Карусель

      Аня никогда не слышала такой пугающей тишины. Давящей, болезненной, практически удушающей. Заставляющей хватать ртом воздух. И Диму никогда не видела таким — почти что безжизненным, застывшим посреди комнаты с телефоном в ладони. А в глазах — пустота, будто выдрали что-то очень важное из души, из самого сердца.       Она чуть приподнялась на постели, силясь дотянуться до него рукой, ухватить за запястье, вытащить его из той пропасти, куда он начинал падать.       — Дима? — и голос у нее дрожащий, боязливый и хриплый. Выдающий ее панический страх с потрохами. — Дима?       А он не реагировал, будто ее здесь и нет. Точнее, будто его самого здесь нет, будто он далеко. А глаза открыты, расширены. Провел по лицу широкой ладонью, чтобы сбросить оцепенение, еще раз и еще, но Аня видела, что это не помогает. Дима продолжал падать. Заваливался и летел — в самый низ, на самое дно. В пропасть, где его никто не ловил.       — Родной, что случилось?       И Дима нахмурился. На слова ее никак не отреагировал — даже не услышал. Но вздрогнул, как от удара, забегал глазами по трещинкам на паркете — о чем-то думал. Рывком развернулся, посмотрел на входную дверь, а затем на телефон, зажатый в ладони. Снова на дверь, и опять на телефон. А в следующую секунду со всей силы швырнул его в стену.       Аня испуганно вздрогнула и пригнула голову. Закрыла глаза и часто задышала, стараясь не удариться в панику. Дима продолжал стоять, смотреть на пластиковые черные осколки, разлетевшиеся по полу. Аня еле сдерживала слезы — страх и непонимание накрывали ее волной.       А дальше как гром среди ясного неба:       — Мама умерла.       И тишина.       Опять звенящая и давящая.       Осознание как обухом по голове. И воздуха в комнате нет.       — Дима, я… — как и конца этому предложению.       Аня смотрела на него во все глаза. Сил подняться не было, она практически приросла к кровати. Руки показались неподъемно тяжелыми, свинцовыми. Как и все остальное тело.       — Мне надо поехать… — Дима неопределенно махнул рукой куда-то за свою спину, все еще вглядываясь в трещины на полу. Голос у него был хриплый, тихий, совсем не внушающий так необходимое ей спокойствие.       Аня закивала — опустила голову, скрывая блестящие от слез глаза. Чуть отвернулась, глубоко вздохнула и нашла в себе силы подняться. Спустила ноги с постели, напоровшись на кусок пластмассы, оступилась, сделав шаг вперед, но успела ухватиться за его плечо. А он продолжал стоять как вкопанный — будто не здесь, мыслями находясь где-то совсем в другом месте. И Ане до трясущихся поджилок хотелось его вернуть, потому что она понимала, что там — пропасть. Глубокая и темная. Опасная территория его собственного подсознания.       — Эй, — она прикоснулась похолодевшей ладонью к его разгоряченной коже, пытаясь заглянуть в глаза — черные, безэмоциональные, совершенно пустые. — Я тут, все хорошо. Я тут, слышишь? — и обняла его.       Прижалась крепко-крепко, зажмурилась, слыша стук его сердца. А Дима даже не поднял рук, так и стоял — отрешенно тих.       А в следующее мгновение отцепил ее от себя — слишком резко. Взгляд не поймал, смотрел ей куда-то в ложбинку на шее. Сдавливая плечи, отстранил от себя на расстояние вытянутых рук, но не отпускал. Будто просто не разрешал ей себя обнимать.       И Аня чувствовала, как его потряхивало. Это нельзя было назвать легким мандражом — руки у него тряслись, а грудная клетка от частого дыхания ходила ходуном.       — Я должен уехать.       И, не дожидаясь кивка Ани, отпустил руки. Внезапно развернулся, встряхнул руками, силясь вернуть себе контроль над эмоциями, и вышел из спальни, оставляя ее совсем одну. Наедине со своими страхами и опасениями, догадками, домыслами и слезами.       Он не спросил, поедет ли она с ним — в этом не было нужды. Аня понимала, что это только его — настолько личное, что ей там не место. Слишком глубоко, чтобы он кого-то туда пускал. Но она не хотела, чтобы это горе он переживал в одиночестве.       Аня слышала, как Дима на кухне говорил с кем-то по мобильному телефону. До ее уха долетали через приоткрытую дверь лишь отрывки беседы.       — Да, подъезжай… Сейчас!.. Один… Я буду готов через…       Аня лежала на постели, глядя в стену, прокручивая и прокручивая в голове его фразу. А нутро скручивало с каждой секундой. И страх — липкий, черный — окутывал изнутри. До трясущихся рук, до рези в позвонках. Пальцы на руках сводило — то ли от холода, то ли от волнения. И почему-то было очень больно в груди. Конечно же, за Диму. Аня не представляла, что он переживал в этот момент. Не понимала, откуда он находит силы вообще что-то делать, с кем-то говорить. И Ане очень хотелось плакать — от несправедливости этого мира, от того, что люди такого не заслуживают. Не должно быть так, не должно!       Дима вернулся в спальню через десять минут. На лице — ноль эмоций, а глаза пустые, красные. Зрачок полностью перекрыл шоколадную радужку. Аня так любила смотреть ему в глаза, но в этот момент не осмелилась. Потому что боль, которая в них была, Аня бы не выдержала.       Она приподнялась на постели, но подходить не стала. Дима бы оттолкнул ее, обязательно бы оттолкнул. Аня осталась стоять около кровати.       — Я на несколько дней уеду, пока там… не решу все проблемы, — проговорил он глухо, стараясь не смотреть на Аню. — Ты…       — Не могу поехать, — тут же отозвалась она. — Работа, учеба… да и вообще… — мысли никак не хотели складываться в слова. Перебивали друг друга, раздирая последние остатки самоконтроля.       — Это правильно, — кивнул Дима. Сглотнул, глубоко вздохнул. И все же поднял на Аню глаза. — Держи телефон при себе. Я буду звонить.       Аня несколько раз кивнула, заламывая на руках ледяные пальцы.       — И я пришлю кого-нибудь, если ты хочешь. Если тебе страшно.       А Ане действительно было страшно. Так страшно, что сводило желудок. А сердце отстукивало беспокойный ритм где-то у горла. Она запрещала себе об этом думать, но раз за разом прокручивала в голове мысль — это не могло быть случайностью. Обсасывала ее со всех сторон, крутила и вертела, хотя запрещала себе об этом думать. Но все равно к этой мысли возвращалась. Не могла озвучить ее вслух, но знала, что Дима тоже об этом думает. А еще Ане было так его жаль. Так жаль! И об этом она тоже молчала. Жалость — последнее, чего бы он от нее хотел. Правда, поддержку в этот момент он тоже не принял.       — Не стоит, — выдохнула она, успокаиваясь. — Это лишнее. Ты главное береги себя, ладно? Пожалуйста…       И не успев сдержать порыв, шагнула к нему. В этот раз Дима уже не сопротивлялся. Притянул ее в свои объятия — крепкие и сильные. Такие, что стало тяжело дышать. Он практически заковал ее в тиски своих сильных и могучих рук. Аня чувствовала, как сильно в грудной клетке билось его сердце. И начала молиться. Она не знала молитв, но про себя постоянно повторяла: «Господи, защити его. Господи, помоги ему. Господи, Господи, Господи, защити его, прошу тебя, пожалуйста, Господи». Потому что сил справляться с потерями больше не осталось. Потому что безвыходность и обреченность душили изнутри, давили, раздирали сердце в клочья. Аня так хотела забрать его боль, так хотела!       — Все, малая, пора… — и не отпускал ее. Продолжал держать. Будто она была его спасательным кругом в этой пучине страха и темноты. И она была, просто об этом не знала.       Аня чуть повела носом по его плечу, глубоко вздыхая. Стараясь задержать в легких его запах. Не хотела прощаться, но не могла по-другому. Ведь каждый раз, когда он куда-то уходил или просто уезжал, был для нее последним. Она не могла позволить себе не попрощаться, но и эти моменты в глубине души ненавидела — ненавидела себя за то, что допускала только лишь одну мысль, что Дима может не вернуться. Будто бы не верила в него.       И он ушел. Запечатлел мимолетный поцелуй на ее горячем от волнения лбу, и вышел из квартиры — молча и быстро. Аня только успела прошептать:       — Осторожнее, пожалуйста!       Но он и этого не услышал. Входная дверь хлопнула быстро и громко — хлопок резанул по ушам. И Аня осталась одна — в этой тишине, наполненной паникой и страхом. И даже Риччи, который улегся около входа в спальню, не внушал спокойствия.       Аня забралась под одеяло и накрылась с головой. Дышать становилось труднее с каждой секундой, но она не высовывала нос. Лежала с закрытыми глазами и продолжала молиться.       — Помоги ему, Господи, сбереги его. Пожалуйста, Господи… — и собственный молящий голос казался ей слишком чужим — надломленным, хриплым, с нотками отчаяния.       И только наедине с собой и собственными мыслями Аня позволила себе слабость — тихо и протяжно взвыла, как раненое животное, чувствуя, как по щекам потекли горячие крупные слезы. Аня оплакивала всех: Костю, что отдал свою жизнь так рано, Настю, по которой невероятно скучала, Диму и весь его долгий жизненный путь, наполненный страхом, болью и потерями, и, конечно же, себя и свою жизнь. Аня растеряла последние ориентиры — уже не понимала, где хорошее и где плохое, где свет и где тьма. И с каждым шагом, что она делала, всякие границы стирались. Ведь каждый шаг — шаг за ним. Ведь каждый шаг — шаг в пропасть.       Аня никогда не думала, что ее жизнь так резко изменится. Раз — и она прекратила быть собой, стала совсем другим человеком, изменила свои жизненные приоритеты. Все ее надежды и мечты разбивались на осколки с каждым днем, что она проводила рядом с Димой. Ведь не о том она мечтала, не о том! Но Аня любила его до боли в сердце, а потому все принимала, все прощала, закрывала глаза. Знала, что пойдет за ним и в огонь, и в воду. Знала, что если бы не Дима, жизнь ее сложилась бы иначе, но не могла от него отказаться. Это было неправильно и слишком больно, слишком, но уж слишком сильно она к нему прикипела — не видела и не представляла без него своей жизни. Это была уже не влюбленность, не любовь, а что-то на грани помешательства.       Но как бы безумно не было признавать эту нездоровую тягу, отказаться от него Аня не смогла бы даже под страхом смерти. А все потому, что без Димы она погибала. Умирала морально, как умирала сейчас — лежа в одиночестве, съедаемая изнутри собственными мыслями. И как же Аня жалела, что ей не с кем было поделиться, не у кого спросить совета. Она на подсознательном уровне обвиняла себя в потери Насти. Жизнь ее лучшей подруги практически пошла под откос! И как бы здравый смысл ни голосил, что в этом нет ее вины, Аня продолжала обвинять себя.       Ведь ей даже мама не отвечала на те письма, что она практически пачками отправляла в деревню. Ни одно из них не вернулось обратно, а значит, она их читала. Но в ответ не написала ни строчки. А Аня не сдавалась — отправляла и отправляла, рассказывала, как идут ее дела, рассказывала про начало учебного года, про работу, про своих маленьких пациентов, которых любила всей душой, один раз даже написала про Диму — естественно, только хорошее. Просила прощения, но все без толку! Аня надеялась, что мама отойдет, что ответит, что хотя бы попытается ее понять и принять выбор, но ответа не было. И от этого становилось тошно. Аня злилась, опять же, на себя.       В середине ночи, когда чувство одиночества и панический страх достигли своего апогея, Аня позвала на кровать Риччи. Пес мялся пару секунд, размышляя, но все же запрыгнул на кровать. Прошелся холодным носом по Аниным влажным щекам и завалился рядом, устроив свою голову на ее животе. Оказывая тем самым поддержку, которой ей так не хватало, и даруя хотя бы каплю так необходимого ей спокойствия.       А сама ночь прошла без сна. Аня лежала, глядя в потолок, и методично поглаживала Риччи по макушке. Пес, судя по тяжелым вздохам, тоже не спал. Оба поднялись около семи утра. Воскресенье встретило их моросящим дождем и серыми тучами. Аня вывела Риччи на десять минут, и, пока пес обнюхивал лужайку около дома, мялась под козырьком, ежась от противного ветра, забирающегося под теплую кофту.       Завтрак, хоть по мнению Ани в это мгновение и был бессмысленной трапезой, прошел в молчании — она даже не включила радио. Бездумно тыкала ложкой в пригоревшую овсянку, пока Риччи уминал сухой корм в углу. Аня то и дело поглядывала на телефон в надежде увидеть входящий звонок, но на экране было пусто. Сама же звонить она не решалась. Риччи лишь понимающе смотрел, глубоко вздыхая и периодически тыкаясь носом в ее раскрытую ладонь.       И Ане бы взбодриться, хотя бы позаниматься, подготовиться к лекциям и семинарам, но она никак не могла собраться. В голове — абсолютная пустота. Глухая и темная. Аня смотрела в учебник, в раскрытую тетрадь, где маленьким и быстрым почерком были записаны лекции, но сколько бы ни пыталась начать читать — не продвигалась ни на строчку. И что самое страшное — ни одной мысли не было. Только страх, окутывающий словно осьминог.       Ближе к вечеру, когда стрелка часов перевалила за девять, а на Петербург опустились сумерки, Аня, уже превратившись в сплошной нервный комок, не сдержалась и позвонила Диме. Лежала на постели, опять накрывшись одеялом с головой, и слушала долгие гудки. Схватилась за телефон обеими руками и молилась — опять. Но трубку никто не снял ни после пятого гудка, ни после седьмого. Когда звонок автоматически сбросился, Аня подавила в себе желание швырнуть телефон в стену. Отбросила его на тумбочку, свернулась в позе эмбриона под одеялом и опять заплакала. В этот раз не спас даже Риччи, сам запрыгнувший на кровать. Он скулил, тыкал ее носом, а Аня продолжала тихо плакать.       Вечерняя прогулка оказалась еще короче. Риччи, переняв настрой Ани, погулял не больше десяти минут, а потом, как и она сама, отказался от ужина. Завалился спать около кровати, глубоко вздыхая. Аня знала, что если бы пес мог забрать ее боль, то обязательно бы это сделал, вот только он не мог. А Аня продолжала сверлить взглядом мобильный телефон, лежащий на тумбочке. Ждала звонка Димы, но он так и не позвонил. Ни вечером, ни ночью, ни утром в понедельник.       А Аня так и не сомкнула глаз. Встала, когда часы только показали шесть утра — вывела Риччи на прогулку и без завтрака начала собираться на учебу. Положила в сумку помимо тетрадей и учебников рабочую форму, так как сразу надо было ехать на работу, и запечатанный конверт с уже наклеенными марками — для мамы.       Из прихожей в зеркале на нее глянуло запуганное нечто — Аня себя не узнавала. Не было в той девушке из отражения с растрепанными тусклыми волосами и покрасневшими глазами той Ани Трофимовой. И новая Аня — пугливая и вздрагивающая от каждого шороха — ей совсем не нравилась. Она еще несколько мгновений смотрела на себя в зеркало, а затем резко отвернулась. Глаза защипало, и она пару раз прошлась похолодевшими ладонями по щекам. Ей необходимо было собраться и взять себя в руки.       Чтобы хоть как-то поднять настроение, несмотря на непогоду за окном, Аня влезла в любимую кремовую юбку и белую блузку. К тому же в темной одежде уж слишком сильно бы выделялись синяки под глазами. А для того, чтобы убрать нездоровый цвет лица и придать ему румянца, перед входом в здание университета Аня пару раз ущипнула себя за щеки, чувствуя, как они теплеют. Она не стремилась обмануть людей, но лишних вопросов в свой адрес не хотела. А потому на всех лекциях садилась на последние парты — впервые в жизни. И опять же себя не узнавала.       Нутро скручивало каждый раз, что она прикрывала глаза. А зайдя в туалет во время перемены, Аня уставилась на себя в зеркало невидящим взглядом. Хвост, в который она на первом уроке собрала волосы, за несколько часов растрепался — светлые волосы торчали во все стороны. А щеки, которые она постоянно щипала, уже болели, давая понять, что еще немного и назавтра там будет не здоровый румянец, а синяки. Но день на ее удивление шел спокойно.       Так Аня думала до окончания всех занятий. И хотела было уже спокойно выдохнуть, выходя на крыльцо, как ее окликнули — Витя спешил к ней на всех парах, теребя на плече потрепанную сумму.       — Ты чего, Трофимова? — остановился он около нее, пытаясь отдышаться. — Зову тебя, а ты ноль внимания. Зазвездилась что ли? — рассмеялся он, не пытаясь скрыть раздражения.       Аня подавила вымученный вздох. Глаза не закатила — а так хотелось. И в следующее мгновение опешила от своих собственных эмоций — так ей непривычных. Как бы сильно Витя ей не нравился, она никогда не показывала своей злости и неодобрения. И ей в мгновение ока стало самой от себя тошно. Захотелось вернуться в квартиру, лечь в постель и, наверно, сразу же уснуть. А проснуться только тогда, когда приедет Дима. Сердце каждый раз, когда она о нем думало, болезненно сжималось и опускалось куда-то в съежившийся желудок.       — Ладно, извини, — нахмурился Витя, пытаясь поймать взгляд Ани — а она совсем забыла, что он стоит рядом. — Я про Настю хотел спросить. Ничего не выяснила?       — Нет, — хрипло отозвалась Аня.       Врать она никогда не умела, но Витя не заметил запинки. Пару раз задумчиво кивнул, но больше ни слова не сказал. Аня, подумав, что это все, что он от нее хотел, молча начала спускаться. Но не тут-то было — в спину она вновь услышала голос Вити:       — А к кому ты в прошлый раз так понеслась?       И руки, что нервно подрагивали, сжимая ремешок сумки, обессиленно опустились. Аня даже не стала оборачиваться — прибавила шагу, сделав вид, что не расслышала его вопроса. Не до него ей было в этот момент, не до вопросов и не до ответов — вообще не до чего! Аню трясло и лихорадило — неприятное предчувствие скорейшей беды накрывало ее волной. До дрожи в позвоночнике, до потных ладоней. И хотелось бежать — быстро и далеко, чтобы все мысли и опасения выветрились из головы, чтобы вновь почувствовать себя собой. Но Аня не могла бежать — она даже шла с большим трудом. И каждый шаг отдавался острой болью в голове.       Она даже не заметила, как добралась до здания больницы. Какое-то время стояла около входа в нужный корпус, оглядывая строение — кирпичик к кирпичику, блок к блоку — думая, что именно так должно быть в голове, а не полнейший сумбур и мешанина мыслей, не дающая размеренно соображать. Мысли, чувства и опасения — все смешалось, а страх не уходил. Уносил за собой в пучину — даже дышать становилось тяжелее с каждой минутой.       Благо, пока Аня переодевалась, она не встретила Светлану Васильевну. Надеялась, что и не встретит, но в этот день, видимо, удача была не на ее стороне. Стоило ей только взяться за ведро и тряпку, как из кабинета выплыла старшая медсестра. Аня, опустив голову в пол, попыталась тихонечко пройти мимо, но женщина ее остановила. Бесцеремонно удержала за локоть, хмурясь. Начала что-то говорить, но Аня не слышала — смотрела на ее движущиеся губы, а в ушах вместо голоса звон.       — Аня! — рявкнула Светлана Васильевна. — Ты меня слушаешь вообще?       Она растеряно подняла глаза. Кивнула, хотя не слышала, о чем говорили. Нахмурилась, потрясла головой, пытаясь прийти в себя и собраться с мыслями.       — Опоздала, говорю, почему?       — Так не опоздала, вроде, — потерянно отозвалась Аня.       — На эти двадцать минут и задержишься.       — Но у меня смена сегодня до десяти, — только и успела вставить Аня, но, получив грозный взгляд, замолчала, уставившись взглядом в ведро с водой.       Спорить было бесполезно. Светлана Васильевна, хоть весной Аню старалась не трогать, после летнего отпуска накинулась на нее с новой силой. И если раньше у Ани хватало выдержки все терпеть и проглатывать, то теперь терпению постепенно приходил конец. Аня чувствовала, как начинала закипать. И ладно бы, если злилась, так нет — Ане нестерпимо хотелось плакать.       Светлана Васильевна, недовольно цыкнув и покачав головой, торопливо направилась в сторону поста медсестер. Аня проследила за ней взглядом. Задержала его на испуганной Марине — новой медсестре, которая устроилась только неделю назад, и двинулась дальше — к туалету.       В этот рабочий день она даже в палатах надолго не задерживалась. Старалась улыбаться новым пациентам, но каждая из улыбок казалась даже ей фальшивой и натянутой. И как хорошо, что дети этого не замечали. А Аня думала только о том, как сильно устала. А еще каждый час бегала и проверяла телефон — с собой брать боялась. Но звонков все равно не было. А она все гипнотизировала его, надеясь хоть на какую-то весточку. Но ничего не было.       Аня, потеряв уже всякую надежду, тихо доработала свою смену. И даже задержалась на положенные двадцать минут. А уже в раздевалке, переодевшись обратно в юбку и блузку, на всякий случай, несмотря на то, что не верила, все же проверила телефон. И в тот момент, когда увидела пропущенный вызов, сердце больно защемило. Аня дрожащими пальцами набрала номер Димы и приложила телефон к уху. И от этих долгих гудков по позвоночнику разбегались толпы противных и липких мурашек.       А когда на том конце телефона послышался вначале треск, а потом такой родной и знакомый голос, Аня сдавленно выдохнула. И чуть не заплакала. Закусила губу практически до крови, ухватилась за трубку обеими руками и прикрыла глаза.       — Я волновался, — сказал Дима вместо приветствия.       Аня попыталась спокойно вздохнуть, но сердце с каждой секундой начинало отбивать чечетку в груди еще быстрее, будто норовя выскочить из груди.       — Прости, я на работе, — прошептала она, устало улыбаясь и опускаясь на старый скрипучий стул, чуть покосившийся под ее маленьким весом.       — Поздно уже, Аня.       — Знаю. Светлана Васильевна оставила еще на двадцать минут. Но я уже собираюсь. Ты дома?       — Да, — тут же отозвался Дима. Тоже устало. Тоже на выдохе.       Ей и нужно то было только голос его услышать, чтобы вернуться в реальный мир. Чтобы очнуться, проснуться, прийти в себя. Улыбнуться счастливо, пусто и обессиленно. Только голос, а как разряд тока по венам и нервам — к самому сердцу, к мозгу. И Аня воспряла, подобралась вся, вытянулась как струна.       — Я уже переоделась. Домой еду, — тут же закивала она, пусть Дима этого и не видел.       — Давай, может, я приеду за тобой?       — Ну что ты? — отмахнулась Аня. — Тут ехать-то полчаса, а ты сам наверняка устал с дороги. Я скоро буду! — и, не дожидаясь ответа, отключилась.       В ускоренном темпе собралась и практически бегом двинулась к лестнице. Растерянно махнула медсестрам на посту и застучала каблучками по каменным ступенькам. Будто предчувствуя, что она очень спешит домой, нужный троллейбус подошел практически сразу, как она дошла до остановки. А дорога до дома показалась совсем незначительной — Аня присела на сидение около окна и привалилась головой к прохладному стеклу. Стоило только на мгновение прикрыть глаза, как объявили ее остановку.       Ночь уже окончательно опустилась на город, где-то зажглись фонари. Но на дороге, по которой шла Аня, пусть она этого и не заметила из-за спешки, было совсем темно. Стук ее каблуков по асфальту отдавался в каждом закоулке темного двора. И если бы она не погрузилась в свои мысли, то обязательно бы почувствовала движение со стороны, обязательно бы услышала тихий шепот.       Но бежать было некуда. Аня заметила первого мужчину, вышедшего ей прямо навстречу, и резко остановилась. Тяжелая сумка соскользнула с плеча, плюхнувшись на поребрик с глухим стуком. И именно в тот момент, когда слабый свет фонаря озарил лицо незнакомца, сердце Ани ухнуло. И ей бы попятиться назад, попытаться убежать, но стоило лишь сделать шаг назад, как ее напряженная спина встретилась с чьей-то грудью. Аня резко дернулась, оглядываясь. Ее в ту же секунду бросило в холодный пот. И не успела сообразить, как сильные руки одного из мужчин ухватили ее за запястья. Горло сковало, а легкие превратились в камень — Аня не могла не то чтобы закричать, даже выдохнуть. Уставилась на толстые пальцы с наколками расширенными глазами. Сердце продолжало отбивать беспокойный ритм где-то в районе горла.       — А вот и птичка наша! — пропел елейно один из мужчин — тот, что подошел со спины.       — Пожалуйста… что вы… — где-то на грани шепота. Не звук даже — шелест листьев от поднявшегося ветра и то был громче.       — Тебя-то мы и ждали, — рассмеялся второй, подходя ближе.       Аня попыталась вырвать руки, но куда там ей — слабой, совсем крошечной по сравнению с двумя крепкими мужчинами. Она зажмурилась, пытаясь отыскать в себе ту самую потаенную злость, с которой боролась утром. Ведь только она могла дать ей в то мгновение силы отбиться, но все безрезультатно. Коленки подкашивались от страха, а саму ее била крупная дрожь.       Она вновь попыталась отбиться, дернув запястья, но один из мужчин резко ее развернул ко второму. Аня, которую все еще трясло от страха, попыталась повиснуть, но держали ее крепко. Попыталась лягнуть подходящего ближе мужчину ногой, но только в тот момент, когда он поймал ее за лодыжку, поняла свою оплошность. Все тело сковало, а сердце замерло.       И паника обрушилась на нее новой волной. Аня затрясла ногами и руками, молила, чтобы они ее отпустили, но в ответ слышала только смех. И в какой-то момент, когда почувствовала, как тяжелая рука двинулась по икре выше — к коленке — Аня взвыла. Сил бороться уже не осталось, а из глаз брызнули крупные слезы. И мужчины упивались состоянием ее полнейшей беспомощности. Один из них шарил у нее под юбкой, пытаясь добраться до нижнего белья, но Аня продолжала лягаться, дергать ногами — практически из последних сил. Единожды удалось попасть каблуком куда-то по бедру, за что она мгновенно получила оплеуху. Аня даже не видела самого замаха, только ощутила, как откинулась голова, а потом звон в ушах. Левая щека начала неметь.       — Дерзкая сучка, — рассмеялся один из мужчин. — Мне нравится!       И в следующую секунду разорвал на ней юбку, дернув за подол. Аня вновь взбрыкнула — за что получила вторую оплеуху. Голова вновь откинулась, а мир вокруг покачнулся. Она даже не сразу сообразила, что с нее начали стаскивать белье. Голова нещадно трещала, а звон в ушах не проходил. Аню мутило, практически выворачивало наизнанку от омерзения, чувства безысходности и ужаса.       И сквозь тот звон в ушах она еле расслышала один из голосов:       — Медведю привет передай. От Чупы. И скажи, что в следующий раз мы одними трусиками не ограничимся, — а потом ее резко отпустили, практически бросили на асфальт. — Пойдем, Толян.       Аня, ничего не видя перед собой из-за застилающих слез глаз, на ощупь отползла к стене, прижимая к груди остатки юбки. Чувствовала, как ладони от соприкосновения с асфальтом саднили, а ветер трепал волосы, что били ее по мокрым щекам. И когда весь шум и ветер стих, поднялась на трясущихся ногах и бросилась в сторону подъезда. Слезы обиды и страха душили, заставляли пропускать вздохи. Аня и сама не поняла, как взлетела по лестнице на нужный этаж и залетела в квартиру. И только сделав шаг и захлопнув за собой дверь, рухнула на паркет, громко рыдая.       Сквозь громкие всхлипы и свист она даже не расслышала голоса. Дернулась, как ужаленная, от чужих рук, что попытались коснуться ее плеч, и вновь отползла обратно — к закрытой двери. И продолжала плакать — надрывно, тонко, раздирая горло, раздирая сердце, от которого, как ей казалось, только ошметки и остались.       — Тихо-тихо… — где-то слишком далеко, будто из-за какого стекла, звукового барьера.       И опять руки — знакомые, тянущиеся к ней, такие родные, но почему-то сейчас совсем не внушающие доверия. А Аня продолжала отползать, дергаться ногами и лягаться, хотя позади была дверь. Она уперлась в нее лопатками, не позволяя ему приблизиться. На задворках сознания понимала, что эти сильные руки со вздыбленными венами никогда не сделают ей больно, не причинят вреда, но все равно не давалась. Продолжала и продолжала плакать и кричать, шептала мольбу, но изо рта вырывались лишь судорожные хрипы. А руки так сильно тряслись, что ногти царапали и так горящие щеки.       — Тихо-тихо, родная, тихо-тихо, — уже намного ближе. И опять руки, ложащиеся на плечи. — Тихо-тихо, любимая, Анечка, Аня…       И сама не поняла, как оказалась прижатой к широкой груди. Зажмурилась, не в состоянии остановить поток слез, а потом вдруг почувствовала, что окончательно обессилела. Уткнулась носом в родное плечо, сжала майку Димы в трясущихся руках, и все тянула его на себя, будто пытаясь забраться в него, стать еще ближе, забрать хотя бы частичку его тепла, потому что самой было слишком холодно.       Дима продолжал что-то говорить, пытался ее успокаивать, но Аня даже не слышала слов. Сплошная какофония из его голоса, собственных хрипов и звона в ушах. Не поняла даже, когда он поднял ее на руки. Она все продолжала и продолжала за него цепляться, практически рвала на нем одежду, привлекая ближе к себе. А слезы все не заканчивались. Ей уже не было страшно, теперь страх отступил под натиском других эмоций — стыда и отвращения. Аня все еще помнила прикосновение чужих и потных ладоней к своим бедрам, ей хотелось скорее смыть с себя эту грязь, снять с себя кожу, чтобы больше не чувствовать.       И Дима, будто прочитав ее мысли, осторожно опустил ее в ванну. Попытался отцепить от себя ее пальцы, что намертво сжимали материю, но безрезультатно. Аня вся сжалась, окаменела, закрыла глаза и задрожала, продолжая тихо всхлипывать и подвывать.       — Тихо-тихо… — все приговаривал он, поглаживая ее по голове. — Тихо, любимая, тихо… Я тут, рядом. Рядом с тобой, все, хорошая моя, все…       А Аню продолжала бить крупная дрожь. Не помогла даже теплая, практически обжигающая вода, полившаяся ей на голову. Блузка начала липнуть к телу, а Аня инстинктивно ее одергивала, потому что это прикосновение напоминало ей совсем другие прикосновения — чужие, грязные. А в ушах вместе со звоном их смех — гортанный, вызывающий удушье и очередной приступ слез.       — Хорошо, хорошо, я сниму… — и Дима мгновенно, не церемонясь, разорвал на ней блузку — маленькие перламутровые пуговки посыпались по кафелю.       Мир вокруг нее замер. Остановился. Земля практически сошла с орбиты. Аня не понимала, почему жизнь такая — мутная и дикая, ломаная и бесчеловечная.       Так не бывает, твердила она себе, так не бывает. Так не бывает!       Аня остервенело терла ноги и живот, оставляла царапины на распаренной и покрасневшей от жара коже, пытаясь смыть с себя следы, но чем больше царапала, тем более яро ощущала грязь. Нутром чувствовала, что Дима стоит над ней, смотрит, еле сдерживает ярость — она была такая явная, практически осязаемая. Но Аня больше не плакала. И в какой-то момент сил и слез больше не осталось. Она обессиленно опустилась в ванну, сворачиваясь клубочком и поджимая к себе колени. Никогда прежде Аня не ощущала такой дикой и чудовищной боли в сердце. И все бы отдала, что оно и вовсе прекратило биться. Аня больше не хотела существовать, хотела просто раствориться, исчезнуть. Потому что кроме боли не осталось ничего.       И вдруг очень тихо, но твердо:       — Аня.       И от собственного имени произнесенного этим громогласным голосом она замерла. Вжалась в стену, зажмурилась, побоялась даже шелохнуться. Не хотела возвращаться, не хотела открывать глаза, хотела исчезнуть. Думала, что если замереть и не двигаться, то получится — просто раз и перестать существовать.       И еще:       — Аня, — на порядок громче. Старался ласково, но рвущуюся из горла ярость Аня бы ни с чем не спутала. — Анечка, милая, скажи мне…       И Аня мотнула головой. Раз, два, три.       Нет, нет, не заставляй меня вспоминать, думала она, не надо, я не хочу, нет.       Поздно.       В голове отрывками, какими-то мутными кусками чужие руки, пальцы — толстые, без колец, но с татуировками. И сдержать очередной всхлип Ане не хватило сил. Слишком тонко — на грани ультразвука, удушающе.       — Аня, милая, кто… — практически раздирая горло в беззвучном, лютом гневе.       И в следующее мгновение Аня шарахнулась от его прикосновения — еле уловимого, теплого, такого нужного, но вкупе с рвущейся из его груди яростью — слишком страшного.       И Дима отошел. Аня слышала с закрытыми глазами, как он сделал пару шагов назад, глубоко вздохнул и вдруг зарычал — оглушительно, заставляя сжаться еще сильнее, крепче зажмуриться.       — Кто, Аня? — утробный, истошный рев. А в следующее мгновение удар — кулаком в стену — и осыпающаяся штукатурка. И спустя секунду приторно-ласково, до зуда в позвонках: — Ну, родная моя, кто это сделал? Скажи мне…       А Аня все мотала головой. Не знала, как сказать. Пыталась выдавить из себя хотя бы звук, но все, что получалось — вой. Вой и скулеж — тихий и надрывный, такой болезненный, что у самой волоски на руках дыбом поднимались. Хотела сказать ему, что это — послание. Послание для него, но молчала, трясла головой. И Дима от этого вида сатанел на глазах. Метался по маленькой душной комнатке словно бешеный зверь — Ане хватило лишь на секунду раскрыть глаза и посмотреть на него, чтобы понять, что он практически на грани. Еще немного и вырвется наружу то, что он так тщательно скрывал. Еще немного и все его демоны и бесы, так старательно сдерживаемые, возьмут верх.       — Ладно…       И Аня опять зажмурилась, мысленно приказывая себе успокоиться, взять себя в руки, и заговорила. Слова давались с большим трудом, застревали в горле. И голос был совсем не ее — затравленный и тихий, хриплый, еле слышный.       — Наколка на пальце… как кольцо… крест…       Аня боялась открывать глаза. Говорила шепотом, но кожей чувствовала его взгляд.       — И на этой же руке тоже как кольцо, только там такие точки… я их не считала, Дима, — затрясла она опять головой, — не считала их. И второй — Толя. Медведю привет передай от Чупы. Пойдем, Толян, — повторила она разбито. Обессиленно. — Медведю привет передай…       И вновь рев — до глубины души, до нового потока слез. Аня чувствовала, как под солеными каплями распухали губы. А может и не из-за слез вовсе — звон в ушах так и не прошел.       Дима выключил воду. Аня не подняла голову — сил не было даже глаза раскрыть. Он осторожно и очень медленно опустился рядом, молча помог подняться и закутал в махровое полотенце. Опять поднял на руки, вынес из ванны, а потом Аня почувствовала запах родного дома — ее опустили на прохладную постель. Она мгновенно поджала ноги, обнимая их руками. Через приоткрытые глаза видела, как покраснели запястья, и молила Бога, чтобы все это оказалось сном.       — Все будет хорошо, любимая, — Дима осторожно пригладил волосы ей на лбу. Чуть задержал пальцы на скуле, приподнял подбородок. — Урою мразей.       И вышел из спальни. Опять оставляя Аню одну.       Только в этот раз мыслей уже не было. Последнее, что она слышала, как Дима кричал на кого-то по телефону из кухни. А когда уже прикрыла глаза, почувствовала, как под Риччи продавился матрас. И ее накрыла спасительная темнота.       А пробуждение было медленным и туманным, но боязливым. Сквозь сон Аня чувствовала широкую ладонь, поглаживающую ее по волосам. Не открывая глаз, она неосознанно вжала голову в плечи и крепко зажмурилась. А сердце, мгновенно пропустив пару ударов, загнанно забилось, оставляя синяки на внутренней стороне ребер.       — Все в порядке, это всего лишь я. Ты дома, все в порядке, все в порядке, — повторял Дима тихо. — Ты дома, все хорошо, это я.       Но пугало Аню вовсе не присутствие рядом Димы, а посторонние голоса, раздающиеся откуда-то из коридора — мужские и женские. Что-то отдаленно знакомое, но Аня никак не могла собрать мысли в кучу — те разбегались, как крысы с тонущего корабля. Глубоко вздохнув, Аня осторожно приоткрыла глаза. Кожа на лице будто распухла, отчего неприятно натянулась, вызывая боль.       Дима сидел совсем рядом, склонился к ее лицу, пристально вглядываясь. А глаза у него красные, усталые, черный зрачок почти перекрыл радужку, но взгляд по-прежнему бешеный, яростный, дикий. И Аня поняла, что те звери, что жили в его душе, нашли выход, полностью захватили его разум. Но у самой в груди — хладнокровное спокойствие и какое-то отдаленное понимание, что она не останется неотомщенной.       И Аня больше не молилась. За весь вчерашний день полностью растеряла остатки своей и так хрупкой веры. Почему-то сейчас она предпочла верить в зверя, сидящего перед ней. Лютого, свирепого, сорвавшегося с цепи. По его взгляду видела, что тот жаждет крови, но не пугалась.       Глухую тишину разорвал стук в дверь — еле слышный, похожий больше на скрежет. Аня, опять растерявшись, опасливо покосилась на выход из комнаты, вновь вжимая голову в плечи. В дверном проеме показался Вадим. Поначалу Аня подумала, что ей привиделось, но нет — за его спиной маячила его жена Катя, выглядывая из-за плеча и хмурясь.       — Мне надо уехать — это ненадолго, — тут же вполголоса произнес Дима, заставляя Аню перевести на него взгляд. — Ты останешься с Катей, хорошо? Андрей, который привез нас в субботу домой, будет на кухне, хорошо? Помнишь его?       Аня видела по глазам, что он ждал ее реакции — если не слов, то хоть каких-либо действий, но сил не нашлось даже на слабый кивок.       — Внизу в машине сидят еще ребята. Ни о чем не беспокойся, ты здесь в полной безопасности.       Он хотел сказать что-то еще — уже открыл рот, но запнулся. Шумно выдохнул и попытался улыбнуться через силу — вот только вышла не улыбка вовсе, а чуть дрогнувшие губы сложились в оскал. И хотел было поцеловать ее на прощание, но стоило только приблизиться, как Аня отстранилась — еле заметно, буквально на сантиметр, но и этого хватило. Дима на мгновение застыл, оторопел, но быстро взял себя в руки — отстранился, поднялся с постели, подоткнул ей одеяло. Медленно коснулся горячего лба и провел пальцами по скуле до подбородка. И несмотря на слишком нежное, едва уловимое прикосновение, кожа под его пальцами загорелась огнем. Аня знала, что сейчас ее лицо больше напоминает одну большую гематому, языком чувствовала открытую рану на уголке рта.       — Поехали, — скомандовал Дима тихо, отходя к двери.       Аня прикрыла глаза, глубоко вздыхая. Пытаясь отыскать в себе силы сказать хоть что-нибудь, но не было ни сил, ни мыслей. Даже страх отступил под напором еще более явного чувства — чувства полнейшей безвыходности и сокрушенности.       — Как ты собираешься их найти? — послышался от двери голос Вадима.       Катя о чем-то прошептала, но Аня не слышала. Откровенно говоря, слушать она вообще не хотела, вот только выбора не было — они оставались стоять около дверей, тихо переговариваясь.       — Я «Крестовых» быстро найду. У Чупаева их двое всего. Эти твари свои собственные кишки выхаркивать будут.       — Дима… — опять Катя, опять предостерегающе.       — Ты ее лицо видела вообще? — напряженный шепот. Аня чувствовала, что Дима еле сдерживался, чтобы не взреветь. О эти яростные нотки, так ей знакомые. — Эти суки за все ответят. Жили как мрази и подохнут как мрази — уж об этом я позабочусь.       А потом Аня отвернулась лицом к стене. Слышала, как хлопнула через несколько минут входная дверь — Дима с Вадимом ушли, а Катя о чем-то тихо начала переговариваться с Андреем на кухне. Аня не знала, сколько так пролежала. Периодически засыпала, но быстро просыпалась, вздрагивая от любых звуков. Где-то под вечер на постель запрыгнул Риччи — холодный и влажный, видимо, только с улицы. Аня чуть повернулась и обняла улегшегося рядом пса. От него пахло дождем и землей — запах свежести щекотал нос. Ане хотелось жмуриться, но лицо по-прежнему болело. Риччи заботливо тыкался носом ей куда-то в щеку, видимо, пытаясь успокоить. Вот только Аня не плакала. Душа ее — да, но сама Аня не проронила больше ни слезинки.       Дима вернулся совсем поздно. За окном окончательно стемнело, а часы на тумбочке показывали полночь. Входная дверь громко хлопнула, заставляя Аню вынырнуть из полудремы, а Риччи навострить уши. Пес только сел на постели, но не ушел. Когда дверь в комнату приоткрылась, а в проеме показался высокий мужской силуэт, Риччи зарычал — бархатисто, но угрожающе. И было в этом рыке что-то зловещее и кровавое.       — Свои, Рич, — раздался от двери до колик в животе знакомый голос.       И Аня облегченно выдохнула. Вернулся. Живой.       Чуть улыбнулась, чувствуя, как трескаются и начинают кровоточить пересохшие губы. Ей ведь больше ничего в жизни, оказывается, не надо было. Лишь бы он — такой родной — был рядом. И Аня вдруг осознала, что это ее плата за близость. Это ее плата за любовь. Это ее плата за эту болезненную и сумасшедшую, совершенно дикую привязанность. За страсть, за ласку, за влечение. За целый спектр эмоций и чувств, которые одолевали ее, когда рядом был Дима. И эта действительно была слишком большая плата — собственной жизнью, собственной нервной системой, собственным спокойствием. Но Аня ее уже заплатила — отступать было поздно.       А потому она нашла в себе силы приподняться на постели, упираясь лопатками в изголовье кровати, и в полумраке комнаты поймать его настороженный взгляд, который через несколько мгновений сменился облегчением.       — Ты как тут, малая? Катя говорит, что ты не ела весь день.       Дима осторожно, медленно ступая по паркету, прошел в комнату. Остановился около постели, но присаживаться не решил — Аня знала, что он боится ее напугать. Вот только рядом с ним ей больше не было страшно. Да и вообще никогда страшно не было, ведь вот он — ее зверь, опасный хищник, кровожадный и дикий, порой лютый и чудовищный, но такой родной, что глядя на него, сердце, сокращаясь, пропускало удары.       — Я встану чуть позже, — отозвалась она тихо, чуть склоняя голову вбок и присматриваясь к его лицу.       — Вадим Катю ждет, они уедут сейчас. Андрея я тоже отпущу.       Вот только дело было не в его взгляде, не во взъерошенных отросших волосах, не в проступающих от усталости и отсутствия сна морщинах. Даже не в кобуре на ремне с болтающимся в ней пистолетом. А в чуть порванной на груди майке, будто прошлись по ней чем-то острым, заточенным. И в запекшейся на ране крови. И в чуть заметных в темноте алых капельках на шее, которые она ни за что бы не заметила, если бы не фонарь, светящий прямо в окно.       Аня ничего не сказала. Лишь повела плечами, пытаясь сбросить оцепенение. Пыталась отыскать в груди хоть какие-то чувства — злость, ярость, печаль, обиду. Но чувствовала лишь только пугающую ее саму благодарность.       — Ты ведь нашел их? — тихо спросила она через минуту.       Тишина в комнате стояла оглушающая. Аня ненавидела такую тишину.       — Нашел.       — И что…       — Аня, — покачал головой. Будто «не спрашивай». Будто «ты не захочешь знать».       Но Аня хотела. И сердце беспокойно стучалось за ребрами, подтверждая каждым стуком это желание.       — Я хочу знать, — твердо кивнула она.       — Ты хочешь знать? — вдруг раздался голос Вадима из приоткрытой двери.       Дима сделал шаг в сторону, а Аня бросила на него взбудораженный взгляд. Полный — чего? И сама не понимала.       — Он отрезал им мошонки и кисти рук, — прозвучало зловеще в тревожной и давящей тишине. — А затем затолкал им в глотки. Не волнуйся, малая, они знали за что им это наказание. И умерли в муках.       И Аня поперхнулась воздухом. Зажмурилась, ощущая, как горит кожа лица в том месте, где остались кровоподтеки, и попыталась вздохнуть — вот только легкие окаменели. И вдруг… все еще оно. Это чувство благодарности. И слезы, которых не было весь день — маленькие, едва ощутимые. Она облизнула пересохшие губы, чувствуя вкус собственной крови на языке, и посмотрела на Диму открыто. Без стеснения, замешательства и стыда. И выдохнула тихое, но четкое:       — Спасибо.       В тот момент Аня окончательно осознала, что пути назад нет.