Карусель

      А дальше все дни для Ани превратились в сплошной непрерывный хаос. В первых числах января Дима похоронил Сенчина. Два дня он подготавливал все для похорон, практически не появляясь дома — уходил совсем рано, пока Аня еще спала, и возвращался совсем поздно, когда она уже спала. И как ни пыталась Аня его дождаться, у нее не получалось. На свое недомогание, которое с каждым днем только усиливалось, она старалась не обращать внимания, продолжая списывать все на стресс и сплошные волнения.       Похорон как таковых даже не было. Дима долго отказывался брать Аню с собой на кладбище, но в итоге она просто поставила его перед фактом. Сказала:       — Я еду и точка. Я — твоя жена. Я буду рядом.       Дима какое-то время просто смотрел на нее — устало и обессиленно, почти что потерянно, а потом просто кивнул, не в состоянии больше спорить.       Аня чувствовала, как он ускользает от нее, все больше закрывается в себе, практически не разговаривает, находясь слишком глубоко в своих мыслях. Аня этого не хотела, потому что понимала, что ему становится от этого только хуже. Но сколько бы стараний она ни прикладывала, Дима продолжал закрываться, все чаще отмалчивался и все чаще пропускал ее слова мимо ушей. То, что отражалось в его глазах, продолжало Аню пугать. И если к ярости, что она видела раньше, к его демонам она привыкла, то та пустота, что теперь плескалась на дне черных зрачков, ужасала. Потому что Дима продолжал и продолжал проваливаться в эту пустоту, а Ане не хватало сил его вытащить.       Она пыталась заходить издалека, говорить с ним о каких-то незначительных вещах, мелочах, но зачастую он даже не слышал ее вопросов. А когда дело касалось похорон или самого майора, Дима оживал — не так, как бы ей хотелось. Он поднимал на нее взгляд, и Аня видела, как в одну тонкую полоску превращаются его губы, как начинают под кожей ходить желваки, как напрягается спина.       В ночь перед похоронами Ане совсем не спалось. Диме, впрочем, тоже. И если Аня ворочалась в постели, пытаясь устроиться поудобнее, то Дима лежал неподвижно, прожигая взглядом дыру в потолке.       — У него есть кто-нибудь? — спросила Аня тихо, когда стрелка перевалила за три часа ночи. — Почему ты занимаешься похоронами? — спросила она спокойно, без какой-либо агрессии и нападки — чисто ради интереса. И ради того, чтобы Дима сказал хоть слово, потому что Ане казалось, что он разучился разговаривать вообще.       — Дети обязаны хоронить своих родителей, Аня. Любить не должны, а хоронить обязаны.       Ей это ничего не дало, не принесло никакой ясности. И она замолчала, прикрывая глаза. Понимая, что Дима не с ней, не рядом. И сердце от этого осознания разрывалось на куски. Что-то такое темное, тяжелое окутывало ее изнутри, и ей бесконечно хотелось плакать. Она слишком устала, слишком вымоталась, ей как никогда нужна была поддержка любимого человека. Но о какой поддержке с его стороны могла идти речь, когда самому Диме она нужна была в разы сильнее? Потому что Аня видела, как тот угасает на глазах. Она продолжала и продолжала его терять, упускать. Единственная ниточка, которая связывала их, выскальзывала из ее ослабевших пальцев.       Алексея Евгеньевича Дима хоронил на том же кладбище, что и Костю. Место, что он купил, находилось в нескольких метрах от надгробного камня Чернышева. И, проходя мимо его могилы, Дима на несколько минут остановился. Зашел за ограду, не обращая внимания на высокий слой неубранного снега, что засыпался в ботинки. Аня хотела шагнуть за ним, но в самую последнюю секунду остановилась — поняла, что он должен сделать это один. Потому что это только их. Дима провел ладонью в кожаной перчатке по вертикальной стене, очищая ту от снега. Постепенно под его ладонями начали выступать написанные буквы. Аня отвернулась, чтобы дать ему несколько минут. Сердце у нее в груди кололо, не переставая, и даже дыхание сбивалось. Она не чувствовала ни мороза, кусающего щеки, ни слез, что по ним стекали, только безграничную тоску и боль.       — Вот и все, братишка, — сказал Дима хрипло и тихо, но Аня все равно услышала.       Кладбище было смертельно пустым и тихим. Аня ненавидела такую тишину, потому что в ней таилось слишком много скорби и слишком много съедающего изнутри сожаления.       — Все, что остается от человека после смерти, это всего лишь выбитые на надгробии цифры. И пустота. Прости меня, братишка.       Дима зашелестел пачкой сигарет, и Аня поняла, что он закурил. Она обернулась через плечо, следя за ним взглядом. Дима чуть повел плечами и прошелся по лицу ладонью. Чтобы чувствовать его боль, хватало одного только взгляда на опущенные плечи.       Он докурил сигарету, выложил несколько сигарет на плиту для Кости и еще несколько раз провел ладонью по его имени, выбитом на камне. Обрисовал пальцами дату его смерти и произнес:       — Один я остался, Кость. Один.       Ане хотелось крикнуть, что он не один, что у него есть она, но она не осмелилась даже открыть рот. Потому что это все еще было не ее. Это было их. Это было что-то, чего Аня не понимала и не должна была понимать, потому что никогда не была на войне, потому что она никогда не видела и не проживала того, что пережили они. Потому что для нее это было что-то за гранью ее понимания, что-то, чего она бы никому и никогда не пожелала.       — Ну ничего, братишка. Все тут будем.       Аня сглотнула и вновь отвернулась — слишком резко, но это только для того, чтобы выходящий за ограду Дима не заметил ее слез — теплых и соленых, от которых покусанные красные губы распухали еще сильнее. И Дима, не говоря ни слова, двинулся дальше. Аня медленно шла за ним на расстоянии нескольких шагов, даже не пытаясь подойти ближе.       Как она поняла потом, никакого отпевания не было. Алексей Евгеньевич не был крещеным, а потому никакое отпевание в церкви ему не нужно было. Дима ограничился обычным гробом и надгробием из черного мрамора, от одного только вида на который кончики пальцев начинало покалывать. Аня уже не пыталась бороться с той постоянной тревогой, что поселилась внутри. Просто знала, что тревога всегда с ней — следует за ней по пятам точно так же, как за Димой следует смерть. Аня была уверена, что он чувствовал ее дыхание своим затылком — слишком отчетливо, но уже не сопротивлялся. Потому что сил в нем больше не осталось. Ни на борьбу, ни на сопротивление. Он продолжал сдаваться. Опускал руки, отступал, капитулировал, смирялся.       Не было никаких громких речей, никаких слов. Дима просто застыл около вырытой могилы и кивнул могильщикам. В тот момент, когда гроб начали опускать в яму, Аня опустила голову и закрыла глаза. Стоя рядом с Димой, слышала его тяжелое, хриплое дыхание, но не издавала ни звука — слезы беззвучно продолжали катиться по щекам.       Когда мужчины закончили и отошли на несколько шагов, Дима приблизился к вырытой могиле с уже опущенным гробом, и присел на корточки около ямы. Некоторое время молча смотрел на гроб, будто прощался, а затем надсадно произнес:       — Иногда думаю, что лучше бы в цинковых вернулись.       Аня поперхнулась воздухом и в переносице вновь защипало. Она сильно-сильно зажмурилась, не давай себе протяжно взвыть.       — Спасибо тебе, Алексей Евгенич, — он глубоко вздохнул и выдохнул через сжатые зубы. — Вот и все, майор.       А через несколько секунд исправился:       — Прости. Подполковник. Да, подполковник, — и вдруг улыбнулся, только улыбка вышла какая-то ненастоящая, искаженная. Лицо — плавящаяся восковая маска. — У меня и правда всегда со слухом плохо было. Прощай, подполковник.       Дима бросил горсть замерзшей земли в яму, и в глухой тишине, что куполом их накрывала, звук падающих камней на крышку гроба больно резанул по ушам. Где-то над головой закаркали вороны. Аня, не сдерживаясь, протяжно взвыла и закрыла лицо заледеневшими ладонями. Слезы никак не хотели заканчиваться. Аня уже не понимала, откуда они берутся в таком количестве, а они все продолжали и продолжали стекать по щекам. Казалось, этот ужас никогда не закончится. Казалось, что теперь воспоминания о похоронах будут преследовать ее всю оставшуюся жизнь, потому что ничто до этого не откладывало на ее душе такой сильный и горький отпечаток. Аня чувствовала, как день за днем внутри нее умирает что-то светлое, что раньше давало ей силы бороться. Аня чувствовала, как день за днем внутри нее умирала надежда.       Возвратившись домой, она надеялась, что после похорон Дима постепенно начнет приходить в себя. До начала учебы у нее оставалась еще неделя. Но ничего не менялось. Димы по-прежнему не было рядом. Он продолжал уходить рано утром и возвращаться поздно вечером, продолжал молчать, закрываться. И Аня начала опускать руки, потому что видя, как он сдается, ее саму покидали силы для борьбы. Она думала, что будет бороться за него до конца, но не подозревала, что это так сложно и так больно. Что эта боль — режущая, поглощающая, колющая где-то за ребрами, из душевной перейдет в физическую. И тоска продолжала давить изнутри. Порой так сильно, что даже не было сил вдохнуть.       В первый день учебы после праздников, а он выпал на четверг, Аня проснулась, когда Димы уже не было дома. Она ожидала какой-нибудь записки как минимум, но единственное, что он ей оставил — это Андрея, ожидающего в машине около дома. Аня быстро собралась, позавтракала, чтобы не кружилась голова, а потом с постепенно зарождающейся тошнотой начала одеваться. Снежная погода за окном уже не радовала, а яркий свет резал глаза. Ане больше всего на свете хотелось остаться дома, забраться под одеяло и провести так весь день. Апатия накрывала ее с каждым днем все сильнее и сильнее, а физическое недомогание только усиливало усталость. Аня чувствовала себя измученной и обессиленной, словно ей не двадцать один, а все девяносто. Все мышцы ломило, ее постоянно тошнило и кружилась голова. Аня твердила, что надо больше спать, кушать фрукты, которые Дима покупал, прекратить нервничать, но ничего не помогало. Потому что Аня продолжала мучиться бессонницей, продолжала мало кушать и продолжала много нервничать, а состояние постоянной тревоги не отпускало ни на секунду.       При виде выходящей на улицу Ани Андрей выбрался из прогретого автомобиля и открыл ей дверь. Она приветственно кивнула и выдавила улыбку, от которой мгновенно желчь начала подниматься по пищеводу. До здания университета они доехали достаточно быстро, но такие поездки Ане больше не нравились. На поворотах и при торможении ее начинало мутить еще сильнее, а уже на подъезде к зданию голова начала напоминать огромный церковный колокол, язычок которого бился о стенки каждый раз, когда Аня моргала.       — Спасибо, Андрей, — поблагодарила Аня его, выбираясь из машины.       Она зажмурилась от яркого солнечного света, отражающегося от снега, и посчитала до пяти. Только потом обернулась на раскрытую дверь и спросила:       — Как я понимаю, Дима за мной не приедет сегодня, да?       — Прости, Ань, — пожал Андрей плечами. — Если ты не против, то сегодня я — твой сопровождающий.       — Хорошо, — она изможденно улыбнулась, смаргивая очередные непрошеные слезы. Когда она начала так много плакать?       — Тогда в три часа я буду тут. Если задержишься — позвони.       Аня только коротко кивнула напоследок и захлопнула дверь. Задерживаться ей сегодня не хотелось. Была бы ее воля — она бы осталась дома. Но, увы или к счастью, тяга к знаниям и ответственность, к которой ее приучили в детстве, была сильнее постигнувшей меланхолии.       Учебный день и занятия тянулись бесконечно долго. И с каждой проведенной в этом здании минутой Аня все больше жалела, что не осталась дома. Кто-то с самого утра заметил кольцо на ее безымянном пальце, а следом посыпались вопросы, на которые так или иначе приходилось отвечать.       — Да, вышла замуж. Да, теперь буду Медведева, надо только документы поменять. Да, спасибо. Да, счастливо.       У Ани от натужной улыбки сводило скулы и внутренности, почти выворачивало наизнанку, ломало позвоночник. Каждый кивок головы, каждое движение отдавалась режущей болью в висках. Поэтому, как только прозвенел звонок, оповещающий о конце последнего урока, Аня сорвалась с места. Не обращая внимания на недоуменные взгляды и перешептывания, не обращая внимания на мигрень, она рванула на улицу, даже не застегивая пальто. Углядела знакомый автомобиль около главного входа и ринулась к нему, сразу же прыгнула на заднее сидение и закрыла лицо руками, сдерживания вырывающиеся из груди рваные всхлипы.       Андрей покорно ждал, когда Аня успокоится. И только после того, как она прекратила плакать и начала утирать слезы с щек, посмотрел на нее в зеркало заднего вида. Аня поймала его обеспокоенный взгляд, но на очередную улыбку сил уже не осталось. Она так и смотрела на него, не моргая и ожидая вполне логичного вопроса: в порядке ли она? Но его не последовало. И Аня была ему за это благодарна. Андрей лишь улыбнулся уголками губ, вселяя в Аню хоть какую-то толику уверенности, и вырулил на дорогу.       — Хочешь, заедем куда-нибудь перекусить? — спросил он, останавливая машину на светофоре.       — Нет, спасибо. Просто хочу домой.       Андрей молча кивнул, и автомобиль вновь тронулся. В тишине Аня постепенно начинала успокаиваться. Смотрела за окно на мелькающие дома, на прохожих, на падающие снежинки, и старалась глубоко дышать, не позволяя эмоциям вновь взять верх над разумом. В последнее время разум в этой битве слишком часто проигрывал и подводил ее.       Уже около дома, когда Андрей остановил машину у подъезда, Аня поймала в зеркале его очередной обеспокоенный взгляд. Что-либо говорить не требовалось. Ей казалось, что Андрей и так обо всем в курсе, а еще ее не покидало чувство, что он каким-то образом ее понимает, хотя Аня сама себя не понимала.       — Ань, ты взрослая девочка, — вдруг сказал Андрей, продолжая смотреть на нее, — я не буду говорить, что все будет хорошо. Ты ведь сама знаешь, что в жизни не бывает сплошное «хорошо». Время сейчас сложное. И иногда лучшее, что ты можешь сделать, это ждать. Просто помни, что после любого урагана рано или поздно наступает тишь. И этот ураган надо пережить.       Аня глубоко вздохнула. Проблема была в том, что этот ураган бушевал уже слишком долго, а силы были на исходе. И у Димы, и у нее самой. И как держаться дальше, она просто не представляла. Но Аня все же кивнула.       — Спасибо. Видимо, до завтра?       — До завтра, Ань.       В квартире, как она и ожидала, было тихо и темно. Риччи встретил ее около входа, виляя хвостом. Она на несколько секунд задержалась, чтобы почесать его за ухом — последнюю неделю ему практически не уделяли внимания.       — Ну что, хвостатый? — проговорила она устало, снимая пальто. — Пойдем обедать?       И тот резво направился в сторону кухни. Несмотря на то, что есть ей совсем не хотелось, Аня разогрела небольшую тарелку вермишелевого супа, выловила оттуда кусочки вареного мяса и вместе с хлебом отдала Риччи. Он в благодарность лизнул ее ладонь, а через полчаса устроился около ног, когда Аня села на диван. Ей не хотелось смотреть телевизор, но она все же его включила, чтобы квартира не казалась ей такой пугающе тихой, практически мертвой.       Время потеряло счет. Секунды бежали, превращаясь в минуты, те превращались в часы. Аня уснула до того, как Дима пришел, но предварительно вышла вечером на быструю прогулку с Риччи. Лишь только ночью сквозь сон услышала, как хлопнула входная дверь, спустя несколько минут матрас на кровати продавился, а Аню обдало запахом сигарет и алкоголя. Который раз он уже возвращался в таком состоянии? Видит Бог, она сбилась со счета.       Весь следующий день она находилась в прострации. Время быстро бежало, чему Аня была несказанно рада. В вечер пятницы даже Дима на удивление пришел рано — на часах было около одиннадцати. Аня как раз вышла из душа, где грелась добрых полчаса после прогулки с собакой. Она, обернутая в полотенце, выскользнула в коридор, но прежде чем скользнуть в комнату, увидела свет в кухне. И, не раздумывая, шагнула в ту сторону.       Дима сидел за столом, опустив голову. Уперся взглядом в собственные раскрытые ладони, едва дыша. Аня даже присмотрелась, потому что на мгновение показалось, что его грудная клетка не двигалась. А он даже не заметил, как она вошла. Поднял взгляд только через минуту. И Аня содрогнулась. В глазах опять пустота, отрешенность, беспомощность — такая колючая, словно тысячи маленьких иголочек, пронзающих сердце.       Аня шагнула вперед и, ничего не спрашивая, опустилась ему на колени. Дима медленно ее обнял, но ей на мгновение показалось, что руки его совсем не слушались — они еле заметно подрагивали, но не прошло и секунды, как пальцы сильно сжались на ее боках, заставляя Аню напрячься. Дима опустил голову, касаясь лбом ее оголенного и мокрого плеча.       — Не сдавайся, пожалуйста, — прошептала она ему на ухо, гладя по волосам. — Пожалуйста, любимый, я прошу тебя. Не сдавайся.       И только после того, как Аня это произнесла, почувствовала, как затряслась его грудная клетка. Если бы не его сухие, красные глаза, Аня бы подумала, что он плачет.       Знак безоговорочного поражения. Ане казалось, что в этой мертвой тишине она слышала, как внутри него что-то с треском ломалось, осыпалось.       — Пожалуйста, не сдавайся, — вновь прошептала она, а у самой голос дрогнул от подступивших слез. — Я прошу тебя, Дима, пожалуйста. Любимый, родной, не сдавайся. Пожалуйста.       Дима чуть заметно закивал головой — слишком разбито, слишком обессиленно, слишком изможденно.       Уснули они в обнимку. Аня завернулась в одеяло, как в кокон, и прижалась к сильной и теплой груди. Она не понимала, что с ними происходит. Не понимала, что такого они сделали в жизни, что теперь Бог их так наказывал. Аня слышала, что Бог никогда не дает испытания, которые невозможно выдержать, но сил больше не было. За какие такие грехи им дается вся эта нечеловеческая боль?       Пробуждение было медленным. Стоило Ане открыть глаза и провести рукой по простыне рядом, чтобы уже в который раз убедиться — Дима опять ушел. Ане не нравилось просыпаться одной, не нравилось чувствовать этот эмоциональный холод, недосказанность, что появилась в их отношениях. Но не успела она углубиться в эти мысли, как с кухни послышалось бормотание радио и треск — кто-то переключал радиоволны, пытаясь поймать нужную.       Она тут же подорвалась с постели и выскочила в коридор. Дима действительно был на кухне — стоял у плиты, но Аня за его широкой спиной не видела, чем он был занят. И вдруг от осознания того, что он наконец-то не ушел, что он тут — рядом с ней, дома — на лице расцвела улыбка.       — Доброе утро, — проговорила она, не скрывая радостного удивления.       — Доброе, — улыбнулся Дима. — Садись давай. Я сделал яичницу.       — Ух ты! — Аня почти что подпрыгнула на месте и спустя мгновение спросила с надеждой: — Ты ведь никуда сегодня не едешь?       — Нет, Анют. Давай, садись! — он положил ей на тарелку кусок поджаренной яичницы с колбасой и хлебом.       Пахла она восхитительно — так, что желудок непроизвольно заурчал, а рот сразу же наполнился слюной. Аня облизнулась, принимая из его рук вилку.       — У тебя есть какие-нибудь планы на сегодня? — спросил Дима, присаживаясь рядом с ней с целой кружкой крепкого кофе.       Аня подняла на него голову. В это утро он выглядел значительно лучше — глаза пусть и были уставшими, но уже не такие красными, хотя круги под ними все еще отдавали фиолетовым оттенком. Но, несмотря на это, улыбка у него не была напряженной. Перед ней опять сидел ее Дима — родной и любимый, самый лучший мужчина на свете.       — Нет, — покачала Аня головой, уплетая завтрак за обе щеки.       — Тогда предлагаю днем отправиться в парк с Риччи. Погода хорошая какая, да?       Аня глянула за окно. Солнечный свет уже не резал глаза, а голова не начинала болеть от переливающегося снега. Видимо, ей просто надо было хорошенько выспаться. Аня на мгновение прислушалась к своему организму и с удовольствием отметила, что нет ни тошноты, ни головокружения, ни усталости, лишь только низ живота неприятно тянуло.       — Ну так что? — выжидающе спросил Дима, возвращая ее в реальность.       — Да, — кивнула она с готовностью. — С удовольствием!       Около трех часов дня они начали сборы. Риччи, будто предчувствуя прогулку, не выпускал из пасти резиновое кольцо, и было принято решение взять игрушку с собой. Аня хлопотала по кухне — наливала горячий сладкий чай в термос, на всякий случай положила пару шоколадных конфет в карман.       — Ты только тепло оденься, пожалуйста, — крикнул Дима из спальни.       Аня положила термос в небольшой рюкзак, туда же кинула салфетки и бутылку с водой, а потом пошла одеваться. Поскольку прогулка обещала быть длинной, а мороз на улице крепчал с каждым часом, она влезла в только недавно купленные теплые штаны с начесом, вязаный свитер с широкой горловиной и обмоталась шарфом по самые глаза.       До парка шли они быстрым шагом, а вот стоило им только зайти на территорию и пройти вглубь, как Риччи нырнул в сугроб, тут же погружаясь в снег так, что торчал только хвост. И пока он носился между деревьями, Аня с Димой неспешно гуляли. Говорить им было не обязательно, Аня просто наслаждалась присутствием Димы, которого в последние две недели в ее жизни было катастрофически мало.       Домой они начали выдвигаться, когда на парк уже опускался вечер — часы показывали начало шестого. Чай был выпит, шоколадные конфеты — съедены. Риччи плелся домой уставший и мокрый, на шерсти местами еще оставались комки снега, но счастливый. Дышал тяжко, но на собачьей морде даже не присматриваясь можно было заметить широкую улыбку. Аня редко видела, чтобы Риччи так улыбался, а до того, как он у них появился, вообще не знала, что собаки умеют улыбаться.       Зайдя в подъезд, Аня и Дима, уже уставшие, остановились около лифта — пешком подниматься никому не хотелось. Медведев расслабленно улыбался, а Аня не могла отвести взгляда от его покрасневших от мороза щек. Сама она, конечно, выглядела не лучше — волосы были растрепаны из-за бега с Риччи, щеки и нос красные, словно свеклой намазанные, но глаза — блестящие. Аня давно не видела в собственном отражении такого счастливого взгляда. Пока лифт тарахтел, поднимая их на нужный этаж, Аня всматривалась в висящее заляпанное зеркало. Дима заметил это и подошел ближе, обнимая ее со спины. Ане нравилось, как они смотрятся вместе. Она улыбнулся их отражению и уже открыла рот, чтобы поблагодарить за радостно проведенный день, как двери раскрылись.       Поначалу Аня не поняла, почему Дима, шагнувший на этаж первым, остановил ее рукой. Лифт поспешил закрыться, и Аня все же выскользнула на этаж, но, как только увидела приоткрытую в их квартиру дверь, замерла. Тревога окатила ее ледяной волной. Риччи, застывший у ног Димы, глухо зарычал.       — Вниз спустись, — сказал Дима холодно и тихо — почти отдал приказ. — На один лестничный пролет вниз, Аня. Быстро. И не заходи, пока я не скажу. Риччи, вниз!       Аня вздрогнула от беспокойства, проскользнувшего в его голосе, и тут же послушалась. Взяла Риччи за ошейник и спустилась на один лестничный пролет. И уже оттуда наблюдала, как Дима осторожно и тихо открывает дверь, как делает первый шаг в квартиру. А следом — тишина. С каждой секундой, что она не слышала ни звука, с каждой секундой, проведенной на этой лестнице, Аню начинало трясти сильнее. Она вцепилась в широкий ошейник Риччи, сидящего у ее ног, но это не спасало. Сердце в груди отбивало совершенно бешеный ритм, а голова начинала кружиться от недостатка кислорода. Аня периодически задерживала дыхание, прислушиваясь, но не слышала ничего. Это пугающее смертельно тихое ничего заставляло прокручивать в голове самое страшное, что только может быть.       И только спустя минут пять, когда Аня уже была готова упасть в обморок от волнения, дверь вновь открылась. Дима выглянул в коридор и жестом пригласил ее подняться. Аня медленно поднялась по лестнице на трясущихся ногах, пуская Риччи в квартиру первым. А как только сделала первый шаг, потеряла равновесие — уперлась плечом в стену, осматривая разбросанные в коридоре вещи.       — Что… Дима, что… — и мысли никак не хотели складываться в слова.       — Ничего не трогай.       Квартира была перевернута вверх дном. В коридоре на полу валялись куртки, часть ее теплых вещей, что лежала на верхней полке шкафа. В кухне — разбитая посуда, рассыпанная крупа на полу, открытый холодильник, в комнате — сломанный шкаф, все те же разбросанные вещи, порванные книги. Там даже наступить было некуда — повсюду какие-то обломки, ошметки, осколки.       Аня так и застыла на входе в спальню, осматривая погром. Повернулась на Диму, когда услышала его голос — он говорил с кем-то по телефону.       — Приезжай и Вадима захвати. Они ко мне в квартиру забрались. Да, вначале вы, потом — менты, — он прошелся ладонью по лицу, чуть помассировал переносицу и громко выдохнул. — Я этих сук собственными руками закопаю. Мрази.       И Аня отвернулась обратно. Слушать этот разговор не хотелось. И внутри кроме всепоглощающего страха и тревоги не было больше ничего. Не интересовало — зачем, не интересовало — как, не интересовало — что дальше. Аня просто застыла в прострации, глядя в одну точку. Мысли бежали слишком быстро, не позволяя ухватить ни одну из них за хвост, закручивались, создавая какой-то бешеный водоворот в голове.       — Сейчас Андрей с Вадимом приедут, — сказал тихо Дима, стоя позади ее спины.       Аня отрешенно кивнула, стаскивая пальто. Риччи проскользнул мимо ее ног в спальню. Ступал он осторожно, точно на заминированном поле, вел носом от вещи к вещи, принюхивался, казалось, даже щурился. Аня проследила за ним взглядом. Мысли все еще никак не хотели собираться в кучу, а она уже давно не чувствовала себя такой рассеянной. Дима скрылся где-то в коридоре, Аня продолжала следить за Риччи. Он прошел вглубь комнаты, продолжая исследовать испорченные и разбитые вещи. И тут вдруг остановился, принюхался к книге, лежащей корешком вверх. Аня пригляделась. Рич обнюхивал ее любимую книгу — сборник стихов Роберта Рождественского, подаренный Димой несколько месяцев назад.       Она осторожно, не наступая на обломки, продвинулась до книги. И уже нагнулась, чтобы поднять книгу, зацепила ее пальцами, как рядом с ее лицом Риччи громко гавкнул. Аня не сразу поняла, что случилось. Откуда-то из-за спины послышалось надрывное и напуганное:       — Аня, нет!       И в следующее мгновение Рич ее оттолкнул с такой силой, что она, не устояв на своих двоих, сделала несколько шагов назад и приземлилась на спину, больно ударяясь головой о какую-то деревяшку. А дальше…       Дальше оглушающий взрыв совсем рядом, прямо у ее ног. И крик — ее собственный, но еле слышный. А потом перед глазами темнота. Аня зажмурилась, ощущая, как пульсируют виски. Мужской голос, предположительно Димы, доносился издалека, еле слышно, будто Аню поместили за какой-то звуконепроницаемый барьер. Спина и поясница ныли, а руки тряслись и не слушались. Она открыла глаза, пытаясь сфокусироваться хоть на чем-то, но комната шла кругом. На лице явно чувствовалось что-то влажное и теплое, словно ее облили чаем. Аня ошарашенно провела ладонью по щеке, убирая капли, а руки тотчас же окрасились в красный.       И снова крик.       Аня не сразу поняла, что этот крик — ее собственный. Она даже не понимала, что говорит, не слышала себя. Перед собой видела только свои руки в крови.       — Аня, Аня! — где-то на задворках сознания. Так тихо, что она даже не обратила внимания.       А потом чужие руки, к ней тянущиеся. Аня попыталась отстраниться, но вновь ударилась затылком о какое-то препятствие. И все продолжала и продолжала смотреть на свои руки. Языком чувствовала эти капли, попавшие ей на губы, а во рту — привкус металла.       — Это я, я. Аня, посмотри на меня, Аня!       Она не сразу поняла, что ее трясут. А как только перед глазами увидела лицо Димы, осознала, что больше не кричит — шепчет. Вот только слов сама же разобрать не могла.       — Блять, Аня! Смотри на меня! — и Дима вновь начал ее тормошить. — Твою мать, Аня!       И он раз за разом повторял ее имя. Что-то еще говорил, но слышала она только «Аня! Аня! Аня!» и чувствовала только кровь во рту — чужую — что смешивалась со ее же собственными слезами.       А потом ее вновь накрыла темнота. Она чувствовала, как ее подняли на руки, что-то говорили — явно не один Дима, но все звуки казались каким-то монотонным дребезжанием, похожим на лязг металла. Аня не могла открыть глаза — веки были совершенно неподъемными. Сквозь эту пелену, что окутывала ее, она слышала еще женский голос:       — Сюда, сюда! Неси ее.       А потом снова Дима:       — Аня, открой глаза, — и осторожное прикосновение к щеке. — Пожалуйста, любимая. Блять… Пожалуйста, Аня.       Аня попыталась выговорить хоть слово, но из горла вырвался тихий хрип.       — Не вижу на ней никаких ран, откуда кровь? — чужой, совсем ей незнакомый голос.       Когда на язык попала очередная соленая капля, Аня дернулась, откуда-то найдя в себе силы на этот последний рывок. Руки, что удерживали ее на весу, прижали сильнее. Аня приоткрыла глаза.       — Дима… — губами, даже без звука.       — Тише, тише, родная, это я, я тут.       Аня нашла взглядом его глаза, и лицо — единственное, за что она смогла зацепиться. Сфокусировалась на его карих глазах, а в них — паника, такая ощутимая, что вновь перехватило дыхание.       — Тебе больно где-нибудь? Аня, пожалуйста, смотри на меня!       Аня прикрыла глаза.       — Нет-нет, не отключайся! Черт! — и ее снова встряхнули, возвращая в сознание. — Ее надо в больницу.       — Не надо, — опять губами, чуть хрипя. — Не надо. Не болит.       Она и сама понять не могла, где и что болит. Тело казалось ватным, но очень тяжелым. Аня не могла даже рукой пошевелить специально, но чувствовала, как ее трясло.       — Дима… не надо в больницу… не хочу…       — Несите ее сюда, — опять женский голос с нотками беспокойства. — Давайте.       А дальше все звуки смешались в сплошную какофонию. Аня чувствовала, как ее раздевают, как стаскивают свитер и штаны, как снимают майку и носки. По оголенной коже гулял холодок, отчего она покрывалась мурашками.       — Холодно…       — Сейчас, сейчас… Игорь! — крик ей на ухо. — Быстрее, иди сюда! Неси ее в ванну. Быстрее!       И Аню опять подняли на руки. Голова запрокинулась, а рука обессиленно соскользнула с чужого плеча.       Где-то глубоко в мыслях то и дело всплывали вопросы: что это за Игорь и что за женщина рядом? Но все слишком быстро рассеивалось, уступая периодически накрываемой сознание пеленой. Но единственный вопрос, что никак не покидал ее голову, бился о стенки черепной коробки вновь вызывал мигрень: где Дима?       Когда Аня окончательно пришла в сознание, то не сразу поняла, где находится. Голова все еще плохо соображала, виски стучали, а низ живота колюче тянул. Она открыла глаза и первое, что обнаружила, что она сидит в теплой воде. Аня чуть повернула голову и наткнулась на темноволосую женщину, сидящую рядом с ванной на стуле. Лицо ее было Ане незнакомо, и она предостерегающе пододвинула к себе непослушные, трясущиеся ноги.       — Все в порядке, — прошептала женщина, подаваясь медленно вперед. — Дима сейчас придет. Аня, верно? — говорила она, пытаясь выдавить улыбку, но в глазах четко читался страх. — Аня, у тебя что-нибудь болит? Я не нашла никаких видимых повреждений, у тебя ничего не сломано.       — Кровь… — прошептала она, вспоминая металлический привкус на языке.       Осторожно провела ладонью по лицу, но то было совсем чистое — ни намека на кровавые капли, что она слизывала с губ.       — Я все вытерла, не беспокойся. Тебе точно не холодно? Я следила, чтобы ты не ушла под воду. Ты отказалась ехать в больницу, — тараторила женщина обеспокоенно, пока Аня вглядывалась ей в лицо. — Кстати, я Вера. Мой муж Игорь помогает сейчас Диме — твоему мужу. Аня, ты меня слышишь?       Аня, все еще находясь в прострации, медленно кивнула, хотя почти что не различала нервного бормотания.       — Там сейчас милиция, но Дима скоро придет.       — Милиция… — повторила Аня отрешенно, переводя взгляд на руки.       — Аня, девочка, тебя надо в больницу…       — Не надо, — мотнула она головой, и холодные волосы хлестнули ее по щекам. — Мне Дима… нужен Дима…       Говорить все еще было трудно. Горло будто опухло, но боли не было. Ныл только живот.       Ее положили в ванну прямо в нижнем белье. Аня медленно оглядела себя, воду, что бежала под ногами и утекала в слив — кристально чистая. Ни крови, ни грязи. Аня нахмурилась, пытаясь восстановить цепочку событий. Квартиру, наверно, ограбили. Вещи валялись на полу. Риччи нюхал обломки. Потом книга… и лай в лицо… и взрыв… и кровь…       — Риччи? — только и прошептала она вопросительно, толком ни к кому не обращаясь. Скорее задавая вопрос себе. — Кровь…       И осознание окатило ее ледяной волной, пуская ток по позвоночнику.       — Риччи меня оттолкнул… — прошептала она глухо в собственные ладони. — И кровь его… Он умер, да?       — Я не знаю, милая, не знаю, — прошептала Вера. — Давай я позову Диму, хорошо?       Аня ничего не ответила. Чувствуя теплую воду, что струилась по ногам, она съежилась и обняла колени руками. В голове по-прежнему было пусто, только воспоминания яркими отрывками, будто кто-то невидимый у нее в голове поставил самый ужасный момент в ее жизни на повтор.       — Игорь, позови Диму! — крикнула Вера дрогнувшим голосом. — Быстрее!       Дима появился в дверях практически сразу, как показалось Ане. Его присутствие она вначале почувствовала кожей, только потом услышала глухие шаги. Дима сразу же кинулся к ванне, где она лежала, и, не обращая внимания на то, что Аня была вся мокрая, притянул ее в объятия. Дрожащими руками ощупал руки, шею, ребра, продолжая дышать ей в макушку.       — Все, я тут, тут…       — Дима, — протянула Аня жалобно, поднимая на него глаза, — а Риччи? Где Риччи?       Аня знала, что не стоило задавать этого вопроса. Знала, что ответ ей не понравится, потому что и так было все понятно. Но прежде, чем что-либо говорить, ей надо было это услышать. Услышать подтверждение своим догадкам.       — Не думай об этом сейчас, ладно? — он заглянул ей в глаза, обнимая ладонями ее лицо. Во взгляде мольба и бешеное беспокойство вперемешку со страхом. Аня никогда не видела у него такого взгляда. — Аня, не думай об этом. Тебя надо в больницу.       — Не надо, — всхлипнула она, опуская голову.       Первые несколько капель упали в воду, пуская по ее поверхности рябь.       — Тише, родная, все, все закончилось, — он вновь крепко прижал ее к груди.       — Медведев, вы еще не закончили! — послышалось откуда-то из коридора.       Дима медленно выдохнул сквозь сжатые зубы, пытаясь совладать с эмоциями. Аня очень хорошо его знала и понимала, что в этот момент он борется со своей яростью, что медленно затуманивала разум.       — Иди, иди. Я сейчас вылезу, правда, — проговорила Аня хрипло. — Иди. Я в порядке, у меня ничего не болит.       Аня видела его замешательство, слышала, как его зовут снова и снова, и попыталась улыбнуться. Кончики губ нервно дрогнули, но этого, видимо, хватило. Дима поднялся, прошелся ладонями по волосам, глухо зарычал и все же вышел из ванны.       Вера вновь подалась вперед.       — Давай я помогу тебе. Пока они там не закончат, полежи у нас. Ты слишком бледна.       Аня ничего не ответила. Цепляясь пальцами за края ванны, она поднялась на трясущихся ногах. Вера помогла перешагнуть бортик, закутала ее в одеяло и, чуть приобняв, растирая ладонью спину Ани, провела ее до кровати.       — Риччи умер… — ошарашенно пробормотала Аня, все еще не веря.       Мир будто замер. Время остановилось. Аня не верила, что такое бывает. Не верила, что после всего ими пережитого, Бог будет продолжать и продолжать их наказывать. За что?       — Ну, тише, тише, милая, — проговорила Вера, опускаясь рядом.       Аня и сама не заметила, как начала плакать — надрывно всхлипывая, тонко и рвано, потому что легкие никак не хотели наполняться кислородом.       — Аня, девочка, — ласково проговорила Вера, поглаживая ее по голове. — Смерть не всегда приходит только для того, чтобы забрать, понимаешь?       Аня ничего не понимала. Только опять чувствовала кровь на языке.       — Иногда чья-то смерть — это спасение для кого-то другого.       Больше Аня ее не слушала. Эти слова казались настоящим абсурдом.       Как, думала Аня, как смерть может быть спасением?       В смерти не было ничего светлого. В ней не было света, не было надежды, не было добра и не было будущего. И впервые за весь прошедший год Аня вдруг не видела своего будущего. Чувствовала только холодное дыхание у себя на затылке, как, она была уверена, ощущал его Дима. И этому не было логического объяснения. Не было выхода. Это была окончательная точка невозврата, потому что возвращаться вдруг стало некуда. И падать — тоже, потому что это было дно. Каменистое, твердое, на которое, как оказалось, очень больно падать. Аня достигла самого дна пропасти. И выбраться оттуда, видит Бог, уже не могла.       Дима пришел далеко за полночь. Аня спала урывками, часто просыпалась, ворочалась и хныкала во сне, но после того, как открывала глаза, не могла внятно понять, что именно ей снилось. Единственное, что она отчетливо понимала — это то, что ей постоянно было холодно. И не помогли даже одеяла, которыми Вера ее укрыла.       — Анечка, это я, — Дима аккуратно опустился на постель у ног Ани.       Она оторвала голову от подушки, вглядываясь в лицо в полутьме. Как слышалось, Вера и Игорь были то ли на кухне, то ли в другой комнате.       — Мы пойдем домой? — спросила Аня шепотом.       — Мы поедем в другую квартиру, ладно? Ты готова?       Аня несколько раз кивнула, все еще ощущая слабость во всем теле.       — Ты же понимаешь, — прошептала она, борясь с подступающими слезами, — что они не пытаются тебя убить, да?       Аня раньше не хотела обсуждать его работу и все, что связано с тем миром, что находится за гранью закона и порядка. Но сейчас границы уже не было, все ориентиры стерлись. Аня запачкалась во всем этом не хуже него. И теперь ей не составляло труда говорить открыто, потому что она осознала: не важно, что она знает или чего она не знает — рано или поздно это должно было утащить ее на дно. И утащило. Сегодня она окончательно это осознала.       — Они пытаются тебя напугать, — ответила Аня на свой же вопрос, поймав обеспокоенный взгляд Димы. — Они пытаются тебя напугать, чтобы ты отступил.       — Я не отступлю, Аня, — твердо ответил он. И от холода в его голосе у Ани по спине побежали мурашки.       — Тогда неужели ты думаешь, что этот бизнес стоит твоей жизни? — спросила она открыто. — Неужели это то, за что ты готов умереть?       — Я готов умереть за тебя, — ответил Дима без промедления. — Понимаешь? Я. Готов. Умереть. За тебя. Не ради бизнеса, Аня, не ради денег. Ради тебя.       Аня обессиленно улыбнулась и покачала головой. Верила ли она ему? Очень хотела.       — Если ты готов умереть ради меня, то почему ты не хочешь ради меня жить?       По его блестящим во тьме глазам Аня видела, что он не понимал. Он слишком устал, выдохся, чтобы вести такие разговоры, но она не могла отступить. Потому что все еще чувствовала вкус крови во рту.       — Живи ради меня, пожалуйста. Не надо ради меня умирать, я не прошу так много. Просто живи.       — Я пытаюсь все прекратить.       — Это не прекратится, ты это знаешь, — проговорила Аня спокойно, принимая сидячее положение. Живот опять резануло, заставляя поморщиться. — Пока ты будешь заниматься тем, чем занимаешься, такое будет происходить. Просто рано или поздно… — Аня не договорила. Больше не нашла слов.       Рано или поздно — что? Она не знала.       Рано или поздно они добьются того, чего хотят? Да.       Рано или поздно он умрет? Да. Они просто убьют его так же, как он убивает других.       Аня больше не хотела себе врать, не хотела смотреть на мир сквозь розовые очки. Оказалось, что они бьются стеклами внутрь.       — Если ты хочешь, я уйду из бизнеса, — сказал Дима тихо, но твердо.       Аня знала, понимала это где-то слишком глубоко в груди, что он не уйдет, даже если сильно захочет. Потому что этот мир, в котором он жил, никого не отпускает так просто. Он никого не отпускает живым.       Но она все равно кивнула. Озвучивать свой ответ не требовалось.       Они просидели в тишине еще с минуту. А потом Дима протянул к ней руки, помогая подняться. Аня отбросила одеяло и спустила ноги на пол. Резь в животе от смены положения усилилась, заставляя согнуться почти пополам.       — Аня? — вновь обеспокоенно прошептал Дима. — Тебе больно? Аня? Черт!       И в следующее мгновение щелкнул выключатель. Аня зажмурилась от света, вспыхнувшего слишком ярко, голова пошла кругом, а в ушах послышался звон.       — Аня… — это было последнее, что она расслышала, прежде чем увидеть ярко красную кровь на ногах.       И уже в который раз за этот день Аня провалилась в пустоту.