Карусель

      Пасмурное августовское воскресное утро началось для Ани совсем рано. Риччи не беспокоил их до восьми часов утра, но в двадцать минут девятого начал осторожно скрести открытую дверь в спальню. Дима никогда ее не запирал, но запретил заходить псу на эту территорию. Риччи, будучи очень умным псом, понял Медведева с первого раза, несмотря на то, что не считал его хозяином. Аня вообще каждый раз удивлялась, когда собака слушалась его команд, так как знала, что Костя воспитывал Риччи как армейскую собаку — по всей строгости. И, согласно курсу дрессировки, а также убеждению всех остальных, Риччи вообще никого не должен был слушаться, кроме своего хозяина. Но, видимо, понимая, что Костя больше к нему не вернется, Риччи принял правильное решение — подчиняться Диме.       На благо Ани именно Дима взял на себя все хлопоты, связанные с Риччи. Она не выходила с ним гулять, если только могла иногда составить компанию Диме, не мыла собаку, только кормила и иногда могла его погладить.       В то утро Дима, как обычно, только услышав звук когтей по двери, сразу же поднялся. Аня заворочалась на постели, скидывая одеяло к ногам.       — Поспи пока, — тут же обернулся Дима, застегивая олимпийку под горлом. — Дождь там, к тому же выходной.       — Да ну что ты? — отмахнулась она, улыбаясь и поднимаясь с постели. — Я пока завтрак приготовлю, а вы идите гулять.       Как только входная дверь за Димой и Риччи закрылась, Аня быстро умылась, отмечая в зеркале, что синяки из-за недосыпа начали постепенно сходить, а до этого момента бледное лицо вновь приобретало здоровый цвет. Она не отрицала, что смерть Кости и ее тоже подкосила, несмотря на то, что они не считали себя друзьями. Но Аня впервые столкнулась со смертью так близко, а потому теперь ее не отпускало ощущение, что смерть стоит позади нее. Диме она о таких мыслях не говорила, потому что видела, как тот загружен работой. Она подозревала, что план, который Дима хочет воплотить в жизнь, будет осуществлен в ближайшее время, но по телефону, как она услышала, говорили они совсем о другом. Упоминались имена, которые ранее ей не встречались, а еще Аня слышала, как Дима говорит что-то об отправке груза то ли в Москву, то ли из Москвы. Но лезть в это она вновь не стала, так как продолжала придерживаться правила «Меньше знаешь — крепче спишь». Вот только крепче она засыпать не стала, а наоборот — две ночи после похорон Кости Аня вообще спать не могла. Просто лежала в постели, чувствуя, что Дима тоже не спит. О чем он думал, она не знала, но поняла, что в душу лучше ему не лезть. Медведев был не из тех, кто делится своими мыслями, переживаниями и опасениями, предпочитая все держать в себе.       Насыпав в турку молотый кофе, она тут же поставила ее на огонь и включила приемник на кухне. Послышался вначале треск, а следом голос диктора — Аня попала на утренние новости радиостанции «Маяк».       — … напомню, что в плену они находились более года, а если быть точным, то 378 дней. 3 августа 1995 года самолет Ил-76 с семью членами экипажа на борту по заказу правительства в Кабуле в рамках межправительственного соглашения с Албанией, вопреки решению СССР о прекращении поставок оружия, боеприпасов и топлива конфликтующим сторонам в Афганистане, совершал коммерческий рейс по маршруту Тирана — Кабул с грузом стрелковых боеприпасов. Получателем груза был «Северный альянс», авиабаза Баграм до сих пор контролируется силами злейшего врага «Талибана» Ахмад Шах Масуда. Сходные рейсы в Баграм, в частности, из Шарджи, экипаж выполнял неоднократно, перевозя самые разные грузы. Рейс из Тираны с боеприпасами был третьим после двух таких же, вполне успешных. Над Афганистаном самолет был перехвачен истребителями движения «Талибан» и принужден совершить посадку в районе Кандагара под предлогом досмотра груза. Среди формально разрешенных к перевозке стрелковых боеприпасов был обнаружен ящик с запрещенными к перевозке снарядами.       Аня повела плечами, покрываясь мурашками. О том, что случилось в прошлом августе трубили по всем новостным каналам и периодически освещали эти события в газетах весь предыдущий год. Аня сделала погромче, забывая про разогревающийся кофе.       — Более года члены экипажа самолета находились в плену в очень тяжелых условиях, мучаясь от жары, нехватки воды и плохой пищи. И вот два дня назад, 16 августа, экипаж самолета смог совершить побег на своем же самолете — через Иран в Объединенные Арабские Эмираты…       Со стороны плиты послышалось шипение, и следом по кухне поплыл запах сбежавшего кофе. Аня тут же, забыв про радио, кинулась к плите и, не думая, схватила разгоряченную ручку турки голой ладонью. Кожу мгновенно обожгло, и в следующую секунду турка полетела на пол, разливая коричневую жидкость по светлому линолеуму. В эту же секунду дверь в коридоре хлопнула, послышались шаги Димы и скрежет когтей Риччи.       — Аня? — и голос сразу же показался ей взволнованным.       — Все в порядке, — тут же отозвалась она, подставляя обожженную ладонь под холодную воду и выдыхая — кожу неприятно защипало.       Дима оказался рядом спустя несколько мгновений. Сразу же рывком притянул Аню за руку ближе, осматривая покрасневшую ладонь.       — Да пустяки, — улыбнулась она, сжимая руку в кулак, чтобы скрыть повреждения. — Заслушалась. По радио передали, что наши летчики из Кандагара сбежали — на своем же самолете, представляешь? — воскликнула она, не скрывая восторга. — Правда, странно, что за год мы ничего сделать не смогли. Я слышала, что пленных они хотели обменять на детали вертолетов или самолетов, но талибы не согласились, — нахмурилась Аня, забирая пострадавшую руку из теплых мужских ладоней и встречаясь с обеспокоенным взглядом. — Да не волнуйся ты так! Кофе вот жалко…       Кофе Аня больше не делала — этим утром оба пили чай с бергамотом и бутербродами. Риччи, как и прошедшие две недели, получил свою утреннюю порцию докторской колбасы, а затем плюхнулся около полупустой миски с кормом — есть лучше он не стал, но на удивление за прошедшие дни в весе не потерял. Весь час, что они сидели на кухне, слушали радио. О Владимире Шарпатове, командире воздушного судна, говорили еще дважды. Аня слушала, затаив дыхание, а сердце быстро-быстро билось в груди. Казалось бы, новость совсем к ней не имела никакого отношения, но она не могла не испытывать радости. Дима же находился полностью в своих мыслях, изредка хмурясь.       — Целый год в таких ужасных условиях, — проговорила Аня тихо и поднялась с места, чтобы собрать грязную посуду. Выпуск новостей как раз закончился. — И ведь им так обидно должно быть — мы их бросили там на произвол судьбы. — Под «мы» она имела в виду конечно не себя, а страну в целом. — Власти даже не пытались вызволить из плена.       — Это чужая война, Анют. Мы за просто так уже воевали, не хватало еще и в эту войну в чужом государстве ввязываться.       Аня тихо кивнула и отвернулась к раковине, включая воду. В последнее время Дима очень мало с ней разговаривал — больше времени проводил или вне дома, или просто сидел в гостиной, обсуждая с кем-то по телефону рабочие вопросы. Также намного чаще к Диме начали приезжать его коллеги, вот только без Михаила. Аня в такие моменты старалась либо сидеть на кухне с Риччи, чтобы не мешать, либо уходила в спальню. Обычно такие собрания проходили не очень долго, а потому где-то после двух часов ожидания Аня обязательно заваривала чай в большом чайнике, чтобы мужчины перед отъездом попили чай с печеньем.       А еще Аня начала осознавать, что становится «своей» в этой компании — ее воспринимали как девушку Димы, а потому всегда улыбались, здоровались и благодарили за чай. Иногда, когда выходили покурить на этаж, по возвращению спрашивали, не нужна ли ей помощь, на что Аня всегда отвечала отказом. Эти мужчины, несмотря на порой пугающую внешность, очень ей нравились — они всегда были обходительны и галантны, добры и очень часто ее смешили, а порой даже приносили различные сладости. Дима смотрел на это с чуть скрываемой улыбкой — Аня видела, что ему это нравится. Нравится то, что они принимают ее. И от этого на душе становилось легче.       Сразу же после завтрака Дима переоделся в джинсы и черную кофту и вышел к Ане на кухню.       — Я еду сейчас, — проговорил он задумчиво, набирая номер на телефоне. — Возможно смогу заехать вечером на пару часов домой, если время будет. Если нет, то приеду уже под утро.       Аня нахмурилась, чувствуя неприятное покалывание в области груди, а через мгновение низ живота начало тянуть от волнения. Ощущение надвигающейся беды, как и в день смерти Кости, сжимало девичье сердце тисками. И Аня, не в силах подавить порыв, шагнула к Диме и обняла — так крепко, насколько хватило сил. Он на мгновение опешил, явно не предвидя такой реакции, а затем все же обнял ее в ответ, чуть поглаживая по плечам.       — Ну чего ты, Анют?       Аня не знала, что должно было случиться, не знала, что за дела были у него в этот день, но нутром чуяла, что что-то не так. И даже запах, витающий в квартире, ей не нравился — пахло горелым, хотя от убежавшего еще утром кофе уже не осталось следов.       — Не езди сегодня, пожалуйста, — прошептала Аня, хватаясь трясущимися пальцами за ворот его кофты.       — Я буду осторожен, — улыбнулся Дима и поцеловал ее в висок. — Люблю, как ты пахнешь — молоком и корицей.       Аня продолжала цепляться за его кофту, хотя понимала, что Дима все равно уйдет. Все равно оставит ее и поедет рисковать своей жизнью, как рискует каждый день, каждый час и каждую минуту. И этот риск казался ей неоправданным, слишком глупым. Этот риск влечет за собой глупую смерть, а смерть, как знала Аня, не приходит одна. Ей еще с детства в ее родном поселке вкладывали в голову, что если есть мертвец, то жди еще троих. И больше всего в жизни она боялась, что одним из этих троих может оказаться Медведев.       Она последний раз коснулась носом его щеки, а затем все же расцепила заледенелые пальцы, хотя больше всего ей хотелось просто рухнуть перед ним на колени и молиться. И если бы не трясущиеся от тревоги губы, она бы обязательно усмехнулась, понимая, что именно так и становятся верующими. Потому что бывают такие моменты, когда тебе уже не на кого полагаться, и остается только верить в Бога.       — Я в ту квартиру поеду, — Аня попыталась улыбнуться, чтобы смягчить ситуацию, так как видела обеспокоенный взгляд Димы.       — Анют, звони если что, ладно? Я на связи.       Аня несколько раз кивнула, глубоко вздохнула, собираясь с силами, и улыбнулась — уже более расслабленно. Она проводила Диму и напоследок, вновь не сдержавшись, потянулась за поцелуем — глубоким и мучительным, подобным последней просьбе не покидать ее, но Дима оторвался первым. Несколько секунд смотрел ей в молящие глаза, а затем молча развернулся и ушел. Стоя в дверях с закрытыми глазами, Аня слышала, как стучат по каменным ступеням подошвы его ботинок. И плакать от бессилия хотелось еще сильнее.       А тревога, зародившаяся еще утром, становилась все более явной с каждой минутой. Аня, поглощенная своими мыслями, собиралась на автомате — брюки, кофта, обязательно зонт, так как за окном собирались тучи.       Мелочь вперемешку с жетонами для метрополитена, которым Аня почти не пользовалась, оттягивали карман и бренчали, пока она шла от дома Димы до остановки. Пожилая бабушка-кондуктор, встретившая Аню приветливой улыбкой на входе в троллейбус, оторвала ей билетик — несчастливый. Счастливые ей за все это время еще не попадались.       И, как оказалось, это волнение было не напрасным. Стоило только Ане отпереть дверь квартиры, как сердце застучало от страха с удвоенной силой — в прихожей стояли ботинки Тамары Ивановны. У Ани мгновенно закружилась голова, и ей пришлось ухватиться за дверной косяк, чтобы не рухнуть. Естественно, ей не хватало ни сил, ни смелости, чтобы признаться маме раньше, но сейчас другого выхода она не видела. Аня никогда не обманывала маму, и ей никогда не требовалось ничего скрывать, потому что Тамара Ивановна всегда была понимающей мамой, но, возможно, как думала Аня, она просто еще не давала повода усомниться в своих поступках.       Дверь в комнату Маши приоткрылась. Соседка, подняв взгляд на Аню, округлила глаза и громко ойкнула. И в этот момент Аня поняла, откуда ноги растут. Тамара Ивановна никогда не приезжала без предупреждения, а значит либо что-то случилось, либо кто-то рассказал ей, что Аня редко появляется дома — и единственным человеком была Маша.       Аня молча отвернулась от Маши и двинулась в сторону своей комнаты, дверь в которую была приоткрыта. Ожидала она чего угодно, но только не того, что Тамара Ивановна начнет рыться в ее вещах, а именно это Аня и увидела, стоило ей только шагнуть в комнату. Ее мама, всегда понимающая и поддерживающая Аню, стояла к ней спиной и именно в это мгновение вытаскивала постельное белье с верхней полки шкафа. И выглаженные серые простыни потянули за собой оставленный там белый конверт — Аня так и не потратила все деньги, что дал ей Дима еще зимой.       — Мама?       Тамара Ивановна обернулась на Аню, суживая глаза.       — А вот и ты, — и улыбнулась — то ли расстроено, то ли зло, Аня сама не поняла. И подняла конверт, выуживая оттуда его содержимое — зеленые купюры вперемешку с российскими рублями. — Это откуда?       — Мама! — Аня шагнула вперед, взмахивая руками. — Что ты тут делаешь?       Конечно, Ане очень хотелось ее обнять — уж слишком долго они не виделись, но от осознания, что Тамара Ивановна из-за недоверия рылась в ее вещах, Аня растерялась.       — А что мне еще было делать, Аня? — повысила голос Тамара Ивановна, взмахивая деньгами. — Ты дома не появляешься! Мне Маша все рассказала!       — Мам, я все хотела тебе рассказать, просто не знала как, — воскликнула на нервах Аня. — Столько всего случилось за это время, я не хотела тебя пугать.       — Откуда у тебя деньги, Аня? — и строгость в ее голосе была не наиграна — Аня поняла, что мама злится.       И вдруг непонятно откуда у нее в груди тоже начало зарождаться это ужасное чувство — злость. Неконтролируемая и всепоглощающая.       — Тебе незачем знать, — Аня шагнула вперед и забрала конверт со всем содержимым.       — Мне Маша сказала, что Дима очень часто к тебе приезжал. Это с ним ты, да? Аня, очнись, да он же бандит! — воскликнула Тамара Ивановна. — Собирайся сейчас же! Поедешь со мной. Хватит с тебя этого города! Хватит!       И Аня тут же ощетинилась:       — Он помог тебе, а ты его оскорбляешь! И никуда я не поеду.       — Он бандит, Аня! Неужели ты этого не видишь?       Аня глубоко вздохнула, собирая остатки своего самоконтроля.       — Вижу, мама, — спокойно сказала она, выдерживая строгий и одновременно непонимающий взгляд. — Я знаю, кто он, все вижу. Но он хороший человек, мама. И я люблю его, — выдохнула Аня, прикрывая глаза.       Слова, что уже давно крутились на языке, были произнесены. А струна, что натягивалась с каждым днем, наконец-то лопнула, освобождая от своих оков.       — Я люблю его, мам. И я его не оставлю. У него умер лучший друг, — тихо сказала Аня. — Настин жених. И я не оставлю ни Диму, ни Настю. И как ты можешь судить о нем, если даже его не знаешь?       — Да он голову деньгами запудрил тебе, девке молодой, а ты и рада! Собирайся!       — Никуда я не поеду! — упрямо воскликнула Аня, вздергивая подбородок. Уже остывшая злость вновь начала разгораться. — Мне здесь ничего не угрожает. Мама, мне двадцать один год. Пойми, — взмолилась она, — я вправе решать за себя. Я вправе совершать свои ошибки и учиться на них. Я очень тебя люблю, но ты не заставишь меня вернуться.       — Против матери пойдешь? — Тамара Ивановна подняла на Аню очередной осуждающий взгляд.       — Ты сама против себя идешь, — прошептала Аня, а следом развернулась и, подавляя в себе желание убежать, медленно пошла к выходу.       Она слышала, как до нее доносится мамин голос, но слов разобрать не могла. Слезы обиды душили так сильно, что Аня едва сдерживалась, чтобы не разреветься в голос. Она тихо глотала соленые капли, спускаясь по лестнице. Солнце, еще утром местами выглядывающее из-за облаков, теперь скрылось окончательно — на смену ему пришли серые тучи и отдаленные глухие раскаты грома, но Аня была слишком далека от мира в этот момент. Она даже не знала, куда идет — просто шагала прямо, обходила препятствия в виде других людей и ларьков с газетами.       Время для нее остановилось на этом моменте. Аня никак не могла осознать, что мама, которая всегда ее поддерживала, в этот раз не поддержала ее выбора. Да, Дима не был идеалом всех мужчин, но никто другой ей не нужен был — только он со всеми его внутренними демонами.

***

      Сидя в здании «Барсы», Дима думал об Ане. Каждый раз, когда прикрывал глаза, под веками показывалась она — белокурая, с голубыми глазами, в которых плескался самый настоящий животный страх. И Диму коробило вовсе не то, что она могла бояться именно его, так как он знал — Аня боялась за него. А Медведев не хотел, чтобы Аня вообще боялась чего-либо, но вот ведь парадокс — Дима думал, что рядом с ним Ане будет безопасно, а оказалось все совсем наоборот.       Дима вот уже около трех часов находился в обществе Барыжина. Изредка заглядывала Лена и спрашивала, не подать ли еще кофе, и меняла пепельницы, которые заполнялись с невероятной скоростью. Дождь за окном, начавшийся около часа назад, усиливался с каждой секундой. Капли стучали по стеклам и железным отливам, отгораживая мужчин от остального мира, до которого им сейчас не было никакого дела. Беспокоило только одно — отправка оружия, которая должна состояться этим вечером.       Дима полностью от начала и до конца по времени расписал весь план, которому необходимо будет следовать. Естественно, кое-что и напрягало — это Роман, о котором практически ничего не было известно. Даже Сергей, вызвавшийся пробить информацию, вернулся с пустыми руками. Согласно всем записям, такого человека вообще не существовало. Илья попытался посмотреть даже его финансовую информацию, но итог был тот же.       — Во сколько будешь выезжать? — Михаил затушил сигарету и пару раз взмахнул ладонью, чтобы развеять облако дыма.       Дима глянул на часы — часовая стрелка только-только подбиралась к четырем.       — Заеду домой, потом к Грому. А там уже вместе с реквизитом поедем. Они деньги Пашу передадут — он к тебе сразу, а я по окончанию тебе отзвонюсь.       Барыжин, задумчиво крутя в руках черную зажигалку, пару раз кивнул.       — Слышал, к Ольке перестал ездить, — вдруг проговорил Михаил, чуть улыбаясь. — Неужто остепениться собрался?       — Не то чтобы собрался, — выдохнул Дима, печально улыбаясь. — Тут все не просто.       — А просто в этом мире ничего не бывает.       Через пару мгновений тишины в дверь постучала Лена и спросила, не хотят ли они еще кофе. Миша попросил еще чашечку, а Дима решил прощаться. Поднялся с места, выискивая в карманах ключи от припаркованной неподалеку машины.       — Поеду я, Миш. Дел действительно по горло. Отзвоню, как закончим.       Распрощавшись с Барыжиным и подмигнув на прощание Лене, Дима вышел на крыльцо и закурил под козырьком. Дождь не переставал лить, а на улице заметно похолодало. Петербург, несмотря на теплое лето, оставался северной столицей.       До дома Дима добрался за час — непонятно откуда появились пробки на Невском, а потом попал на неработающий светофор с регулировщиком — тот практически игнорировал улицу, с которой ехал Медведев, а потому пускал поток раз в пять минут. В итоге к дому он подъехал уже разозленный и, подавляя желание выпить, поднялся в квартиру.       Ани, конечно же, еще не было. Он помнил, что она собиралась заехать на старую квартиру да забрать еще часть вещей. По крайней мере, осенних, так как осень уже наступала на пятки, и меньше через две недели Ане уже необходимо было возвращаться в университет и на работу. По поводу последнего Дима сомневался, но последние недели были наполнены не очень хорошими событиями, поэтому Медведев откладывал этот разговор до более лучших времен. Он хотел, чтобы Аня бросила свою работу и окончательно перебралась к Диме, но правильных слов для этой просьбы подобрать не мог — каждый раз вспоминал, как сильно она расстроилась, когда узнала про увольнение.       Риччи, как и всегда, лежал у двери. Дима погладил собаку, а затем прошел на кухню и сразу же поставил чайник. Часы показывали только начало шестого вечера. Голова нещадно ныла, но выпитые несколько часов назад таблетки не спешили на помощь. А дождь за окном и не думал прекращаться.       Когда Дима уже заварил крепкий и сладкий чай, дверь в прихожей хлопнула. В полной уверенности, что это Аня вернулась домой, Медведев и не подумал выглядывать в коридор. Однако через секунду из коридора послышалось рычание, а дальше громкий и предостерегающий лай и клацанье зубов.       — Риччи, ты чего? — крикнул Дима, вытирая руки о висящее полотенце, и двинулся на звук.       Около закрытой двери, практически прижавшись к стене, стояла Оля. Ошалелыми глазами она смотрела на скалящегося пса, боясь даже пошевелиться.       — Рич, свои. Свои!       Пес еще пару раз клацнул зубами, скалясь, а затем отступил на шаг и сел около ног Медведева. Дима перевел взгляд на Олю, пару раз моргнул, думая, что ему померещилось, но это была Соколовская — стояла в коридоре его квартиры в отсутствие Ани и смущенно мялась, боясь даже поздороваться. На памяти Димы Оля никогда не смущалась.       — Привет, Медведев, — улыбнулась она, пожимая плечами.       Темные волосы, что раньше доставали до лопаток, теперь еле-еле касались плеч, а челка отросла и уже не закрывала высокий лоб. Дима всегда считал Олю красивой — не просто милой или симпатичной, а именно красивой. Он был уверен, что она вполне могла бы выиграть в конкурсе «Мисс Вселенная», потому что в Оле сочеталось все самое опасное и желанное — страсть, кураж и азарт.       — Здравствуй, Оль, — кивнул Дима, улыбаясь. — Проходи.       Оля, осторожно осматриваясь, прошла на кухню.       — Ее нет, но она скоро приедет, — тут же отозвался Дима, видя, как она пытается заглянуть в приоткрытую гостиную.       — Я вообще-то ненадолго. Я… — Оля запнулась, а затем оглянулась и села на стул, прижимая к себе сумочку. — Я извиниться хотела.       — Брось, — отмахнулся Дима.       — Нет, не брось, — нервно воскликнула она, взмахивая руками.       Риччи, прошедший с ними до кухни, молниеносно отреагировал — оскалился и зарычал, но был быстро осажен Димой.       — Нет не брось, — уже тише повторила Оля, косясь на пса. Дима видел, как она всячески старается не смотреть ему в глаза. — Я знаю, что не должна была говорить. Дим, ты очень дорог мне, просто я беспокоюсь за тебя. И мне плохо без тебя, — прошептала она уже на выдохе — каждое слово давалось ей с большим трудом.       Ему захотелось как минимум обнять ее — он не столько соскучился по физической с ней близости, сколько по самой Оле — временами смешной и забавной, надувающей губы от обиды, но в тоже время всегда понимающей и поддерживающей, иногда серьезной до невозможности. В ней было сосредоточено все, что должно быть в идеальной женщине, но единственным человеком, в котором он действительно нуждался, была Аня. Если без Оли Дима мог жить, то без Ани он не мог даже дышать.       — Оль…       — Нет-нет, дай мне продолжить, — помотала она головой. — Я знаю, что ты к ней чувствуешь. Ты чувствуешь к Ане тоже самое, что я чувствую к тебе, — Оля глубоко вздохнула и, найдя в себе силы посмотреть Диме в лицо, забрала подбородок. — Но я не готова тебя терять. Я не буду говорить этих громких слов, что буду за тебя бороться и все такое, просто сам подумай, Дим. Она еще так молода, у нее вся жизнь впереди. Ей бы учиться, образование получать, с подругами на дискотеки ходить. А ты? Да ты же погряз в этом дерьме и ее за собой тащишь в болото это. Одна вон повелась уже, — печально усмехнулась она. — И что теперь? Похоронила жениха своего. Как ты думаешь, как ей сейчас?       — Да тебе-то откуда знать? — тут же отреагировал Дима. — Ты к нему даже на похороны не приехала, Оля!       — Да потому что не хотела тебя с ней там видеть! — закричала Соколовская, поднимаясь с места, но пыл ее быстро прошел, и она вновь плюхнулась на стул. — Больно мне, Медведев.       — Ты пришла за тем, чтобы обвинять меня или что?       — Нет, — отрезала она, хмурясь. — Я пришла сказать, что скучаю по тебе. Просто я нервничаю, а из-за этого начинаю кричать на тебя, потому что ты мне небезразличен, и я беспокоюсь за тебя.       — Оль, давай забудем, — тут же примирительно проговорил Дима, чуть улыбаясь. Голова у него разболелась еще сильнее. — Я понимаю, что ты хочешь сказать.       Соколовская несколько раз кивнула и поднялась с места. Пару секунд мялась, переступая с ноги на ногу, и шагнула к Диме, обняла его — крепко-крепко, почти как Аня утром, почти прощаясь. Глубоко вздохнула, прошлась ладонями по его плечам и оставила невесомый поцелуй на скуле. А следом стремительно покинула кухню, не оставляя Диме возможности ни задержать ее, ни спросить.       Отошел Медведев только когда услышал, как хлопнула входная дверь. Ему бы сорваться, остановить ее, но зачем? Дима уже давно сделал свой выбор, а Оля сегодня окончательно его приняла. Но от этого ему легче почему-то не стало.       Спустя минуту Дима уже шагнул под прохладный душ, чтобы охладиться. Мысли роились в голове, отчего она напоминала огромный улей. Ему надо было думать о предстоящей встрече, но Дима продолжал и продолжал прокручивать в голове слова Соколовской. Дима знал, понимал нутром, что Оля права — Аня еще слишком молода, у нее еще вся жизнь впереди, но сил, чтобы отпустить ее, в себе не находил. Зато знал, что найдет силы бороться за нее до самого конца.       Сквозь шум воды Дима вновь расслышал, как хлопнула входная дверь. Риччи не зарычал. Дверь в ванную комнату практически бесшумно открылась, и Дима уже хотел отодвинуть шторку и вылезти, как ее отодвинули с другой стороны и женская фигура шагнула под воду. Ледяные трясущиеся руки обняли его со спины, а холодный нос коснулся свода лопаток.       — Что случилось? — Дима уже готов был повернуться к Ане лицом, но она слишком крепко его держала.       И так сильно вздрагивала, то ли от холода, то ли от без перебоя льющихся слез, что Медведев вздрагивал каждый раз вместе с ней. Каждым позвонком ощущал, как ходит ходуном ее грудная клетка.       — Родная моя, что случилось?       — Я встретила девушку, когда поднялась на этаж. Это была Оля, да? — прошептала Аня сипло.       — Ань, ничего не было.       — Я знаю, — кивнула Аня, не разрывая объятий. — Иначе бы она не плакала около входной двери.       — А ты почему плачешь?       — Зачем она приходила? Что-то случилось?       — Приходила просто поговорить, — Диме наконец-то удалось немного ослабить ее хватку и развернуться к Ане лицом. Он провел теплой ладонью по покрасневшей щеке, стирая влажные дорожки слез. — Сказала, что испорчу тебе жизнь. Загублю тебе молодость, — честно признался он через мгновение. — И знаешь, что самое паршивое? Она права на все сто процентов.       — Может так и есть, но не все ли равно? — шмыгнула Аня носом. — Никто никогда не знает, как повернется наша жизнь. Настя мне как-то сказала, что мы живем всего один раз и никто не знает, сколько нам отведено. — Аня помолчала минуту, а потом поджала губы и прошептала: — И пока я жива, я хочу быть с тобой.       Дима сглотнул подступивший к горлу ком, чувствуя, как учащается сердцебиение. А затем ласково улыбнулся, заглядывая Ане в глаза:       — Как там говорится? В болезни и здравии, богатстве и бедности.       — В горе и радости, — тихо отозвалась Аня, вновь прижимаясь к Диме всем телом.       Медведев чувствовал, как сильно билось ее сердце, а у него на душе становилось легче с каждой секундой. Он вообще никогда не любил всех этих громких слов и признаний, потому что не видел в этом смысла. Знал, что в мире все быстротечно, но, если где-то существовала та вечность, о которой все говорили, Дима хотел провести эту вечность именно с Аней.       И повинуясь порыву, он осторожно провел ладонью по ее оголенному плечу, чувствуя кончиками пальцев, как образуются на коже маленькие мурашки от его прикосновений. Если Аня порой не могла чего-то сказать, то ее тело всегда ему отвечало. И Дима улыбнулся, понимая, что ее сердце — такое большое, доброе и открытое, как и сама Аня, — тянется к нему точно так же, как и его сердце тянется к ней.       Дима никогда не думал о любви в таком ключе. Для него «любовь» всегда была чем-то запредельным, несуществующим, вымыслом, который придумали за тысячу лет до них, а люди, глупые существа, просто приняли этот вымысел за правду. И искали эту свою «любовь», но вместо любви находили только страсть, похоть, привязанность и привычку — то, что было у него с Олей. А все оказалось намного проще — эту любовь вообще не надо было искать. Эта любовь нашла его сама — в той самой подворотне холодной февральской ночью.       Аня тихо всхлипнула, но Дима уже не видел слез. Она сама, первая, потянулась к нему за поцелуем. И Дима вложил в этот поцелуй всю нежность и трепетность, что была в нем на тот момент. Он пытался одновременно просить прощения за то, что был не с ней последние две недели после смерти Кости, пытался этим поцелуем сказать, что ей не стоит за него волноваться, и конечно же этим поцелуем он пытался показать все то, что чувствовал к ней. Дима медленно опустил ладонь с ее оголенного плеча на спину, чувствуя, как под уже теплыми струями воды намокают светлые волосы — становятся тяжелыми, а вдруг ставшая маленькой ванная комната заполняется запахом корицы. Дима пьянел от этого сладкого запаха, пытался надышаться, чтобы хватило на всю оставшуюся жизнь, но этого всегда было мало. Самой Ани ему всегда было мало.       А она, уже зажатая в стальных тисках его объятий, хрипло выдохнула, но отвечать на поцелуи не переставала — притягивала его все ближе, хотя между ними уже не осталось ни пространства, ни воздуха. Дима, если честно, и сам в такие моменты выпадал из реальности. Аня, такая сладкая, такая молодая и такая любимая, льнула к нему, обнимала так крепко, будто он был единственным источником тепла в этой душной комнате, наполненной паром. И шептала, шептала его имя, не переставая.       Ему надо было бы спросить, почему она плакала, потому что видеть слезы на любимом лице — слишком. Но с Аней все было слишком, все было через край. И Дима сходил с ума — каждый раз, когда ее не было рядом, и каждый раз, когда она была в такой близости. И не мог произнести ни слова, лишь только прижимал ее уже вспотевшее влажное тело к мокрому и холодному кафелю. Практически вжимал это хрупкое тельце, пытаясь напиться этими пьянящими поцелуями, но с каждой секундой ему хотелось еще.       И в тот момент, когда рука Ани скользнула по напряженному его животу, Диме окончательно сорвало крышу. В закрытом душном помещении раздался звериный рык, и Медведев уже перестал сдерживаться. Изо всех сил пытался не причинить ей боли, но каждое из его движений было излишне резким, нетерпеливым. И чем крепче Дима прижимал Аню, тем сильнее его окутывал страх ее потерять.       Объятия уже не были такими нежными, как две минуты назад, и вместо медленных поцелуев Дима начал покрывать белесую шею укусами, оставляя красные следы, будто оставляя на Ане клеймо. И каждое, каждое из них кричало: «моя».       И каждый ее прерывистый вздох был ему ответом: «твоя».       Дима рывком поднял Аню вверх, заставляя ее по инерции раскрыть колени и обнять ногами его торс, и припал губами к груди, поочередно вбирая в рот соски, играя с ними языком, и одновременно вырывая из ее груди рваные вздохи, граничащие с криками. Диме раньше казалось, что Аня слишком нежная, и ему было страшно ее сломать, но в этот момент понял, что черти в ее тихом омуте сами дадут фору его чертям. До этого момента нежная Аня открывалась на его глазах, хотя Диме казалось, что он изучил ее вдоль и поперек. Она разжигала в нем настоящую животную страсть. Вот она — настоящая женщина, сводящая с ума любого, кто только взглянет ей в глаза.       А ее крики, что начали раздаваться в комнате через минуту, были настолько громкими и откровенными, что у Димы практически закладывало уши, но и этого ему было мало. Он хотел Аню полностью, до основания. Испить как чашу прохладной воды в жаркой Афганской пустыне. А в комнате, наполненной рыком и стонами, воздуха становилось все меньше и меньше, но Дима не останавливался. Набирал темп, вбиваясь в такое желанное и любимое тело, понимая, что назавтра от его пальцев и губ на ее коже останутся синяки, но не мог остановиться. И спасительная разрядка настигла их одновременно: Аня пронзительно вскрикнула, на мгновение напряглась, а через несколько секунд расслабилась, оставаясь без сил.       Дима осторожно опустил ее на ноги, но уже спустя мгновение понял, что стоять она не может — коленки подкашивались, и она продолжала цепляться дрожащими пальцами за его плечи. Он осторожно подхватил ее на руки, выключил воду и вышел из ванны. Отнес практически невесомое тело в спальню, медленно уложил Аню на постель, а следом завалился рядом. Аня перекатилась поближе к нему, оставляя за собой влажные пятна на голубой простыне, и трясущимися руками накинула на них одеяло.       Времени у Димы на сборы практически не оставалось, но лежа рядом с Аней, понимал, что не может ее оставить. Ему хотелось провести с ней так всю жизнь — просто лежать рядом и смотреть в эти лихорадочно блестящие голубые глаза.       — Знаю, что тебе уже пора бежать, — прошептала она, чуть улыбаясь. — Просто полежи со мной еще немного.       — Никуда не уйду, пока ты не уснешь. А завтра утром обо всем поговорим.       — Я не буду засыпать, — покачала она головой.       — Я слишком поздно приеду. Не жди меня.       Аня вновь ласково улыбнулась:       — Ты так и не понял? — а затем серьезно добавила: — Я тебя всегда буду ждать.       Они пролежали еще около получаса. Аня тихонечко дышала ему в шею, а Дима старался думать о предстоящей ночи, вот только никак не мог сосредоточиться. Сердце беспокойно отстукивало за грудиной чечетку.       — Мама приезжала, — сипло прошептала Аня. — Я на ту квартиру поехала, а она там — в моих вещах роется. Ей Маша все рассказала, — она глубоко вздохнула, видимо, собираясь с силами. — Мама хотела меня домой забрать, чтобы я…       — Чтобы ты не была со мной? — тут же подсказал Дима, почувствовав, что Аня не может договорить.       — Да, чтобы я не была с тобой.       — Но ты со мной, — ему хотелось, чтобы это прозвучало намного нежнее, но в итоге получился приказ.       А потом ему показалось, что Аня рада подчиниться. Он всегда пытался понять ее мотивы, понять, почему она рядом, почему не боится его, но никогда не понимал. И втайне был этому рад.       Когда время совсем прижало и на сборы оставалось десять минут, Диме пришлось подняться с постели. Аня повернулась на бок и подложила под щеку ладошку, наблюдая, как он одевается — как всегда в черное. И усмехнулся про себя — никогда не верил, что противоположности притягиваются. Но светлая и нежная Аня тянулась к Диме с его почерневшей гнилой душой.       На прощание он запечатлел целомудренный поцелуй на ее теплом лбу и едва коснулся кончиками пальцев розовой щеки. И, конечно же, не попрощался. На сегодня, как он сам себе сказал, хватит с него прощаний.       Метро, находившееся от его дома в шаговой доступности, было открыто еще несколько часов. Дима быстрым шагом спустился по эскалатору и забежал в уже закрывающиеся двери вагона. А через полчаса вышел на конечной станции на окраине города, где в нескольких сотнях метров находился склад Барыжина.       Громов ждал его уже у входа. Серое здание с маленькими грязными окнами всегда наводило на Диму какую-то тоску. Он не понимал, как Громов может часы, а порой и сутки проводить в этом Богом забытом месте. Загруженная под завязку газель стояла в нескольких метрах, еле-еле светя фарами в ночной темноте. Паша тепло поприветствовал Диму рукопожатием, не забыв спросить про едва заметный покрасневший отпечаток Аниных губ на его шее, который, уверен был Дима, назавтра станет фиолетовым.       Выкурив по сигарете, они забрались в фуру как раз в тот момент, как с неба упали первые капли. Ехали до товарной станции, так Диме уже знакомой, около сорока минут. Но метров за двадцать, у начала съезда с трассы, Медведев сразу же заметил яркий свет фар стоящих автомобилей — двух, как минимум. А потому неосознанно напрягся.       И напряжение это увеличилось, когда взгляд Димы коснулся Романа, стоящего в стороне. Роман поприветствовал Диму и Павла коротким кивком, продолжая наблюдать за медленно подъезжающим поездом. В воздухе вновь витал запах железа, но с каждой минутой дождь все усиливался, и кровавый запах отступал под натиском летней свежести и запахом мокрой травы.       В полном молчании в течении часа четверо мужчин, чьи лица были Медведеву незнакомы, сгружали большие деревянные ящики в товарный поезд. Газель постепенно пустела, а Диму постепенно отпускала эта необоснованная тревога. Но в голове почему-то то и дело звучал надломленный голос лучшего друга:       — Неужели мы это сделаем? Я не понимаю, как мы могли так далеко забраться, Дим. В этом поганом мире даже места столько нет.       — Я уже это делаю, — тихо прошептал Дима, закуривая и вновь прикрывая глаза.       После того, как все ящики были погружены в вагон, а газель полностью опустошена, Дима облегченно выдохнул. Голос Кости больше не слышался, но виски сдавливало с каждой секундой все сильнее. И сам не понимал, чего хотелось больше — напиться и забыться или просто поехать домой.       — Приятно с вами сотрудничать, Дмитрий, — подошел со спины Роман и протянул ладонь для очередного рукопожатия.       Медведев не мог ответить тем же, но и неуважение проявлять не хотел, а потому просто молча пожал ему руку.       Товарный состав, издав громкий и пронизывающий свист, тронулся с места.       — Вы не едете?       — Нет, — Роман качнул головой, расслабляя плечи, и протянул ему внушительный черный кейс.       — Пересчитывать, надеюсь, нет смысла? — устало улыбнулся Дима, принимая деньги.       — Надеюсь, нет, — отозвался расслабленно тот. — Думаю, мы будем продолжать с вами сотрудничать, а потому кидать вас у нас смысла нет.       Дима вновь улыбнулся и устало выдохнул, проходясь ладонью по лицу, чтобы сбросить остатки напряжения.       — Медведь, тебя домой подкинуть? — донесся до Димы голос Павла от уже заведенной газели.       — Лучше до бара подкинь, — крикнул он тут же.       — Дмитрий, не возражаете, если я вам составлю компанию? — вдруг подал голос Роман.       На мгновение Диме показалось, что он ослышался. Но нет, он действительно собирался составить Медведеву компанию. Гром отказался, ссылаясь на усталость, а «Московский гость», как про себя Дима назвал Романа, любезно согласился подбросить их до любого бара. Выбор пал на один из стрип-клубов Барыжина.       Дима и сам не понял как, но уже через час сидел в компании Романа Новикова за столиком клуба. В ночь с воскресенья на понедельник никаких изысков и представлений не было — девушки плавно двигались на своих пьедесталах под медленную музыку. А Дима, передав деньги Паше, при этом не забыв отзвониться Барыжину, попытался спокойно выдохнуть и расслабиться.       — Водки неси, — сразу же скомандовал Роман только подошедшему официанту, не успевшему и рта раскрыть.       Молодой парень испугано застыл, через мгновение кивнул и испарился. Дима, сидящий в полутьме угла, усмехнулся. Знал, что меньше, чем через минуту, к ним подойдет охрана. Так и получилось — буквально через несколько секунд Дима увидел медленно приближающегося к ним знакомого мужчину. Имени не помнил, видел его здесь раза два, так как сам это заведение посещал нечасто.       — Добрый вечер, — белая рубашка на широких плечах охранника натянулась. — Молодые люди, мне кажется, вам стоит покинуть это заведение. Видите ли, оно принадлежит Барыжину Михаилу, а я думаю, что проблемы ни ему, ни вам не нужны.       Роман, не выражая совершенно никаких эмоций, слегка повернулся на охранника. Но прежде, чем успел вставить слово, Дима поднялся с дивана.       — Все в порядке, — кивнул он примирительно. — Я Дмитрий Медведев.       Охранник медленно кивнул, переводя взгляд с Романа на Диму.       — Прошу прощения, Дмитрий Александрович, не признал в темноте. Все за счет заведения. Удачного вечера, — и, кивнув на прощание, развернулся.       — Вот оказывается, как это решается, — рассмеялся вдруг Роман, откидываясь на мягкую спинку дивана. — Всего-то имя.       — Это наш клуб, просто редко его посещаю.       Водку с горячими и холодными закусками принесли минут через пять. Рома молча разлил жидкость по стопкам, мужчины так же молча выпили. Не прошло и двух минут, как решили повторить. Бутылка пустела на глазах, но разговор не шел. И когда водки осталось еще захода на два, Роман наконец-то заговорил:       — Как вы тут живете вообще? Сырость, грязь, дожди, — пробормотал он, закуривая третью по счету сигарету. — Никогда не понимал. Вот то ли дело Москва! Большая, есть, где разгуляться, прибыльная! Деньги рекой текут! — и пощелкал перед собой пальцами с наколками. — Не люблю Ленинград ваш.       — Да я тоже самое и о Москве сказать могу, — рассмеялся уже весьма захмелевший Дима. — Как маленькие муравьи — все время что-то делаете, что-то строите, куда-то бежите. Никакого кайфа от жизни.       — Кайфа от жизни? — прищурился Роман, а затем полез во внутренний карман черного пиджака. — Вот тебе кайф, — и кинул на стол маленький бумажный конвертик. — Будешь?       — Нет, я не по этой части, — тут же нахмурился Дима.       Медведев наркоманов никогда не любил. Неприязнь была не настолько ярая, сколько сидела очень глубоко — дядя, вор в законе, когда в поселок к матери его возвращался, то постоянно был под бляшкой. Такое вытворял, что об этом впору в учебниках по наркологии писать.       — Дома поди жена ждет, — усмехнулся невесело Роман, — дети.       Он раскатал себе внушительную дорожку кокса и мгновенно прошелся по ней свернутой купюрой, а в следующее мгновение зажал нос. Дима глубоко вздохнул, отводя взгляд.       — Девушка ждет.       — Любимая или так? У меня вот тоже любимая была, а потом остались те, кто просто так. Несправедлив мир, Дима, — перешел он на ты. — Где эта обещанная нам справедливость?       — Не существует справедливости этой, — хмыкнул Медведев, переводя взгляд на девушку, танцующую у шеста. — Пустое слово. Придумали эту справедливость как один из пунктов модели лучшего мира, которого в любом случае не будет. Противоречит это человеческой природе. А мы даже не люди, — махнул он рукой. — Зверье неотесанное.       Просидели они в баре еще около двух часов — пили водку, редко закусывали и часто курили. Разговорились только на второй бутылке. Новиков после очередной рюмки завел долгую дискуссию про итоги войны в Афганистане, из которой все вынесли только потери, на что получил согласие. Как оказалось, служили они примерно в одно время, только в разных войсках. Роман, в отличие от Медведева, в плену не был, а вместе с выводом войск покинул территорию Афганистана. Также коснулись истории, о которой утром Диме рассказала Аня — про летчиков, что в плену больше года находились, но нашли в себе силы сбежать из плена.       — Вот только Афган никогда никого не отпускает, — заключил Дима, жмурясь от очередной опрокинутой в желудок стопки. — И их не отпустит.       Как расставались, Дима не помнит — доехал на такси до дома. Аня, которую он просил не дожидаться его прихода, все-таки ждала — уснула на диване, обернувшись в пушистый плед. Дима застыл в дверях, глядя на ее светлое личико в кромешной темноте. И вновь, как когда-то не очень давно, захотелось упасть перед ней на колени и молить о прощении. И не нужно ему было отпущение грехов, лишь бы только Аня простила. Простила и продолжала прощать, продолжала принимать его таким — жестоким, лишенным всяких принципов, всякой морали. Дима переборол в себе желание сразу же поднять ее на руки и отнести в спальню — она бы обязательно учуяла запах алкоголя. Конечно, Аня бы вновь ничего не сказала, не посмотрела бы косо, но рядом с ней Диме всегда хотелось если и не быть, то хотя бы казаться лучше, чем он есть на самом деле. На кухне он нашел записку, что с Риччи Аня погуляла, а еще заболела, так как под дождем бродила. Часы на кухне показывали начало четвертого утра, когда Дима заварил себе крепкий кофе, чтобы немного прийти в себя. И именно в этот момент в голове опять появился голос Кости:       — Я делаю это первый и последний раз, Дим. Клянусь тебе. Пусть уж тогда пуля в лобешник, чем помогать чеченам наших ребят убивать.       И Дима, не сдержавшись, саданул кулаком по стене.       — Вот так и получается, Костя, — сказал он тихо, прижимаясь лбом к прохладным обоям. — У тебя пуля в лобешнике, а я помогаю чеченам наших ребят убивать.