Карусель

      В первый день мая вся страна отмечала праздник весны и труда, в университете отменили все занятия, а у Ани выпал выходной в больнице. Она с Настей отправилась в парк, чтобы насладиться посетившим Петербург теплом, солнцем и запахом распускающейся сирени. К тому же у Ани накопилось огромное количество вопросов к подруге — той не было на занятиях все эти дни, да и самой хотелось с кем-нибудь посоветоваться касаемо того, что происходит в ее жизни, а Настя была единственной, кому Аня могла довериться — Маша бы ее непременно осудила, а мама до сих пор была не в курсе ее общения с Димой.       — Ох, Трофимова, ну и любопытная ты Варвара! — рассмеялась Настя, когда Аня начала допрос с пристрастием. — С Костей я была, где же еще?       — Все два дня? — Аня была настроена скептически. — И чем вы там занимались?       — Ань, ну ты взрослый человек, — лукаво прищурилась Настя. — Чем могут заниматься два взрослых свободных человека противоположного пола?       — Только не говори… — Аня не закончила мысль, настолько была шокирована. Несколько секунд она просто открывала и закрывала рот, но потом все же смогла собраться с мыслями. — Насть, ты же его совсем не знаешь! Как можно прыгнуть в постель к мужчине через два дня после знакомства?       — Ой, да ладно тебе, — оскорбилась та. — Думаешь, я ничего не поняла? У тебя самой какие отношения с этим Дмитрием? Только не говори, что вы просто друзья.       Аня не ответила. А что на это ответишь? Она и сама понимала, что дружбой их отношения назвать нельзя, но поведения подруги она никак не могла понять. В какой-то момент Ане показалось, что она превращается в вечно осуждающую соседку Машу, а потому попыталась сменить гнев на милость.       — Насть, но все равно, так быстро… — покачала она головой.       — Да, я понимаю, — вздохнула Настя. — Но знаешь… У меня такое чувство, — задумчиво отозвалась она, помолчала немного, пожевала губу, и все же продолжила: — Будто я знаю его всю свою жизнь. Не знаю, как это описать. Я просто чувствую, что это он — тот самый, который изменит мою жизнь.       — А как же Олег? — сделала последнюю попытку воззвать к здравому смыслу подруги Аня.       — А что Олег? — пожала плечами та. — Я его не люблю.       — Зачем тогда встречалась с ним? Зачем давала ему надежду? — Аня покачала головой. — Нельзя так с человеком.       — Слушай, — Настя резко повернулась к подруге и решительно посмотрела ей в глаза. — Я ему ничего не обещала, мы просто гуляли вместе. Просто гуляли! Представляешь? Если он такая тряпка, что не может даже решиться девушку поцеловать, то зачем он мне нужен, а?       — А Костя решился не только поцеловать? — Ане очень не хотелось, чтобы ее голос звучал осуждающе, но Настя восприняла этот вопрос в штыки:       — Да! — она вскинула голову. — И он настоящий мужик. Я с ним переспала и, знаешь, получила большое удовольствие. И дальше буду спать. И не надо меня осуждать. Я взрослый человек и сама решаю, с кем мне быть и что делать, — и резко развернулась, устремившись вперед.       Аня, вздохнув, догнала ее и остановила, положив ладонь на плечо подруги.       — Насть, ну ты чего? Обиделась что ли?       — Ничего не обиделась, — фыркнула она и вновь задрала подбородок, глядя в другую от Ани сторону. — Ты сама поступаешь так же. Хочешь сказать, что вы не спали ни разу?       — Нет, — улыбнулась Аня, слегка пожимая плечами. — Но, признаюсь, мы целовались.       Ошарашенная Настя пару раз молча моргнула, но Аня по глазам видела — ту просто раздирает любопытство, а потому сразу же начала подробный рассказ. Она все же опустила историю их знакомства, сказав, что это секрет — не ее, иначе бы она все рассказала, а Димы. Настя, приняв такой ответ, только кивнула, ожидая продолжения. Также Аня рассказала о той неприятной истории с мамой, но и здесь умолчала о крови, которую видела на его свитере — пугать подругу совсем не хотелось, к тому же, у той обязательно бы появились дополнительные вопросы — и их бы она задала Косте.       — Ну, а поцеловались когда? — в нетерпении проголосила Настя на всю улицу. Аня шикнула на нее, потому что на них сразу стали оглядываться прохожие.       — Первый раз я поцеловала его в щеку, — негромко ответила она, чувствуя, как теплеют щеки. — А после кафе он меня поцеловал.       — И как это было? — Настя чуть не прыгала, в предвкушении сверкая глазами.       Аня даже не могла подобрать определения этому чувству. Она на несколько секунд прикрыла глаза, вспоминая сильные руки, теплые, но властные губы, и от этих воспоминаний сердце в груди забилось с удвоенной силой.       — Волшебно, — прошептала она.       Девушки устроились на скамейке под деревом, глядя на небо, по которому медленно плыли облака. Настя отчего-то улыбалась, подставляя лицо под солнечные лучи, а Аня не могла выбросить из головы Диму — после того поцелуя она думала о нем практически каждый день.       — То есть пока ты болела и жила у него, вы ни разу даже не занимались этим? — вдруг спросила Настя, делая акцент на последнем слове.       — Ни разу, — призналась Аня, ничуть не смущаясь.       — Боишься что ли?       — Да чего там бояться? — рассмеялась она, отмахиваясь. — Просто рано как-то. Да и такая разница в возрасте.       — И что? У меня вон с Костей тоже разница в возрасте. Но, знаешь, это было классно, — Настя мечтательно вздохнула. — Чуточку больно конечно, — призналась она сразу, — поначалу, но потом просто замечательно. Костя был очень нежен.       — И неужели не жалеешь?       Настя, глядя куда-то вдаль, задумчиво пожала плечами.       — А чего жалеть? Рано или поздно это должно было случиться.       — Я всегда хотела, чтобы это было с человеком, которого я люблю, — призналась Аня.       — А может я его люблю? — улыбнулась Настя.       — Так вы всего несколько дней знакомы! — расхохоталась Аня.       — Ну и пусть так. У меня от него сердце в пятки уходит — разве это не любовь?       Аня ничего не ответила. Она ни разу не влюблялась, а потому не могла и не имела никакого права что-либо говорить Насте. К тому же Аня еще несколько лет назад зареклась никогда никого не осуждать, а потому приняла рассказ Насти, как должное. Да, удивилась, что подруга так быстро отдала мужчине свою невинность, но не осудила. К тому же понимала, что если бы на ее месте была сама Аня, Настя бы поступила бы точно так же — выслушала, а затем поздравила.       — Кстати, ни Витя, ни Олег со мной все эти дни не разговаривали, — призналась Аня. — Даже не спросили, где ты.       — Ну и ладно, — пожала плечами подруга, ничуть не обидевшись.       — Олег так разозлился, когда ты ушла, — продолжала Аня. — А у Вити такой взгляд был, будто я Родину предала, когда Диме улыбнулась.       — Да молодые они еще, — отмахнулась Настя, откидываясь на спинку скамейки, — зеленые. Вроде и хотят чего-то, а чего — сами не знают. Мужчина знать должен, чего хочет. Костя вот знает. И Дима наверняка тоже.       Они еще какое-то время сидели на лавочке, обсуждая предстоящие экзамены и подготовку, а потом пошли за сахарной ватой. В этот день за обеих платила Аня — теми самыми деньгами, что еще зимой оставил ей Дима. За эти четыре месяца она старалась не тратить их зазря — покупала продукты, когда холодильник пустел, и заплатила за комнату на месяц вперед.       — Представляешь, мне ведь в больнице сказали, что ошибка вышла, — припомнила Аня.       Они двигались вдоль небольшого пруда, периодически подкармливая уток хлебом, что купили в лавке около главного входа. День постепенно клонился к вечеру, солнце уже заходило за горизонт и чуть похолодало.       — Странно это все, да?       — А как объяснили?       — Да никак, — пожала она плечами. — Сказали, что увольнять не будут да и все. Светлана Васильевна, правда, на меня теперь волком смотрит, но не ругается — странно это. Здоровается, прощается, даже зарплату первой из всех санитарок выдает, — призналась Аня. — Какая муха ее укусила?       Настя весело пожала плечами.       — Может поняла, что ты хороший сотрудник? Или кто-нибудь из родителей за тебя словечко замолвил.       — Ой даже не знаю, — покачала Аня головой. — Как бы ее снова не переклинило. Сейчас вон все хорошо, а в следующий раз приду — она мне как черенком швабры по голове треснет, а потом скажет, что ошибочка вышла, — и выразительно взмахнула руками.       Настя, захохотав, схватилась за Анину руку.       — Ну ты и шутница, Трофимова! А вообще, слушай, может у нее того, — она покрутила пальцем у виска. — Обострение весеннее?       — Вот и я про то же, — и они снова весело рассмеялись.       Гуляли они до половины девятого вечера, пока не зажглись фонари, а затем разошлись около главного входа — Настя пошла к метро, а Аня на остановку. В голове она постоянно прокручивала их разговор. Аня не могла понять поведение подруги, хотя прекрасно понимала, каково это — терять голову от взрослого мужчины. Потому что, призналась она сама себе, Аня точно так же теряла голову от Димы, хотя все же пыталась мыслить здраво, а не отдаваться чувствам. А возможно стоило бы?       Дома оказалось на удивление шумно — стоило Ане только зайти в квартиру, как мимо нее по коридору пронеслись ребята — Витя с Ваней — с каким-то большим пакетом, следом из дальней комнаты на смех детей выглянула их мама — Ольга Михайловна.       — А ну-ка! Не верещите, дайте новости спокойно посмотреть! — и вновь скрылась за дверью.       Из комнаты Маши доносился звонкий смех — она разговаривала с кем-то по телефону, при этом говорила и смеялась очень громко, периодически переходя на ультразвук. Аня, кивая, улыбнулась ребятам и скользнула в свою комнату — после дня, проведенного с Настей и всех разговоров, хотелось тишины и уединения.       Она скинула верхнюю одежду в комнате и завалилась плашмя на постель, раскидывая руки. Старая кровать скрипнула, матрас продавился, а несколько особо острых пружин молниеносно впились в ребра. Аня глубоко вздохнула и протяжно застонала в подушку, понимая, что на следующее же утро все опять будет в синяках. Как всегда некстати в голове всплыли еще свежие воспоминания о большой кровати у Димы, следом — о его светло-карих глазах, а дальше фантазия сама подрисовала сильные руки, сжимающие ее хрупкое тельце в объятиях, и, конечно же, губы.       Аня как-то имела неосторожность поцеловаться с мальчиком на дискотеке — это было еще до приезда в Петербург, дома. Но тот несмелый и, откровенно говоря, немного даже противный поцелуй не шел ни в какое сравнение с поцелуем с Димой. Ане даже показалось, что не держи он ее, она бы мгновенно повалилась на пол — ноги совсем отказывались слушаться.       Но от таких приятных и будоражащих воспоминаний Аню отвлек стук в дверь — так настойчиво и громко стучала только Маша.       — Входи.       — Тебе там мама звонит, — отозвалась Маша через щелку. — Беги быстрее.       Аня подскочила на постели, на мгновение зажмурившись — ребра уже заныли, а затем рванула по коридору, на входе в комнату даже обгоняя Машу. Она заливисто засмеялась, прикрыла за ними дверь и повалилась на постель с какой-то газетой, а Аня схватила трубку:       — Мама, привет!       — Привет, моя хорошая! Как давно я тебя не слышала!       Услышав родной голос, Аня не могла не улыбнуться.       — Мам, я так соскучилась! Когда ты приедешь?       — Приеду я одиннадцатого, ты меня на вокзале не встречай. Сама доеду. А как отметили праздник?       — А-а-а, — протянула Аня. — Мы в кафе были. А ты за вещами опять?       — Нет, доченька, я больше с деньгами ездить не буду. У нас продавщица новая — Ксюша, так она теперь от Тамраза в город ездит. А я просто к тебе приеду.       Аня проговорила с Тамарой Ивановной еще около пятнадцати минут и распрощалась. Положила трубку на рычаг и еще минуту сидела и просто улыбалась, пока Маша не вывела ее из раздумий.       — Что говорит?       — Что приедет скоро, — отозвалась Аня, поднимаясь. — Спасибо.       — Да ладно, — отмахнулась та. — Хорошо отметили-то?       Аня кивнула, но уже около дверей зачем-то обернулась на Машу. А затем отметила, что иногда она бывает очень дружелюбной и приятной, и задалась вопросом: почему они не смогли подружиться?       Еще раз поблагодарив соседку, Аня вернулась к себе. В этот раз прыгать на постель она уже не решилась — ребра ныли, а потому она разделась и, захватив душевые принадлежности, шмыгнула в ванну. Стоя под теплыми струями воды, что попадали на голову и скатывались по оголенному телу, даря приятные ощущения, все продолжала вспоминать о Диме. В глубине души она была немного расстроена, что когда ему необходимо — он всегда мог ее найти, но сама же Аня никогда не звонила первой. Знала, что может позвонить, и понимала, что он будет рад ее слышать, но каждый раз не хватало капли смелости. Но Аня пообещала себе, что станет смелее.

***

      Если бы у Медведева спросили, какой самый напряженный день у него был за последнее время, то он несомненно ответил бы, что 11 мая — суббота.       К таким дням Дима хоть и пытался морально готовиться, но готов никогда не был. Когда Михаил в первый раз только сказал о том, что ему предстоит — Дима не поверил. Вначале Медведев подумал, что это просто неудачная шутка, но Барыжин повторил еще раз. И тогда на смену этому чувству пришел шок — такой, когда стоишь и даже не можешь произнести ни звука, только слышишь, как сильно и громко бьется сердце в груди, а в ушах — звук крови, бегущей по венам. Тогда, чтобы успокоиться, ему потребовалось три сигареты и Костя, который тоже все слышал. Тот отошел от шока быстрее, но, уже стоя на улице, крыл матом всех и вся, Медведев же просто молча сверлил взглядом кирпичную стену.       — Мы могли бы вернуться в таких же! — кричал тогда Костя, непонятно куда тыкая пальцем. Лицо его покраснело, а волосы торчали во все стороны, потому что он каждые десять секунд запускал в них пальцы. — Сука! Мы могли вернуться в них! — повторил он. — Но мы приехали оттуда живыми! Понимаешь? А теперь… Блять!       И это «теперь» продолжалось уже не один год. И Дима терпел, перебарывал в себе желание просто пойти и… И продолжения не было. Он и сам не знал, на что был готов, чтобы больше не делать того, что предстояло ему этим вечером. Как бы гнусно это ни звучало, но его не интересовали и не волновали даже эти наркотики. Другое дело — каким именно образом они поступали в город. И от способа перевозки хотелось просто кричать — так сильно и так громко, чтобы заложило уши. Потому что каждый раз, проходя через это, в голове всплывали совсем не радужные картинки прошлого — Афган, плен, кровавые пятна на бетонном полу. Повсюду — красный, цвет его воспоминаний, цвет его прошлого — кроваво-красный. И Дима не хотел, чтобы этот цвет заливал его настоящее и возможное будущее, но выбора не было. И каждый раз, закрывая глаза, от этого вида хотелось выть, вот только он не мог позволить себе слабости. Дима стискивал зубы, прерывисто дыша — вокруг каждый раз чувствовался запах металла, — кивал головой и соглашался курировать поставку.       В эту субботу он встретился с Костей у своего дома — тот заехал за другом во второй половине дня. Дима молча забрался в автомобиль и сухо кивнул — в такие дни они даже не разговаривали. Казалось, что даже дышать становилось тяжелее, а грудь стискивали стальные кольца. Захочешь произнести слова — вырвется только жалобное хрипение, больше похожее на стон. Дима прекрасно помнил, как кричат люди, но еще больше запомнил, как они стонут и хрипят перед смертью. Он год за годом отказывался признавать, что смерть шла за ним по пятам, отказывался признавать, что он — и есть смерть. В самом ее паршивом и гнусном обличье.       — Если все пройдет нормально — напьюсь в хлам, — тихо пообещал Чернышев, на что получил быстрый кивок.       В такие вечера Диму, пожалуй, спасал только крепкий алкоголь и Оля — та никогда не спрашивала, что случилось или что его беспокоит, она просто находилась рядом, давая понять, что он не один. Эта была единственная слабость, которую он мог позволить себе в столь жестоком мире. Но алкоголя всегда не хватало, как не хватало и стараний Оли. Прикрывая глаза, Дима всегда видел цвет смерти, а потому он даже не мог спать последующие несколько ночей.       Однажды, после очередной поставки, когда Дима и Костя на следующий день приехали в «Барсу», один из новых ребят — бойцов — имел неосторожность пошутить по поводу их внешнего вида. Но потом ему доступно объяснили все остальные, что этих двоих в такие дни трогать не стоит. Те, кто прошел войну, никогда не шутили такими вещами, потому что сколько бы лет ни прошло, они все помнили, будто это было вчера.       В машине ехали молча — не включали даже радио, а тишину нарушали только щелчки зажигалки. Но сколько бы Дима ни выкурил хороших, дорогих, импортных сигарет — по вкусу все были как дешевые без фильтра, что все в горах курили, а ощущение от них такое, будто пепла в рот насыпали.       До пункта назначения, а это была товарная станция под Петербургом, доехали быстро — сорок минут и на месте. Обычно состав всегда останавливался на этом километре дороги — тихое и безлюдное место, а для грузовиков, что товар забирали, подъезд хороший. Вагоны разгружались, а дальше следовали обратно — в Чечню, а оттуда уже в Таджикистан, Центральную Азию, реже Иран и Пакистан.       Костя вновь закурил, сверля взглядом подъезжающий товарный поезд, Дима же смотрел на пустырь в нескольких сотнях метров от станции. В воздухе пахло железной дорогой и мазутом — один из самых ужасных запахов в жизни Медведева.       Поезд, неторопливо подъезжающий к платформе, издал протяжный гудок, заставляя Чернышева вздрогнуть и напрямую посмотреть на Диму.       — Вот и наш «Груз 200» подъехал.       — Докури вначале, — отозвался Дима, сглатывая подступивший к горлу ком. — Это подождет.       Наркотиками Барыжин начал заниматься только в девяносто четвертом. В Чечне уже шла война, а это был единственный возможный путь для поставок. Михаил тогда еще сам обо всем договаривался, а по возвращению в Петербург сказал, что договор с чеченами заключили. План был прост: наркотики проходили границу с вещами, стройматериалами, древесиной — пунктом назначения всегда был город Грозный. Но в связи с войной каждую фуру и каждый железнодорожный состав, отправляющийся из города, досматривали с особым пристрастием, а значит необходим был такой груз, который досмотреть не смогут. Другого варианта, кроме как перевозить товар в цинковых гробах, не было. В Грозном после разбора поставки товар находился еще какое-то время — собирались документы на погибших в боях военных, тела которых не были найдены. Дима их сразу же прозвал «мертвыми душами», как у Гоголя. И дальше по России товар двигался уже без проблем — проходил любые пропускные посты без досмотра и без вскрытия. И в итоге оказывался на товарной станции под Петербургом, где его встречали Медведев и Чернышев.       Дима еще какое-то время смотрел на грузовой состав, а затем все же двинулся в его сторону первым, Костя, бормоча себе что-то под нос, за ним. Такие встречи всегда проходили молчаливо. За несколько лет, что Барыжин сотрудничал с чеченами, установилось полное доверие — деньги пересылались сразу же, как только состав отправлялся из Грозного, дело оставалось только за малым — встретить товар на пункте назначения, проконтролировать вскрытие и последующую отправку грузовиков. Их всегда было столько же, сколько и предполагаемых тел, каждый из грузовиков ехал по своему маршруту в разные концы города.       В этот раз было четверо. По документам, что оказались в руках Димы, в Петербург доставили тела: Краснова Георгия, Мурадяна Артура, Иванова Евгения и Салидаева Романа. Костя, маяча за спиной друга, угрюмо молчал, сверля взглядом открытый состав. Гробы из оцинкованных стальных листов приковывали в себе взгляд — и далеко не в хорошем смысле. Дима знал, о чем думал Костя, — о морально-этической стороне вопроса, он и сам неоднократно об этом задумывался. Но обратной дороги уже не было — и Костя, и сам Дима это понимали.       — Мне вообще в последнее время кажется, что все идет совсем не так, как должно быть, понимаешь? — вдруг сказал из-за его спины Костя, когда один из чеченцев скрылся в глубине неосвещенного вагона. — Будто мне жизнь какие-то знаки подает, а я их не замечаю.       — Давай договоримся так: я этого не слышал, а ты мне этого не говорил, — тут же тихо, но строго отозвался Дима. — Смотри, как бы тебя Барыжин не услышал, а то решит, что ты устал.       И на улице вновь воцарилось молчание, прерываемое только звуком железа, что терлось о пол состава. Лишь изредка где-то в стороне пустыря каркали вороны.       Когда осмотр был завершен, а грузовики отправились в последнее место назначения, на пригород уже опустился вечер. Костя сидел на капоте машины, выкуривая уже вторую сигарету, а Дима отошел на несколько шагов, чтобы отчитаться Барыжину. Тот задал лишь один вопрос: все прошло удачно? Дима не смог на него ответить, потому что удачей там даже не пахло. Пахло смертью, кровью и железом.       — Поехали, — кивнул Дима на машину, как только подошел к Косте.       Тот медленно и совсем обессиленно спустился на землю и сел за руль. Медведев видел, как сильно друг сжимал пальцы на руле, но молчал, потому что чувствовал тоже самое. Это была не апатия, не печаль, это была самая настоящая ярость — та самая, от которой хотелось кричать и бить все подряд, но им приходилось переживать это молча.       Такие дни Медведев ненавидел больше всего на свете.       В итоге Костя привез Диму в какой-то дешевый бар. Его нежелание ехать в клуб Михаила Диме было понятно — Барыжина после таких дел вообще видеть не хотелось. Они спустились в полуподвальное помещение с приглушенным светом и сели за самым дальним столиком — во-первых, чтобы не слышать музыку, а во-вторых, чтобы мимо не ходили люди.       — Водки, — сразу же скомандовал Дима подошедшей официантке — Костя спорить не стал. — Сразу бутылку.       Девушка появилась через несколько минут с заказом — бутылкой и закуской, а потом, видя их эмоциональное состояние, поспешила удалиться. Дима разлил жидкость по рюмкам и сразу же выпил, не дожидаясь друга. И только после трех рюмок, выпитых почти залпом, смог вздохнуть — стальные кольца постепенно расширялись, давая доступ кислорода.       — Я устал, Дим, — тихо сказал Костя, крутя в руках зажигалку. — Смертельно устал.       — Знаю, — кивнул Дима. — Но давай не будем об этом, а? Давай о чем-нибудь хорошем.       — О хорошем? — невесело хмыкнул Чернышев. — Как там твоя Аня?       — Хорошо, вроде, — чуть улыбнулся Дима, сразу же гоня от себя мысли о том, что бы она сказала, если бы все узнала. — А твоя Настя?       — О да, она моя — целиком и полностью. Да тоже вроде нормально.       — Испортишь девку, — хмыкнул Дима, наливая очередную порцию.       — Она, знаешь ли, не из робкого десятка, — Костя тоже выпил, даже не поморщившись, и закусил. — Я вообще-то не очень девственниц люблю, к тому же она себя так вела, будто… ну, сам понимаешь. А оказалось, что я у нее первый, — он как-то слабо и печально улыбнулся. — И все в тот раз совсем по-другому было, не как с другими. Она хоть и неопытная, но быстро учится. Знаешь, — хмыкнул Костя, — я у нее спросил, почему она так много мне позволила. Она мне знаешь, что ответила? Сказала, что в таком мире никогда не знаешь, когда с тобой что-то случится — надо делать все, что захочешь. Никто не знает, сколько нам отведено, — и он устало потер глаза. — А у тебя с Аней что?       — Что-что? — Дима глубоко вздохнул, глядя поверх головы друга в черную стену. — Целовались.       Костя засмеялся — тихо и устало, но, как и всегда, заразительно. И Дима тоже не смог скрыть улыбки.       — Я будто блуждаю в темном лабиринте. Будто знал, куда идти, но заблудился в самом начале. А она… она словно голос в этой темноте, понимаешь? — он перевел взгляд на Костю. — Я слышу этот голос и появляется какая-то надежда что ли. Надежда, что я еще смогу найти выход.       — Так почему ты здесь, тут, сидишь со мной и пьешь водку? — Костя поднял на него затуманенный взгляд. — Почему ты не у нее, раз она твой голос в темноте?       Дима передернул плечами, наливая очередную порцию и себе, и Косте. Философствовать не хотелось, но разговор с другом всегда помогал расслабиться.       — Боюсь, что и ее в эту темноту затянет. А ты сам знаешь, что из нее выхода уже нет.       — Да есть он — выход этот. Мы все просто бежим куда-то, бежим, а может остановиться надо? Оглядеться, перевести дыхание.       Они просидели в баре еще около часа, а как только бутылка опустела, Дима поднялся со стула. В голове заворачивались мысли об Ане, о ее мягких губах и несмелых движениях. Хотелось тряхнуть головой, чтобы проветрить голову, потому что нутром Дима понимал, что хочет к ней. Мозг, хоть уже и затуманенный алкоголем, пытался образумить своего носителя — ехать к Ане выпившим было плохой идеей, но Медведев не мог противостоять соблазну. Он слишком ярко ощущал ее прохладные руки на своей шее каждый раз, когда прикрывал глаза.       Поймать машину оказалось проще простого, а Костя останавливать Медведева не стал. Таксист довез Диму до знакомого подъезда, взял, правда, в два раза больше положенного, но его это не беспокоило. Как не беспокоило и то, что на часах была уже полночь, а свет в ее окнах не горел.       Лестницу он пролетел за полминуты, а как только оказался перед ее дверью, опомнился, хотел уже развернуться, но рука сама потянулась к дверному звонку. Одна короткая трель и по ту сторону сразу же послышались торопливые шаги — Дима сразу узнал, кому они принадлежат. А в следующую секунду дверь перед ним открылась, а на пороге показалась заспанная Аня с растрепанными светлыми волосами, в коротких шортах и простой майке. Ее удивление быстро сменилось на испуг, потому Медведев сразу ее успокоил:       — Все в порядке. Я просто хотел тебя увидеть, — и не дожидаясь ее ответа сделал шаг к ней, быстро привлекая в свои объятия и касаясь губами ее губ.       Дима знал, что Аня чувствует привкус алкоголя, сигарет и его отчаяния, но она не отстранилась, а опустила ладони ему на шею, еще больше сокращая расстояние. Сердце, забившееся при ее виде в два раза сильнее, теперь и вовсе пыталось проломить ребра — то ли от переизбытка эмоций, то ли просто тянулось само к Ане. И Дима, видит Бог, готов был отдать его ей.       А тем временем поцелуй стал намного глубже — Аня приоткрыла рот и сама призывно скользнула языком по его губам, запуская пальцы в жесткие темные волосы на затылке. Но кислород в прокуренных легких закончился слишком быстро — Дима хрипло выдохнул и отстранился первым, упираясь лбом в ее лоб, но телом продолжая полностью к ней прижиматься. Он был уверен, что Аня почувствовала, как его пах прижался к ее животу, но ему было наплевать. Ей, на его взгляд, тоже, потому что в ее глазах не было испуга — было только приятное удивление.       — Дима, я не могу…       — Эй, малая, — прошептал он, прикрывая глаза, — это тебя ни к чему не обязывает.       — Я не об этом, — улыбнулась вдруг Аня, а в блестящих глазах появилась искрящаяся смешинка. — У меня в комнате мама спит.       Медведев, хрипло засмеявшись, провел подушечкой большого пальца по ее нежной и чуть розовой щеке.       — Ты сведешь меня с ума.       Аня, улыбаясь, пожала плечами. Кажется, она хотела сказать что-то еще, но Дима ее прервал, вновь целуя, — в этот раз быстро и мимолетно, понимая, что еще один глубокий поцелуй, и он уже не сможет от нее уйти.       Медведев отступил на шаг, глубоко вздохнул, чтобы привести мысли в порядок, а затем, стараясь игнорировать ее ноги и длинную шею, к которой так хотелось прижаться губами, быстро проговорил:       — Двадцать четвертое — это пятница. Ты не работаешь? — Аня покачала головой. — Я приеду за тобой к шести. Будь готова.       И, не дожидаясь ее тихого «конечно», быстро развернулся и зашагал по лестнице. Понимал, что если еще хоть на мгновение задержится — просто закинет ее себе на плечо и унесет с собой. Осмыслить все случившееся помог свежий воздух и сигарета, выкуренная у ее подъезда. В этот раз Дима тоже обернулся на ее окна — знал, что она там стоит и провожает его взглядом, и оказался прав. От этого на душе стало намного легче.       Однако вопрос таксиста, спросившего, куда ехать, которого он поймал, выйдя на дорогу, поставил его в тупик. Дима какое-то время смотрел на дом, из которого только что вышел, ощущая напряжение внизу живота, а затем быстро сел на переднее сидение и назвал адрес Соколовской. И запретил себе думать о том, что делает что-то не так.