке, который тоже остался в деревне, а Дима в свою очередь рассказал про своих родителей, про школу, про армию, лишь только темы войны коснулся поверхностно, а про «Барсу» даже не заикнулся, но Аня и не спрашивала. Дима видел по глазам, что она все понимала, но старательно обходила эту тему стороной, за что он был ей премного благодарен.       И за те несколько часов, что они смеялись, делились историями из детства и горестями жизни, первое впечатление Димы об Ане подтвердилось: она была доверчивой и романтичной натурой, верила в хорошее, в доброту людей, в которой Дима сомневался, верила в то, что все люди заслуживают прощения и второго шанса. И раньше, наверное, он посчитал бы ее глупой, вот только несмотря на ее детскую непосредственность, она оказалась мудрой не по годам, хоть в свои двадцать так и не познала боли. Он надеялся, что и не познает — слишком открыта и отзывчива оказалась Аня. Но также Дима понял, что такому светлому человеку совсем не место в его мире, наполненном страхом, болью и жестокостью. Но, глядя на то, как она открыто ему улыбалась, осознал, что ему совсем не хочется ее отпускать.