Карусель

      Аня любила больницы. Ей нравился запах медикаментов, нравилась стерильная белизна палат и операционных, ей нравились эти длинные прямые коридоры, как они разносили по этажу эхо шагов. В этом было волшебство, какая-то особенная магия, понятная только посвященным. Аня всегда любила больницы. До момента, пока стерильная белоснежная палата не стала ее тюрьмой, пока от этой белизны не начало резать глаза, пока от запаха лекарств не начало тошнить, пока шаги — те самые, к которым она прислушивалась, не начали пугать ее. То место, что всегда казалось ей безопасным и таким родным, вдруг стало душной камерой пыток. Аня чувствовала себя куклой — податливой, слабой и слишком тонкой, почти что прозрачной по сравнению со всеми остальными людьми.       Дни в палате тянулись слишком долго. Секунды превращались в минуты, минуты — в часы. Ожидание было пугающим, потому что Аня не знала, что будет дальше. Незнание рождало в голове страшные мысли, которые отогнать не получалось ни успокоительными, ни сном. И этот вопрос, который она боялась произносить вслух: «Что же будет дальше?», бился о стенки черепной коробки, вызывая постоянную мигрень. Ей казалось, что мир вокруг нее продолжает жить — где-то там за деревянной дверью ее палаты ходят люди, о чем-то говорят, где-то за пределами этих каменных холодных стен течет жизнь, кто-то ссорится, кто-то мирится, кто-то плачет, а кто-то смеется. А она тут — в этой невесомости, почти что тошнотворной неопределенности. Аня боялась. И пусть чувство страха, накрывающего волной, за последний год ей стало почти что привычным, теперь все было по-другому. Этот страх обосновался у нее где-то за ребрами и каждый день, каждый час, каждую минуту ее жизни был рядом.       А Аня задавалась вопросом: такой жизни она хотела? Об этом она мечтала?       Она раз за разом прокручивала в голове воспоминания, связанные с Димой. Их первую встречу февральским вечером, объятия в коридоре в свете тусклой лампы, когда он вернул деньги, их танец в темноте комнаты в день ее рождения, его теплые губы, настойчивые, но нежные поцелуи, объятия, его сильные руки, широкую грудь, покрытую шрамами, его шепот в темноте, озорную улыбку, карие глаза. Аня любила в нем все — начиная с ласкового взгляда и заканчивая бесами в его душе. Когда-то давно она думала, что у нее получится спасти его душу, но теперь, лежа в белоснежной палате больницы, поняла, что спасти не удалось. Удалось лишь послужить еще большим катализатором.       Жалела ли она о чем-то? Да, обо всем. И в то же время осознавала, что сделала бы все это снова. И снова. И снова. Она снова спасла бы его февральским вечером, снова согласилась бы пойти с ним на свидание, снова отдала бы ему себя. И пусть эта бездна глухого отчаяния, в которой она оказалась, того не стоили. Его любовь и теплота, с которой он на нее смотрел, стоили всего.       С того момента, как Аню перевели из реанимации в больничную палату, Дима не приезжал. На следующий день приехал Андрей — привез некоторые вещи, зубную щетку, фрукты, которые продолжали лежать нетронутыми, а еще телефон, который день ото дня молчал. Она набирала номер, выученный наизусть, и прикладывала трубку к уху, вслушиваясь в этот металлический писк, от которого так и веяло безнадежностью и тоской. Андрей не смог внятно объяснить, где Дима. Пусть она и видела тревогу и беспокойство в его глазах, Аня старалась не думать о плохом.       — Жди. Он сам позвонит, — сказал Андрей на прощание.       Вот только Андрей, как думала Аня, не понимал, что томительное ожидание — самое мучительное и тягостное в мире чувство. Аня ненавидела ждать, но еще больше она ненавидела то, что у нее не было другого выбора.       На четвертый день ее пребывания в обычной палате за окном повалил снег. Аня разлепила глаза уже во второй половине дня — утром ее подняли слишком рано для того, чтобы взять очередные анализы и померить температуру, поэтому после завтрака она сразу же забралась обратно под одеяло. На часах, что висели над дверью, часовая стрелка почти подобралась к двум часам. Аня поежилась, касаясь босыми ногами ледяного линолеума, а затем сразу же скользнула в теплые тапочки и подошла к окну. Уперлась ладонями в белый подоконник с облупившейся краской и прикоснулась лбом к холодному стеклу. Снег большими хлопьями покрывал асфальт и крыши стоящих на стоянке машин. Казалось, если выйти на улицу и протянуть руку, то во всей этой снежной лавине не увидишь даже кончиков пальцев — так много его было. Хлопья, подбрасываемые порывами январского ветра, закручивались, выписывали пируэты и оседали на оконном отливе по ту сторону мутного стекла.       Аня не могла перестать думать о том, что творится там — за больничными стенами. Ее сокурсники продолжали посещать занятия, записывали лекции, готовились к семинарам, ходили в кино и отпивались горячим чаем после долгих прогулок. Вот какой должна была быть ее жизнь в двадцать один год.       На обед ей в палату принесли тарелку жидких постных щей с белым хлебом — на первое, а на второе пюре и котлету, от которой пахло то ли рыбой, то ли мясом. Аня не жаловалась на больничную еду, хоть и ела совсем немного. Тарелка с супом опустела только наполовину, а до картошки она почти не дотронулась — поковыряла вилкой, размазывая по тарелке комочки, и отставила все на стол. Как она и думала, не прошло и пятнадцати минут, как началась дикая изжога. Аня боролась с ней вот уже третий день и каждый бой с позором проигрывала, потому что все, что она съедала, позже приходилось отдавать обратно. Вот и в этот раз она после обеда забралась под тяжелое одеяло и свернулась клубочком, поглаживая желудок по часовой стрелке. Осознание того, что пятнадцатью сантиметрами ниже находится маленький комочек, что позже станет ее ребенком, никак не приходило. Аня не чувствовала себя беременной — и это пугало. Но еще больше пугало то, что она не чувствовала себя будущей матерью.       Около пяти часов дня в дверь в палату несмело постучали. Аня подняла голову от подушки, неосознанно напрягаясь. Медсестры входили без стука, начиная свое громкое приветствие еще до порога, а Андрей, прежде чем приходить, обещал отзвониться заранее. Аня выпрямила спину, откидываясь на металлическое изголовье, и поджала ноги. Только после того, как стук повторился, тихо отозвалась:       — Входите.       Ручка провернулась, а дверь скрипуче отворилась. Слишком медленно. Аня задержала дыхание от того, что вновь почувствовала усилившуюся тревогу. И если бы не глаза, на которые она наткнулась испуганным взглядом, Аня не узнала бы гостью.       — Привет, — так тихо, что Аня даже не расслышала — прочитала по сухим губам.       Ей на мгновение показалось, будто она спит. А лучшая подруга, с которой она не виделась уже Бог знает сколько, всего лишь очередной сон. Аня проморгалась, отвела взгляд на собственные пальцы, и вновь подняла голову. Настя не исчезла. Продолжала мяться в дверях, стискивая ладони от волнения.       — Настя?       Но это была не она. Кто-то другой — худой с выпирающими ключицами и четко очерченными скулами, с худыми ногами в черных брюках, с короткой стрижкой и слишком ярким макияжем. Кто-то, кто отдаленно лишь напоминал Настю — глазами, вот только взгляд был уже совсем другой — уставший, запуганный, без прежнего блеска и озорства, так ей присущего.       — Настя? — уже громче повторила Аня, порываясь подняться, но та быстро остановила ее взмахом руки и сама шагнула в палату, прикрывая за собой дверь.       — Здравствуй, Трофимова, — улыбнулась Настасья порывисто, опускаясь на стул рядом с кроватью. — Ох, прости. Ты же теперь Медведева.       И в этот раз боль, что мелькнула на дне ее черных зрачков, за улыбкой скрыть не удалось. Аня только ошарашенно кивнула, все еще не осознавая реальности происходящего. Ей хотелось протянуть руку, чтобы коснуться тонких пальцев, сложенных в замок на коленях, но она не решилась — так и осталась сидеть, поджимая под себя ноги и вглядываясь в знакомые черты лица.       — Это ты, — проговорила Аня тихо, а в переносице тотчас же защипало. — Это ты…       — Я, — кивнула Настя. — Кто же еще?       Ане удалось подавить первый всхлип.       — Как ты тут?       Аня пожала плечами, утирая первые слезинки. Сердце в груди глухо стучалось о ребра, перекрывая этим шумом даже мысли в голове. Происходящее продолжало казаться ей каким-то абсурдом, полной бессмыслицей. Потому что Аня уже не верила, что встретит ее. Потому что тогда, в последний раз, когда они виделись, Аня окончательно осознала, что это конец. Конец их былой дружбы. Ведь именно в тот вечер в клубе Барыжина исчезло дружеское плечо, на которое Аня, как ей до того казалось, могла опереться. А ведь если подумать, то для Насти плечо Ани исчезло в тот миг, когда она ринулась за Димой на похоронах. Ведь именно тогда она сделала свой выбор, даже не подозревая об этом. Не подозревая о последствиях, а они были слишком ужасны, слишком страшны и слишком болезненны.       — Я скучала, — прошептала Аня, опуская голову.       И больше не смогла сдерживаться — всхлипнула, а следом взвыла так протяжно, что звук, отскакивая от белоснежных стен, закручивался в помещении, колюче оседал на коже, буквально впитывался, заставляя кровь застывать в жилах. Но не прошло и секунды, как Аня почувствовала теплые руки на своих ледяных ладонях, и, не раздумывая ни секунды, обняла присевшую рядом Настю так крепко, насколько хватило сил в ее изможденном и тонком теле. Так сильно, что захрустели собственные кости.       — Ну ладно, ладно, — тихо приговаривала Настя, поглаживая Аню по тощей спине с выступающими позвонками. — Ладно, ладно… Ну что ты нюни распустила? — издала она смешок, чтобы скрыть за ним, как показалось, такой же всхлип. — Тебе нервничать нельзя, глупая ты девчонка, а ты тут слезы льешь.       Аня слышала, кивала и понимала, а потому постепенно успокаивалась. В какой-то момент отстранилась, вытерла влажные щеки и заметила мокрый след на кофте подруги.       — Ну вот, — шмыгнула она раздосадованно носом в последний раз. — Еще и тебя своими слезливыми реками залила.       Настя улыбнулась. И было в ее улыбке что-то, от чего Аня немного нахмурилась. Так улыбаются незнакомцам в транспорте, которые уступают место, так улыбаются бабушкам на рынке и малознакомым соседям при встрече в подъезде, но никак не друзьям. Аня не ошиблась. Их дружба и правда закончилась. Но тогда зачем Настя пришла?       И будто прочитав мысли, Настасья ответила, чуть пожимая плечами:       — До меня слухи дошли, что ты здесь. Я у ребят узнала номер палаты и решила тебя навестить, — а в глазах ее читалось ярое «я сама не знаю зачем».       Аня тоже улыбнулась — постаралась тепло, но сама не знала, как получилось. Губы почему-то дрожали.       — Я слышала, ты замуж вышла, — Настя перевела взгляд на единственное в палате окно, а затем глубоко вздохнула и выдавила из себя фальшивую улыбку и еще более фальшивое: — Поздравляю, — и больше на Аню не посмотрела.       А Аня даже и представить не могла, что Настя переживала в этот момент. И если раньше они были лучшими подругами и знали друг о друге все, делились переживаниями, то теперь они стали совсем чужими. И все ниточки, что раньше их связывали, оборвались. Они не просто постепенно отдалялись — теперь между ними была целая пропасть. Целая пропасть из неверных решений, неправильных мужчин, смертей, крови и боли. Уж ее то они обе хлебнули сполна.       — Где ты теперь? — спросила Аня тихо, пытаясь заглянуть подруге в глаза — та продолжала высматривать что-то в белом мареве за стеклом.       — То тут, то там, — отозвалась Настя, выпрямляясь. — Восстанавливаться не решилась, а домой к родителям ехать не захотела. Устроилась на работу.       И даже в голосе ее звучала какая-то мучительная, болезненная тоска. Скучала ли они по прошлой жизни, по Косте или по себе самой прошлой? Аня не знала.       — И кем ты теперь работаешь?       Настя невесело и как-то совсем остро хмыкнула.       — У знакомого нашего общего, — и перевела на Аню прямой взгляд, следя за реакцией. — У Миши Барыжина в «Куколках».       Аня нахмурилась, раскрыла уже рот в немом удивлении, но постаралась взять себя в руки.       — Я обязательно приду к тебе, как только выйду из больницы, — кивнула она. — Правда.       Настя вновь улыбнулась — совсем печально. И опустила взгляд на собственные раскрытые ладони.       — Нам вряд ли удастся там встретиться. Я, видишь ли, не официантка. Туда, где я обычно провожу свое время, редко пускают девушек, к тому же, прежде, чем зайти, люди обычно платят.       И уже в этот момент, когда осознание накатило какой-то оглушающей волной, Аня не смогла сдержаться — глаза ее с ужасом расширились, а рот вновь приоткрылся.       — Настя? — только и смогла прошептать она пораженно.       Осуждения в ее голосе не было, лишь дикое, необузданное удивление и еще почему-то недоверие. Разве могла Настасья, которую Аня знала несколько лет, допустить такое? И это послужило окончательным признанием самой себе, что ничего обратно уже не вернешь. Что жизнь нелепа и абсурдна, глупа и несправедлива.       — Ладно, — хлопнула себя по коленям Настя, поднимаясь. — Пойду я. Не хотела тебя слишком тревожить. Да и… — запнулась на мгновение, но все же продолжила: — С Димой не хочу столкнуться.       Аня ее не остановила. Лишь только на секунду попыталась поймать Настю за руку, но удалось погладить лишь воздух. Уже около дверей она остановилась. Схватилась за ручку и сжала на ней пальцы. И, не оборачиваясь, произнесла:       — Спасибо, что приютили Риччи. Для Кости это было важно.       И то горе, что Настя попыталась скрыть, произнося его имя, обрушилось на Аню с хлопком закрывающейся двери. За грудиной заколола какая-то слишком болезненная пустота. И отчаяние накрыло Аню новой волной.       Уже ближе к вечеру, когда время для посещений закончилось, а Аня ворочалась в постели, вновь мучаясь от нестерпимой изжоги после ужина, она вдруг поняла, что то, что случилось сегодня, в каком-то роде даже… хорошо? Нормально? Правильно? Ни одно из слов, что ворочались на языке, не подходило. Логично? Закономерно? Настя была разбита и подавлена, но она пережила свое горе. Пусть совсем не так, как Аня думала. Неправильно, ломано и болезненно, но она пережила. А остальное уже не имело значения.       А следующий день начался точно так же, как и все предыдущие в этой палате — со звонкого «Доброе утро, душенька!», яркого света в глаза и градусника под мышкой. Аня устало улыбнулась Александре Сергеевне — разбудившей ее медсестре, пару раз кивнула и перевернулась на другой бок, теплой кожей ощущая холодный кончик градусника.       Как так получилось, что они потеряли себя? Потерялись сами в этом слишком большом мире, наполненном грязью, фальшью и еще чем-то слишком темным и липким, в чем она погрязла по уши. Как так получилось? Аня спрашивала это у себя бесчисленное количество раз. И никогда не могла найти ответа. Иногда ей казалось, что если ты что-то теряешь, то потом обязательно получаешь что-то взамен. Или наоборот: ты находишь что-то нужное, но теряешь при этом что-то важное. Наверно, думала она, кусая пересохшие губы, что именно это с ними случилось. Дима и Костя казались слишком нужными, а в итоге они потеряли нечто слишком важное — себя. И стали другими, совсем на себя непохожими, слишком чужими даже для себя самих. Этот мир и законы судьбы казались ей непонятными и совершенно нелогичными. Если все то, что происходило с ней последний год, должно было подвести ее к какой-то определенной точке, то Аня хотела бы оказаться в этой точке как можно быстрее. Просто для того, чтобы мозаика собралась, чтобы все кусочки этого пазла соединились, чтобы понять, для чего и почему все это случилось. Ей нестерпимо хотелось оказаться в конце всей этой цепочки, потому Аня уже не думала, что ей хватит сил дождаться и дойти до этого самой.       Александра Сергеевна вернулась минут через десять. Стоя на пороге палаты, она вдруг принюхалась, чуть вращая головой.       — Чем тут пахнет, душенька? — спросила медсестра, улыбаясь. Ане нравилось, как улыбалась Александра Сергеевна. Она почему-то напоминала ей маму. — Запах странный такой. Может тебе надо проветрить?       Да-да, хотелось ответить Ане. Так пахнет отчаяние.       Но Аня не произнесла ни слова. Чуть улыбнулась, присаживаясь на постели повыше, и вытащила градусник. Ртутная полоска стандартно замерла на положенном ей месте.       — Скоро завтрак, не засыпай. Сегодня запеканка, — сказала медсестра напоследок и закрыла за собой дверь.       Ане было совершенно все равно, что на завтрак, на обед и на ужин. Она каждое утро хотела лишь одного — чтобы день побыстрее закончился. И так по кругу.       К середине дня, устав читать журнал, который Аня взяла на посту медсестер, она вышла прогуляться в коридор. Стены ее одиночной палаты наводили сплошную тоску, и еще никогда за всю свою жизни она не чувствовала такого ярого, острого одиночества, как здесь. Шаркая тапочками по прожженному и местами дырявому линолеуму, Аня расхаживала по коридору добрых полчаса. Заглядывала за открытые двери палат, скользила взглядами по девушкам и женщинам, спящим и читающим, по улыбающимся и печальным лицам, по тем, кто смотрел в окно и тем, кто буравил взглядом потолок с отваливающейся штукатуркой. Дойдя до конца коридора, точнее до лестницы, что вела на другие этажи, Аня повернула в обратную сторону и сильнее запахнула полы халата. Где-то на нижних этажах хлопнула дверь. Аня всегда любила больницы. До тех пор, пока сама не оказалась по другую сторону.       Около ее палаты в самом конце коридора замаячила знакомая фигура ее лечащего врача — Ивана Олеговича. Аня неосознанно улыбнулась. Усатый статный врач с уставшей улыбкой и морщинами-лучиками в уголках глаз вселял в нее хоть какую-то надежду. Она ускорила шаг. Позади ее спины хлопнула очередная дверь — в этот раз дверь на ее этаж. И Аня вдруг замерла. Потому что не увидела, а почувствовала — всем своим нутром, что всегда отзывалось лишь на одного человека.       Аня резко обернулась. И выдохнула.       Он стоял около двери — все такой же высокий, такой же красивый, в черном пальто и с тающими большими снежинками на широких плечах. Улыбающийся точно так же устало, как и усатый доктор, с такими же морщинками-лучиками в уголках глаз. С трехдневной щетиной, Аня помнила, колючей на ощупь. И больше не ожидая ни секунды, она в несколько широких шагов преодолела между ними расстояние и сразу же оказалась в теплых и родных объятиях. Сердце счастливо забилось под горлом, будто пытаясь вырваться из клетки зажимающих его костей. Одежда на ней стремительно начала намокать.       — Здравствуй, родная, — улыбнулся Дима ей куда-то в ухо, обдавая знакомым жаром кожу щеки.       Аня повисла на нем, оторванная от земли, улыбающаяся так, что скулы сводило, а глаза вновь намокали — в этот раз уже от радости.       — У меня такое чувство, будто я тебя несколько лет не видел, — сказал он так же тихо, стискивая ее ребра почти что до невозможности сделать вдох.       А следом опустил ее на пол и начал покрывать маленькими поцелуями лицо и шею. Аня ухватилась за его широкие ладони, подставляя под холодные, но такие родные и любимые губы, щеки и лоб. И не важно было, что в коридоре ходили люди, что на них смотрели, кто-то где-то что-то говорил, бормотал, кажется, кто-то даже смеялся.       — Как ты тут? — продолжая обнимать ее лицо ладонями, Дима обеспокоенно заглянул ей в глаза. — Прости, что долго не приезжал. Пытался решить кое-какие проблемы.       Аня понимающе закивала, вот только легче от его извинений все равно не становилось. Несмотря на переполняющую ее радость от его приезда, где-то глубоко внутри что-то неизведанное еще продолжало протяжно ныть.       — Пойдем в палату, — она скользнула ладонью по его руке и крепко ухватилась за пальцы, будто боясь, что он сейчас исчезнет.       Иван Олегович продолжал ждать ее у входа в палату — прислонился плечом к дверному косяку и, сложив руки на груди, наблюдал, как они подходят ближе.       — Вы вовремя, Дмитрий, — улыбнулся усатый врач, и Аня сама не смогла сдержать улыбки — запрокинула голову и взглянула Диме в глаза.       — У меня хорошие новости, — продолжил Иван Олегович и открыл дверь в палату. — Проходите.       Аня скользнула в помещение первой и сразу же забралась с ногами под одеяло. Дима, стянув пальто и повесив его на спинку стула, опустился рядом. От него пахло свежестью и табаком — им самим. И Аня отдала бы все, чтобы этот запах остался с ней после того, как он уедет. Но она поспешно отогнала эти мысли и подняла голову на врача в ожидании. Сам Иван Олегович остановился около изножья кровати, опустив массивные ладони на железную перекладину.       — У меня для вас хорошие новости, — улыбнулся он. — Анализы хорошие, все показатели в норме. На следующей неделе можно уже выписываться.       Аня, улыбаясь, закусила губу и уткнулась Диме в плечо, чтобы подавить радостный возглас. Сердце продолжало отстукивать где-то на уровне горла. На ее макушку опустилась ладонь, и Дима пару раз пригладил ей волосы.       — Аня, тебе надо будет заехать к нам через месяц, если вы не решитесь перейти для наблюдения беременности в другую клинику, — продолжил Иван Олегович.       Аня уже не слушала. Она продолжала улыбаться и вдыхать родной запах. Так пах дом, так пахли объятия самого любимого человека, так пахло умиротворение. Ей всегда было в разы спокойнее, когда Дима был рядом.       — Ладно, не буду больше отнимать ваше время. Дмитрий, зайдите ко мне перед отъездом.       Дима пару раз кивнул, а следом послышался тихий хлопок двери. И они остались одни. В первый раз за все пребывание в этой больнице Аня была рада оказаться в этой палате, а все потому, что Дима был рядом.       — Готова ехать домой? — шепнул он, чуть склоняя голову к ее макушке.       Аня энергично закивала и потянулась за очередными объятиями. И в этом стальном кольце его рук время вновь замерло, остановилось. Ане хотелось, чтобы этот момент длился вечно, потому что только его объятия были способны утихомирить все тревожные мысли в ее голове.       Они просидели так еще минут десять. Дима сел чуть выше, а Аня устроилась поудобнее в его руках, положив голову на крепкое плечо. Он методично поглаживал подушечкой большого пальца тыльную сторону ее ладони, думая о чем-то своем, а Аня просто наслаждалась его обществом. Стрелки отсчитывали секунды, минуты. И времени оставалось все меньше.       — Ко мне приходила Настя, — нарушила Аня тишину в палате.       Где-то за окном поднялся ветер, а старые рамы с облупившейся белой краской заскрипели. Дима ничего не ответил, лишь перестал гладить ее ладонь. Аня продолжила:       — Я знаю, что она работает у Михаила в клубе… Настя сама мне сказала. Дим, — она запрокинула голову, всматриваясь в четко очерченную линию его щетинистого подбородка, — я знаю, что о многом прошу, но, пожалуйста, попробуй ей помочь.       — Ты так уверена, что ей нужна помощь? — спросил он через мгновение, не опуская взгляда — продолжал высматривать что-то на белоснежное стене.       Аня пожала плечами. За ребрами вновь что-то неприятно кольнуло.       — Она не просила помощи, — призналась Аня, вновь устраивая свою голову на его плече. — Просто если у тебя есть возможность как-то помочь, то я была бы тебе очень признательна.       И палата вновь на несколько минут погрузилась в тишину. Аня слушала, как бьется в груди его сердце, периодически пропуская удары. О чем он думал? Аня не знала. Чувствовала лишь его внутреннее напряжение, которое не давало ему покоя.       — Что-то случилось? — наконец спросила она, вновь поднимая на него голову.       В этот раз Дима немного отстранился и опустил на нее взгляд карих глаз. И было в этом взгляде что-то одновременно и знакомое, и пугающее, потому что на мгновение ей показалось, что там, за этой ореховой радужкой и черным зрачком, пустота. Аня боялась этой пустоты.       — Ничего, Анют, — выговорил он чуть хрипло и попытался улыбнуться.       Аня не поверила, но переспрашивать не стала. Она ни о чем не знала, а Дима вновь ничего не рассказывал — хотел защитить, Аня была уверена.       — Я постараюсь помочь Насте.       — Хорошо, — прошептала Аня, стискивая его ладонь. — Спасибо.       И жизнь в больнице вновь пошла своим чередом. Только теперь Аня ждала каждый новый день, потому что знала, что как только на календаре будет вторник, 11 февраля, Аня поедет домой. Она не задумывалась над тем, что дома, как такового, у них больше нет, но ведь Дима где-то жил все это время. А куда он, туда и она. Видимо, правду говорят, что дом — это не просто место, дом — это человек, к которому всегда хочется возвращаться. Уютный, родной и любимый.       И вторник пришел неожиданно быстро. Аня проснулась в этот день еще до утреннего обхода. За пять минут до него открыла глаза, всматриваясь в темноту за окном. В палате и коридоре было тихо, и эту тишину нарушала лишь только снежная пурга за окном.       В этот день дежурной медсестрой оказалась Александра Сергеевна. Только узнав про выписку Ани, та сразу же обрадовалась. Приговаривала:       — Ох, душенька, как же хорошо! Как же хорошо! И правильно! Не должна ты беременная вдали от мужа своего, рядом надо быть!       Аня кивала, не скрывая улыбки. Внутри у нее все бурлило и взрывалось при одной только мысли, что следующую ночь она уже не будет спать одна, ведь рядом будет теплое мужское тело, по которому она так сильно соскучилась. Вместо завтрака Аня собирала вещи, лишь только выпила сладкий чай и поковыряла немного пригоревшую овсянку.       Выписка должна была начаться около двух часов дня. К назначенному времени Аня уже сидела собранная и одетая в коридоре около своей палаты, наблюдая за входной дверью. Дима обещал приехать к двум, чтобы привезти теплую куртку и сапоги. За то время, что она ждала, дверь хлопнула четыре раза — и все эти четыре раза это был не Дима.       К трем часам Аня, стараясь оставаться в хорошем расположении духа, одна постучалась в кабинет к Ивану Олеговичу, а следом неторопливо открыла дверь. Кабинет у ее врача был небольшой, но очень светлый — окна выходили на кроны близстоящих деревьев.       — Анечка, ну что же? — улыбнулся он, приветствуя. — Готова ехать домой?       — Давно уже готова, — кивнула Аня, присаживаясь на стул напротив.       Заполнение больничных листов, направлений и справок заняло не больше двадцати минут. Аня периодически посматривала на экран сотового телефона, пока Иван Олегович, бормоча себе под нос, выводил размашистым почерком направление на сдачу крови через месяц. Но телефон молчал — не загорался ни входящими вызовами, ни входящими сообщениями.       — Дмитрий приехал за вами? — отвлек ее от раздумий врач.       Аня вскинула голову, глядя в светлые глаза за толстыми линзами очков.       — Нет пока, — и постаралась расслабленно улыбнуться. — Уверена, скоро приедет. Метель такая за окном была утром, наверняка, дороги завалило, — успокаивала она скорее больше себя, чем врача.       Думать о том, что он забыл про ее выписку, было бы слишком нелепо. Он же не мог забыть?       И стоило ей только покинуть светлый кабинет, удерживая в руках несколько листов и пакет с вещами, как дверь на этаж вновь хлопнула. Аня неосознанно подняла голову.       Дима не забыл. Быстрым шагом сокращал между ними расстояние, на ходу отряхивая темные волосы от снега. Аня, глядя на него, опустила руки, и пакет, шурша, сполз с руки и плюхнулся на пол.       Ну конечно, говорила она себе, конечно он не мог забыть.       — Все дороги замело к чертовой матери, — улыбнулся он вместо приветствия и быстро чмокнул холодными губами в ее теплую, чуть покрасневшую щеку.       Аню вновь обдало запахом свежести и табака. Листы в ее руке зашелестели, когда она потянулась за объятиями, приподнимаясь на носочки. Дима не сдержал смешка, крепко прижимая ее к себе.       — Тебя тут вообще кормили, а? — спросил он тихо, пальцами проходясь по выступающим ребрам. — Ну, ничего страшного. Мы все исправим.       Как Дима и обещал, он привез ей теплую куртку и сапоги. Аня оделась на этаже, в последний раз оглядела коридор, махнула рукой медсестрам на посту и спустилась вслед за Димой на первый этаж. Около забора за территорией больницы был припаркован знакомый темный автомобиль, а подходя ближе Аня заметила за лобовым стеклом знакомое лицо и сразу же помахала. Андрей, на удивление Ани, даже улыбнулся и махнул ей рукой в ответ.       Поездка до дома оказалась совсем мимолетной, Аня даже не заметила. Казалось, они только сели в машину на заднее сидение, как уже надо было выходить. Андрей подняться отказался, ссылаясь на дела, но пообещал заехать завтра.       — В магазин по дороге заскочи, — напоследок сказал ему Дима, открывая перед Аней дверь незнакомого ей подъезда. — Сладкого купи, фруктов, бананы и виноград обязательно.       Квартира, в которую Дима ее привел, была на удивление очень светлой — не такой, как его собственная. Стены в коридоре и в спальне были выкрашены в светло-голубой, ванная комната, соединенная в туалетом, была выложена бело-голубым кафелем. Но больше всего ей понравилась кухня — очень просторная и с большим окном, которое выходило на двор, козырек подъезда и большую детскую площадку. Квартира казалась обжитой, вот только Аню смущало отсутствие вещей предыдущих хозяев. Он ведь не мог купить новую квартиру так быстро? Но спрашивать о том, кому эта квартира принадлежала прежде, Аня не решилась.       После того, как она разобрала вещи, то сразу же скрылась в ванной комнате. Ей нестерпимо хотелось забраться в обжигающе-теплую воду и провести в ней минимум часа два, пока вода не станет совсем холодной, но Иван Олегович запретил лежать в ванне вообще, посоветовав пользоваться исключительно душем. Аня быстро сбросила с себя одежду и белье и на мгновение, прежде чем забраться в ванну, глянула на свое отражение. Пробежалась взглядом по выступающим ключицам, тонкой шее в родинках, по маленькой груди с темными ореолами сосков, дальше — ниже — к чуть выпуклому животу. И впервые за последнее время она осторожно прикоснулась к нему ладонью, до конца все еще не осознавая, что теперь она носит ребенка. Дима начал греметь посудой на кухне. Аня тряхнула головой, отчего светлые волосы растрепались и легли локонами на оголенную кожу. Она последний раз посмотрела на свое отражение, а потом отвернулась и шагнула под теплые струи воды.       Сквозь шум ей несколько раз казалось, будто она слышит до боли в груди знакомый скрежет когтей по паркету, но как только открывала глаза, понимала, что Риччи здесь нет. Он не может быть в этой квартире, не может быть рядом, потому что его больше нет. Риччи поступил очень храбро, оттолкнув ее в тот день, защитив, отдав свою жизнь за ее жизнь и жизнь ее еще не родившегося ребенка. И вдруг ей вспомнились слова Веры о том, что смерть не всегда приходит за тем, чтобы забрать. Иногда чья-то смерть, как сказала она, может быть спасением для кого-то другого. И Аня печально улыбнулась, чувствуя, как на лицо попадают теплые капли. Риччи знал. Непонятно как, но знал. И она была ему безмерно благодарна.       Вылезая из ванны, Аня закуталась в теплое махровое полотенце. Прошлась ладонями по волосам, выжимая остатки воды, и закрутила их в пучок. Не удержалась и на запотевшем стекле нарисовала маленькое сердечко на уровне глаз. В одной из линий мелькнул ее расширенный зрачок, а затем она вышла из ванной комнаты. Дима продолжал что-то делать на кухне. Не раздумывая, она прошлепала босыми ногами до кухни, оставляя за собой мокрые следы, и прислонилась к дверному косяку плечом.       Ей нравилось видеть его во время готовки — Дима всегда был сосредоточен и внимателен, с какой-то только ему присущей скрупулезностью нарезал овощи для салата. Аня не сдержала вырвавшегося смешка. Дима мгновенно обернулся, оглядел ее с ног до головы, задержав взгляд на голых коленях, и глубоко вздохнул.       — Заболеешь ведь, — улыбнулся он. — Иди одевайся, обед скоро будет.       Аня закусила губу и, проигнорировав его почти что приказ, оттолкнулась от косяка и в три шага оказалась рядом. Дима проследил за ней совершенно не читаемым взглядом. А Аня прижалась к его спине, уткнувшись носом в позвоночник и сцепив руки в замок на крепком торсе. Дима так и застыл с чуть поднятыми вверх руками. Она потерлась носом о его футболку, чувствуя, как ее руки накрывает его ладонь.       — Я тоже скучал, — сказал он тихо, и от этого шепота по ее ногам побежали мурашки.       Аня чуть ослабила хватку, а Дима в этот момент повернулся лицом к ней. Аня запрокинула голову, вглядываясь в его глаза. Сердце начало увеличивать свой темп.       — Что ты делаешь? — спросил Дима, когда Аня скользнула ладошками по его плечам, по груди.       — Обнимаю своего мужа, — ответила она так же тихо.       А затем отстранилась на несколько сантиметров, ослабила полотенце и то, не удержавшись, рухнуло к ногами. Дима проследил за этим взглядом. Аня видела, как он тяжело сглотнул и прикрыл глаза. И вдруг растерялась. Хотела отступить на шаг, но Дима среагировал быстрее — ухватил ее за руку и рывком притянул к себе. Слишком близко. Так, что его дыхание смешивалось с ее собственным. Так, что ноги бы обязательно подогнулись, если бы он не держал ее. Так, что внизу живота сразу же заныло. Как же давно он не обнимал ее так! Как же давно она не прижималась к его теплому и крепкому телу!       — Я не железный, Аня, — голос Димы был совсем хриплым, будто ему приходилось прилагать усилия, чтобы выдавить из себя эти слова.       — И не надо, — улыбнулась она, осторожно и нежно проводя пальцами по его подбородку и опуская ладонь на футболку. — Врач сказал, что не просто можно, а еще и нужно…       Дима не поверил. Как-то слишком болезненно улыбнулся, не открывая глаз, и покачал головой. Но ее не отстранил. Стоял так еще несколько секунд — глубоко дышал, прижимая к себе, а Аня понимала, что еще чуть-чуть, и его выдержка лопнет, как воздушный шар. Она ждала этого, почти что молила об этом про себя.       И в следующую секунду он раскрыл глаза и рывком потянул ее наверх, чтобы коснуться ее губ своими, почти отрывая стопы от пола. Поцелуй получился слишком глубоким, лишающим возможности вздохнуть, двинуться, лишающий даже возможности соображать. В этом поцелуе не было ни капли нежности, лишь только голод.       Аня даже не сразу сообразила, что Дима, приподняв ее над полом, начал двигаться куда-то в другую комнату. А как только они оказались в спальне, он уронил ее на постель, а сам завалился сверху, придавив своим телом к жесткому матрасу. Ане не хватало воздуха. И в прикосновениях его вновь ни капли нежности, только какая-то животная страсть и опять голод. Он прикусывал ее шею, оставлял красные отметины на бедрах, а Аня продолжала задыхаться. Тянулась губами к его шее, прикусывая в ответ, к плечам, к груди, продолжая и продолжая вырывать из его горла глухие хрипы. Дима опускался ниже и ниже, покрывая поцелуями грудь, живот, бока, продолжая руками блуждать по телу, сжимать до боли, до учащенного сердцебиения, до вскриков. Он целовал ее везде, не пропуская ни одного сантиметра голой кожи, а Аня все пыталась подтянуть его наверх, выше, чтобы целовать еще и еще, ощущать тяжесть его тела на себе.       Она потянула за края его футболки, заставляя Диму начать раздеваться — торопливо и быстро, отбрасывая вещи на пол. И любовалась им. Она могла бы смотреть на него целую вечность — на выступающие мышцы спины, на широкие плечи и руки со вздыбленными дорожками вен, на его грудь, покрытую шрамами и ожогами. Но еще больше ей хотелось целовать его и наконец-то почувствовать его в себе. Дима вновь опустился на нее сверху, подтягивая одну ногу выше и вынуждая согнуть колено, Аня запротестовала — увернулась от поцелуя, а в следующий момент поймала его удивленный взгляд. Вот только в глазах у него такой жар, что в мгновение стало душно.       — Погоди, — прошептала она порывисто. Звуки никак не хотели вырываться из горла и получился какой-то хрип на грани слышимости. — Погоди.       И толкнула в плечо, заставляя его перевернуться и лечь на спину, а сама забралась сверху. Уперлась острыми коленями по бокам и потянулась за еще одним поцелуем, скрывая их лица за своими светлыми волосами. У Ани мурашки по позвоночнику бежали от ощущения его теплых и больших ладоней на своей коже. Она опустилась губами на колючий подбородок, прикусила кожу на шее, вырвав у него из груди хрипящий стон, и еще ниже — к шраму в виде звезды у плеча. Обвела его губами, прикусила, опустилась еще ниже — к ожогу. И вновь целовала, чувствуя, как сильно вздымается его грудная клетка. В этот раз Дима ее не останавливал — лишь только запрокинул голову и зажмурился, позволяя Ане делать все, что она захочет. Открываясь. Наконец-то открываясь спустя целый год.       Кольцо на его безымянном пальце поблескивало в полумраке комнаты. Где-то за окном начиналась снежная пурга, и казалось, будто большие капли барабанят по стеклу, отбивая какой-то только природе понятный ритм.       И мир опять замирал. Время останавливалось. Аня рассыпалась, распадалась. И собиралась воедино. Шептала:       — Я люблю тебя… Люблю тебя… Люблю…       И вновь рассыпалась. Вновь собиралась. И снова шептала. Целовала. Чувствовала его губы, его руки. Слышала его шепот. Оживала.       Когда они обессиленно повалились на кровати, часы показывали уже начало десятого. Аня прижалась к его влажной от пота груди и пыталась восстановить дыхание. Голова кружилась, а ноги сводило судорогой. Дима натянул на них одеяло.       — Я купил нам квартиру в Москве, — сказал он, целуя ее в макушку.       Аня улыбнулась, прикрывая глаза и вновь слыша его сердцебиение.       — Мы уедем?       — Уедем, родная. Уедем сразу же, как только я закончу все свои дела в Петербурге.       Дима говорил тихо, убаюкивающе. Аня черпала тепло его тела, глядя ладонью по напряженному животу. И верила. Верила, как никогда.       — У меня есть для тебя кое-что, — прошептал он уже тише, приподнимаясь на постели.       Аня раскрыла глаза. В полутьме комнаты его блестящие глаза казались почти что черными.       Дима звякнул армейским жетоном, снимая его через голову. Цепочка, как и его кольцо, поблескивала в темноте.       — Я не верю в приметы и талисманы, хотя пора бы уже, — улыбнулся он. — Знаешь, иногда и ангелам-хранителям нужна защита. Мне кажется, он приносит удачу. Иначе я никак не могу объяснить то, что сейчас лежу с тобой в одной постели.       Аня улыбнулась. Собрала волосы и позволила надеть на себя цепочку. Металлический жетон на мгновение обжег кожу холодом. Она стиснула его в кулаке и прикрыла глаза, укладываясь обратно.       Это было тем самым знаком, которого она ждала. Тем самым светом в тоннеле, в темноте которого она заплутала. И вдруг отчетливо поняла, что да, она хотела именно такой жизни. Лежать рядом с ним, обнимать во сне и чувствовать себя в безопасности. Она хотела именно его. И никого другого.