Пять тридцать четыре после полуночи

your hand touching mine. this is how galaxies collide

Не знаю, что обычно говорят люди, когда понимают, что влюбляются. Чувствуют ли они на самом деле этих дурацких бабочек в животе, о которых пишется в книгах и упоминается в каждой второй романтической комедии. Готовы ли они на самом деле не спать ночами, чтобы поговорить со своим возлюбленным, если тот живёт на другом конце света? Или всё, что они могут себе позволить — редкие звонки да сообщения на автоответчик, голосами роботов о том, как им жаль? Да и на самом ли деле люди так влюблены, как об этом кричат? На самом ли деле люди так обожествляют любовь? Или они, напротив, знают о ней только из книг, фильмов и сериалов? Если всё происходит действительно так, то, наверно, всё человечество изначально заблуждается. Что именно чувствует каждый человек, когда произносит слова любви? Почему люди вообще решаются сделать это и как они готовятся? Происходит ли это быстро — почти незаметно, словно вспышка фотоаппарата уже давно-давно приноровившегося фотографа, что уже несколько раз успел запечатлеть и признания, и расставания. Или это происходит долго, — с бесконечными вздохами и слишком длинными паузами, которые невозможно прервать, потому что иначе ты нарушишь важность момента. Важность, которую потом уже слишком сложно вернуть. А порой и вовсе вернуть невозможно. Не знаю, как обычно люди отсчитывают время? Сколько должно пройти часов, минут, секунд, чтобы понять, что ты влюблён? Месяц? Два? Может, вообще всего лишь неделя. Да и как вообще люди выбирают место, чтобы признаться в любви? Отсчитывают какие-то сто метров от места, где впервые встретили своего человека или выбирают то, в котором никто из них ещё ни разу не был, чтобы подчеркнуть важность и торжественность момента? Думаю, что некоторые хотят поскорее поделиться своими чувствами и рассказать о том, какое же на самом деле это прекрасное мгновение, а кто-то хочет в полной мере пережить это (для начала) в себе, не пуская в свой мир даже самых-самых близких. Ведь когда любишь кого-то, я слышал, что об этом, как правило, не кричишь. Кто-то нервно выдыхает своё признание во время прогулки по городу, да так быстро, словно надеясь, что второй человек ничего не расслышит. Кто-то скажет дома, в уютной и родной обстановке, в душе, конечно, надеясь, что его чувства взаимны. А кто-то так и не решится, ожидая, что первый шаг не должен состояться за ним. Интересно, а что выбрал бы я, если бы захотел признаться в любви? Наверно, я бы и сам не заметил, что происходит, а просто выкрикнул бы эти слова ей в лицо, боясь, что девушка испугается моего признания. Наверняка это не самый романтичный способ из всех существующих. Но у меня впереди годы, чтобы перепробовать многое, а ещё — чтобы больше узнать о любви. Может, в моём случае, мне бы хотелось, чтобы весь мир знал о том, что я чувствую. Впервые в жизни, мне бы хотелось, чтобы об этом знал весь грёбанный мир. От меня, а не от кого-то ещё. Я хотел бы быть первым, кто расскажет об этом каждому, кто захотел бы знать. Я хотел быть первым и единственным. Мои родные, мои близкие, друзья, болельщики по всему миру, каждый человек, что в этот момент проходил бы мимо, думая, мол, что же он за сумасшедший придурок; все они должны были узнать об этом от меня. И, наверно, я действительно был бы в этот момент сумасшедшим придурком. Влюблённым и сумасшедшим. Неважно, в каком порядке, но определённо — придурком. Не думаю, что вообще могу рассуждать о влюблённости и любви. Единственный пример удачных отношений, которые мне удалось видеть — мои родители. Но это не тянет на такой уж большой лист, верно? Что может знать о любви человек, если вся его жизнь никогда не была сосредоточена на ком-то другом? И никогда не зависела от какого-то другого человека. Я был примером, которого обычно называли безбашенным парнем, хотя никто, конечно, не знал, был ли я на самом деле таким. Конечно, никто бы не поверил, скажи я, что не был, а переубеждать кого-то всю свою жизнь — такое себе занятие. Я вряд ли мог сойти за того, кто мог давать советы про отношения. С моим-то послужным списком да репутацией парня с пропитой к чертям жизнью (однако, это, к счастью, не останавливало Джейми, который постоянно спрашивал, правильно ли он сделал и хороший ли выбрал подарок). Словно все те журналисты, что писали обо мне бесконечные статьи, хоть что-то знали о моём реальном существовании (или хотя бы имели хоть какое-то чёртово малейшее представление). Для всех существовал лишь один Тайлер — человек, который не заботится и не думает о завтрашнем дне. Думаю, мне стало привычнее жить так, как пишет мне образ, нежели разрываться на двух человек, каждым из которых был, к сожалению, я. Я был смешным, весёлым парнем, который постоянно улыбался, говорил глупые вещи, как и заведено у людей, если это касается кого-то из Канады, но я был и грустным, унылым, тем, у кого бывали моменты, когда ему хотелось, чтобы его никто не трогал и чтобы его никто не видел. Это даже устраивало, если бы не проблема — никто никогда не знал, какой именно Тайлер сейчас перед ними. Мне нравилось быть весёлым. Я предпочитал веселиться, отрываться и быть свободным. Какому нормальному человеку понравится быть в клетке тогда, когда есть возможность парить выше мира? Никто не хочет принимать только одно — даже самые весёлые люди порой хотят побыть одни. Наверняка, я уверен в этом на тысячу сранных процентов, Джейк Уайтхолл тоже способен разрыдаться после одного из своих выступлений. Так неужели я не могу?

so sad to watch

good love go bad;

is it any wonder

that i feel so blue?

Никто из журналистов и интервьюеров не знал или, может, просто не хотел знать, что я чувствовал, когда закрывал дверь номера в каком-то прекрасном и, скорее всего, дорогущем — я никогда не проверял чеки без надобности, отеле перед очередной девушкой. Я и сам не знал, если быть честным. Возможно, искреннюю радость, что всё закончилось, а может, страх того, что уже через несколько часов все мои подвиги будут описаны в интернете рядом с прогнозом погоды, словно это самая, что ни на есть нормальная и обычная вещь, хотя, если честно, то и СМИ, и интернет уже давно знали всё о том, что у меня происходит. А может, я не чувствовал вообще ничего, потому что, ну, иногда такое бывает. Ты выкидываешь из головы моменты, которые тебе больше не нужны. Моменты, которые были слишком скоротечны и ты не считаешь, что они должны оставаться у тебя в памяти, и уж тем более в твоих чувствах. Наверно, я выгляжу, как последний мудак, но это не самая огромная из моих ошибок, да и не самая точная формулировка, если быть честным. У меня уже просто не получается по-другому. Моя жизнь превратилась в день сурка, где каждый день копирует предыдущий, словно я нахожусь в какой-то видеоигре, а мной управляет пятилетний ребёнок, впервые получивший свободу и увидевший компьютер. Никто из представителей медиа-индустрии не знал, что чувствовала моя семья, читая всё это, а вместе с тем, никто, конечно, не знал, что каждый из моих близких понимал, что я не исправлюсь ни сейчас, ни когда-либо ещё. В моём возрасте это сложно, по крайней мере, я себя успокаивал именно так. Это тоже самое, если вы попробуете сейчас отучить Snoop Dog’a от наркотиков, на которых он сидит уже слишком долго. Помню, как отец звонил мне и говорил, что мама в бешенстве — ей скинули очередную фотографию, в описании которой всё буквально кричало о том, какой же я всё-таки подонок. Она всегда слишком остро реагировала на то, что я считал вполне нормальным своим поведением. Наверно, на нас просто влиял извечный вопрос поколений, а может, я просто не хотел принимать очевидное. Пост гласил, что я выставил девушку за дверь — почти голую — и не удосужился даже вызвать ей машину. (Скорее всего, это было правдой, иногда количество девушек в месяц, а то и неделю было таким большим, что я сбивался со счёта, а значит и не помнил, что и когда я делал.) Отцу-то, на самом-то деле, было всё равно на мои любовные дела: я был хорошим сыном, потрясающим братом и всегда делал всё для семьи. Не нашёл ещё любовь своей жизни — ничего, впереди ещё столько времени, вся, блин, жизнь ещё впереди. Мама тогда перезвонила мне через часа два и сказала, что я не могу продолжать свою глупую игру с чувствами бедных девушек. Словно я насильно завладевал их вниманием. Многие из них сами порхали, как мотыльки на свет. Никто не обещал им того, что, в конце концов, они останутся в живых и не сгорят, конечно, звучит довольно приторно, когда об этом говорит лоб двадцати четырёх лет. Для всех я был всего лишь очередной сенсацией. Что-то вроде, классно, если ты забрасываешь шайбу, ещё лучше, если ты забрасываешь победную и отдаёшь голевую передачу, но выше всех похвал то, если именно сегодня ты сможешь увести к себе в номер самую красивую болельщицу матча. Последнее было чуть ли не единственной вещью, которая интересовала каждого охотника за горячей новостью. К слову, только между нами, среди наших ребят я очень долго отбивал этот титул сначала у Джорди, а потом и у Коди. Думаю, теперь они даже и не пытаются обогнать мой послужной список. Хотя мы давно перестали следить за тем, кто из нас чемпион. Не знаю, что я впервые почувствовал, когда увидел свою новую команду. Мне было легко в Брюинз. Мне сразу удалось влиться в коллектив, удалось даже найти друзей, которые, как мне казалось на тот момент, будут со мной довольно долгий промежуток времени, а тут, в Старз, мне предстояло пройти этот круг ада заново. Снова доказать своё право выступать в основном составе, снова доказать своё право на большее количество времени на льду, снова показать всем и каждому, что я могу и на что я способен. Джейми был первым, кого я встретил, когда зашёл в раздевалку. Он чем-то напоминал мне Тейвза, такой же серьёзный и всегда обеспокоенный тем, чтобы всё лежало на своих местах. А все игроки, по его мнению, должны были приезжать вовремя и обязательно в костюмах. Я бросил что-то вроде обычного «Привет, я Тайлер», словно я был каким-то новеньким в старшей школе, а Бенн лишь повернулся, склонил голову на бок, а потом скрестил руки на груди. Напряжение нарастало, а другие игроки потихоньку набивались в раздевалке, отталкивая меня, конечно, не нарочно, к шкафчику, где красовалась моя фамилия, выведенная красивым серебряным цветом. Думаю, прошла вечность перед тем, как появился Рафф и сказал, что мы должны уже минут десять обкатывать лёд. Он даже не представил меня, не задержал на мне взгляд и не произнёс что-то вроде, мол, добро пожаловать, парень. Просто сказал эту фразу и вышел из раздевалки, словно это самый обычный день и самая обычная тренировка. Перед выходом кто-то положил мне на плечо руку и, смеясь, произнёс: — Добро пожаловать, Тайлер. Меня зовут Джейми. С этих шести слов и началась наша дружба. Не знаю, как я жил без тех эмоций, которые подарил мне Техас. Мы с Бенном спелись как в реальной жизни, так и на льду. Раффу нравилась та химия, что царила вокруг нас. Болельщикам — тоже. А я наконец-то понял, что, возможно, обмен был на пользу в первую очередь мне. Не помню, когда я последний раз вспоминал Бостон и жалел о том, я больше не часть того коллектива, потому что рядом со мной были люди, к которым я привык; люди, которые наконец-то объяснили мне что такое работа. Моя работа. Джорди был вторым парнем, который решил со мной заговорить. Правда, выбрал он для этого более странный способ, более странный, чем тот, что выбрал ранее его брат — решил применить силовой приём, от которого я отлетел на несколько метров. Увидев, что я в полном порядке, Бенн-старший поднял вверх два больших пальца настолько, насколько это было возможно в наших перчатках, и одними губами произнёс: «Мы подружимся». Эти ребята были сумасшедшими. В самом хорошем смысле этого слова. Мне нравилось то, что они понимали меня, не пытаясь проводить какие-то глупые проверки и анкетирования, чтобы узнать, почему этот парень ведёт себя порой как отбитый дебил. Они сами вели себя таким же странным образом. Наверно, это одна из многих причин, почему я сразу смог влиться в Старз. Они вели себя так абсолютно со всеми новичками. Тут не было давления или каких-то насмешек, в конце-то концов, у каждого из нас в конечном итоге была одна, общая цель. Цель, которая, возможно, сплотила наш коллектив намного больше, чем мы сами. Мы должны были стать командой. Лучшей. Сплочённой. Результативной. Головная боль такая сильная, что у меня с трудом поучается разлепить глаза. Мне кажется, что кто-то начал у меня в голове стройку или включил передачу про аэробику для полных дам, которые сели на шары для фитнеса и начали без конца прыгать. Аккуратно поворачиваю голову в сторону, чтобы убедиться, что рядом со мной никого нет и громко, с облегчением выдыхаю, понимая, что я всё-таки один. На кухне тихо, никто также не принимает душ, чтобы уйти из моей съёмной квартиры в поношенном состоянии, но зато непонятой и свежей. А значит, что вчера я был достаточно трезвым, чтобы не брать с собой никакую девушку. А их там было много. Этот момент я отчётливо помню. А может, это Джейми был достаточно трезвым, чтобы помочь мне не натворить какую-нибудь очередную непонятную хрень. Иногда у меня создавалось впечатление, что он мой телохранитель или агент, которого заставляют следить за моей жизнью семь дней в неделю. Сомнительное удовольствие, если честно. На мне вчерашняя футболка, с надписью «HAtE», что расположена по всему периметру, а не на какой-то определённой части изделия, которую мне подарил Джереми — начинающий дизайнер из Колорадо. Парень, наверно, думал, что я напишу об этом пост в инстаграм или, может, хоть пару строчек в твиттере, но нет. Я не занимаюсь таким. Но футболка клёвая, я бы купил её, если бы увидел на прилавке в каком-нибудь магазине. Я имею в виду, что это то, что я бы носил. Или то, что я бы подарил другу, если бы выбирал подарок на Рождество или день рождения. Брюки отсутствуют, наверно, мне хватило сил стащить их в гостиной или вообще сразу в прихожей, как только я перевалился через порог. Мне всегда было в них слишком тесно и жарко. Особенно после нескольких стопок текилы. Теперь я понимаю, почему многие предпочитают обычные хлопковые штаны или джинсы из начала двухтысячных. Я сразу чувствую ужасный запах немытого тела и морщусь, потому что понимаю, что воняет от меня. Обычно такая вонь стоит только в раздевалке после игры или тренировок. Только там вонь, конечно, умножена человек на двадцать. На телефоне пятнадцать пропущенных вызовов — три из них от матери, один от отца, а остальные, самые давние, от Джейми. Пожалуй, я был настолько пьяный, что меня стоило проверить. Набираю сообщение, что у меня всё хорошо, добавляю смайлик и кидаю смартфон на пол, потому что свет дисплея словно режет мне глаза. Я не могу сейчас позвонить ему — мой голос довольно смазанный, а любой звук отдаётся в голове ударами молотка. Я словно поезд, который бесконечно летит на конечную станцию, но ещё ни разу так и не смог до неё добраться. Это была уже Бог знает, какая по счёту пьянка, а я всё ещё не могу привыкнуть к тому, что происходит после. Интересно, людям, что страдают алкоголизмом до такой же степени тяжело? За окном моросит дождь, что является довольно странной погодой для Далласа в такое время года. Да и вообще это просто странно. Сейчас мне кажется, что просто выйти на балкон и постоять под тёплым дождём — идея намного лучше, чем идти в душ и смывать с себя последствия очередной пьяной гулянки. Но запах пота нельзя смыть простым дождём, тут мне потребуется артиллерия ещё страшнее. Какой-нибудь кондиционер за сотню долларов и гель для душа, что стоит чуть дороже. Их выбирает нам Райли — девушка, которой платят деньги за подбор шампуня парням из хоккейной команды. Интересно, какое для этого она получила образование? Иногда мне кажется, что я похож на парня, который жалуется на каждую вещь, что происходит вокруг него. На то, что к нему не так обращаются родные; на то, что про него пишут не те статьи; на то, что ему попадаются какие-то «неправильные» журналисты; на то, что он никак не может избавиться от дурных связей или на то, что он никак не может разобраться, что для него правильно, что — нет. А самое главное — парнем, который никак не может разобраться кто же он на самом деле. Наверно, я и был таким парнем: жёстким и «большим» снаружи, но мягким и слишком «запутанным» внутри. Довольно жалкое зрелище, если копать достаточно глубоко. В такие моменты рядом не хватает человека, который бы смог сказать и провести черту, которая поможет понять, что всё. Хватит. Пора, мол, остановиться и начинать жизнь с той точки, которая будет уже без возврата в такое унылое и неяркое прошлое. Конечно, у меня был Джейми, но он был для меня другом, братом, товарищем по команде, капитаном. Каждый человек нуждается в другом человеке, в том, который бы вселял надежду тогда, когда больше уже ничего не осталось. Когда жизнь принимала, то самые невероятные и крутые повороты я шёл в тату-салон и делал татуировку. Иногда я напрямую договаривался с мастером, чтобы не привлекать лишнего внимания. А иногда подбивал Бенна сделать какую-нибудь тоже. Мне кажется, что если бы не дружба со мной, то этот парень не набил бы на своё тело и половины того, что у него теперь есть. Не знаю, что значили татуировки для всех остальных, но для меня это был один из способов самовыражения. Способ хотя бы немного оголить то, о чём говорить не особо-то и хотелось. На моих руках и грудной клетке есть все значимые моменты моей жизни — имена сестёр, родителей, даты кубка Стэнли и многое другое. У меня никогда не было любимой татуировки — я делал их тогда, когда понимал, что происходит то, что я не хочу забыть. Первая появилась у меня в семнадцать. Не знаю, когда набью последнюю из них. Мне кажется, что фраза про то, что набил одну и дальше уже никак не можешь остановиться — как раз про меня. Татуировки символизировали для меня и то, что я уже не смогу удалить из своей жизни. Это звучит приторно, возможно, что даже совсем неправдоподобно, но с появлением татуировок я стал свободным. Я перестал быть кому-то обязанным. А значит, я хоть на секунду нашёл грань того, что именно я хотел от жизни. Существовал Тайлер, обычный парень, который чувствует, живёт, сопереживает и делает то, что ему кажется правильным. Существовал Тайлер, который не пытался быть кем-то. Существовал Тайлер, который может совершить проступок и не переживать о том, что кому-то это придётся не по душе. Существовал парень, способный совершать ошибки, способный нести ответственность и отвечать за каждую из них. Существовал парень, которого звали Тайлер. Существовал я.

i was obsessed with picture perfect, i searched the world inside and out, for a single moment i could say, it what life’s all about.

Мысли затуманены, так сильно, словно в моей голове кто-то всю ночь устраивал вечеринку, где «изюминкой» был кальян и сигары, которые тысячу лет ждали своего часа. Наверно, пора завязывать с пьянками, вроде той, что случилась у нас вчера. Думаю, что все мои органы сейчас начали дикие танцы, не поверив своим невидимым ушам. Я бы и сам сейчас потанцевал, если бы мог, и если бы моя голова не разрывалась от любого шороха. А тело бы в свою очередь не трещало от каждого вдоха и выдоха, как у старого деда, которому уже лет за семьдесят. Всё тело ломит так, словно я прошёл тренировок пять, а может и двадцать пять подряд. Мысли о тренировке заставляют меня громко выругаться, потому что именно сегодня у нас запланирована одна. И если я не приду, то Рафф уж точно не погладит меня по голове. Скорее, оштрафует игры на две-три, чтобы я понял, когда могу перебарщивать с алкоголем, а когда — нет. Рафф всегда отличался проницательностью, он точно мог сказать пил ты вчера или нет, а значит, точно мог сделать выводы о том, насколько серьёзно ты подходишь к тренировкам. Словно я и так не понимал таких очевидных вещей. Я мог контролировать себя, а также контролировать то, сколько мне можно выпить. Мне было уже достаточно лет. Я мог спокойно переживать наказания, нравоучения, замечания и мог спокойно отдавать отчёт практически всему, что я делаю. По крайней мере, так казалось мне. А ещё — моему агенту. Я с самого детства был достаточно способным учеником. Если честно, то я уже и не помню свою жизнь без хоккея. Словно она и не существовала вовсе, нет ни воспоминаний, совсем ничего. Я словно сразу родился с клюшкой и в коньках. Словно не было ничего иного — я сразу стал ходить на занятия, параллельно заниматься лакроссом, чтобы поддерживать форму и, конечно, постоянно пытаться пробиться куда-то дальше. Не помню уже и момента, когда мне не хотелось прыгнуть выше своей головы. В подростковом возрасте это переросло в навязчивую идею быть лучшим, быть первым и быть навсегда самым выдающимся, что, конечно, не всегда было возможным. Моим кумиром был Стив Айзерман, а моей мечтой было стать Стивом для кого-то ещё. Для парней, которые бредят хоккеем, которые сами ждут и никак не дождутся момента, когда же смогут выйти на лёд. В такие моменты — моменты жёстких отходников — рядом не хватает близкого человека, который бы носился с тобой, менял воду на тумбочке, что стоит возле кровати и, конечно, через каждые тридцать минут, иногда и пятнадцать, менял полотенце, пропитанное холодной водой, которое так тихо и мирно покоится на твоём лбу. Человека, который будет заботиться о тебе, указывать тебе на недостатки, помогать развивать достоинства. Наверно, именно это и делают для людей их вторые половинки. Люди, готовые всегда стоять за вас, какими бы абсурдными не были ваши идеи. Люди, которые могут сказать вам правду в лицо; те, кто навсегда смогут изменить вашу жизнь так сильно, как вы себе не могли и представить. Люди, бесконечно влюблённые в вас, но недостаточно слепо, чтобы закрывать глаза абсолютно на всё. Моя сестра мечтала о такой любви. О парне, который будет носить её на руках, дарить букеты цветов, возить в кинотеатр под открытым небом, а потом, через пять лет их прекрасных и идеальных отношения сделает ей предложение и увезёт в свадебное путешествие в Испанию, или Италию. Туда, куда она сама выберет. Будь у меня возможность выбирать место для свадебного путешествия, я бы остался в Канаде, чтобы хоть как-то задержаться в обществе родных. Интересно, найдётся в этом мире хотя бы ещё один человек, который смог бы спустить своё свадебное путешествие на Брамптон? Мне кажется, что таких сумасшедших и вовсе не осталось. А если и остались то уж точно не среди девушек, которые меня окружают. Последняя девчонка, которая оставалась у меня на ночь говорила, что объездила около шестнадцати стран за последние несколько месяцев. Сказала, словно это была самая обычная и самая банальная вещь. Так, словно каждый первый встречный на улице отвечает вам, что за последнюю неделю он успел облететь всю планету. Возможно, она надеялась, что я увезу её в какую-нибудь очередную страну. Что же, если так, то я очень попортил ей планы. Не думаю, что смысл жизни заключается в том, сколько стран ты посетил или в скольких местах сделал фотографию для социальной сети. В конечном итоге это всё равно окажется неважным. Мне кажется, что главное в жизни — то, как вы делаете это и что оставляете после себя. И если для кого-то смысл жизни — другой человек, не думаю, что это самый худший вариант из всех возможных. Иногда и мне хотелось улететь. Туда, где никто бы не знал ни обо мне, ни об образе, который был так профессионально прописан мной, моим поведением, моим агентом и, конечно, людьми, которые встречали меня. Не то, чтобы я мучился от собственной славы, мне кажется, что и известным меня назвать совершенно нельзя, но иногда ты просто устаёшь от рутины — вокруг тебя одни и те же люди, ты выучил расписание тренировок и теперь можешь просыпаться к ним без будильника, потому как твой организм в достаточной степени натренирован. Мне просто хотелось сменить атмосферу — приехать в какую-нибудь глушь, поселиться в доме, где самый ближайший к нему магазин будет в ста милях. Взять на прокат старый пикап и проезжать мимо строек, заброшенных ферм, животных, которые только-только вышли из своего загона. Я бы представлялся просто Тайлером и никто бы не узнавал меня, не спрашивал о том, почему моя игра в третьем периоде дала сбой, почему я не отдал пас, а сам решил попытать удачу. Словно у меня были ответы на все эти вопросы, но никому же не объяснишь, что ответов у меня не было. Думаю, я далеко не первый и далеко не последний человек, который захотел бросить всё и уехать подальше от того, что происходит в его жизни. Думаю, что я также не первый и не последний человек, у которого не получится это сделать. Слишком много якорей брошено, а море недостаточно буйное, чтобы просто унести мой корабль куда-нибудь подальше. Наверно, будь у меня рядом кто-то такой, о ком мечтала моя сестра, конечно же, в женской версии, то я бы черпал силы и находил в себе хоть малейшую мотивацию двигаться дальше, но, к сожалению, у меня получалось хреново. Настолько хреново, что и описать иначе нельзя. Но, конечно, у меня рядом и не было человека, который бы смог помочь мне, и именно поэтому я, стиснув зубы, встаю и направляюсь прямиком в ванную комнату, где меня ждёт контрастный душ — единственное средство в этом мире, способное спасти меня от сильного похмелья. Душ, способный смыть с меня не только ужасный запах немытого, потного тела, но и то поганое настроение, которое тучей нависло надо мной в последние несколько дней. Я даже не помню, что именно мы вчера отмечали. Это могло быть что угодно, серьёзно. Например, на прошлой неделе мы буквально нажрались в хлам по поводу того, что Кари смог отжаться с хлопками больше сотни раз. Для нас, на тот момент, это был самый важный праздник мира. Мы могли пойти в бар, если на матч приходил фанат, у которого был день рождения. Ну, знаете, есть такие, что приходят с огромными плакатами, на которых огромными буквами написано, мол, моё самое сокровенное желание на этот день рождения — получить шайбу, шлем или клюшкой по голове. Шучу, конечно, последнего никто ещё не писал, но было бы забавно, думаю, если такое произойдёт, то мы снова отправимся в бар, потому что это нужно будет отпраздновать. Однажды мы пили за двух девушек, чей разговор случайно подслушал на улице Коди. У одной из них никак не получалось найти работу, а вторая — напротив — работала секретарём и обещала первой девушке договориться о собеседовании в фирме. Мы заглатывали шоты в честь первой девушки и кричали напутственные речи, что мы, мол, типа надеемся, что она сможет найти работу и чёрная полоса в её жизни наконец-то прекратится. Словно бедняжка могла нас слышать и как-то поблагодарить. Мы сами не понимали, почему и зачем продолжаем пить, когда алкоголь, казалось, уже не лез в глотку. Мы были буквально зависимы от момента и переполняющей нас радости. К сожалению, конечно, поддельной. Кто-то из команды мог прийти и рассказать о дне дождя — очередной несуществующий праздник, и мы могли завалиться к кому-нибудь из наших ребят, чтобы отметить этот чёртов, мать его, день дождя. Вы представляете? День, мать его, дождя. Иногда я просыпался у себя дома, иногда — в своей съёмной квартире, а иногда у Джейми — единственного парня, который был способен на то, чтобы сохранить голову свежей и трезвой во время наших бесконечных гулянок. Джейми был моим спасательным кругом. Чувак действительно пережил за меня и моё состояние в те времена, когда я был не в себе. Я ошибался, когда сравнивал его с Тейвзом. Он, скорее, вообще ни на кого не походил. Он просто был собой. Был чёртовым правильным Джейми Бенном, который пусть даже и пускался с нами во все тяжкие, никогда не забывал контролировать себя. А что я мог сказать о себе? Не думаю, что если обо мне когда-нибудь напишут книгу, то в ней наберётся хотя бы десять страниц. Что уж говорить о каком-то большем объёме. Я был слишком обычным и слишком посредственным. Парнем, которого каждый читал как открытую книгу. Парнем, который всегда жил так, как думал и считал правильным, пусть даже и не знал, что именно являлось правильным и важным. Мне было всего лишь двадцать четыре. Не думаю, что это самое идеальное оправдание для самостоятельного и независимого парня, но это и не самое худшее — тоже. Я брал от жизни всё, что мог. Если это был алкоголь — прекрасно. Если это были вечеринки — прекрасно вдвойне. Женщины — я никогда не был против. А если передо мной маячило огромное «ничего», то я, как правило, соглашался и на это. Переход в Даллас полностью изменил меня, словно сломал что-то внутри. Знаете, как это бывает? Вы словно следуете на какой-то определённый свет, думая, что это единственный источник энергии в вашей жизни, а потом резко находите что-то ещё. Новое и неизведанное. Вы как актёр, которому нужно срочно набрать вес для новой роли или наоборот потерять. Вы ставите перед собой новую цель, новую границу, которую хочется поскорее преодолеть. Надеюсь, что однажды мне скажут, что у меня получилось. Джейми вытаскивал меня из дерьма бесконечное количество раз. Он даже прикрывал меня перед Раффом, хотя тот, скорее всего, делал-таки пометки на своём дерьмовом планшете о том, что я в очередной раз промахнулся и облажался: я, правда, старался как можно меньше попадаться и как можно меньше светить своими «подвигами» перед руководством. Некоторые до сих пор вспоминают мне пропущенный завтрак в Бостоне, из которого фанаты сделали настоящую интернет-сенсацию. Одна из копий этой фотографии висит у меня в зале, а ещё одна — хранится у мамы, потому что она иногда любит возвращаться к истокам. Она постоянно вспоминает мои первые победы и поражения. И говорит, что гордится несмотря ни на что. Не знаю, гордился бы я на её месте, но то, что она говорит обо мне заставляет меня снова превращаться в того маленького мальчишку, который бесконечно любил кататься на коньках, забрасывать шайбу в ворота, которые отец так специально плохо оборонял и, конечно, в мальчишку, который обожал скорость, которую дарили ему лезвия новых, только что купленных коньков. Канада идеально подходила для моего вида спорта. Недаром именно канадцы и придумали эту игру. Я никогда не видел людей, которые также заражены хоккеем, я никогда не видел больше ни одну нацию, у которой бы у каждого человека загорались глаза при упоминании этого вида спорта. Да и по мастерству с нами могли сравниться немногие: Швеция, Россия и Америка. Но нельзя никакими словами передать ту радость и гордость, которую ты испытываешь за страну (и страна испытывает за тебя), когда ты поднимаешь вверх кубок мира и вспоминаешь свою самую первую игру — игру, в которой ты совсем-совсем не представляешь кем станешь и как она закончится. К слову, свой первый матч я всё-таки выиграл. Не могу сказать, что уход из Брюинз никак на меня не повлиял. Это было колоссальное влияние, которое тот Тайлер не мог вынести в одиночку. Тот Тайлер, наверно, был сломлен намного больше, чем готов признать даже на сегодняшний день. И дело даже не в моей адаптации. Дело, скорее, в уязвлённом самолюбии и полном отсутствии понимая причины, по которой всё так произошло. К слову, если завтра Нилл и Гильярди скажут мне, что я выметаюсь, скажем, например, в Детройт, то я не буду расстроен. Ну, если только чуть-чуть, потому что я потеряю классных друзей, которые готовы выпить, потому что сегодня был день невидимой гусеницы. На тот же момент моя жизнь рушилась. Неужели я был таким плохим игроком, что нужно было обменять именно меня? Я не был лучшим, но я был достаточно хорош. Вместе с этими ребятами мы взяли самую высокую награду, которую только могли — мы выиграли Кубок Стэнли, а потом я не успеваю повернуться и раза вокруг своей оси, как моментально оказываюсь за бортом всеобщего ликования. Ещё буквально сезон назад я был фаворитом драфта, на ряду с Холлом, знали бы вы только насколько нам это льстило, мы, словно были новыми Кросби и Овечкиным, а сейчас меня выкидывают в другой клуб, как ненужную марионетку. Тогда всё это воспринималось, словно неопытность новичка. Парня, который не справляется с нагрузкой и доставляет команде только неприятности. Я не был лучшим игроком в Бостоне, но и худшим я тоже не был. Меня сочли недостаточно дисциплинированным. Словно я был единственным в мире непунктуальным парнем. И словно я был единственным молодым, который мог позволить себе иногда сказать или сделать лишнее. Кажется, именно это было основной причиной того, что я не смог вписаться в команду. Словно им нужна была ещё одна причина. Как насчёт того, кто стал лучшим снайпером и бомбардиром? Кажется, Кьярелли просто потерял эту хренову статистику. Или решил закрыть на неё глаза. На утреннюю рутину я трачу времени больше, чем после любой другой пьянки. Всё происходит так, словно я принимаю участие в замедленной съёмке, да ещё и в чёрно-белых тонах. Зубная паста, — ни в какую не хочет выдавливаться на щётку, а кран не хочет подавать мне тёплую воду. Бежит либо ледяная, либо такая горячая, что можно умереть. Этой квартире ещё меньше года, но это, наверно, всего лишь девятый раз, когда я просыпаюсь здесь. Она простая: нет ничего сверхъестественного, кроме разве что, цены, которую требовали за неё арендаторы. Не знаю, кто арендовал эти апартаменты до этого, но, скорее всего, этот человек был невероятно богат. Твоя жизнь меняется, когда ты оказываешься в самой лучшей хоккейной лиге мира. Твоя жизнь меняется ещё сильнее, если ты оказываешься в лучшей лиге мира и при этом ты достаточно хорош. Ты и сам не замечаешь того, как растёт твой карман или как у тебя исчезает надобность каждый раз проверять баланс своей банковской карты, перед тем как пойти и что-то купить. Не понимаешь и того, насколько легко ты можешь отплатить своей семье за то, что они делали для тебя на протяжении всей твоей жизни. Отплатить и помочь им сделать их жизнь ярче и лучше. Создать максимально комфортные условия, как они когда-то делали тоже самое для тебя. Обычно никто из семьи не просил у меня помощи. Я сам оплатил ремонт дома в Барри, который отец купил года два назад. Решил, что никому из них необязательно знать и забивать этим голову. Аналогично я поступил и с учёбой своих сестёр. Все опомнились, когда уже начался семестр. Не могу сказать точно, что именно за эмоции были у них в глазах во время нашей следующей встречи. Но мне хватило просто благодарности и гордости, что плескалась среди океана других эмоций. У меня были потрясающие отношения с матерью. Думаю, по новомодным понятиям, моя мама была достаточно современной, а ещё — невероятно весёлой. Моё чувство юмора и светлую сторону я однозначно унаследовал от неё. Именно мама пыталась с детства донести и мне, и моим сёстрам о том, что такое семья. И как важно жить в мире, в котором ты в первую очередь можешь соблюсти гармонию с самим собой. Наверно, эти разговоры (которые, вроде, обычно проходили за ужином) и помогли всем нам сблизиться настолько, насколько это возможно. С отцом всё было немного иначе. Он был для меня не только отцом, но ещё и наставником. Мужчиной, к которому я в любой момент мог обратиться за советом и, конечно, заранее знал, что его слова помогут мне найти выход. Иногда я очень жалею, что не могу и сейчас спросить у отца, что же мне делать со своей жизнью. Я никогда больше не встречал человека, который бы был настолько открытым и простым. Такого человека, которым и является мой отец. Я ночевал в этой квартире, если мне было слишком одиноко в пустом доме или наоборот, если мне нужно было уединиться от толпы, что собиралась у меня, в моём основном доме, отмечать очередной несуществующий праздник, а я был не в настроении. Праздновать очередной юбилей макаронного монстра явно не то, чего мне порою хотелось. Это была обычная пятикомнатная квартира, с французскими окнами, открывающими мне вид на красивые виды Далласа. Я жил внутри небоскрёба, но это был единственный небоскрёб в округе, что позволяло мне видеть состояние на дорогах, ребят, которые спешили сдать экзамены, в школу, а потом пойти в кино, чтобы успокоить нервы, а может, признаться в любви. Студенты бегут на занятия, надеясь, поскорее расстаться с университетом, а я — в свою очередь — выдыхаю, потому что мне университет пока не грозит. Да и давайте будем честными — я уже смог заработать себе на безбедную старость. Я не вижу ситуации, в которой мне вообще когда-либо понадобится университет. Я уже давно оставил образование и саморазвитие позади. Не помню, когда последний раз повторял хоть что-то из программы школы, что действительно бы могло мне пригодиться. Серьёзно, спросите у меня, где находится Зимбабве, и я точно сяду в лужу и буду смеяться, пытаясь спасти положение хотя бы так. Иногда это срабатывало, а иногда — только подливало масла в огонь. Последняя книга, которую я прочитал да и просто держал в руках, была написана французом Сирилом Массаротто, который буквально взорвал мой мозг, потому что на такие вещи в Америке и Канаде обычно клеят бирку — «Осторожно: для лиц старше двадцати пяти» или «не рекомендуется для прочтения особо чувствительным и беременным, а также старикам и малышам». Они могли повесить туда и ещё одну бирку — «Не рекомендуется к прочтению хоккеистам, отмечающим день солнца». Не знаю, порекомендовал бы я эту книгу кому-нибудь ещё, потому что Сирил рассуждает на тему, у которой всего лишь два выхода: либо публика примет твою писанину восторженно и ты проснёшься знаменитым, либо ты будешь отбиваться от потоков ненависти, гадая, что именно описал не так. Неловко признаваться, что я был настолько чувствительным, когда все другие представляли меня так, словно я был самым способным и самым ярким, и талантливым учеником дьявола, который не понимал того, что людям бывает больно. Словно сами люди могли понимать то, что есть образ и есть человек, который невероятно сильно отличается от этого своего образа. Пожалуй, я бы тоже отказывался понимать, если бы был по их сторону баррикад. Тоже бы писал у себя в твиттере, что какой-то чувак, полностью забитый татуировками пытается строить из себя звезду мирового масштаба, к которой нельзя и подойти. Хотя на самом-то деле он ничего не делает, просто гоняет по льду, пытаясь забить, а изредка — получает по башке. Ну, с кем, как говорится, не бывает, верно? Я был не против интервью, никогда не отгонял от себя фанатов, если те просили сделать фотографию, да я был королём самофотографии в Далласе, в этом мне не было равных, но это же никого не волнует, верно? Мы даже вместе вывели наши фотографии на новый уровень — я и болельщики. Каждое наше фото они подписывали моей фамилией и добавляли это забавное слово «селфи», которое Джейми всегда произносил на французский манер. Помню, как тряслись руки у парня, который дожидался меня возле арены часа, может, полтора. У бедняги не было денег на билет, но он слишком хотел автограф. Мне кажется, что он отморозил себе всё, что только мог (и это-то в Техасе, месте, где замёрзнуть совсем уж нереально). Мне стало его так жалко, что я достал приглашение на следующие три игры. Угадайте, написали ли об этом где-нибудь? Как же, десять грёбанных раз. И дело не в том, что парень никому не рассказал, я уверен, от радости он запостил фотографию во все существующие социальные сети, думаю, что это даже дошло до Северной Кореи, минуя каждый из их запретов. Просто никого не интересует, если вы делаете что-то хорошее. Вот если бы я проигнорировал этого парня, отмахнулся от него или и вовсе ударил, то я был бы на всех первых полосах каждый газеты, не только в Техасе — но и в любом другом штате Америки. Я был бы новым Кейном на несколько дней, знаете, дублёр, который выдаёт себя за кого-то, чтобы этот кто-то смог, наконец, хоть немного отдохнуть. Не беспокойся, Патрик, иногда я понимаю, что именно приходится чувствовать тебе. На кухне беспорядок, кажется, словно я никогда не притрагивался здесь ни к чему, но это не так. В холодильнике всегда можно найти самые свежие продукты, на случай, если я по какой-то причине решу задержаться, но сама атмосфера другая, непонятная и давящая. Мне кажется, что это похмелье, которое никак не даёт мне шанса начать свой день, успеть на тренировку, сказать Раффу, что я отлично справлюсь и что ему не стоит посылать мне убийственные взгляды, мне нужно пообщаться с Кимберли — девушкой, которая отвечает за наш snapchat и сказать ей, что в команде существуют ещё и другие парни, кроме меня и Бенна. Просто на случай, если она вдруг не знала. Вроде бы, её зовут Кимберли, если честно, то я не помню. Да и это не та информация, которую мне хочется держать в голове. Для начала мне стоит откатать три с лишним часа, а потом, уже по дороге домой, решить, куда именно я поеду — домой, в квартиру или праздновать у Тайсона праздник фиолетового фламинго (интересно, такие вообще существуют?). Я даже не помнил, что именно сегодня за тренировка — на льду или на земле. Кажется, в прошлый раз наша группа «А» была на земле, значит, сейчас мы перейдём на лёд. А может, я просто уже окончательно запутался со всем тем дерьмом, которое происходит в моей и без того довольно запутанной жизни. Я не был парнем, который тащит в постель всё, что движется. Я не был парнем, который не ценил чувства и думал, что все ему чем-то обязаны, я просто был парнем, который жил так, как считал нужным. И если что-то шло ко мне в руки, то я, как правило, не отвергал этого, кто бы стал, на моём месте? Если к вам в руки плывёт красивая девушка, то значит, что вы можете взять эту красивую девушку. Если к вам в руки плывёт новая машина, то это значит, что вы можете спокойно забрать и её. А если к вам в руки не плывёт ничего, то стоит задуматься, что именно не так с этой жизнью. Скорее, я просто не до конца понимал, что именно со мной происходит, и почему я могу позволить себе немного больше, чем среднестатистический парень моего возраста. Никто не скажет вам, что жизнь хоккеиста — предел мечтаний. Иногда после травмы ты лежишь и думаешь, чтобы всё это катилось куда подальше, лишь бы боль отошла на второй план. Не говоря уже о травмах, которые ставят крест на твоей карьере и тебе приходится вновь искать новую почву, на которой удастся устоять. Почву, которая не окажется зыбучими песками. Не знаю, что чувствуют парни в такие моменты, наверно, они словно рыбы, что были выброшены волнами на берег. Лежат под солнцем и задыхаются. В такие моменты тебе хочется, чтобы рядом был человек, который бы каждый раз интересовался, как ты поживаешь, но так, ненавязчиво, словно твоё состояние здоровья и есть здоровье того, другого человека. Мои мысли часто не имеют никакого смысла, особенно, после того, как я выпью больше своей обычной нормы, поэтому будет неудивительно, если через два часа я буду думать иначе — более холодно и более ясно. Хоккей отнимает практически каждую секунду моей жизни, я не могу отдохнуть от него даже в те моменты, когда хочу этого больше всего. После игр, до игр, а иногда и в перерывах во время игры — мы даём интервью. Радуемся и хвалим друг друга в случае победы; оправдываемся и пытаемся приободрить болельщиков, если видим поражение. После каждой игры, которая заканчивается проигрышем, каждый парень из команды винит себя. Тренер не добавляет настроения, говоря, какие мы всё-таки олухи и что мы могли бы работать более хорошо. Но нам повезло, Рафф не орёт на нас так сильно, как это делает Террьен в Монреале. Я удивляюсь, как эти бедолаги ещё живы, остаются после его очередного «выступления». Иногда, вспоминая крики Мишеля, понимаешь, почему Гальченюк такой нервный на льду и вне его. И почему Галлагер настолько спокойный, словно ему вкололи несколько кубиков снотворного. После войны есть два выживших: сошедший с ума и спокойный до безобразия. Оба видели самые ужасные вещи, но дали абсолютно отличную реакцию на то, что пережили. Иногда я думаю, что делал бы, если бы меня обменяли в какой-то другой клуб, например, Нэшвилл, и понимаю, что я бы не был таким же человеком, каким был сейчас. Я бы не смог завести такие знакомства, у меня бы не появилось Джейми, — что был для меня кем-то вроде старшего брата, который иногда уступает для вас консоль, а иногда и берет вас на свидание, в качестве своего «плюс один», потому что его девушка хочет найти парня для своей лучшей подруги. В нашем же случае я удивлялся тому, что Бенн не боялся, что я могу украсть его пассию. Или она может украсть меня. Не помню точно, когда моя жизнь начала подвергаться такому анализу. Иногда я думаю, что мне стоит обратиться к специалисту, который скажет мне начать вести дневник, чтобы выплёскивать свои эмоции и свои мысли. Отказаться от алкоголя, познакомиться с девушкой для длительных отношений, к которым-то я не был совершенно готов. Я бы таскал эту книжку с собой и стал бы полностью от неё зависим. Боялся бы, что кто-то прочитает хотя бы половину моих таких откровений. И, конечно, боялся бы сам, спустя несколько лет, всё это перечитать. У меня была девушка, с которой я состоял в отношениях довольно долгое время. Не знаю, что это вообще было такое. Что-то очень странное и очень непонятное. Как пучина, которая захватывает вас с головой, не давая вдохнуть полной грудью. Для меня это больше походило на дешёвую попсовую песню, где несколько солистов поют о том, что ваше счастье в ваших руках, и что все ваши поступки всегда правильные и не должны ни в коем случае подвергаться и малейшей критике. О, да, дорогие поэты, у меня для вас плохие новости, иногда девушки понимают все слишком буквально. Она до сих пор преследует меня, добавляет фотографии с матчей в Facebook и Twitter, а также носит форму, на плече которой красуется зелёно-серебряный номер «91». Кажется, я подарил ей его ещё, когда мы были вместе. Или она сделала так, чтобы я подарил. Не помню где и как мы познакомились, скорее всего, на очередной вечеринке, которую устраивал наш общий знакомый. Кажется, я подошёл к бару за очередным коктейлем, а она заняла очередь прямо за мной. Стояла и накручивала прядь своих волос на указательный палец правой руки. Господи, где только девушки учатся флиртовать. Думаю, именно это и показалось мне в тот момент самым забавным. Это же и заставило меня отдать ей один из напитков и предложить присоединиться к нашей компании, а потом никто из нас так и не понял, как я остался с ней наедине и мы говорили о всякой чепухе. О том, как она участвовала в каком-то конкурсе красоты; о том, как ей нравится хоккей, но она ни разу не была на игре и, конечно, о том, какая она большая фанатка «Звёзд Далласа». Отношения были для меня чем-то вроде «стоп-знака». «Стоп-знака», который тормозил моё развитие, не давал мне той свободы, к которой я привык. Теперь мне нужно было постоянно жить жизнью и другого человека тоже. Мне нужно было заботиться о ком-то ещё. Любить тогда, когда я не мог давать достаточно любви даже своей чёртовой семье и своим близким. Отношения почему-то словно останавливали мою жизнь, возвращая меня на тысячу, а то сразу и две тысячи шагов назад. Наверно, всё это началось с моим существованием в то время, когда я стал меньше проводить время с семьёй. Променял редкие перелёты и визиты на тусовки и клубы, которые хоть ненадолго отвлекали меня от того, что происходило за теми пределами, которые я построил. Я был кем-то вроде Оскара, из известной всем книги, который пытался найти сначала ключ, а потом отца, но в итоге смог лишь составить мозаику из нескольких кусков фотографий — символизирующих полёт своего родителя. Его отец больше не падал из башен-близнецов вниз, он взлетал вверх, как птица, у которой было сломано крыло, но она каким-то образом смогла справиться. Может, я и был тем самым Оскаром, парнем, который запутался и никак не мог найти выход в правильную сторону. По крайней мере, я точно ощущал себя именно таким образом. К счастью, в моей семье не было никого, кому нужно было помочь расправить крылья. Не думаю, что вообще знаю, что такое любовь. Сложно судить об этом тогда, когда тебе всего двадцать четыре и всё, что ты успеваешь себе позволить — безумные вечеринки в салоне своей машины по пути на тренировку и обратно. Безумные вечеринки под песни Джастина Бибера. Можете себя представить? Под альбомы парня, который в свои двадцать два года явно посещает вечеринки, намного круче тех, на которых за всю свою жизнь бывал я. Иногда мне действительно стыдно, что он есть в моем плейлисте, который я использую и для тренировок, и для расслабления. Да и романы Джастина уж точно были намного круче многих моих. Штаны действительно оказываются в гостиной. Натягиваю их, как можно скорее, чтобы не опоздать на тренировку. Проверяю время в очередной раз и набираю номер мамы, чтобы сказать ей, что я в полном порядке. Её голос всегда меня успокаивает. Даже тогда, когда это кажется совсем невозможным. Интересно кого-нибудь вообще учили тому, что собой представляет любовь? Соответствует ли она приторно-сладким, книжным, описаниям, от которых расчувствуется даже самый серьёзный и крепкий орешек… Или, может, те, кто на самом деле может рассказать о любви — молчат? Думаю, многие бы молчали, не желая делить это с кем-то ещё. Ведь обычно это чувство преподносится чем-то волшебным и сказочным. Хотел бы когда-нибудь испытать что-то похожее хотя бы отдалённо. Не знаю, что говорят люди на первых свиданиях, если вообще осмеливаются на них прийти. Признаюсь честно, несколько из них я проспал, на другие и вовсе не захотел приходить, а на третьи пришёл, сделав вид, что девушка переписывалась с какой-то подделкой. С моей прошлой девушкой же у меня не было свиданий. Все происходило какой-то отдельной жизнью. Иногда, вспоминая, мне кажется, что наши отношения как раз-таки и жили какой-то собственной жизнью. Скомканной, непонятной и довольно грязной. Не думаю, что я вообще имею право рассуждать о любви. До тех пор, пока сам не смогу понять, что она из себя представляет. Дверь квартиры наконец-то захлопывается за мной, и я улыбаюсь. На этот раз — искренне. Впервые за долгое-долгое время. В нашем мире не принято радоваться за чужие отношения. Особенно, если у тебя всё ещё нет своих, собственных. Мне кажется, что мама подумывает спросить у меня, не гей ли я случаем. А, может, она и вовсе подозревает, что я уже года, может, два тайно вынашиваю чувства к Джейми. Вот уж к кому я точно не смог бы испытывать чувств, я видел его в раздевалке и жил с ним в одном номере — не самое лучшее, что вообще происходило в моей жизни. Конечно, я ходил на парочку встреч, которые, честно говоря, не привели ни к чему даже отдалённо похожему на бабочек в животе. Скорее, наоборот, влекли за собой заворот кишок или позывы рвоты от невероятного количества косметики, которую наносили на себя мои спутницы. А может, я изначально настраивал себя против каждой из них, прекрасно понимая, что мне не придётся особо стараться. Мне нравится слушать, когда Джейми рассказывает о том, что происходит у него в жизни. То, как он описывает глупые моменты конфетно-букетного периода своих отношений. Как взрослый, двадцатисемилетний парень улыбается, говоря о том, насколько милой была его девушка во время очередного свидания. Мне нравится, когда он рассказывает мне об этом. Так нравится, что аж тошнит. Его девушка, наверно, одна из самых счастливых на свете. Он любит её и, думаю, скоро созреет на то, чтобы сделать-таки ей предложение. Брак, кстати, был очередной вещью, которую я наотрез отказывался понимать. Наверняка, мои мысли бы навсегда остались такими. Если бы однажды я не увидел её.

some people are so deep you fall into them and you never stop falling

Я даже не помню, где это было, хотя, казалось бы, парень в моём положении должен был запомнить каждую чёртову деталь. Кажется, какое-то кафе рядом с ареной, недостаточно популярное. Я помню, что она улыбалась, сидела с подругами и что-то писала в ежедневнике на кольцах, который был размером с альбомный лист. Я выясню потом, что она рисовала одну из девушек, которая сидела с ней рядом. Наверно, я ещё никогда в жизни не хотел так сильно получить свой портрет. Всё это не было как в фильмах, незамедлительно, так, словно я видел только её в этом заведении и никого больше. Наверно, я бы и вовсе прошёл мимо, если бы одна из девушек не стала смеяться на всё кафе громким, почти истерическим смехом, который заставил меня обернуться и посмеяться вместе с ней. Смех второй девушки был действительно заразительным, а она всё никак не могла остановиться. Посетителям, наверно, было всё равно, а вот девушке, что рисовала, это мешало сосредоточиться. Пожалуй, обычно так себя чувствовал Джейми, когда я в очередной раз вытворял какую-нибудь свою фирменную выходку. В тот день я опоздал на тренировку. И это был первый раз, когда я не жалел и не боялся услышать длинную и гневную речь Раффа. Но это был и первый раз, когда я просто боялся подойти, да и совершенно не знал, что сказать. Любая фраза, рождающаяся в моих мыслях, выглядела довольно глупо и нелепо, может, потому что каждая из них звучала как неудавшийся подкат очередного пикап-мастера. Тогда я подозвал официантку и передал записку, в которой приглашал её на прогулку в парке. У меня был план (уровня школьника, что только что окончил среднюю школу). Я собирался взять с собой Маршалла и Кэша. Моих самых верных друзей и помощников. Больше всего на свете я ненавидел неизвестность и ожидания. Я не знал — придёт ли она или сочтёт меня каким-то озабоченным придурком, который смеялся над смехом её подруги или парень, который сел за столик напротив них, пытаясь понять, что именно так сильно привлекло его внимание. Это явно не были те серые джинсы, которые она выбрала для этого дня. И уж точно это не была толстовка, на которой были изображены три пингвина. Думаю, не стоит объяснять по какой причине мне не нравятся пингвины. Я был бы менее категоричен, если бы она выбрала что-то, на чём были изображены звезды. Звучит довольно по-детски, но это так. Не думаю, что это вообще был какой-то из предметов её гардероба. Я не особо и смотрел на то, во что она была одета. Куда больше меня в этот раз интересовало лицо. Думаю, улыбка была первым камнем, который потянул меня на дно. Скромная и робкая, такая, чтобы никто не успел заметить. Улыбка, которая всегда появлялась на её лице во время работы. Улыбка, заставляющая улыбаться и меня. Гораздо позднее я узнаю, что она прекрасно рисует и недостаточно хорошо оценивает свои способности. Гораздо позднее я узнаю, что она закрывает глаза, пытаясь представить в воображении черты человека, которого она задумала нарисовать, а чтобы приступить к работе ей требуется что-то необычное, способное перевернуть её жизнь с ног на голову. Сильное потрясение, как правило, эмоциональное. Будь я на её месте, то тот день в кафе вдохновил бы меня сразу на тысячу портретов, а будь я хорошим писателем, то, возможно, написал бы не одну книгу, и в посвящении каждой из них написал бы, что это всё для неё. Глаза были вторым пунктом, который ещё больше притянул меня к этой девушке. И, нет, они не были словно океаны, в которых тебе хотелось утонуть, как могли бы многие подумать сразу, как только увидели бы её голубые глаза. Это были, скорее, напротив, огромные и жёсткие льдины, в которых можно было навечно застрять и замёрзнуть. Льдины, способные уничтожить вас или подарить новую жизнь. Глаза удачно выделялись на фоне бледной кожи, в гармонии с чёрными волосами, цвет которых походил на небо в Брамптоне, если там собирался дождь. Наверно, только в тот момент я понял, что очень люблю город, в котором родился и небо во время дождя. Я долго не мог определить старше она меня или младше. Во всяком случае, выглядела она как кто-то примерно моего возраста, а всё остальное меня мало волновало. Наверно, я сам не понял, когда влюбился. Произошло ли это ещё тогда, в кафе или же во время нашей второй встречи, в парке, когда она, увидев меня в окружении двух собак, покачала головой из стороны в сторону, словно говорила, мол, вариант-то может и хороший, но со мной не пройдёт. Именно тогда я узнал её имя, а потом произносил его при каждом удобном случае, потому что мне нравилось ощущать его у себя на языке и губах. Я помню, как позвонил Бенну и начал, словно влюблённая девчонка рассказывать ему всё то, что произошло со мной за те два дня. Думаю, что Джейми понял всё раньше меня. Да и она, думаю, тоже. Мне нравилось слушать её голос. Он был похож на шум водопада — быстрый, иногда слишком сбивчивый, а иногда и пугающе спокойный. Она словно всегда говорила с насмешкой, пытаясь поднять собеседнику настроение. Девушка могла рассуждать о чём угодно, и я бы всё равно её слушал, смотрел бы на неё, думая, почему этого всего не случилось раньше. Почему я ещё раньше не зашёл в то кафе, да и что вообще бы случилось, если бы та её подруга не засмеялась? Смог бы я хоть когда-нибудь встретиться с ней ещё раз? А если бы и смог, то обратил бы внимание? Или прошёл мимо, не бросив даже мимолётный взгляд, как поступал каждый раз до этого? Она была из немногих, кто умел слушать. И никогда не осуждал тебя за то, что ты делаешь. Девушка всегда говорила, где я был не прав, а где был слишком уж предубеждённым. Кажется, с последним, по её мнению, у меня были особые проблемы. С той встречи в кафе я больше ни разу не брал в руки выпивку и сразу же превратился в парня, который помогает своим друзьям добраться до дома, а потом спешит в другой конец города, чтобы урвать хотя бы небольшой кусок встречи. Я обожаю наблюдать за её работой, хоть и прекрасно понимаю, что безумно мешаю её творческому процессу, постоянно отвлекая своими глупыми вопросами, которых после каждого ответа становится только больше. Не знаю почему, но люди искусства определённо стоят на ступень выше каждого из нас. Они видят больше и глубже. И как бы сильно я не хотел получить свой портрет, я так и не осмелился попросить, боясь, что она вынесет на листок весь мой внутренний мир, который был виден ей как никому другому. Я совершенно не мыслил в живописи и не мог отличить работы одного известного художника от других, что всегда забавляло её, если мы начинали играть в какую-нибудь игру. К моему несчастью, она ориентировалась в хоккее, но не была ни на одной игре. К сожалению, и не особо горела желанием. В её небольшой квартире было невозможно тесно, но при этом настолько уютно, что я никогда не хотел уходить, но оставаться меня, конечно, никто никогда не просил. Наверно, для этого было слишком рано. — Не думаешь, что она в будущем захочет остаться с тобой друзьями? — бросил мне Джорди на одной из тренировок, заставляя все мои органы сжаться. — Не думаю, что у нас получится быть друзьями, — сглатывая, протянул я, пытаясь придать голосу весёлый оттенок, — учитывая, что я уж точно не хочу быть другом. Маршалл и Кэш стали постоянными гостями её квартиры, а она стала частым гостем в моей. Было неловко говорить ей, что я считаю свои апартаменты обычными, а только потом осознать, что далеко не каждый может позволить себе такие. Она только улыбалась и качала головой, словно говоря мне, ну и придурок же ты иногда, Сегин. Не помню, когда именно я влюбился, и что именно заставило меня понять, что я люблю. Возможно, это было чувство, которое заставляло меня парить над землёй, а возможно, та самая девушка со заразительным смехом, которая всегда находила оправдания убежать пораньше или вообще не приходить на их общие встречи со мной, я точно её должник, пожизненно. Я влюбился так быстро, что, наверняка, ещё даже не успел поверить в саму любовь. Любовь ассоциировалась у меня с пафосом, который люди самостоятельно раздули вокруг такого прекрасного чувства. Но мои чувства не были даже отдалённо похожими на всё это. Моя любовь и моя влюблённость были только моими. Впервые я понимал каждого человека, который не спал ночами, чтобы потратить своё время на разговоры по телефону. Впервые я был человеком, который спал в машине, чтобы утром отвести девушку, которая дарила мне надежду в университет, а потом подбрасывал на работу, потому что хотел, чтобы нас видели вместе. Я хотел, чтобы все думали, что она — моя. Впервые я хотел показать всему миру насколько счастливым я могу быть. Насколько сильно человека может изменить другой человек и насколько сильно она смогла изменить меня. Первым делом я позвонил маме и сказал, что сгораю. Я действительно сгорал, не зная, чего ожидать и что именно делать. Я никогда не делал этого раньше, а значит, не знал, что будет правильно, а что она сочтёт лишним. Мне не помог ни контрастный душ, ни энергетик, ни волнение перед предстоящей игрой против Питтсбурга. Меня волновала только девушка, что согласилась прийти и поддержать придурковатого парня, носившего джерси с номером «91». Парня, который был готов перевернуть сегодня и свой, и её мир вверх тормашками. Парень, который был безумно в неё влюблен, и понятия не имел, любила ли она его с такой же силой в ответ. — Готов? — Бенн смеётся, зная, что я трясусь, словно студент перед самым важным в его жизни экзаменом. Скорее всего, я белее мела, потому что Джейми обнимает меня, словно старший брат и что-то бормочет. Что-то, что я не могу разобрать, хоть и очень-очень хочу. Коди улыбается мне и кивает, отвечая на невысказанный в моих глазах вопрос. В каком-то роде это и есть экзамен. Экзамен, способный помочь мне доказать себе, что я ещё способен на что-то большее, чем страсть три раза в неделю — в понедельник, субботу и воскресенье. Единственные дни, когда я смогу уделить вам несколько часов своего времени. Мои руки дрожат, словно я никогда раньше не выходил на лёд. Никогда раньше не стоял на коньках. Мне кажется, что я сейчас упаду от всего того шквала эмоций, которые наваливаются на меня с новой силой. — Ну, Сегин, готов или нет? — вновь спрашивает Бенн, которому, наверняка не требуется слышать ответ. Он знает меня слишком хорошо. И понимает тот пожар, что пылает внутри меня уже долгое время. Я обнимаю друга, поворачиваюсь к выходу и улыбаюсь самому себе, потому что на этот раз я действительно готов.