Карусель

      Утром Аня проснулась, когда на часах было начало десятого. Димы уже не было, лишь только подушка, которую она обнимала во сне, хранила его запах. Аня какое-то время просто лежала в постели, глядела в потолок и улыбалась, а затем, когда решила вставать, обнаружила на тумбочке записку с деньгами и ключами.       Почерком Димы было выведено: «Ни в чем себе не отказывай. Вернусь в воскресенье вечером. Анюта, ни о чем не беспокойся. Дима»       Аня счастливо завизжала сквозь стиснутые зубы и забарабанила ногами по постели. Ей хотелось вскочить с постели, прыгать и кричать от радости, но стоило ей только подняться, как она отметила довольно неприятное и ноющее чувство внизу живота. Но и это не смогло испортить ей настроение. К тому же, к следующему дню все прошло.       А в субботу Ане удалось дозвониться до Насти. Она впервые зашла в общежитие и то — за вещами, а Аня как раз подловила ее в тот момент, когда Настя была уже в дверях. Ане очень хотелось обговорить все случившееся с лучшей и единственной подругой, потому что она поняла бы ее как никто другой. Договорились они на вторую половину дня. Поскольку Дима и Костя улетели вместе, то Настю в квартире Чернышева никто не ждал, и она решила приехать к Ане в квартиру Димы.       В тот день Аня взяла деньги, что ей оставил Дима, и в магазине купила фруктов — около двух килограмм винограда, несколько больших груш и клубники — совсем немного, но заплатила за нее баснословную цену. Хоть Дима и написал в записке, чтобы она тратила эти деньги на себя, Аня все равно беспокоилась — уж слишком крупная сумма. Хотя, с появлением этого мужчины в ее жизни, она, как ни странно, зажила с деньгами, а такие изменения не могли не радовать.       Настя приехала около четырех часов дня, и они устроились в гостиной на полу, побросав на ковер диванные подушки. Аня была так рада видеть подругу, будто не виделась с ней лет сто, не меньше.       — Ммм, клубничка! — Настя подхватила одну крупную красную ягоду и, зажмурившись от удовольствия, отправила ее в рот. — Шикуешь, подруга? — она весело подмигнула Ане, примостившейся рядом, и поиграла бровями. — Ну, я так понимаю, что у вас уже все было? Вся прям светишься.       Аня чуть зарделась, но не отвела взгляда и счастливо рассмеялась.       — Было, — решительно тряхнула она головой.       — Понравилось? — вкрадчиво спросила Настя с лукавой улыбкой.       — Понравилось.       — Ну-ка, Трофимова, давай подробности! — Настя, хохоча, захлопала в ладоши.       — Какие подробности, Настасья? — преувеличенно воскликнула Аня, продолжая сверкать улыбкой, а затем глубоко и мечтательно вздохнула, припоминая события ночи. — Все было так… волшебно.       — Значит, Дима таки тебя добился? И как ему удалось сломить твою неприступную стену?       — А ему и ломать ничего не пришлось, — отмахнулась она, отправляя в рот виноградину. — Я сама.       — Погоди, — нахмурилась Настя, — что значит сама?       — Сама захотела, — Аня вздернула подбородок. — Вообще-то, он даже меня ну… остановить пытался. А я, — она пожала плечами, — поняла просто, что этот момент настал. Знаешь, будто внутри голос какой-то сказал: «сейчас!». И я не пожалела.       — И наши мужчины уехали на два дня, — Настя деловито окинула гостиную взглядом, — так что выходные наши. Какие планы? Что собираешься делать?       — Не знаю, — Аня пожала плечами. — Готовиться наверное буду. В понедельник следующий экзамен.       — Пф, как скучно. А я ничего делать не буду, — Настя повалилась на ковер и потянулась, как довольная кошка, мурлыкая от удовольствия себе под нос.       — А как сдавать собираешься? — скептически усмехнулась Аня. — У тебя и так пропусков выше крыши. Смотри, не сдашь сессию — выгонят из университета.       Настя перевернулась на бок и, подперев голову рукой, хитро поглядела на подругу.       — Ну и пусть выгоняют. Я, наверное, сама его брошу.       — Дурочка что ли? — хохотнула Аня. — На третьем курсе бросать? А потом что? Что без профессии делать будешь?       — А, — Настя махнула рукой, — мне теперь это ни к чему, — и искоса посмотрела на Аню. — Мне Костя предложение сделал.       — В смысле? — непонимающе переспросила Аня.       — В коромысле! Руки и сердца, — Настя мечтательно улыбнулась.       — Не рано ли? — тоже улыбнулась Аня, отправляя в рот еще одну виноградинку. — Сколько вы знакомы?       — Живем один раз, подруга, — назидательным тоном ответила Настя. — К тому же, я чувствую, что это мой человек. Костя такой… такой… — она взволнованно взмахнула руками. — У меня от него коленки подкашиваются. Люблю я его! Люблю!       — Да верю я, верю! — с улыбкой уверила ее Аня. — Просто… мне кажется, вы торопитесь.       — Это просто вы тормозите, — фыркнула Настя.       — Нет, — так же назидательно, как недавно говорил ее подруга, возразила Аня. — Мы делаем все по порядку. Ладно, — продолжила она, увидев, как Настя скорчила гримаску, — свадьба-то когда?       — В июле, — и та тут же просветлела. — Костя сказал, что у нас все должно быть по высшему разряду. Ооо, я так волнуюсь! — она подскочила со своего места. — Ты же мне поможешь? Платье там, лимузин, банкет… — и Настя лихорадочно замахала руками.       — Кольца еще, — добавила Аня.       Настя замерла, а потом сорвалась с места и побежала в прихожую. Вернулась она уже с маленькой красной бархатной коробочкой в руке.       — Вот, — она протянула Ане раскрытый футляр. — Костя перед отъездом подарил.       В коробочке было тонкое золотое кольцо с россыпью небольших прозрачных как слеза камней. Аня на мгновение даже задержала дыхание и тихо прошептала:       — Это настоящие?       — Бриллианты? — уточнила Настя, сверкая довольной улыбкой до ушей. — Конечно настоящие!       — Красиво, — сказала Аня тихо.       — Красиво, — повторила Настя, любуясь украшением.       — Родителям-то сказала? — поинтересовалась Аня у подруги, когда она, уже убрав кольцо, вернулась в комнату.       — Сказала, — кивнула Настя, отщипнув небольшую кисть винограда, и вновь повалилась на ковер. — Они так рады были. Мама сказала, что это хорошо, мол, мужчина из города и все такое. Думают почему-то, что я из-за денег и прописки за него замуж пойду, — Настя улыбнулась как-то печально. — Никак не хотят в толк взять, что люблю его. Безумно. А мама все заладила: «Город — это хорошо! Работать не будешь, ребенка родишь — в садик хороший его устроишь, потом школа и квартиру ему купите!» — фыркнула она. — Не понимает меня совсем. Я вроде и говорю, что люблю его, а она так лукаво: «Ну конечно любишь!». А вот и люблю! — воскликнула Настя на всю квартиру.       — И я вот… — пробормотала задумчиво Аня, но Настя ее не расслышала — оно и к лучшему — Аня пока и сама не была уверена. — Слушай, — протянула она через минуту, — а мне Дима сказал, что у Кости собака есть!       — Ага! — закивала Настя, приподнимаясь и садясь спиной к дивану. — Риччи зовут. Здоровенная! Но добрая очень и, знаешь, будто все понимает. Я даже разговариваю с ней иногда.       — А Костя не говорил, почему решил собаку завести? — начала Аня издалека.       Настя покачала головой, явно не подозревая, к чему клонит Трофимова.       — Слушай, я вот не знаю, говорила ли ты с Костей об этом, но… — Аня запнулась, не зная, как продолжить. — В общем, мне Дима сказал, что они с Костей в Афганистане служили. Вы не говорили об этом?       — Нет, — покачала головой Настя. — Я как-то не спрашивала, да и он сам не говорил. А что такое?       — Нет-нет, ничего, — улыбнулась Аня, отводя взгляд и начиная перекатывать между пальцами большую виноградину.       Конечно ей хотелось знать, откуда у Димы были такие ужасные шрамы и ожоги на груди. Аня сразу догадалось, что это осталось с войны, как только Дима сказал, что звезда исламская, но своими разговорами, расспросами и догадками совсем не хотелось портить настроение веселой и счастливой подруги. К тому же, Ане надо было услышать правду от Димы, а не строить нелепые предположения, но и спрашивать напрямую ей не хотелось — она ждала, что Дима сам с ней поделится, если пожелает.       Они провалялись в гостиной еще около двух часов — обсуждали предстоящие экзамены и Настину свадьбу. Настя сказала, что никому из друзей пока не говорила, да и вряд ли кого-то, кроме Ани, будет звать. А вот Костя, видимо, собирался созвать всех своих коллег. Он сказал Насте, чтобы она не беспокоилась о деньгах и подбирала самое красивое и дорогое платье — его невеста должна быть самой роскошной. Настя говорила обо всем этом с гордо поднятой головой, но не для того, чтобы задеть Аню, просто, казалось, сама не могла поверить в происходящее.       Все воскресенье прошло у Ани за работой — она целый день провела в больнице, а в квартиру Димы попала только в одиннадцатом часу. Ей было слишком непривычно заходить в чужой дом и хозяйничать, но тем не менее Аня помнила, что Дима должен прилететь именно в этот день, а потому даже приготовила ужин — макароны по-флотски и салат из огурцов с помидорами. А затем, приняв душ, заварила себе чашку чая и отправилась в гостиную на диван к телевизору. Сидела, бездумно переключала каналы — во всех новостных роликах сплошь война в Чечне, а еще репортаж про взрыв в жилом доме в Москве — на Олимпийском проспекте. Аня оставила буквально на несколько секунд, но после того, как показали съемку третьего этажа с выбитыми стеклами и почерневшими стенами, сразу же переключила.       Стрелка часов постепенно клонилась к часу ночи, и Аня потихоньку засыпала, но старалась изо всех сил не смыкать веки — уж очень хотела дождаться Диму, да и чего скрывать, волновалась она не на шутку. Хоть сама и не спрашивала у него напрямую о специфике работы, все ведь понимала. Но ей казалось правильным не задавать лишних вопросов — ей нужен был Дима, и ее не волновало, чем именно он занимался, будь то рэкет или денежные махинации. Аня думала, что в такое время честным людям просто не выжить — без связей и без денег. А где была бы она сама, если бы Дима ей не помог? Он ведь вернул ее маме деньги, а еще Аня догадывалась, что это именно он помог ей остаться на работе — уж слишком складно все было со старшей медсестрой. Прошло буквально еще полчаса, и Аня не заметила, как все-таки провалилась в сон — съехала на диване, устроив голову на подлокотнике и задремала.       А пробуждение было медленным и приятным. Сквозь полудрему Аня чувствовала теплые пальцы, гладящие ее по щеке, и улыбнулась, думая, что все еще спит. А в следующее мгновение ее подхватили сильные и знакомые руки, прижали к крепкой груди, и в этих объятиях ей было так хорошо, что совсем не хотелось просыпаться.       — Дима, — прошептала она сладко, все еще с закрытыми глазами касаясь носом его подбородка.       — Привет, малая, — так же шепотом ответил Дима, но Аня слышала по голосу, что он улыбается. — Ты уснула на диване.       — Хотела дождаться тебя.       — Я приехал, — и он опустил ее на мягкую постель.       От усталости после тяжелого трудового дня она даже не могла открыть глаза. Чувствовала только, как Дима осторожно снял с нее его футболку, что она после душа взяла из шкафа, оставляя в одних трусиках. Она вновь сладко улыбнулась и потянулась за отстранившимися руками.       — Засыпай, Анют, — прошептал он ей на ухо, укрывая легким одеялом. — Я в душ схожу и приду.       — Ужин на плите, — только и успела проговорить она, прежде чем провалилась в сон.

***

      Под веками — кроваво-красный, в ушах — звук собственной крови, бегущей по венам. Дима попробовал качнуть головой — бесполезно. Грудину мгновенно обожгло, а по руке начало стекать что-то теплое — кровь. И запах — затхлый, пыльный, с отголосками металла — от крови, и жженой плоти — своей же. Картинки воспоминаний сменяли друг друга слишком быстро: ночная высадка в двух километрах от кишлака, дальше — пешком. Потом вспышка, оглушающий взрыв и земля, падающая откуда-то с неба, попадающая в глаза, сыплющаяся за шиворот и в рот. А легким не хватает сил, чтобы нормально дышать — получаются какие-то рваные хрипы. Потом дуло автомата у лба, черная борода и голос, выкрикивающий что-то на пушту или дари — Дима никогда не мог понять.       На этот моменте картинки оборвались — откуда-то справа послышался еле слышный вой — так стонут животные перед смертью, понимая, что их ожидает. Диме кое-как удалось разлепить практически склеенные веки. Справа где-то в углу лежал Олег — сослуживец, вот только тело его — сплошное кровавое месиво. Огромный разрез от грудины до паха, и органы наружу — кусок окровавленной, но уже сереющей кишки касался его рядом лежащего запястья.       Дима сглотнул, подавляя рвотный рефлекс и одновременно понимая, что не то чтобы не привязан, а просто сидит, облокотившись спиной на каменную стену. Одежды нет — только порванные штаны да тельняшка, кровавыми лоскутами свисающая с плеч. От каждого движения — шевеление головой или попытка повернуться — жженой плотью пахло сильнее. Дима никогда не чувствовал тошнотворнее запаха, чем запах собственного обожженого мяса.       — Медведь? — не голос, а хрип. Еле понятный. Пробирающий до нутра обреченностью.       — Живой, — в ответ такой же хрип — слов практически не различить, лишь непонятные звуки, а во рту — песок и желчь. — Костя… где Костя…       — Олегу… надо… — голос Андрея выровнялся, но все еще тихий, будто на последнем издыхании.       — Остальные?.. где?..       Дима попытался оглядеться, но все, что видел — уже не дышащий Олег, Андрей у противоположной стены — руки порезаны от плеча до кисти, а кожа практически снята.       — Никого больше…       Дима не мог определить, сколько он здесь уже находился. Он то отключался, то возвращался в сознание. До уха долетали то хрипящие звуки, то голос — моджахеды, говорящие на незнакомом ему языке. И ни одной мысли в голове — всепоглощающая пустота. Такая страшная и тихая, что хочется выть. И желание одно единственное — чтобы смерть была быстрой. Дима знал, как развлекаются с теми, кого берут в плен — и быстрая смерть в этом случае была подарком. Олегу, чье тело так и не унесли, повезло меньше. А еще запах гниющего мяса — на этой жаре тело Олега разлагалось в разы быстрее.       Дима знал, что случится дальше — предчувствовал. Знал, что будет с телом лежащего и выпотрошенного Олега. Знал, что они делали с головами убитых солдат — играли ими в пул, как футбольными мячами. Медведев заставил себя напрячь руки и попытаться оттолкнуться от стены, чтобы встать. Обожженная кожа на груди натянулась, вызывая нестерпимую боль, и начала лопаться. И вновь металлический запах — собственная кровь, стекающая по животу и впитывающаяся во влажные и пыльные штаны. Зубы стиснуты так, что вот-вот раскрошатся, но Дима плевал на это — пытался подняться, хотя сил уже не было. С каждой секундой желчь, поднимающаяся по пищеводу, заполняла рот, обжигая слизистую, но Медведев терпел. Ухватившись за стену, чтобы не упасть, он попытался выпрямиться, и все же не смог сдержать болезненного стона. Опустил взгляд на грудь — кровавое и опаленное месиво. И не поймешь, то ли распотрошили и внутренности видно, то ли кожу запекли так, что не отличить. Два шага до Андрея, и очередной мучительный стон. Запах, исходивший от угла, где остался Олег, уже не просто щекотал нос, а забирался внутрь, в каждую клеточку тела, впитывался, как яд — и не отмыться ни за что в жизни.       За хлипкой дверью послышались голоса и смешки. И что-то наподобие «чуп ша!» и «равра!» — Дима знал, что последнее это значит «принеси». Два и два сложить не составило труда. Он задержал дыхание и как можно тише прошаркал до стены с дверью. Андрей следил за ним из-под полуприкрытых век — Дима знал, что тот остается в сознании последние минуты.       Следом скрипучий смех и звук открывающейся двери, в полумраке помещения сверкнула сталь, а дальше Дима плохо соображал — и сам не понял, как из последних сил кинулся боевику на спину и зажал рот ладонью — тот прокусил до мяса, но не издал ни звука. А потом все как в замедленной съемке — тесак в руке Медведева, непонятно как там оказавшийся, и быстрый размах. И река крови из перерезанного горла. Ее было так много, что заливало руки по самый локоть, казалось, она попадала даже в рот, но только потом Дима понял, что кровь во рту — его собственная от прокушенной насквозь губы.       Тело с глухим стуком рухнуло на пол, и Дима практически следом. Осел на колени, пытаясь оставаться в сознании. Комната кружилась, а дышать становилось сложнее — каждый вздох отдавался невыносимой болью где-то в ребрах, будто поломанные кости кололи сердце.       — Дима… — и снова этот полуживой голос, оставшийся без ответа.       Еще два шага до мертвого Олега, один быстрый обезумевший взгляд на Андрея и замах. Голова отделилась от тела так, будто держалась только на коже. И снова — кровь на руках, а с улицы — смех, пробирающий до нутра, заставляющий руки, снимающие одежду, дрожать.       Дима напяливал на себя промокший насквозь кроваво-красным перухан и задерживал дыхание, а в голове по-прежнему пустота. Кое-как напялил пакуль, закрывая часть лица.       — Дима…       Все еще качающийся Медведев, у которого были заложены уши, опустился за головой Олега и поднял ее за волосы. Несколько секунд смотрел в знакомое, обезображенное лицо и не мог понять, что происходит, что он делает.       — Я приведу помощь, — ответ тихий, ударяющийся о стены помещения, пропитанного страхом, отчаянием и смертью. — Ты только держись.       А дальше он уже не понимал, что делает. На заплетающихся ногах вышел в полумрак улицы, а там — десятки людей и все с оружием, и все — чужие. Одно движение и голова брошена под ноги боевику. В ответ какие-то непонятые вопросы — Дима никогда не понимал этого диалекта, и потому, практически валясь с ног, махнул рукой на окровавленную одежду, развернулся и двинулся вдоль дверей кишлака. Ожидал шагов за спиной, но единственное что слышал — стук крови и смех, а затем удары ног по голове Олега, словно по футбольному мячу.       Дима быстро поднялся на постели, глубоко вздыхая и мгновенно осматриваясь. Аня, лежащая рядом и укрытая одеялом по самый подбородок, обеспокоенно приоткрыла глаза и коснулась его плеча ладонью, заставляя Медведева на мгновение вздрогнуть. И если бы не голубые глаза на поллица, четко виднеющиеся в темноте спальни, он бы мгновенно схватил за шею того, кто оказался рядом.       — Все нормально? — и в голосе ее такой страх, что у Димы свело внутренности.       — Все хорошо, Анют, ложись спать дальше, — он нахмурился, пытаясь выровнять дыхание.       Кожа покрылась потом — видимо, спал он и видел эти воспоминания часа два минимум. В голове все смешалось, сердце отбивало бешеный стук где-то за ребрами, а грудь по-прежнему жгло. Дима моментально положил похолодевшую ладонь на ожог у солнечного сплетения и глубоко вздохнул, повторяя как мантру, что все это сон.       — Всем снятся плохие сны, — проговорила тихо, но ласково Аня, а затем чуть потянула его за плечо обратно на постель. — Ложись ко мне.       Дима нехотя лег, хотя уже заранее знал, что не сможет уснуть. Дыхание никак не хотело восстанавливаться, и грудная клетка практически ходила ходуном от коротких вздохов, а пальцы мелко подрагивали. Но тут его ладони коснулась девичья рука, переплетая пальцы, будто говоря, мол, я тут, с тобой, все будет хорошо. И Дима сжал ее ладонь в ответ. А спустя несколько мгновений отметил, что ему действительно становится лучше — сердце успокаивается, а дыхание выравнивается. Он развернулся чуть на бок, чтобы быть к ней лицом, но руку ее из своей ладони так и не выпустил. Аня не спала и в кромешной темноте виднелись только ее большие глаза — она будто смотрела ему в самую душу. Опять. А Диме стало не по себе от этого пронзительного взгляда — она будто читала его мысли, читала все его прошлое, читала как открытую книгу. А он даже не пытался ничего скрыть — просто был не в силах сопротивляться.       — Все будет хорошо, — она легонько улыбнулась и, приблизившись, потерлась носом о его оголенное плечо.       Дима глубоко вздохнул и прикрыл глаза. Уснуть в ту ночь ему так и не удалось, но он поймал себя на мысли, что от присутствия рядом с ним Ани становилось намного спокойнее.