Карусель

      Дима той ночью так и не сомкнул глаз. Аня уснула практически сразу — не прошло и пяти минут, как ее дыхание замедлилось, а плечи расслабились. Медведев минут двадцать просто лежал рядом и гладил ее по оголенному плечу. Не описать те чувства, что он испытывал, глядя на Аню в своей постели. Даже просто лежа рядом, он получал от нее такой заряд доброты, что в груди что-то щемило. Дима бы сказал, что это сердце, но, учитывая последние события, сам себе признался, что этого органа у него больше нет.       С каждым днем этого года ситуация в «Барсе» ухудшалась. Если Медведев думал, что хуже поставки наркотиков через Чечню ничего быть не может, то Барыжин с легкостью его переубедил, сунув под нос два билета на самолет — для него и для Кости, а дальше объяснил, куда и к кому им надо пойти и о чем договориться. К тому моменту, как Дима вышел на улицу, Костя, уже все знавший, но не притронувшийся к билету, курил около входа, сидя прямо на порожке. Каждый раз, когда Костя злился, он запускал пальцы в волосы и ерошил их, будто таким образом мог очистить и проветрить голову, но это никогда не помогало.       Дима, не обращая внимание на чистые и выглаженные брюки, сел рядом на порог — плечом к плечу, как и всегда. Какое-то время просидели молча — курили, думали о своем, но Костя заговорил первым.       — И мы сделаем это? — прошептал, а казалось, будто крик. Души.       Грудину мгновенно обожгло так сильно, что тяжело стало сделать вдох. Медведев какое-то время молчал, слыша шум собственной крови, а под закрытыми веками — песок и кровь. Алое месиво.       — Придется, — выдавил он из себя. — Придется, Кость.       — Черт, Дима, — Костя поднял на него обреченный взгляд, — кто ты? Почему ты, пережив то, что было, можешь так спокойно на это соглашаться? Ты, как никто другой, должен все понимать.       — Я понимаю, — кивнул Дима, — но у нас с тобой выбора нет. Точнее он есть, но совсем не радужный.       — С каждым разом все становится хуже и хуже, — прохрипел Костя. — Я не понимаю, как мы могли так далеко забраться, Дим. В этом поганом мире даже места столько нет.       — Мы это сделаем, понял меня? — он хлопнул Костю по плечу. — Сделаем. Как Барыжин сказал? Деньги не пахнут.       Но для Димы эти деньги начали пахнуть — опять же, кровью. В последнее время он вообще различал всего два запаха: корицы — от Ани, и крови. Последним, к сожалению, пахло намного чаще. А еще Дима боялся, что однажды почувствует их одновременно. Пожалуй, в связи со всеми обстоятельствами, это был его самый большой страх.       — Там наши пацаны жизни отдают, а мы… предатели. Крысы.       Дима опять же ничего не ответил. Так они и сидели на крыльце — Костя опять курил, а Дима сжимал в кулаке два билета на самолет в Москву.       И именно этот разговор Медведев вспоминал, лежа рядом с Аней ночью. Она пахла так сладко — корицей и им — самое приятное сочетание запахов. Он осторожно, чтобы не разбудить ее, встал с постели и так же тихо вышел, плотно прикрыв за собой дверь. На кухне выпил крепкого кофе, убрал тарелки с нетронутым ужином, оставшиеся в гостиной, а еще старался не думать о том, что ему предстоит. В последнее время он слишком часто пытался абстрагироваться от таких мыслей, а причиной тому было то, что мыслей этих с каждым днем становилось все больше.       Медведев не понимал, что с ним происходит. Раньше, когда он только пришел к Барыжину, его мало волновали вопросы морали — нужны были деньги и они у него появились. А сейчас он и сам не мог определить, что так влияло на душевное состояние — то ли взрослел, то ли приоритеты менялись, то ли просто слишком устал от всего этого. В свои почти двадцать девять он уже не чувствовал себя человеком. А еще задавался вопросом: как уже мертвые внутри люди могут продолжать умирать?       Единственное свое спасение он видел в совсем еще молоденькой девочке, не успевшей повидать мир, не знающей жестокости людей, — в Ане. И это было так прискорбно, что впору было бы смеяться от абсурдности сложившейся ситуации. Рядом с ней он чувствовал себя живым. Возможно потому, что именно она и наполняла его желанием жить. И жить не так, как он живет сейчас. «Хорошо жить» Дима хотел еще в двадцать один, когда в Петербург приехал, но сейчас, почти разменяв четвертый десяток, понял, что «хорошая жизнь» понятие слишком относительное. У него появилось много денег, которых он так хотел, он добился того, к чему стремился, но при этом растерял напрочь остатки своей и так ничтожной души. Потому и делал все то, что делал. Души нет. Сердца нет. Человечного не осталось ни на грамм. А рядом с ней, с девочкой этой, что разжигала в нем уже давно забытое желание жить, все будто становилось на свои места. Был он, была она, была какая-то невысказанная мечта — одна на двоих. А еще хотелось бесконечное количество раз просить у нее прощения — сам же не понимал за что. За то, что такое зверье? За то, что уже не человек? За то, что больше не видит в жизни ничего хорошего? Если только ее — улыбчивую, светящуюся солнечным светом изнутри. Он и сам не понимал, как ей это удается — спасать его раз за разом, день за днем, месяц за месяцем. Аня даже не знала, что делает, разжигая в нем эти чувства. И ему бы остановиться, оглядеться, задаться вопросом «а готова ли она к тому, что ее ждет?», но он не останавливался. Поступал эгоистично, не хотел ее отпускать, просто потому что чувствовал к ней такую сильную тягу, что не было сил сопротивляться. А еще потому, что рядом с ней чувствовал свое сердце — знал, что оно где-то там, под обезображенной кожей, покрытой шрамами, под переломанными ребрами, бьется — настоящее, как у людей.       Раньше он обязательно сходил бы в церковь — ходил же часто, раз в месяц так точно. Ребята все смеялись над ним, что он никогда не сможет душу свою отмолить, а Дима не верил. Сейчас понял — правы они были, а в церковь больше не тянет. Будто бы и отмаливать уже нечего.       Дима сидел на темной кухне, даже не включая свет, и смотрел, как на электронном табло часов меняются минуты. Тишина давила, но он не мог пойти к Ане сейчас — хотел, но не мог. Диме казалось, что один только взгляд на спящую девушку, и он пошлет все к черту, выбросит этот билет и никуда не поедет. А закончится все свинцом во лбу — хорошо, если только у него, а в худшем случае он мог и Костю, и Аню с собой забрать. Барыжин был хорошим мужиком, но предательство никогда не прощал. А потому у Димы выбора не было. Кто бы ему полгода назад сказал, что его посетят такие мысли, — рассмеялся бы, а теперь вот не до смеха.       Когда стрелка часов перевалила за полночь, Дима тихо вытащил из комнаты спортивную сумку и одежду, переоделся в коридоре, а затем все же подошел к спящей Ане — несколько минут просто смотрел на то, как она спит, а внутри все горело. Там, где его шрамов касались ее пальцы, все вновь было раскуроченным и кровавым. Пришлось даже посмотреть на светлую облегающую футболку, чтобы убедиться — крови нет, а все это всего лишь воспоминания. Дима оставил записку, деньги и ключи на тумбочке с ее стороны, и пару раз осторожно пригладил растрепанные волосы. Аня во сне что-то простонала и развернулась на спину, при этом оголяя маленькую и аккуратную грудь. Но на лице у нее было такое спокойствие и умиротворение, совсем не сравнимое с тем, что сейчас испытывал Дима. Ему хотелось просто рухнуть перед ней на колени и, наверное, сразу же умереть. Но вместо этого он наклонился, едва заметно коснулся похолодевшими губами ее лба и тут же вышел из комнаты, не оглядываясь. Знал, что если оглянется — не сможет уехать.       Ехать в аэропорт, единственный в городе, договорились по отдельности. Дима заранее вызвал такси, но спустился на улицу за несколько минут до назначенного времени — успел выкурить сигарету, не сводя взгляда с окон своей квартиры. Почему-то одна только мысль о том, что Аня там, в его постели, грела его. Это казалось безумием — эти нахлынувшие ни с того ни с сего чувства, но они были реальны. Реальны настолько, что иногда казалось, будто они были всегда. Это не было похотью или желанием завоевать девушку, просто в тот момент, когда он открыл глаза и увидел ее в первый раз — ночью, растрепанную, стоящую посреди комнаты в коммуналке и прижимающую к груди мокрое полотенце, — в голове что-то перемкнуло. Не было такого, что Дима сказал себе «это она» или «я хочу ее» или «она будет моей», не было никаких громких слов — просто то, что осталось от его сердца, потянулось к ней. Само по себе. Вот так просто. И он не стал сопротивляться.       Машина подъехала вовремя. Дима не стал убирать сумку в багажник, а просто плюхнулся на заднее сидение и прислонился виском к холодному стеклу, сжимая в руках свой билет и паспорт. Мысли то и дело возвращались ко вчерашнему вечеру, а картинки, словно фотографии, сменяли друг друга каждые несколько секунд: сидящая на нем Аня, связанные солдаты в плену — он среди них, потом опять Аня — набухшие соски, словно горошины, а следом — снова война. Дима видел это каждый раз, когда закрывал покрасневшие глаза.       Он даже не заметил, как таксист довез его до аэропорта. Костя ждал у главного входа. Они молча обменялись взглядами, даже не пожимая рук — в такие дни хотелось контактировать с людьми как можно меньше. Регистрация на рейс, как и положено, началась за несколько часов. Мужчины сдали багаж, зарегистрировались, успели выпить кофе в кафе на первом этаже, а дальше — самолет, полтора часа в воздухе, посадка, Москва.       Для Димы это время прошло как в тумане, а очнулся он только тогда, когда вдохнул свежий воздух на выходе из аэропорта Шереметьево — на часах было почти шесть утра. Солнце постепенно поднималось над горизонтом, а кожу обдавало приятной утренней прохладой. Костя, не сказавший ни слова за все время перелета, закурил и наконец-то заговорил:       — Я делаю это первый и последний раз, Дим. Клянусь тебе.       Дима покачал головой, прикрывая глаза. Ощущение, будто под веки насыпали песка, не проходило уже на протяжении нескольких дней — сказывалось отсутствие сна после разговора с Барыжиным.       — Кость, тут выбора нет. Хочешь пулю в лобешник? Он тебе это быстро устроит.       — Пусть уж тогда пуля в лобешник, чем помогать чеченам наших ребят убивать.       — Пока никто никого убивать не собирается. Поставка оружия дело не секундное, — Дима тоже закурил, нервно чиркая зажигалкой. — Я понимаю тебя, просто поздно уже заднюю давать. Мы в этом дерьме по самые уши.       — Знаешь, — вдруг печально усмехнулся Костя, — а говорят, что война скоро кончится. Глупые они… Не понимают, что война никогда не заканчивается.       Дима вновь ничего не ответил. Иногда, чтобы поддержать друга, не нужно ничего отвечать или говорить каких-то громких слов — надо просто быть рядом. Дима знал Костю так давно и так хорошо, что считал его практически своим братом. Человек, с которым они прошли Афган, чертовы наркотики из Чечни, теперь вот оружие.       Еще полгода назад Медведев был уверен, что Миша никогда не свяжется с оружием — это слишком грязно, слишком опасно и еще очень много «слишком», а в итоге Дима и Костя тут, в Москве, собираются разговаривать с Московской ОПГ, что переправляла оружие в Чечню — и нет, не для российской армии, а для чеченов. Дима пытался не думать о том, сколько их же ребят положат там из оружия, что они передадут боевикам, но каждый раз, когда прикрывал глаза, под веками то и дело мелькали убитые, окровавленные солдаты. И почему-то Дима и Костя среди них.       Квартира, адрес которой дал им Барыжин, находилась в самом центре — Олимпийский проспект тянулся от Садового кольца к окраинам города. Такси поймали быстро, так же тихо загрузились, благо, вещей с собой практически не было. Когда приехали на место, солнце окончательно поднялось, начиная пригревать макушку.       И все-таки, задумался Дима, погода в Москве уж слишком сильно отличалась от Петербургской. Если в Петербурге солнце пригревало, то в Москве — палило так, что кружилась голова.       Костя расплатился с таксистом, а затем вышел из машины во двор жилого здания. Михаил объяснил им, что эта квартира его, но сам он в ней не живет даже тогда, когда прилетает в Москву с женой, а для ребят всяко лучше — не в отеле и то хорошо. Кодовый замок запищал, пропуская в красиво обставленный и чистый подъезд. Квартира находилась на третьем этаже, но Костя с Димой, поняв друг друга без слов, начали подниматься пешком — необходимо было осмотреться. Уже на подходе к третьему этажу Костя вырвался немного вперед, подготовил ключи — они позвякали в глухой тишине, а затем вдруг резко остановился с поднятой ногой.       В этой глухой тишине послышался щелчок. Звук из прошлого, заставляющий волосы на руках вставать дыбом.       — Дима, — и голос тихий, но не дрожащий, привыкший к таким постоянным щелчкам.       — Знаю, — осторожный кивок, несколько медленных шагов до Кости.       Занесенная для следующего шага нога касалась туго натянутой лески — практически незаметной в темноте подъезда с вывернутой лампочкой — зацепленной за кольцо гранаты.       — Не двигайся, — выдохнул Дима спокойно. — Нам не привыкать, правда?       — Да я уж и забыл, каково это, — вдруг усмехнулся Костя, покрываясь испариной.       Правда стоило только Диме присесть на корточки и проследить взглядом, куда уходит леска, как Костя, стоящий на одной ноге, чуть покачнулся. Инстинкты Медведева и мышечная память сработали быстрее — в мгновение ока он толкнул Костю назад к лестнице, а сам лег, закрывая голову. Подбородок стукнулся о каменный пол, а позади около ног послышался взрыв — не сильный, но оглушающий, заставляющий вжать лицо в грязные плиты.       Сердце гулко отбивало удары в груди. Димы слышал, как оно бьется, но знал, что это последствия взрыва — его оглушит всего на несколько минут, не больше, а потом слух придет в норму.       — Ты как? — прокряхтел жмурящийся рядом Костя.       — Твою мать, — выругался Медведев сквозь зубы, — что за херня вообще происходит?       Дверь в квартиру пострадала не сильно. Они поднялись, быстро оглянулись и зашли в квартиру — нельзя было попадаться соседям на глаза, а те, услышав, обязательно выглянут в коридор. Потом приезд милиции — это как минимум на три часа, но в квартиру звонить и стучаться точно никто не будет — Барыжин им сразу сказал, что она пустует, а соседи в курсе.       — Кто знал, что мы летим в Москву? — спросил через несколько минут Костя, пока Дима снимал с себя кофту, морщась — грудину все еще жгло. И сколько бы он себе не повторял, что это неправда, боль не утихала.       — Немногие, — глухо отозвался Медведев, разминая шею. — Думаю, нас двоих из этого списка можно исключить.       — Барыжин? — напрягся Костя.       — Отпадает сразу же. Ему нет никакой выгоды отправлять нас в другой город, чтобы тут прикончить. Захотел бы убить — пристрелил бы и дело с концом. В итоге бы все списали на бандитские разборки. Знаешь же, — усмехнулся он невесело, — как это работает. Сами так делаем.       Костя ничего не ответил. Какое-то время задумчиво крутил в руках зажигалку, а потом закурил и запустил пальцы в волосы.       — Кто еще знал?       — Мало кто. Мы крота так и не нашли. Я, если честно, даже не представляю, с чего начинать.       О полете в Москву на встречу с чеченами знали помимо самих Димы и Кости всего несколько человек: Сергей, который подготавливал документы и искал информацию на тех, кто будет присутствовать на встрече; Лена, секретарша, что покупала билеты; Гром, он же Громов Павел — главный спец по оружию; Алексей Бороздов — личный водитель Барыжина.       — Слушай, — нахмурился Дима, — давай мозгами пораскинем. Нас с тобой и Мишу можно из этого списка вычеркнуть. Остается кто? Лена?       — Да ты смеешься что ли? — фыркнул Костя. — Что она может, да и зачем?       — Согласен. Пашка Гром?       — Ему вот уж вообще не надо сделку эту срывать. Он такой куш получит с тех бабок, что мы за оружие получим. Кто еще? Сергей и Алексей.       Дима лишь на мгновение задумался о Сергее, но мысли быстро перескочили на Алексея.       — Бороздов…       Костя сдвинул светлые брови к переносице, задумчиво почесывая затылок.       — Он же к нам от Всеволжских перешел, помнишь? Во время дележки территории. Его Михаил и пригрел. Алексей хотел смотрящим стать, но Миша отказал — он ему не доверял.       — Вот же сука, — выругался Медведев, закуривая. — Он ведь знал о моей встрече с Соловьевым! Знали ты, я, Миша и он, потому что за несколько дней до этого мы ехали с ним в «Барсу», а за рулем был Алексей! Он же мог и своим крысятничать! Ты сам подумай, он всегда рядом с Барыжиным, слушает его разговоры, знал о моей встрече с Соловьем, знал о нашей поездке. Вот только зачем ему мы?       — А Барыжина ты так просто не уберешь, — хмыкнул Чернышев. — Теперь сам думай: кто место Миши займет, если его убьют? Ты. Кого надо первым убирать? Тебя, меня, потом Мишу. Нас троих вычеркни и от «Барсы» ничего не останется — они же как волки друг другу глотки перегрызут, чтобы на Мишин стул забраться. В итоге никого из наших не останется, а Всеволжские тут как тут — и людей и территорию загребут. Но я все равно сомневаюсь. Он от Всеволжских уже давно ушел — все связи порвал. Он всего лишь водитель, Дим.       — А ты не думаешь, что его специально заслали к нам еще в самом начале?       Костя какое-то время смотрел в упор на Диму, видимо, обдумывая его догадку, а затем поднялся и размял плечи. Так ничего и не ответил.       Встреча с Московской ОПГ и сотрудничающими с ними чеченцами была назначена на семь вечера, поэтому у них еще было время привести себя в порядок. Оба по очереди сходили в душ, а потом решили прилечь на пару часов. Дима устроился в гостиной на диване, а Костя занял спальню, вот только Медведеву совсем не спалось. Он продолжал прокручивать в голове разговор с другом — ошибаться в таких делах было нельзя. Естественно, тех, кого подозревали в сливе информации, сразу же убирали. И Дима был уверен, что если найдет этого крота, то сделает это собственноручно, но убивать невиновного в его планы не входило. К сожалению, ошибки возникали слишком часто — если ты оказался не в то время, не в том месте, готовься получить свинец в лоб.       К встрече готовились основательно. Около пяти часов дня шум в подъезде стих — соседи разошлись по квартирам, изрядно причитая и обвиняя всех вокруг, милиция, составив протокол, уехала в отделение. Дима надел кобуру, проверил обойму пистолета, глубоко вздохнул, глядя на себя в зеркало, и вновь нацепил на лицо маску ледяного спокойствия. В этот раз эмоциональное состояние выдавали лишь глаза — покрасневшие белки, а в зрачках — обреченность.       Встреча была назначена в недавно открывшемся клубе «16 тонн» в самом центре. Дима с Костей несколько минут оглядывались на улице, якобы выкуривая по сигарете, а затем зашли в здание. Ожидала их уже целая коллегия — представители одной из московских ОПГ, а также пятеро чеченцев — они в основном молча слушали. Переговоры велись только между Димой, так как Костя просто сверлил взглядом стену, и Андреем Волошиным — представителем московских. Волошина очень удивило, что на встречу Барыжин прилетел не сам, а прислал гонцов.       — Ну что вы, Андрей, какие же мы гонцы? — улыбнулся Дима, принимая расслабленную позу. — Давайте не будем тянуть кота за яйца и сразу к делу перейдем.       В итоге вся встреча заняла не больше двух часов. Обсудили план поставок: Петроградские дают оружие — сразу же получают деньги, а Волошин со своими людьми занимается перевозкой. Дима старался мыслить по-деловому, но каждый раз, когда взгляд цеплялся за черные бороды и злой взгляд чеченцев, сидящих напротив, Медведева передергивало. Он сразу же начинал рассуждать о том, сколько молодых ребят положат из этого оружия. Но для Барыжина деньги никогда не пахли.       Когда Дима расплачивался за бокал виски, что выпил еще в середине переговоров, и положил на стол купюру, в воздухе опять запахло металлом. А еще песком и кровью. Дима знал, что это значит — смерть шла за ним по пятам. Он и есть смерть.