Карусель

      После того, как Дима вернулся из Москвы, Аня заметила, что он стал более загруженным. Она лишь один раз спросила о том, что случилось, но Дима только улыбнулся и ушел от ответа, притянув ее в крепкие объятия. Стояли около двух минут, прижимаясь друг к другу — Аня чувствовала нутром, что что-то совсем не так, но больше не спрашивала. Она видела в его глазах что-то совсем не знакомое, чужое, но подобрать этому определение не могла.       Дни постепенно сменяли друг друга, и лето окончательно пришло в Петербург. А вместе с жарким солнцем и постоянные дожди. У Ани начались недели практики, которую она проходила, как и хотела, в больнице. С этой просьбой она подошла к старшей медсестре — та слушала ее с минуту, а потом долго-долго смотрела Ане в глаза, заставляя ту испугаться не на шутку, но в итоге кивнула и сказала, что сама подойдет к главному врачу. Аню, как студентку педиатрического отделения, определили в свой же корпус, только теперь в новой должности — не санитарки. Она была очень рада, что ей не придется покидать маленьких обитателей этих палат, поэтому по знакомым коридорам больницы порхала, как бабочка.       Мама не звонила по будням — так говорила Маша, потому что Аня большую часть времени оставалась у Димы. Она ездила домой на одну ночь среди недели и на все воскресенье — мама, как и прежде, звонила по вечерам. Лишь один раз Аня пропустила ее звонок — вечером, когда Дима прилетел из Москвы, но в тот раз объяснила маме, что была у Насти и готовилась к предстоящему экзамену. Мама конечно поверила, и именно это заставило Аню усомниться в своих действиях. Ей никогда не приходилось обманывать и что-то скрывать, но она впервые в жизни не хотела делиться чем-то с мамой. Думала, что та осудит ее за выбор, а потому молчала. Чувствовала, что рано или поздно придется обо всем рассказать, но правильных слов подобрать не могла.       Маша же в самую последнюю встречу Аню предупредила, чтобы та не обманывала маму. Говорила она, будто знала все лучше всех — с каким-то непонятным превосходством, но в этом была вся Маша — то по-дружески улыбалась, то пыталась задеть. Аня лишь пожала плечами и ответила, что разберется со всем сама, но и поблагодарить не забыла — она всегда была благодарна соседке за то, что та позволяет ей пользоваться домашним телефоном.       А в один из дней, когда Аня пришла с практики во второй половине дня и хотела приступить к обеду, обнаружила на кухне Диму в компании незнакомого ей взрослого мужчины — на вид ему было не больше сорока, но при ярком освящении были заметны глубокие морщины, прорезающие лоб, будто он только и делал, что всегда хмурился. Аня в какой-то момент даже отметила небольшое сходство с Медведевым — тот тоже всегда хмурился, а потому на еще молодом лице уже были заметны морщины.       — Добрый день, — улыбнулась Аня, переводя взгляд с Димы на мужчину и обратно.       Обстановка была дружеская — это было заметно по чашкам кофе и конфетам, что стояли посредине стола — Аня купила их на выходных.       — Добрый, Анна, — улыбнулся мужчина, поднимаясь с места и почтительно кивая. — Меня зовут Михаил.       — Привет, малая, — Дима моментально притянул ее в объятия.       Но Аня никак не могла оторвать взгляд от Михаила — глаза у него были хоть и светлые, но было в них что-то, что пугало. Какая-то злость, яростная решимость и твердость. Иногда Аня видела такой взгляд у Димы. И это пугало вдвойне.       Медведев быстро поцеловал ее в висок, пока она неловко мялась под колючим взглядом, а затем все же посмотрела на Диму и, проморгавшись, чтобы сбросить оцепенение, улыбнулась.       — Иди в комнату пока, ладно? Мы еще не закончили.       Аня какое-то время смотрела ему в глаза, но потом понимающе кивнула. Перевела опасливый взгляд на Михаила, кивнула еще раз — на прощание, выдавила улыбку и быстро покинула кухню.       Разговор мужчины продолжили только тогда, когда шаги Ани стихли. Она, сама не понимая зачем, дверь прикрыла не до конца — оставила небольшую щелочку, и, слыша шум собственной крови в ушах от волнения, затаила дыхание, прислушиваясь.       —… ты понимаешь, что это был мой водитель? Ты вообще в своем уме, Медведев? — раздался голос Михаила — спокойный и уравновешенный, совсем не соответствующий словам. — Ты убрал моего водителя!       От услышанного у Ани обожгло горло. Она отшатнулась от двери, сглатывая, и попыталась ровнее дышать — в надежде, что это совсем не то, о чем она подумала.       — Во-первых, давай чуть тише, — тут же ответил Дима. — Во-вторых, сам подумай, Миш. Вспомни: за несколько дней до моей встречи с Соловьевым, еще тогда в феврале, мы ехали с тобой и обсуждали сложившуюся ситуацию. Кто вел машину? — В ответ Миша ничего не сказал. — Сейчас, когда мы поехали в Москву, кто знал об этом? Я, Костя, ты, Ленка, Серега, Паша и Леша. Адрес квартиры, куда мы должны были поехать, вообще кажется не разглашался, — продолжил Дима. — Бороздов пришел к нам от Всеволжских. Ты сам не хотел делать его смотрящим.       — Господи, Дима, ты положил моего водителя!       — Нет, Миша. Я убрал крысу, что все это время работала на врагов. Ты все еще сомневаешься?       Барыжин вновь ничего не ответил. Аня, стоя за дверью, чувствовала эту тишину — гнетущую и пугающую. Она боялась даже дышать — так и стояла, задержав дыхание и прикрыв глаза. Сердце гулко отбивало удары в груди, а внутренности будто свело — Аня даже не могла подвинуться. Знала, что поняла все правильно, понимала, что единственно верный выход — бежать, бежать так далеко и так быстро, насколько было сил, она практически физически еще с самого знакомства ощущала опасность, исходящую от Димы, но предпочитала не обращать на это внимание, закрывать глаза на очень многие вещи, но сейчас, окончательно все приняв, реальность обрушилась на нее ледяной волной. Но она ведь знала обо всем еще с самого начала! Прекрасно понимала, как Дима «разобрался» с теми, кто ограбил Тамару Ивановну — она видела кровь на его свитере, да к тому же ведь и подстрелили его не просто так — явно из-за работы, но ведь она упорно не хотела во все это верить, упорно закрывала глаза на очевидные вещи.       Она не смогла отойти от двери даже когда услышала шаги в коридоре. Дима проводил своего гостя, они тихо попрощались, а затем послышался звук закрывающихся замков и глубокий вздох. Аня продолжала стоять в комнате, неотрывно смотря на щелку. И когда Дима открыл дверь и сделал шаг в комнату, она по глазам поняла, что он все знает — знает, что она слышала их разговор, знает, что подслушивала.       Медведев остановился в дверном проеме, привалившись плечом к косяку, и открыто посмотрел на нее — не зло, не решительно, скорее просто в ожидании ее действий. А Аня стояла, не в силах выдавить из себя ни слова. Поняла, что оказалась на перепутье двух дорог — ей необходимо было выбрать и именно этого выбора Дима ждал. Аня попыталась проанализировать все, что знала о нем: Дима был на войне — именно оттуда он вернулся со шрамами, Дима связался с бандитами — и в этом не было сомнений, но в то же время Дима помогал ей — каждый раз, когда она в нем нуждалась, он был рядом, а еще он делал то, чего до него никому не удавалось — заставлял девичье сердце скакать галопом от одних только прикосновений. Она уже не сомневалась в своих чувствах к нему, но сомневалась в себе — сможет ли жить с осознанием того, чем он занимается? Сможет ли она любить его, зная, что он делает то, что делает? И ей бы схватиться за голову, запричитать, приговаривать «Какая дура! Какая дура!», припомнить, что мама была во всем права, но Аня сделала то, чего явно никто не ожидал — шагнула к нему и обняла. Так крепко, что захрустели от натуги и силы собственные кости.       — Анечка…       И именно в этот момент она поняла, что сделала свой выбор. Дима опустил теплые ладони ей на открытые плечи и еще сильнее прижал к себе. Аня чувствовала, как бьется в груди его сердце — или это ее сердце так сильно билось? — и сомнения отступали. И в следующее мгновение Дима отстранился и поднял ее лицо за подбородок, а взгляд — глаза в глаза — прошибающий до нутра, и мелкие, но горячие поцелуи по всему лицу. Она и сама не поняла, как начала плакать — слезы просто текли по щекам, а он собирал их губами, шепча:       — Аня, Анечка… — а потом поцеловал ее так нежно, что ей захотелось плакать еще сильнее.       И поцелуй получился такой глубокий, мучительно сладостный, но в то же время какой-то безнадежный, вызывающий тупую и ноющую боль за ребрами. Аня думала о том, сколько же в этом человеке, израненном не только телом, но и душой, сосредоточено мрачности и печали в сочетании с этой щемящей сердце нежностью, что он проявлял по отношению к ней.       — Наверно, я попаду в ад, — невесело улыбнулся Дима, отстраняясь и заглядывая Ане в глаза, но продолжая удерживать ее лицо в больших ладонях.       И Аня поняла, что он не ждет ответа. Кажется, Дима окончательно смирился с тем, что очернил свою душу, но она, прикрыв глаза, решила для себя две вещи: во-первых, больше никогда себя не обманывать, а во-вторых, показать Диме, что его душу еще можно спасти. Аня не сомневалась в том, что это возможно, и была уверена, что еще не все потеряно.       Поэтому вместо того, чтобы что-то ответить, Аня потянулась за еще одним поцелуем, надеясь показать Диме, что она не боится — не боится ни его, ни его работы, ни того, что может ожидать их впереди. Аня почему-то находилась в полной уверенности, что Дима сможет решить все проблемы, если те возникнут, потому что только рядом с ним она ощущала небывалое спокойствие. А затем вдруг сквозь поцелуй усмехнулась своим мыслям, понимая, что безопасность она ощущает только в объятиях самого опасного хищника на планете.       Мужская ладонь медленно спустилась до талии, а вторая притянула Аню за шею ближе, углубляя поцелуй и делая его уже не столь нежным, сколько страстным. Аня приподнялась на носочки и скользнула кончиком языка по его губе, чуть прикусывая и вырывая из его горла гортанный рык. Дима мгновенно поднял Аню рывком вверх, заставляя ее обхватить торс ногами, а руками обнять шею, при этом не отрываясь от поцелуя.       Внизу живота мгновенно потянуло, и она прерывисто всхлипнула, когда мужская ладонь, забравшись через широкую штанину джинсовых шорт, сжала ягодицу. Ане казалось, еще немного и она задохнется — Дима целовал ее так яростно, что ей не хватало воздуха. В какой-то момент, она и сама не поняла как, они оказались у постели, только в этот раз Дима не уложил ее, а вернул на пол и резко развернул к себе спиной, спускаясь поцелуями по шее к обнаженному плечу и оставляя небольшие, чуть красноватые отметины.       Аня прикрыла глаза от наслаждения, чуть запрокидывая голову и позволяя сильным рукам приподнять майку и гладить по животу. От этих смелых, желанных и горячих прикосновений к своей коже, у нее каждый раз сводило внутренности, а под ребрами кололо желание. Ягодицами Аня упиралась в уже знакомый бугорок на брюках и, сама не ожидая от себя, чуть повела бедрами, закусывая губу и одновременно заводя руку за спину, чтобы коснуться этого бугорка ладонью. Аня чувствовала, что действует правильно, потому что после того, как она кончиками пальцев коснулась выпуклой ширинки, Дима глухо застонал, еще сильнее прижимая ее к себе. Майка и лифчик мгновенно слетели, оставляя Аню в одних лишь шортах, а в следующее мгновение Дима, продолжающий покусывать ее шею, расстегнул на них пуговку. Трясущимися руками она сама стащила с себя остатки одежды, оставаясь совсем голой, а затем развернулась к Диме лицом — а взгляд у того затуманенный желанием, черный зрачок практически перекрыл ореховую радужку. Безумие — вот чувствовала Аня в его объятиях.       Она сглотнула, когда в горле запершило, и запустила пальцы под футболку. Помнила, что Дима просил не касаться его груди, но сделала это намеренно — осторожно провела ладонью по обезображенной коже, чувствуя, как сильно колотится в груди его сердце. Заглядывать ему в глаза не было смысла, Аня знала, что увидит там — боль. Потому что как только он стащил через голову футболку, оголяя все шрамы и ожоги, а Аня едва заметно коснулась губами вырезанной под плечом звезды, в комнате раздался болезненный вздох, от которого у нее по спине побежали мурашки.       — Не надо, — так сдавленно и сипло, но в тоже время предостерегающе, заставляя на несколько мгновений отстраниться и пропустить вздох.       Но тем не менее, Аня, которой не хотелось отступать, вновь осторожно прижалась к шраму губами, прикрывая глаза. Знала, что Дима опустил голову и видел, как она это делает, а потому продолжила — спускалась губами ниже и ниже, пока не достигла большого ожога на солнечном сплетении. На мгновение остановилось, но, слыша лишь его хриплое дыхание, быстро скользнула сухими губами по кромке ожога.       — Поднимись, — и ни капли нежности в голосе — сплошная сталь.       — Нет, — и очередной поцелуй в область ожога.       Ане казалось, что он сейчас насильно ее поднимет. Сердце в груди стучалось, как ненормальное, оставляя синяки на внутренней стороне ребер. Но Дима не ответил — глухо выдохнул, а следом зарычал — опасно, агрессивно и как-то совсем гибло, будто и сам не мог ее отстранить — так рычат умирающие звери.       Она спустилась губами до пояса брюк и, ни секунды не медля, расстегнула пуговицу, а в следующее мгновение в комнате раздался звук расстегивающийся молнии, от которого у нее на загривке волосы встали дыбом. Внутри живота теплые искры желания становились разгорающимся пожаром, охватывающим все тело. Аня провела ладонью по выпуклому бугорку, а затем чуть стянула джинсы с нижним бельем.       — Аня, — на выдохе. Не рык, а глухой стон с запрокинутой головой. И следом мольба: — Пожалуйста, остановись.       Аня глубоко вздохнула, облизывая губы, но упрямо помотала головой. И коснулась ладонью разгоряченной и набухшей плоти. Казалось, Дима задержал дыхание, как и она сама. А вот сердце замолчало, теперь Аня уже не слышала стука, слышала только кровь, разносящую по венам огонь.       И прежде, чем он успел ее остановить, она скользнула влажным и горячим языком, вбирая в себя нежную кожу.       — Стоп, — как удар хлыстом. Голос уже не умоляющий, не глухой, опасный. И Аня не смогла не подчиниться.       Остановилась, не поднимая взгляда, а сердце вновь начал отбивать чечетку, сбивая дыхание. А в следующее мгновение рывок за плечи вверх и опять взгляд глаза в глаза — так глубоко, что Аня, почувствовав себя фарфоровой статуэткой, готова была разлететься на куски.       Дима резко ее поднял, а Аня по инерции обхватила торс ногами, и в следующее мгновение почувствовала, как возбужденная плоть коснулась влажных складок. И ей бы прикрыть глаза от наслаждения, но она продолжала смотреть на него — на могучие и широкие плечи, на шею со вздыбленными венами, ту самую пульсирующую жилку, к которой всегда хотелось прикоснуться языком, и конечно на губы — не улыбка, а звериный оскал, выдающий всю жажду желания.       И в тот момент, когда Дима резко опустил ее на себя, Аня задохнулась. Выгнулась как кошка, касаясь сосками его груди, вцепилась когтями в кожу на плечах и взвыла — не от боли, а от наслаждения.       — Вот так, хорошая моя, — опять на выдохе, опять набирая темп.       И Аня потерялась — во времени и пространстве, продолжала задыхаться и уже сама не понимала, что шептала и о чем кричала. Казалось, мир вокруг на мгновение замер и начал рассыпаться. Вокруг рушились стены, падал потолок, а Аня, прижимающаяся к разгоряченному телу, продолжала наслаждаться.       С каждой секундой Дима увеличивал темп, грубо вбиваясь в девичье тело и продолжая оставлять отметины на шее и на груди — уже не просто красные следы, а укусы, от которых голова шла кругом — что-то на грани боли и наслаждения. И в какой-то момент Аня почувствовала тот жар внутри живота, что разгорался с самого начала, — он полностью охватил их и она вновь прижалась к Диме, полностью напрягаясь, а в следующее мгновение, как и мир вокруг, рассыпалась на мириады маленьких частиц, расслабляясь в сильных руках.       Но и этого было ей недостаточно. Аня потянулась за поцелуем, вырывая из мужской груди стон — тот самый, которого она ждала, и Дима застыл — в ней. Аня вцепилась пальцами в плечи, не отстраняясь и позволяя заполнять себя, словно чашу, а потом потерлась носом о его колючую щеку. Слова, что так хотелось сказать, вновь не были произнесены.       Дима осторожно опустился на постель, укладывая Аню на себя. Она устало вздохнула и приоткрыла один глаз, глядя на довольного Медведева.       — Ты похож на кота в лавке со сметаной, — улыбнулась Аня.       Дима рассмеялся — совсем легко, отчего она в прямом смысле затряслась, лежа на нем сверху. Несколько минут они провели в тишине: Дима с полуопущенными веками, а Аня с открытыми глазами, неотрывно наблюдающая за тем, как подрагивали его ресницы.       — Я хочу знать, — вдруг ни с того ни с сего произнесла она, сама себе удивляясь — ведь не собиралась затевать этот разговор.       — О работе? — напрягся Дима.       — Нет. О работе не хочу. Бессмысленно задавать вопросы, на которые в ответ я получу или ложь или молчание. К тому же, ответы не так уж сильно и хочется знать. Я хочу спросить про это, — она осторожно коснулась кончиками пальцев шрамированной звезды.       — Да нечего рассказывать, Ань. Все как у всех, — отозвался он тихо.       — Мне не нужно знать, как у всех. Я хочу только, — она запнулась, но, собравшись с силами, договорила: — Я просто хочу знать.       — Серьезно нечего рассказывать, — выдохнул Медведев, поглаживая ладонью спину Ани. — Попали в плен: я, Олег Масляков да Андрюха Старовойтов. Сколько пробыл там — не знаю. Время будто остановилось. В какой-то момент глаза открыл, а тело — одно кровавое месиво. Олегу повезло меньше — что с ним было даже рассказывать не буду. С Андреем я не знаю, что было. Когда уходил, то он был еще в сознании, но я долго до своих брел. Думал, не дойду.       — А как спасся? — шепотом спросила Аня, сжимая в кулачке до того болтавшийся на мужской шее армейский жетон с номером.       Дима ничего не ответил. Лишь только тяжело выдохнул.       — Когда это было? Ты потом опять вернулся?       — Нет, уже не вернулся. Меня отправили в госпиталь, а пока там лежал, войска из Афганистана уже начали выводить. Потом домой вернулся. Вот и вся история, — подытожил он тихо.       — А после возвращения?       — А что после возвращения, Ань? — глухо прошептал Дима, прикрывая глаза. — Мы уезжали на войну из одной страны, а вернулись совсем в другую. В ту, где нас не ждали. Мы вернулись живыми и, знаешь, думали, что будет у нас что-то новое. Уезжая на войну, думаешь, что после возвращения тебя будут уважать. Ну, мы вернулись, и что? Никакого уважения, Ань. Информация о том, что на войне был, воспринималась негативно, везде отказывали в работе. У таких, как мы, выход один был… Мы им и воспользовались. Мы свою молодость отдали, воевали, пока наши одногодки на танцы с девочками ходили, а в итоге что получили? Клеймо на всю жизнь, — усмехнулся он невесело. — Как узнавали, что на войне были, так стороной обходили. Мы же все опасные, Аня, — зашептал Дима горячо, — взрывные и бесшабашные, без капли страха уже. Весь страх, который был, там остался. Нам же даже за жизнь свою не страшно, Аня, потому что мы ее там оставили.       Аня лежала на сильной и широкой груди, скользя взглядом по шрамам, что ее украшали. Их было так много, что она не могла даже посчитать — сбилась на восемнадцатом. А в груди, именно в том месте, что у Димы был ожог, зияла огромная черная дыра, состоящая из его боли, его страданий и его печали. И вся эта горючая смесь скручивала нутро до рези в ребрах. Ане очень хотелось забрать всю его боль, забрать эту обреченность из глаз, чтобы не видеть больше выливающуюся за края безнадежность, чтобы больше не чувствовать, как он просыпается среди ночи и сидит на кровати, тяжело дыша, чтобы больше не слышать этого страшного шепота сквозь сон — в такие моменты Аня просыпалась и смотрела на Диму — ей казалось, что у него вот-вот разорвется сердце.       — У меня день рождения в конце июня, — сказал Дима тихо.       — Правда? — улыбнулась Аня, хотя больше всего на свете ей хотелось плакать. — И как хочешь отметить?       — Мы всегда ездили к Косте на дачу праздновать на пару дней. Поедешь?       — Конечно, — кивнула Аня, вновь прижимаясь щекой к плечу Димы. — Конечно я поеду.