Карусель

      Дима всегда ненавидел больницы. Каждый раз, когда оказывался в них, чувствовал запах медикаментов и смотрел на старые обшарпанные грязно-белые стены, то вспоминал военный госпиталь, в котором лежал после Афганистана. Ожидание было томительным настолько, что беспрерывно хотелось курить и материться. Дима ходил по пустынному коридору городской больницы, сдерживая в себе злость и пытаясь при каждом воспоминании о предыдущем вечере не садануть ногой по хлипким лавочкам вдоль стен.       Как только Аня упала в обморок, на шум сразу же выскочили Игорь с Верой — соседи, что любезно предложили после взрыва подержать у них Аню. Во-первых, Диме не хотелось, чтобы оперативники, прибывшие на вызов, опрашивали ее, а во-вторых, ему необходимо было, чтобы она находилась рядом, пока он решал все проблемы. Это было крайне эгоистично, но ему становилось спокойнее, когда он понимал, что Аня в двух шагах от него — лежит на постели в соседней квартире.       Дима хоть Игоря до этого момента не знал, так как они с женой въехали меньше месяца назад, но после их предложения приютить Аню у себя не смог отказаться. Везти ее в больницу было слишком опасно, потому что ему бы в любом случае пришлось уехать, а он никому не мог доверить следить за ней.       А после того, как она упала в обморок в квартире, вновь увидев кровь на руках — в этот раз ее собственную — Дима окончательно потерял голову. Все, что случилось потом в течение двух часов — как в тумане. Вспоминал отрывками, как позвал в панике Андрея, который еще оставался в разрушенной квартире, как быстро подхватил Аню на руки и вынес из квартиры. Вера, пытаясь поспеть за его быстрым шагом, набросила на Аню сверху шубу, чтобы той в спортивном костюме на улице не было холодно. Андрей быстро прогрел машину, но за руль Дима сел сам. А потом гнал по ночному Петербургу, словно обезумевший, и каждые две минуты оборачивался на заднее сидение, где Андрей придерживал Аню. В сознание она так и не пришла.       И вот теперь он отправил Андрея на свою квартиру, а сам уже минут двадцать расхаживал по коридору больницы, пытаясь держать себя в руках. Голова нещадно трещала — мысли перебивали друг друга, создавая какой-то сумбур, в котором невозможно было разобраться. Руки тряслись так, что их приходилось сжимать в кулаки, а грудину драло изнутри раскаленной кочергой. У Димы было ощущение, что если он сейчас же не узнает, что происходит, то его просто разорвет на части.       Он уже не чувствовал ни усталости, ни бессилия, ничего, кроме почти что сводящего с ума страха. Дима приказывал себе не паниковать, но тревожный звоночек с каждой проведенной в этом Богом забытом месте минутой становился все громче. Сдерживая рев, рвущийся из груди, он впечатался спиной в стену и сполз по ней, прикрывая глаза руками. Под веками пекло, будто песка насыпали, а зубы он сжал до скрежета — так, что сводило скулы. И бесконечно хотелось курить и кричать. Потому что тишина в этом безлюдном коридоре ощущалась даже физически — она сдавливала, не давая глубоко дышать.       А из двери, за которой скрылись врачи и Аня, никто не выходил. Оттуда даже звуков никаких не доносилось. И от таблички с красными буквами «Реанимация» хотелось биться головой об стену, чтобы мысли, все еще безбожно перебивающие друг друга, наконец-то утихли, вытекли из дырки в голове, которую он бы сам в себе проделал.       Телефон, лежащий во внутреннем кармане, внезапно зазвонил. Дима даже не сразу вытащил его — говорить ни с кем сейчас не хотелось. Единственное, что было важно для него сейчас — Аня. Аня, которую в бессознательном состоянии доставили в больницу и закрыли в реанимации. Аня, у которой алая кровь, стекающая по ногам. Аня — холодная, с еле-еле вздымающейся грудью, бледным лицом и трясущимися губами. Вот что было важно, а не телефон, звонивший в этом смертельно тихом коридоре. И Дима снял трубку только из-за того, что звонок его раздражал. Настолько сильно, что он чуть было не впечатал мобильный в стену.       — Да! — рявкнул он в трубку так, что голос прошел эхом по пустому коридору и достиг окна в нескольких метрах, заставляя то задребезжать.       — Это я, — послышался на том конце голос Вадима. — Менты уехали, но прежде опросили соседей. Игорь сказал, что ничего не слышал и не видел.       — Про Аню говорили? — тут же спросил Дима. Внутри у него все неприятно сжалось.       — Нет. Игорь сказал, что с тобой никого не было. Вера — жена его — слова подтвердила.       — Отлично, — Дима попытался выдохнуть, но воздух застрял в глотке. — Пусть все думают, что Аня уехала к маме.       — Они в «Барсу» приедут, Дим, — через несколько мгновений прошептал Вадим на том конце. — Гадом буду. Приедут и будут расспрашивать. Барыжин будет не в восторге.       Дима переместился на хлипкую лавочку и откинул голову, приложившись затылком к стене.       — Знаю. Попробуйте денег предложить. Сумма значения не имеет. Если не поможет — врите. Аня уехала к маме на неделю после свадьбы, — ответ нашелся сам собой.       — Дим, ты послушай… — Вадим на том конце подозрительно замялся. — Может имеет смысл все-таки обратиться за помощью? Сколько людей еще пострадает, а? — последний вопрос был задан настолько тихо, что Диме пришлось нахмуриться, не веря в то, что он не ослышался.       — Дай мне попробовать самому во всем разобраться, — отозвался Дима через несколько мгновений тишины. Одна только мысль о том, что Вадим может оказаться прав, больно кольнула за грудиной. — Никто больше не пострадает. Слышишь?       — Слышу… Как там Аня?       — Не знаю пока, — выдохнул Дима и вновь прошелся свободной ладонью по волосам, прикрывая глаза.       Чувство полного, безграничного отчаяния росло с каждой секундой. Словно что-то очень тяжелое, привязанное к ноге, тянуло на дно — под воду, а от давления сдавливало виски. И голос — такой знакомый, тихий, — пробрался сквозь это марево, затуманившее мозг. И вновь резанул по ушам:       — А говорят, что война скоро кончится. Глупые они… Не понимают, что война никогда не заканчивается.       И Дима глухо выдохнул, подавляя растущий рев, что раздирал гортань. Мысли летели с такой скоростью, что сосредоточиться на одной из них было невозможно, а Вадим продолжал говорить что-то на том конце телефона. Дима его перебил:       — Я со всем разберусь, — и собственный тон его напугал. Стальной, незыблемый, будто Дима знал, что надо делать. Тон, совсем не соответствующий его нынешнему состоянию. — Ладно, до связи.       И вдруг белая дверь, за которой до этого скрылись врачи, скрипуче отворилась. Дима даже не сразу понял, не сразу услышал какие-то голоса, что доносились из помещения за дверью. А поднял голову только тогда, когда врач — мужчина в возрасте с седыми усами — подошел совсем близко и встал напротив него, загораживая головой в хирургической шапочке тусклый свет лампы. Дима поднял голову, прищуриваясь. Глаза его были совсем сухие, покрасневшие, царапающие изнутри веки будто лезвиями.       — Дмитрий? Муж Анны Медведевой? — тут же спросил врач.       Дима медленно кивнул. Мысли никак не хотели складываться, продолжая биться о стенки черепной коробки и вызывать тупую, ноющую боль.       — Нам удалось стабилизировать ее состояние. Аня сильная девочка.       Дима вновь кивнул — на автомате. Он ничего не понимал, будто ему дали по голове чем-то очень тяжелым, а теперь мир вокруг кружился и покачивался.       — На данный момент мы не можем перевести ее в обычную палату, поэтому эту ночь она проведет в реанимации.       Дима видел, как губы врача двигались, слышал слова — голос у него был уставший и сухой, но смысла он совсем не понимал. Все прошедшие события смешались в огромный ком мыслей и воспоминаний. И во всем этом круговороте невозможно было разобраться, невозможно было отыскать выход, невозможно было увидеть свет. Мир его, до этого момента понятный и простой, покачнулся.       Он уставился в свои собственные руки. Те были все в трещинках, каких-то маленьких ранках, но чистые — уже отмытые от крови Ани. Но он все еще видел эту кровь — яркую, теплую, — на своих ладонях. И осознание приходило медленно. Ступало еле слышно по осколкам его разрушенного мира. На задворках сознания слышался лязг металла — капкана, в который он попал. Капкана, в который он собственноручно, этими самыми ладонями, на которые смотрел, не в силах отвести взгляд, затащил Аню. И чувство вины поглотило его с головой. Казалось, в этой вдруг накрывшей его темноте — жаркой, душной, обволакивающей — совсем нет воздуха.       Но глаза его были открыты. Дима вновь посмотрел на врача. Он уже ничего не говорил — просто ожидал ответа. У Дима ответа не было. Не было вообще ничего — ни ответа, ни плана, ни мыслей. Сплошное невыносимое чувство вины и сожаления, что царапало его за грудиной.       — Езжайте домой, Дмитрий. Приезжайте утром, — кивнул врач. — Мы переведем ее в девять утра в обычную палату после того, как она посетит всех нужных врачей и сдаст анализы. Вы сможете увидеть Анну.       Дима, опираясь на спину, поднялся. Колени захрустели, а вес собственного тела показался ему почти что неподъемным. Он просто напросто отказывался верить в происходящее. Но холодный, тусклый, неживой коридор городской больницы с облупленными стенами был реальностью. И врач, стоящий перед ним, тоже. И кровь Ани на его руках.       — Езжайте-езжайте, — врач попытался хлопнуть его по плечу, но Дима отшатнулся. — Вам бы такси вызвать.       — Все в порядке, — прохрипел он, отмахиваясь и трясущимися руками доставая мобильный. — Я приеду утром. Кого мне спросить?       — Марченко Иван Олегович я, — отозвался врач. — На посту меня и спросите.       Дима ничего не ответил. Только набрал номер Андрея. Тот, как оказалось, уже уехал к себе домой, но обещал вернуться через полчаса. Доктор попрощался, еще раз повторил, что с Аней все будет хорошо, и вновь скрылся за дверью, оставляя Диму одного.       Дороги до дома он даже не запомнил. Сел на переднее сидение и будто бы отключился, вот только не спал. Андрей вел машину быстро, но осторожно. Лишних вопросов не задавал, за что Дима был ему очень благодарен. Спросил только, как Аня, на что получил кивок. А дальше в автомобиле воцарилась тишина, прерываемая только звуком колес по заснеженной дороге. И только когда машина остановилась около подъезда, Дима, не поворачиваясь к Андрею, спросил:       — Где Риччи?       — Ребята похоронили его за городом.       И Дима, не говоря больше ни слова, вышел в ночь.       Разрушенная квартира встретила его запахом гари и осколками битого стекла. Дима ступал по ним ботинками, слыша хруст, и кутался в пальто. Окна в комнаты были выбиты, а потому морозный воздух пробирался в квартиру, создавая сквозняк. Он прошел в кухню и рухнул на единственный уцелевший стул, покосившийся под его весом. А следом уронил голову в ладони. Ему надо было действовать решительно, ему надо было нанести ответный удар, но все, что он сейчас мог, это сидеть в своей разрушенной квартире и пытаться собрать себя по кускам. Потому что единственное, что волновало его в этот момент — Аня. Дима чувствовал, как внутри все ревело, буквально разрывало в клочья. Он чувствовал себя зверем, которого загнали в ловушку. Зверем, которого заперли в теле человека. Но видит Бог, у него больше не было сил сопротивляться. Он не видел никаких путей отхода, никакого выхода из сложившейся ситуации. Дима начал эту войну первым еще год назад. И теперь впервые в жизни осознал, насколько большую ошибку совершил. Осознал, сколько людей погибло, сколько людей теперь погребено под двухметровым слоем сырой, промерзлой земли. И самое ужасное, что он уже не мог это прекратить. Не мог остановить, не мог сказать: «Хватит. Хватит смертей и убийств». Потому что лавина так или иначе будет продолжать уносить жизни. И даже сам Дима, сидя на своей кухне, еле сдерживал в себе одно единственное желание — животное, звериное, рвущееся из самого нутра — убить их всех. Потому что от этого желания жгло ладони, кололо кончики пальцев и сердце набатно грохотало в ушах: «убить, убить, убить».       Дима просидел в холодной и темной кухне до семи утра, хотя ему показалось, что прошло не больше сорока минут. Как только первые лучи показались из-за горизонта, он поднялся со стула и еще раз огляделся. Он чувствовал себя точно так же, как выглядела его квартира, — сплошные развалины да остатки чего-то, что раньше было очень ценным. Сплошные осколки, ошметки, обрывки газет, книг, воспоминаний. Ворох никому ненужного барахла — все, что от него осталось. Все, что он оставит Ане, если с ним что-то случится, — этот хлам и боль. Такую жгучую и режущую, скручивающую внутренности и выкручивающую кости. И именно поэтому он должен был ее послушать. Аня никогда ничего у него не просила, никогда не лезла под руку с советами и вопросами, Аня всегда была на его стороне, как бы ужасно и бесчеловечно он себя ни вел. И уйти из всего того бедлама, в который превратилась его жизнь, живым — единственное, что он мог для нее сделать. Не делать ей больше больно, не заставлять ее нервничать, тревожиться, бояться. Увезти ее отсюда куда-нибудь далеко-далеко, чтобы начать новую жизнь, чтобы не вспоминать о прошлом, не вспоминать о страхе, боли и крови. Чтобы впервые зажить без войны, которая преследовала его столько времени.       До больницы Дима ехал на такси. Вести машину в таком состоянии — не выспавшемся, уставшем — было бы сумасшествием. И обшарпанное девятиэтажное здание вновь встретило его запахом медикаментов и отравы от тараканов. Он всеми силами пытался почувствовать корицу, которой пахла Аня, но тщетно. Дима, не поднимая взгляда, прошел мимо охраны и поднялся по лестнице до нужного этажа. На посту медсестер обратился в молодой девушке с вопросом, где он может увидеть Ивана Олеговича и можно ли увидеть жену. Медсестра, приветливо улыбаясь, отправила его вначале к лечащему врачу — прямо по коридору до двери с надписью «Ординаторская». Дима несколько раз кивнул и двинулся в указанную сторону шаркающей походкой. Ноги казались неподъемными, будто налитыми свинцом, и каждый шаг был невыносимо трудным, потому что силы с каждой минутой покидали его уставшее, измученное тело. Но Дима говорил себе держаться, потому он не мог позволить себе показаться таким перед Аней. Потому что рядом с ней он должен, просто обязан был быть сильным. Потому что Аня долгое время была сильной рядом с ним — тогда, когда это нужно было. И теперь пришла его очередь — быть поддержкой и опорой, быть той сильной и широкой спиной, за которой она могла бы спрятаться от этого страшного и опасного мира. И видит Бог, Дима был готов пожертвовать ради нее всем, что у него было — деньгами, работой, прошлым, настоящим. Всем.       Ивана Олеговича Дима и правда нашел в ординаторской. Усатый врач тяжело и устало поднялся с дивана, опираясь на рядом стоящий стол, потер глаза под очками и кивнул Диме, выходя в коридор.       — Дмитрий Медведев, правильно? — он скептично его оглядел, приглядываясь. — Вы хотя бы немного поспали?       — Да, — тут же соврал Дима, кивая. — Как Аня? Я могу ее увидеть?       — Да, мы перевели ее в обычную палату. Пройдемте, — и Иван Олегович двинулся по коридору.       Дима — следом, стараясь смотреть себе под ноги. Запах медикаментов и болезни щекотал ноздри, пробирался внутрь, словно патока тек по носоглотке и заполнял легкие до отказа.       Иван Олегович остановился около одной из палат и тут же открыл дверь. Первое, что Дима увидел — Аню. Слишком худую, болезненно бледную на серых, застиранных простынях. И ничего вокруг — только она. Весь остальной мир, все звуки, все голоса — все отделилось, стало слишком далеким, слишком неважным, слишком лишним. Близко была только Аня. Аня, совсем на себя не похожая. И от одного только взгляда на нее под ложечкой засосало. Сухое горло начало драть изнутри еле слышным хрипением, и невозможно было даже вздохнуть. Потому что ее состояние повергло Диму в шок. Его жена, красивая и молодая, в этот момент выглядела совсем на себя не похожей. Пересушенные губы в многочисленных ранках были приоткрыты, сама она была бледна до невозможности, лишь только яркие фиолетовые синяки обрамляли глаза. Укрыта Аня была тонким грязно-зеленым одеялом, а руки, уложенные поверх него, напоминали две тонкие тростинки с длинными пальцами. Волосы, прилипшие ко лбу, опускались на одну из сторон, незаметно делая большой акцент на хрупких ключицах — они так сильно натягивали кожу, что, казалось, она может порваться в любой момент.       Дима так и застыл в дверях, приложив ко рту руку. Аня спала, а он даже боялся сделать лишний вдох. В палате никого, кроме них, больше не было. Все соседние кровати были пустыми — даже без постельного белья, только с грязными полосатыми матрасами. Такими тонкими, что пружины кроватей наверняка оставляли синяки на теле. А Диме требовалось хотя бы несколько минут, чтобы прийти в себя. Потому что то, что предстало перед глазами, выбивало из-под ног почву. Он не хотел видеть Аню такой — болезненной, тонкой, готовой обратиться в прах от любого, еле уловимого дуновения ветра.       Но Иван Олегович, не обращая внимание на состояние Димы, подошел к кровати и еле заметно коснулся руки Ани. Она тут же открыла глаза. Дима сделал рваный хриплый вдох, чувствуя, как легкие начинает жечь, и шагнул вперед. Аня не сразу сфокусировала на нем взгляд, но стоило ему подойти ближе и несмело опуститься на край постели, как она улыбнулась — осторожно и медленно, растягивая потрескавшиеся, сухие и бледные губы, на которых тотчас же выступили маленькие алые капельки. Глаза у нее были сухие, но блеклые, вместо привычного черного зрачка — маленькая точка, будто поставленная серым карандашом совершенно случайно.       — Дима, — прошептала Аня, подтягиваясь на руках, и тонкие бретельки майки, в которой она была, съехали с худых, почти что костлявых плеч.       Когда она успела так сильно исхудать, подумал Дима. Неужели за одну прошедшую ночь разом скинула килограмм десять или он просто раньше не замечал того, что с ней происходит?       Конечно, ему было совсем не до этого. Дима был слишком занят похоронами Сенчина, бизнесом и собственными проблемами. И осознание того, что если бы он заметил это раньше, то ничего бы не случилось, буквально ударило под дых.       Он быстро мазнул взглядом по выступающим косточкам, по длинной вытянутой шее, по оттопыренным ушам и впалым щекам, и ужаснулся про себя. Сердце в груди неприятно сжалось от понимания, что Аня — такая любимая, такая родная и всегда улыбчивая — начала превращаться в призрак.       — Доброе утро, Аня, — вернул Диму в реальность голос врача. — Вот, гостя к тебе привел.       Аня не сводила взгляда с Димы. Вроде Ивана Олеговича слушала, а сама смотрела Медведеву прямо в глаза, еле заметно улыбалась.       — Здравствуй, родная, — на последнем слоге голос Димы дрогнул, и ему пришлось прокашляться.       — Ладно, пообщайтесь тут, я зайду чуть позже, — врач сделал шаг к двери.       — Постойте, пожалуйста, — тут же подорвался Дима. Все же в этот момент ему было намного проще смотреть на него, чем на обессилевшую Аню. — Скажите, что случилось. Объяснитесь хотя бы, — он и сам не заметил, как повысил голос.       — Так, Дмитрий, — Марченко осадил его строгим взглядом из-под очков, — успокойтесь, пожалуйста. Все объясню, как только придут анализы. — Он опустил взгляд на часы. — Примерно через три часа будут готовы результаты. Сейчас, как видите, — его губ коснулась слабая улыбка, когда он поднял глаза на Аню, — с Анной все в порядке.       Дима несколько раз кивнул, поджимая губы, и вновь опустился на постель. Иван Олегович кивнул вначале ему, потом подмигнул Ане и сказал, что не прощается, так как вернется через пару часов, как только придут результаты. Когда дверь за ним с тихим скрипом закрылась, Дима глубоко вздохнул и попытался расслабиться, поворачиваясь к Ане. Думал, что если будет рядом, то станет проще и легче, но сейчас, глядя на то, в каком она состоянии, легче не становилось. Грызущее изнутри чувство вины заставляло чуть ли не морщиться.       — Ну как ты, родная? — тихо спросил он, пытаясь улыбнуться.       Аня пожала плечами. А в следующее мгновение чуть подвинулась на старой, скрипучей постели, освобождая рядом с собой немного места.       — Не уверена, что врач разрешит, но его тут нет, — сказала она тихо и кивнула на место с собой. — Ложись.       И Дима, не раздумывая, лег рядом с ней на бок поверх одеяла. Аня немного заворочалась, чтобы устроиться поудобнее, и положила голову ему на грудь, а тот обнял ее одной рукой, проходят пальцами по спине, по каждому выступающему позвонку, по торчащим лопаткам. И хорошо, что Аня в этот момент не видела его лица. Дима так и не мог понять, как он довел ее до такой жизни, как он умудрился сделать из его вечно улыбающейся, румяной и счастливой Ани ее подобие — тонкое, готовое сломаться в любую секунду, с румянцем конечно, но уже нездоровым. И блеска в ее тусклых глаза не было — лишь усталость, которую у нее не получалось скрыть за улыбкой, как бы она ни старалась.       Спустя минут десять Аня расслабилась в его объятиях и, видимо, провалилась в сон. Дышать начала совсем тихо, почти что незаметно, а Дима просто лежал, глядя в грязный поток, и прислушивался. Не понимал, что делать дальше, не понимал — как. Всегда думал, что если жизнь заведет в безвыходную ситуацию, то кто-то обязательно даст какой-то знак. Дима так яро и отчаянно верил в Бога, но теперь его вера заметно пошатнулась, дала трещину. Если раньше эта вера наполняла его решимостью, внутренним спокойствием, то теперь в нем не осталось ни решительности, ни спокойствия, лишь выжженная, будто после атомного взрыва, пустота.       Около десяти утра за дверью палаты началась какая-то шумиха. Аня безмятежно спала, уткнувшись носом ему в грудь, а Дима продолжал слушать. За дверью кто-то быстро передвигался, шаркал ногами, слышались какие-то женские голоса, отдаленно слышался звонкий женский смех. И вдруг дверь без стука открылась. Дима, чтобы не разбудить Аню, чуть поднял от подушки голову. Пожилая женщина в белом халате прищурилась, глядя на него, и подошла ближе к кровати, доставая из футляра градусник. Уже собиралась коснуться Ани, чтобы разбудить ее, но Дима ее опередил.       — Анечка, просыпайся, — он погладил ее по щеке, убирая волосы, и спустил ноги на пол. — Анют, просыпайся.       Аня медленно открыла глаза и проморгалась, чуть поморщившись. Но как только взгляд ее коснулся Димы, стоящего рядом, она несмело и осторожно улыбнулась. Медсестра протянула ей градусник:       — Вот, держи аккуратно, — она вложила градусник ей в чуть трясущуюся руку. — Меряй температуру, я сейчас карту твою принесу. Врач придет. А вы, — обернулась она на Диму, — отсядьте пока. Я врачу, конечно же, ничего не скажу, но негоже…       — Я его сама попросила, — перебила ее Аня, улыбаясь Диме. — Извините, но я совсем не привыкла спать без мужа.       И медсестра вдруг улыбнулась ей.       — Да я-то все понимаю, а вот Иван Олегович ругаться может. Ты меряй-меряй пока, я сейчас вернусь.       И она вновь скрылась за дверью. Дима чуть слышно хмыкнул и вновь пересел к Ане на кровать. Та опять заскрипела, а Дима почувствовал, как у него заныла спина. Кровать была настолько жесткая, что даже ему было некомфортно лежать, что уж говорить про худую Аню — у той наверняка останутся синяки после нескольких часов лежания на прохудившейся перине.       — Сейчас врач придет, я поговорю с ним, — сказал Дима решительно. — Надо тебя в другую больницу перевезти. В Приморском есть клиника платная, если вдруг нужно будет врачебное наблюдение — туда тебя перевезу. Или если хочешь, то в Москву можем… У меня связи там есть, — задумался он на мгновение, — получится все быстро устроить.       — Ну что ты, — отмахнулась она, глядя на Диму во все глаза. — Уверена, меня выпишут скоро. К тому же, можно и тут пару дней полежать. Хорошо, что в мою больницу не попали, а то слухи бы обязательно в университете пошли.       Как только Аня договорила, вернулась медсестра, перелистывая карту.       — Анализы я вклеила, — сказала она, не глядя на них, — сейчас еще температуру запишем, и все.       — Извините, а когда меня выпишут? — тут же спросила Аня, чуть приподнимаясь на постели.       — Так только врач сказать может, — пожала та плечами. — Скорее всего, надо будет полежать пару дней тебе у нас. Ты, наверно, нервничаешь много, вот и все проблемы. А вот за этим надо следить, девочка моя, — сказала она с заботой в голосе. И спустя секунду задумчиво добавила: — В твоем положении надо хорошо спать, хорошо кушать и не волноваться.       Дима так и застыл на месте, глядя на медсестру. Это было похоже на падение, когда ты знаешь, что за твоей спиной не раскроется парашют. Или как прыжок в ледяную воду, когда тысячи маленьких иголочек начинают сковывать тело и внутренности так, что невозможно вздохнуть, невозможно моргнуть, невозможно двинуться, превращая тебя в камень. В горле у Димы мгновенно пересохло. Краем глаза он видел, как Аня застыла с чуть приоткрытым ртом и неподдельным испугом в глазах. И, кое-как найдя в себе силы, тихо произнес:       — В каком положении? — и в воцарившейся в палате тишине его шепот показался оглушающе громким.       — Ну, как же? — немного нервно рассмеялась медсестра. — Ты же… вы же… — нервно взмахнула она рукой, отступая на шаг. — Я думала, врач вам уже сказал…       — Что сказал? — испуганно спросила Аня.       — Что ты беременна конечно, — улыбнулась женщина, проходясь ладонью по волосам и заправляя их за ухо.       Дима проследил за этим движением, не моргая. И это ее уверенное «беременна», сказанное с улыбкой на губах, было похоже на лавину камней — они в одно мгновение погребли его под невыносимо тяжелым слоем вопросов, которые озвучить у него не было сил. Просто вдруг раз — и вместо мыслей в голове пустота. Пугающая, темная, вязкая, вызывающая какую-то горечь во рту, тошноту.       Но из транса его вывел еле слышный всхлип рядом. Дима резко обернулся. Аня, сидящая на постели рядом, прикрыла лицо руками, сложившись практически пополам. Медсестра попятилась к двери.       — Простите, — пролепетала она, — я не знала… Я сейчас Ивана Олеговича позову!       Аня всхлипнула еще раз — на порядок громче, на порядок резче и на порядок отчаяннее.       Но не успела медсестра ухватиться за ручку двери, как та раскрылась — в проеме показался Марченко, гневно оглядывая собравшихся в палате. И вновь в мертвой тишине послышался Анин всхлип — такой болезненный, что у Димы закололо где-то в грудине, такой печальный, наполненный отчаянием до краев.       — Что тут… — только начал врач, как медсестра его перебила:       — Простите меня, Иван Олегович, я думала… думала, вы сказали уже… А я… — махнула она рукой на себя. — Дура треклятая.       Диме бы подняться, обойти кровать с другой стороны и сесть к Ане, обнять ее трясущееся худое тельце и прижать к себе, но он не мог двинуться. Не мог даже вздохнуть, потому что вместо кислорода в легкие ему попадало что-то слишком тяжелое, слишком черное, от чего он начинал задыхаться. За все то время, что он прожил в Петербурге, его еще никогда не накрывала такая дикая паника. Даже не смятение, не замешательство, не тревога, а именно паника. Сердце в груди забилось так быстро, что казалось каждым ударом ломало кости, а в горле пересохло, конечности налились свинцом — и руки не поднять.       — Ну, Анна, что вы право слово? — улыбнулся Марченко, подходя ближе к кровати.       А Аня продолжала всхлипывать — тонко, рвано, надрывно, уже не скрывая слез. Они просачивались через пальцы и падали на грязно-белый пододеяльник. И прежде чем Иван Олегович устроил свою большую ладонь на ее плече, Дима притянул Аню к себе, а та, только нырнув к нему на колени, сразу же спрятала лицо на груди. Одежда на нем начала мокнуть от ее слез.       — Марина Николаевна, несите успокоительные, — тут же обернулся Марченко на медсестру.       Она закивала и сразу же скрылась за медленно закрывающейся дверью. В тишине, нарушаемой только всхлипами Ани, удаляющиеся шаги были слишком громкими. На мгновение показалось, что мир застыл, замер.       А затем начал рушиться с невиданной скоростью.       — Анна, успокойтесь, пожалуйста. Ну что же вы? Вам нервничать нельзя, а вы слезы льете, — тут же попытался разрядить обстановку Иван Олегович, но это не помогло.       Аня замотала головой в разные стороны с такой скоростью, что Диме показалось, что она сейчас просто оторвется от тонкой шеи.       — Аня, родная, — выдавил Дима из себя, вновь поглаживая ее по спине. — Успокойся, пожалуйста… Любимая.       Ничего не помогало. Медведев поднял бессильный взгляд на врача. Он никогда до этого не был в такой ситуации, не знал и не мог подобрать правильных слов, потому что все, что крутилось в этот момент на языке, было слишком лишним. Слишком не тем. Слишком незначительным, глупым и не подходящим.       Медсестра появилась буквально через две минуты. Протянула Ане стакан с резко пахнущей жидкостью. Дима бросил обеспокоенный взгляд на врача, задаваясь вопросом, можно ли это беременным, но Марченко, будто услышав его немой вопрос, кивнул.       Аня выпила лекарство залпом, отдала стакан и вновь прикрыла глаза руками. Постепенно она начала успокаиваться — больше не плакала, лишь дышала через раз, надрывно как-то, будто легкие никак не могли набрать нужное количество кислорода, чтобы успокоить. Дима продолжал гладить ее — на автомате, но смотрел на врача в ожидании хоть каких-то объяснений. В ожидании хотя бы чего-то, какой-то спасательной ниточки, что могла бы вытащить их из этой бездны неведения.       Марченко присел на стул напротив них.       — Как вы, Анна? Вам лучше?       Аня кивнула. Пару раз прошлась ладонями по влажным щекам, стирая остатки слез, а затем прижалась к Диме — на удивление слишком крепко, с силой, совсем не соответствующей ее обессиленному состоянию.       — Давайте я обо всем расскажу по порядку, хорошо? — Иван Олегович снял очки и помял переносицу. — Вы поступили с внутриматочным кровотечением. Мы смогли устранить его без оперативного вмешательства — сейчас ни вам, ни вашему ребенку не угрожает опасность.       Вашему ребенку, крутилось в голове у Димы. Вашему ребенку. Вашему ребенку.       Он пару раз моргнул и чуть тряхнул головой, чтобы отогнать громкие мысли.       — Мы взяли у вас анализы, результаты только что пришли. Анализ мочи показал значительное увеличение гормона ХГЧ. Его количество в крови и моче соответствует сроку беременности.       Диме казалось, что он не дышит. Аня, сидящая рядом, вообще не двигалась, даже не моргала. Смотрела на врача недоверчиво, нахмурив светлые брови.       — По результатам анализов стало ясно, что плоду сейчас семь недель. Срок небольшой, но…       — Этого не может быть, — наконец-то произнесла она.       И Дима выдохнул. Мир прекратил рушиться, как домино. Его перестало заваливать камнями. Раз — и он смог вздохнуть. Вот только откуда взялись на это силы — непонятно.       — Когда у вас в последний раз были менструации?       Молчание в ответ.       — Какими контрацептивами вы пользовались?       Дима чуть скосил взгляд. Аня сидела на постели, низко опустив голову.       — Можно сделать еще какие-то анализы или тесты? — спросил он тихо.       — Конечно, — кивнул Иван Олегович. — Чуть позже, когда плод станет больше, можно сделать ультразвуковое исследование матки, но на таком малом сроке оно, к сожалению, ничего не покажет.       Дима покусал губу, сжимая худую и ледяную ладошку Ани в своей руке. В палате воцарилась тишина. Запах медикаментов и корвалола продолжал щекотать нос. И мыслей в голове больше не было, чувств — тоже. Кто-то перестал царапать и драть грудину изнутри, кто-то перестал стучать в висках маленьким молоточком. Дима понимал, что только что услышал, полностью осознал происходящее. Паники больше не было, страха — тоже.       И вдруг, совсем непонятно откуда появилось это чувство — спокойствие. Все встало на свои места. Он ждал знака — вот он знак. Самый что ни на есть заметный, понятный знак. Маленький живой комочек у Ани в животе. Его ребенок. И Дима вдруг улыбнулся. Сдержал один смешок, второй, но улыбка так и продолжала растягивать его пересохшие губы. Он рывком повернулся к Ане.       — Дима, я… — прошептала она как-то совсем печально. Покачала головой, готовая вот-вот расплакалась. — Я… — и вновь начала всхлипывать. — Это… Это конец…       — Конец? — удивился он. — Ты чего? — и чуть не засмеялся от облегчения. Выдохнул, запрокинул голову, позволяя Аня скользить по нему недоверчивым взглядом. — Родная, да это же чудо. Никакой это не конец! Это начало!       И он, не сдерживая порыва, притянул ее в объятия. Аня смотрела на него, как на сумасшедшего — будто крыша у него окончательно уехала. Возможно, так оно и было. Возможно он действительно свихнулся, бесспорно двинулся умом, потому что единственное чувство, что в этот момент переполняло его — счастье. Безграничная радость от одного лишь осознания того, что Аня — его любимая, родная, его жена — носит под сердцем его ребенка.       Они даже не заметили, как Иван Олегович покинул палату. Дима прижимал все еще всхлипывающую, но уже не плачущую Аню к груди и улыбался. И мозаика вдруг сложилась — он вдруг действительно понял, что и как ему надо делать. В голове все выстроилось в простой план — простой, но от этого не менее опасный. План, в котором или пан или пропал. План, который если выгорит, положит конец войне. А если не выгорит, то положит его в могилу.       Но об этом он старался не думать. В конце концов, это был единственный вариант. Единственный вариант, который он еще не попробовал. Вариант, в котором нет смертей, нет крови и нет убийств. И не имеет значения, какой будет исход, потому что Дима все продумал. Он обезопасит Аню, защитит и убережет от того, что может случиться, если он не сделает то, что придумал. Диму не зря прозвали «Медведь», потому что только он настолько безумен и одновременно настолько уверен в себе, что может идти напролом. И это был единственный возможный выход из ситуации — идти напролом.       — Неужели ты правда рад? — тихо прошептала Аня, отрывая голову от его груди.       Дима опустил на нее взгляд — все еще бледная, с красными глазами и кругами под ними. Она была растрепана, испугана и одновременно пребывала в какой-то прострации — это было видно по выражению ее лица.       — Конечно, Анечка. Конечно рад! — он поочередно поцеловал ее в лоб, покрасневший нос и потрескавшиеся губы. — Слушай меня внимательно, Медведева Анна. Сегодня вечером я свяжусь со своим знакомым из Москвы. Во-первых, мы купим там квартиру, во-вторых, по возможности сразу же переедем туда.       Она слушала его и не слышала — он видел это по ее глазам.       — Ты думаешь, я сошел с ума? — улыбнулся Дима.       — Похоже, что так.       — Ну и пусть, — пожал он плечами. — Пусть я окончательно обезумел и слетел с катушек. Но я люблю тебя, слышишь? — прошептал он ей, поглаживая по растрепанным волосам. — Я. Тебя. Люблю.       И это неожиданно подействовало. Дима чувствовал, как Аня, до этого момента напряженная, начала расслабляться. И его носа вдруг коснулся тот самый запах, которого он так ждал — родной и любимый — запах корицы. Пусть вперемешку с запахом лекарств и успокоительных.       — Я съезжу по делам, ладно? Могу приехать вечером, чтобы привезти тебе вещи, — он бросил быстрый взгляд на часы.       — Конечно, — кивнула Аня, отсаживаясь на постели и вновь забираясь с ногами под одеяло. — Привези что-нибудь удобное. А если сегодня не сможешь, то можно завтра. Я не хочу отвлекать тебя от работы.       Дима пару раз кивнул, в уме прикидывая, где у него сохранился номер Ромы и сохранился ли вообще.       — Телефон при тебе?       — Остался где-то в квартире, — нахмурилась Аня.       — Поищу, — кивнул Дима. — Я пойду еще с Иваном Олеговичем переговорю, а вечером приеду, если получится.       Он вновь поцеловал Аню — быстро мазнул губами по ее рту и скрылся за дверью. Врача он нашел в ординаторской — тот пил чай, задумчиво глядя в окно. Дима пару раз постучался в приоткрытую дверь и смело шагнул вперед.       Оказалось, что за Аней необходимо наблюдение минимум семь дней, а потому забрать ее можно будет только на следующей неделе. Марченко разрешил Диме заехать вечером в неприемные часы, чтобы передать вещи.       — Только очень, очень тихо, — сказал он. — Я на посту и охрану предупрежу, если что, пусть звонят на пост медсестер.       — Да, хорошо, вот еще что, — Дима полез во внутренний карман за кошельком. Сразу отсчитал несколько зеленых купюр и протянул врачу: — Это на несколько дней. Я очень прошу вас — позаботьтесь о ней. Если что будет не так — сразу же звоните, я вечером привезу ей трубку.       — Дмитрий, — нахмурился Иван Олегович, но тот сразу положил деньги на стол.       — Отказа не приму, — отрезал он и сразу же вышел в коридор.       Уже на улице он сразу же поймал машину, а уже оттуда набрал Вадиму — попросил найти номер Романа из Московской ОПГ, а еще поискать некоторую информацию на Чупаева. Следующей его остановкой была вовсе не разрушенная квартира, а адрес Соколовской. Надеясь на то, что она дома, Дима набрал наизусть выученный кодовый замок и поднялся на нужный этаж. Казалось, что с того момента, как он был здесь в последний раз, прошла целая жизнь.       Оля открыла дверь почти сразу же. Дима слышал ее торопливые шаги и голос — она определенно с кем-то говорила. А когда она увидела Медведева на пороге, то чуть не уронила телефон — так и застыла с приоткрытым ртом. Мужской голос из динамика продолжал что-то говорить, но Оля его уже не слушала — смотрела на Диму во все глаза. Произнесла только тихо:       — Я тебе перезвоню, — и не глядя нажала кнопку сброса.       — Ну, здравствуй, Соколовская, — улыбнулся Дима.       — Ну, здравствуй, Медведь.       — Пригласишь?       — Ну, проходи, — сказала она тихо, прикрывая за ним дверь. — Какими судьбами?       — Чаю нальешь?       Дима скинул в прихожей пальто, разулся и прислушался — в квартире царила гробовая тишина, а значит они одни и можно говорить.       — Проходи на кухню, я сейчас, — крикнула она из глубины, а следом послышался звук льющейся воды.       Диме всегда нравилась ее квартира. После смерти мужа Оля сделала в ней ремонт и полностью поменяла мебель на свой вкус. Все комнаты казались светлыми, хотя окна выходили во двор на кроны деревьев, и уютными. Кухонька была маленькой, но обустроенной, и за счет светлого кафеля казалась просторнее, чем есть на самом деле.       Медведев огляделся несколько секунд, а затем по привычке достал свою чашку, в которую Оля всегда наливала ему кофе, и включил чайник. Сама она вернулась, когда чайник уже вскипел. С собой принесла косметичку и небольшое зеркало.       — Чувствуй себя как дома, — хмыкнула она — хотела по-веселому, но Дима услышал горечь в ее голосе. — Так зачем пожаловал? Не возражаешь, если я чуть прихорошусь? У меня мало времени.       И она села напротив него, доставая из косметички всякие флакончики. Дима какое-то время смотрел на ее манипуляции, грея руки о горячую чашку, а потом, поймав ее взгляд, улыбнулся.       — Я скучал по тебе, — сказал он просто.       Оля кивнула, не глядя на него. Значило ли это, что она тоже скучала? Он не понимал.       — Я вообще с просьбой к тебе, Оль, — Дима опустил глаза и вгляделся в серые полоски на кухонном столе.       Он не готовил этот разговор. Вообще не думал, что когда-либо будет просить ее о подобном, что когда-либо вообще заикнется об этом.       — Оль, я знаю, что у тебя много полезных связей. Мне надо, чтобы ты вывела меня на проверенного риелтора в Москве.       — Переезжать собрался? — спросила она, не отвлекаясь от накрашивания ресниц.       — Да, хотел бы. Аня беременна, так что…       — О, — Оля подняла на него накрашенные глаза, — сочувствую. Или поздравлять надо?       Дима не ответил. Впервые в жизни он чувствовал себя наедине с ней неловко. Впервые в жизни пытался подобрать слова, думал о том, что именно и как сказать, ведь раньше говорил ей все — никогда не фильтровал речь. Казалось, что Оля слишком хорошо его знала — даже лучше, чем он сам. А теперь вот сидят на ее кухне и не могут построить диалог.       — Ладно, не важно, — выдохнула она, отмахиваясь. — Так тебе нужен риелтор?       — Да. Проверенный. Знаю, что ты после смерти Соколовского себе квартиру там купила, подумал, что поделишься контактами.       — Так что же нет? — пожала она плечами. — Поделюсь. Это все?       В ее голосе не было враждебности или злости, лишь сухость, за которой она пыталась скрыть боль. Дима чувствовал это, знал, как тяжело ей его видеть, но лучше Оли он никого не мог сыскать. Оля знала слишком много людей, входила в разношерстные компании и имела много полезных знакомств. А еще Дима знал, что может ей доверять. Знал, что как бы сильно больно ей не было, она всегда ему поможет — потому что такая она, пусть и скрывает это за своими колючками и острым языком.       — Сама-то как?       — Как-как? — усмехнулась она. — Жива пока. Мужчину встретила. Хорошего, — добавила Оля тихо. А следом глубоко и как-то совсем печально улыбнулась, продолжая краситься.       И все-таки, подумал Дима, она невероятно красива. Он никогда не переставал ею восхищаться — не только красотой, нет. Силой духа, стойкостью, внутренним стержнем.       — И что он? — поинтересовался Дима.       Оля подняла на него взгляд, чуть дрогнули в улыбке ее губы — еле заметно.       — Не поверишь, — покачала она головой. — Профессор в институте. Кандидат наук! — воскликнула она, вскидывая руку. — Григорием звать. Пылинки с меня сдувает, смотрит, как щенок.       — Так вам, женщинам, это надо? — усмехнулся Дима.       Оля пожала плечами.       — Нам надо, Дима, чтобы нас любили. Все остальное — напускное. Ладно, — хлопнула она в ладони. — Мне, в общем-то, выходить пора.       Дима кивнул и поднялся со стула. Пока Оля одевалась в спальне, он сполоснул чашку и, прислонившись спиной к столешнице, еще раз огляделся, понимая, что, возможно, это последний раз, когда он находится в ее квартире. Надеялся конечно, что они еще увидятся, вот только думал, что вряд ли Оля в следующий раз так спокойно пустит его в квартиру. Да и сам он приходить не собирался — не хотел делать ей еще больнее.       Они вместе вышли из квартиры, Оля закрыла дверь на три замка — он сам ее к этому приучил, — а затем в полной тишине, нарушаемой лишь звуками ее каблучков, спустились на первый этаж.       — Тебя подбросить? — спросила она уже на улице, кутаясь в меховой шарф.       — Нет, не стоит. Езжай по делам.       Оля кивнула и на мгновение застыла. Дима видел, как она мечется, а потому решил за нее — подошел и первым ее обнял. И лишь спустя несколько секунд почувствовал, как она обняла его в ответ.       — Надеюсь, ты счастлив, — прошептала она, обдавая ухо жаром.       — Надеюсь, что ты счастлива, — ответил он ей. А потом еще тише произнес: — Ты как никто другой заслуживаешь того, чтобы быть счастливой и любимой. Прости, что мне не удалось.       — Да ладно, чего уж, — отстранилась она и быстро проморгалась, смаргивая непрошеные слезы. — Я позвоню, как что-то узнаю.       Дима кивнул. Когда Оля уже отошла и разблокировала автомобиль, он ее окликнул:       — Я был рад видеть тебя, Соколовская.       — И я тебя, Медведев, — улыбнулась она и захлопнула за собой дверь машины.       Он отошел на несколько шагов и остановился около лавочек на детской площадке, прикуривая. Черная иномарка Соколовской тихо заурчала, начиная прогреваться. А Дима все продолжал думать о том, как сильно ему ее не хватает — не в роли женщины, а в роли друга. В отличие от всего остального окружения, Оля никогда его не осуждала — всегда принимала его таким, какой он есть. И что он приносил ей в ответ на ее радушные приемы каждый раз? Страх, тревогу и боль. И в итоге даже не остался с ней. Знал, что она ему подходила, знал, что она была бы идеальной женщиной для него, но не ощущал к ней той тяги, что чувствовал по отношению к Ане с первой их встречи. С Аней у него началась новая жизнь. Только с Аней у него вообще началась жизнь как таковая, потому что до этого он влачил лишь существование в погоне за деньгами. И даже сейчас, в этот день, Дима чувствовал начало чего-то очень важного, значимого и ценного.       Не успел он продолжить эту мысль и отбросить истлевшую сигарету, как вначале послышался оглушающий взрыв, а следом его ослепила вспышка. Дима не сразу понял, что произошло.       Автомобиль Соколовской, еще минуту назад спокойно стоящий около подъезда, был объят огнем. На мгновение Медведеву показалось, что он оглох, потому что не слышал ее крика, но потом понял, что крика и не будет. Будет только потрескивание от накаляющегося металла и запах жженой резины.       И это было начало конца.