Оранжевое небо.

(Убедитесь, что вы прочли предыдущую часть) В трюме стало на порядок темнее. Все маленькие огоньки на периферии погасли, погрузив стены в неверную черноту, скрадывающую их очертания, и от этого казалось, что он находится посреди пустоши, звездное небо над которой заволокло дымом от чадящего, выросшего в размерах центрального костра. Грейвз завертел головой, высматривая каждого из толпы мутантов, не оставляя старых привычек знать, где находится каждый, если его попробуют окружить. Но тени к нему не подбирались. Все мутанты, за исключением тех, что, побывав их конвоирами, остались стеречь единственный выход, сгрудились возле огня — их темные силуэты вырисовывались на его фоне, сплетаясь в одно многорукое и многоголовое существо, бьющееся, словно наполненная кровью жила в такт стучащим барабанам. Барабанщики же сидели группой чуть в отдалении, сжимая между ног различные металлические предметы, по которым они били руками, кулаками и ладонями, другими кусками металла, издавая громкий и дикий, но стройный такт барабанного боя. Одна из теней, еще не влившаяся в общий круг, резво, какими-то прыжками направилась к нему. Это была Нарррья, и сжавшая его мышцы паническая напряженность, казалось бы чуть отпустила Грейвза. Женщина схватила его за руку, все еще улыбаясь, при этом умудряясь что-то тихо шипеть на родном языке, и потащила его к костру. Персиваль, словно завороженный все повторяющимся незамысловатым ритмом, отравленный густым ядовитым воздухом и задушенный небывалыми духотой и жаром, покорно пошел следом. Он снова не почувствовал отвращения. Ее рука была сухой, словно пустыня, и удивительно горячей, будто бы он прикоснулся к разогретой на солнце земле, но такой человеческой… Грейвз невольно вспомнил о Ньюте, его кожа всегда казалась ему прохладной, быть может поэтому его так тянуло к этому парню, так неистово жгло желание к нему прикоснуться? Оазис прохлады в выжженном немилосердным солнцем мире. Многоголовое тело существа разделилось, освобождая место для прибывших и Персиваль, вместе со своей спутницей, оказались в общем круге, едва не уткнувшись лицом в пламя костра. Наемник почувствовал, как от жара начинает гореть кожа, но пока это было вполне терпимо. Он разглядел сбоку от себя, через десяток рук и ног, грузное тело Амулы, который что-то усердно давил в глубокой чаше неким приспособлением, напоминающим прикрепленный к рукояти шар. Сидевшие по обе стороны от наемника то и дело задевали его плечами или руками, сливаясь с общим странным гипнотическим танцем, вторя движениями раздающемуся перестуку. Наконец, главарь закончил приготовление чего бы то ни было и поднял чашу над своей головой, скрипучим, словно сухое дерево, голосом затянув что-то, отдаленно походящее на песню. Остальные мутанты перестали дергаться, поднимая руки вверх и завыв, завопив и заорав, заглушая его слова бессвязными криками. Странный ритуал закончился раньше, чем Персиваль успел подумать, что вероятно следовало бы повторять все эти странные движения, раз уж он принял приглашение, чтобы не дай бог не впасть в немилость, но окружающие, кажется, не заметили ни его появления, ни отсутствие у него энтузиазма участвовать в странном празднике. Амула опустил руки и, сделав большой глоток из чаши, передал ее жадно протянувшимся, скрученным под странным углом, рукам сбоку от себя. Мутант, чье тело было изломанным более, чем у остальных, жадно припал безгубым ртом к чаше, вливая в себя свою порцию неизвестной жидкости, пока ее не отобрал следующий, и так далее, по кругу. Грейвз завороженно следовал взглядом за чашей, всматриваясь в каждое изувеченное болезнью лицо, отмечая движения рук — в сторону, к лицу, в другую сторону — признавая, что за маской уродства видит в каждом из них существовавшего некогда человека. Это было поистине откровением, в Раю убивали и за меньшее, но эти потерявшие навсегда облик своих предков существа, внутри все еще были людьми. Сломанные, покалеченные, извращенные жители Рая, убивающие все, что позволило показать снаружи внутреннее уродство загнивающей расы в рассыпающемся под испепеляющим солнцем городе… Мысли с такой настойчивостью осадили голову, что Персиваль едва успел осознать, что чаша уже добралась до Нарррьи, и она, сделав глоток, протянула ее ему. Грейвз настороженно принял кусок неровного вогнутого металла, на дне которого плескалось что-то темное и густое, еще с остатками мякоти того, из чего выдавили эту жидкость. Он понятия не имел что это было — на кровь похоже не было, — неужели та самая нефтяная дрянь, которую они поджигали? Живот свело нехорошей судорогой. Решив и дальше пребывать на этом празднике в честь смерти в качестве наблюдателя, Персиваль было передал чашу дальше, но с двух сторон на него обрушилось недоброе шипение — Нарррья, и тот, что сидел по другую руку от него (это уже был мужчина, о чем недвусмысленно намекал видимый из-за полного отсутствия одежды член) придержали чашу ладонями, приблизив ее к его лицу. Грейвз мысленно выругался за то, что вообще решил спуститься. Еще не хватало в очередной раз угодить в неприятности, из которых проводнику придется в который раз вытаскивать своего горе-спутника. Темная жидкость плескалась прямо перед ним, недобро вспыхивая красными всполохами от пламени. Чтож, ядом это не было, если конечно это не было коллективным самоубийством… Он наклонился еще ближе… и в нос ему ударил сильный, неимоверно сладкий запах. Тот самый, что он почувствовал, только нырнув в темную утробу старого корпуса. Рот моментально заполнился слюной. Женщина рядом с ним весело засмеялась, глядя на его замешательство, и еще ближе подвела чашу к его губам. Грейвз, еще не до конца осознавая своих мотивов, будто бы погруженный в транс всей царящей вокруг него обстановкой и боем, боем чертовых барабанов, и обжигающим жаром костра, сделал глоток. Темная жидкость вязкой дрянью скользнула по языку, оставляя после себя приторный до одури привкус жженой сладости, и рванула в желудок, падая в него раскаленным сгустком расплавленного металла. Персиваль закашлялся, чашу тут же уволокли дальше по кругу, а Нарррья рядом, придержав его за плечи, радостно завопила, будто бы довольная тем, что он стал одним из них. Одним из них… Грейз хотел испугаться. Он яростно пытался пробиться внутрь своей головы, взывая к разуму, который еще мог задаться вопросом уж не эта ли дрянь превратила всех этих людей в скрюченные, пережеванные тела, лишь отдаленно теперь напоминающих, что некогда они принадлежали человеческой расе… Но не смог. Расплавленный металл в его желудке растекся приятным теплом по всему телу. Боль в ноге утихла, и на него накатила какая-то буйная эйфория, смешанная с возбуждением и отголосками страха. Внезапно он засмеялся. Засмеялся громко, легко, словно и не было никакого долгого путешествия, не было ни лишений, ни глодающих чувства вины и извечной настороженности, необходимости просчитывать каждый шаг, не было этого уродливого умирающего мира. Тело наполнилось силой. Персиваль внезапно осознал, что он понимает то, о чем говорят окружающие, он понимает ямру! Это было настолько очевидным, что было почти нелепым, как он не дошел до этого раньше. Это был чистый, обжигающий экстаз, воплощение всех его надежд и чаяний, всех поисков, нервных метаний в бесконечной и бессмысленной пустоте этого мира. В его руки вновь вложили чашу, и Грейвз, уже без тени сомнения, сделал еще один жадный глоток. Тени вокруг него поднимались на ноги, увлекая его за собой. Размытые пятна чужих тел двинулись по кругу, завели хоровод адской пляски, затягивающий весь мир в дикий гипнотический бег, под опьяняющий, все ускоряющийся бой барабанов, вторящий одуряющему биению крови в ушах. Он врезался в него сотней острых песчинок пылевой бури, превращая его в сгусток неконтролируемой заряженной энергии, больше, чем та, которой мог похвастаться самый большой ядерный генератор. Она беспорядочно металась в пространстве алого света, взмывала под самый потолок и резко бросалась вниз, разбиваясь об истерзанные пляской тела. Он был одним из них, и его переполняли чувство неземного блаженства и какой-то необыкновенной радости от того, что ему довелось стать частью этой маленькой стаи. Кто-то задел его рукой или плечом, едва не опрокинув на землю, и Грейвз не глядя ударил рукой в этом направлении. Кулак нашел живую плоть врезавшись в нее с отвратительным чавканьем, и с губ сорвался совершенно безумный победоносный вопль. Его крик затерялся в общем гомоне, смехе, шипении и визгах. Он уже не думал о том, что может кого-то разозлить и навлечь на себя гнев одного или нескольких мутантов. Он наконец-то был удовлетворен. Он мог все. Весь мир лежал у его ног. Чья-то рука дернула его за футболку и ткань с треском поддалась усилию, расползаясь по шву, чьи-то зубы едва полоснули по предплечью. Его касались сотни рук, сотни ног, языков, зубов… Очередное тело врезалось в него, обняв тысячей рук, и они кубарем покатились по земле с воем и рычанием, сцепившись, словно дикие звери. Персиваль на мгновение прозрел, замечая под собой мутанта, дико вращающего выпученными и красными глазами, напоминающими готовые вот-вот лопнуть наполненные кровью мешки, и с удовольствием вдавил кулак в это лицо. Существо под ним истерически заржало и вернуло удар, едва не свернувший ему челюсть, но отбросивший его в сторону. Грейвз отчетливо слышал хруст, но боль все не приходила, они возились в соляной пыли, измазавшись сажей, без памяти, с рычанием нападая друг на друга и вновь отскакивая, чтобы дать себе пространство для очередного прыжка. С его пальцев текла кровь — он не разбирал своя или чужая. На мгновение ему показалось, что сквозь жар ломаного, невозможного, всепоглощающего безумия он услышал собственное имя. Возможно это кричала Нарррья. Грейвз попытался высмотреть женщину в толпе и, каким-то невероятным образом ему это удалось, он заметил, едва не учуял смутно знакомую фигуру среди расползающихся кучами, дерущихся, кусающихся и царапающихся, завывающих, смеющихся и вопящих, спаривающихся в неконтролируемом эротическом экстазе псевдо человеческих тел. Его охватило пронизывающе желание погрузить свои зубы в чужую плоть, оно вплелось в его сознание упругими маслянистыми щупальцами, невозможно сдавливая мозг и сливаясь с ним, заменяя его собой. Существо, что было некогда Персивалем Грейвзом зарычало. Зарычало по-настоящему, по-звериному. Существо, что некогда было Персивалем Грейвзом рвануло вперед, в самую гущу событий, в первозданный хаос, добираясь до своей добычи и, немыслимо изогнув и так искореженное болезнью тело, впилось голодными зубами в почти обнаженную грудь, сочно и жадно высасывая наполняющую рот жидким пламенем кровь. Нарррья смеялась. Смеялась когда он вылизывал ее окровавленное тело, смеялась, когда он продолжал рвать его зубами, не замечая того, что терзает еще живую плоть… Он вновь услышал свое имя, уже громче и ближе, назойливо отвлекающее, словно гнус ползущий по коже. Персиваль резко вскочил на ноги, тело свело мелкой судорогой, дрожь коснулась кончиков пальцев, поднимаясь к плечам, скручивая сухожилия в плотные древоподобные жгуты. Эйфория была не долговечной, сила медленно покидала его. Липкий сладкий запах коснулся его носа. Он завертел головой, обнаруживая рядом с собой очередное вывернутое наизнанку, раскрошенное и неумело собранное вновь тело, жадно лакающего языком остатки неизвестной жидкости со дна почти опустевшей чаши. Он вырвал ее из рук существа, преисполненный жажды вернуть ускользающее из тела наслаждение, избавиться от тянущей, сводящей все мышцы судороги, внезапно обрушившейся на него, но, прежде чем он успел хотя бы ощутить густую влагу на своих губах, кто-то выбил чашу из его рук, и совсем рядом раздался злой крик. Жидкость темным продолговатым пятном выплеснулась на землю, и тут же со всех сторон к пятну бросились тени, жалобно шипя и повизгивая, заскребли тонкий слой вымокшей соли, собирая ее в ладони и отправляя в рот. Воздух наполнился гнусным шуршанием и скрежетом жестких кристаллов о гниющие, кривые зубы. — Пить что они давать?! Быть идиотом! Быть. ши’мау! Ты обещать ничего не случиться! Стать трупом раньше, чем я спасти, Персиваль Грейвз! — Голос осекся, теряя и в интонации и в громкости изрядную часть уверенности. — Что… лицо… это быть кровь? Слова терялись на подступах, не проникая в помутившееся сознание, увязая в ярких пятнах пронзительно-высокого звона, от которого у Грейвза начинала болеть голова, словно кто-то ввинчивал острое лезвие ему в висок. Он нашел источник раздражающего имени, которое тонкой нитью связывало его с тем, кем он был прежде, еще до того, как стал частью стаи. Он сделал шаг вперед исторгая из глубины своего горла мучительный рев, и неясная фигура впереди него ответила тем же, но более звонко и отчаянно, почти напуганно… Его стая заметила чужака. Тени перестали скрести пол, лавиной ринувшись в сторону новой добычи, давя друг друга с визгами, истерическим ржанием, безумной и дикой какофонией звуков с высунутыми языками. Они окружили фигуру, рычащую все более загнанно, и слабый просвет вокруг нее схлопнулся, погребая под собой тонкое тело. И Грейвз был среди них, с боем отвоевав место рядом с дико мечущейся добычей, до хруста заломив чью-то длинную и несуразную руку. Жгучее желание вновь заструилось по венам, впитываясь в плоть и добираясь до костей, отравляя все на своем пути, и он, впившись пальцами в жесткие волосы, обхватив бьющееся тело поперек груди, в единственном желании утолить немыслимо мучившую его жажду вонзил зубы в место, где гибкая шея переходила в плечо. Сгусток безумия пронзил громкий и испуганный крик. Нечеловеческий оглушающий кошмарный крик, раздирающий психику в клочья, наполнил пространство густотой неподдельного ужаса, страха и боли. Так отчаянно вопит загнанный зверь перед смертью. Под зубами неприятно скрипнули кости, рот заполнился теплой и жидкой влагой, прочертившей по его подбородку несколько дорожек и устремившейся каплями вниз. В нос ударил сильный и отдаленно знакомый запах травы, перебивая даже вонь жженого сахара и потных тел. Эйфория надломилась, треснув, и Грейвз почувствовал накатывающую на него дурноту. В тело сотней холодных иголок впилось задушенное осознание, мысли закопошились в дурной голове, словно черви в гниющем мясе, и он разжал зубы. Фигура рухнула на землю, и толпа, будто бы струсившая перед криком, не вяжущимся с общим пьянящим безумием, бушующим в изорванных телах, отступила на шаг, оставляя ее в одиночестве. Грейвз через силу заставил себя посмотреть вниз. Из потерявшей свои очертания разорванной темноты на него смотрело бледное лицо Ньюта. Он часто дышал открытым ртом, зеленые глаза были наполнены настоящим ужасом, пальцы сжимающие прокушенное плечо залило рыжеватой кровью. Персиваль, в который раз уже ощутив перед парнем чувство вины и сожаления, медленно опустился над ним на колени. Робко возобновившееся шипение над его головой поддержал нарастающий вой, от которого занялся потухший было яркий и гипнотический взрывоопасный туман, и он поддался ему, пытаясь загладить вину единственно возможным сейчас способом. Грейвз склонился над парнем, отнимая от плеча перепачканную в меди руку, и виновато, и в то же время жадно провел языком по оставленным его зубами отметинам. Он не чувствовал вкуса рыжей крови, не чувствовал вкуса чужой кожи, только влагу, приятно продолжающую смачивать теплом его губы. Его дыхание изменилось, квинтэссенция взбудораживших эмоций, вызванных минутной оторопью спала, и он снова неровно зарычал, рванув вниз к тонкой шее и припадая к ней вымазанными в чужой крови губами, желая слиться в едином, все еще гулко отдающимся от голых стен, барабанном бое, дышать одновременно, каждой частью себя ощущая сжавшегося под ним парня. Руки и губы хаотично плели свою сеть, сминая одежду, ероша волосы и добираясь до всего, до чего могли дотянуться, измеряя бьющийся под кожей рыжего нервный пульс, с головой погружая наемника в охватившее его лихорадочное возбуждение, передающееся, казалось бы, не ставшей вмешиваться толпе вокруг. Персиваль нашел губы Ньюта, игнорируя вцепившуюся ему в волосы руку, и изредка достигающие своей цели удары, ведомый словно неведомой силой, что гнала его только вперед по полному сжигающего желания и противоречий пути, оставляя внутри лишь пронизывающий гул барабанов, бьющий в унисон с его сердцем. Мокрый от крови кулак взрезался Грейвзу в лицо, соскользнув и оставив на его щеке влажное рыжее пятно. Проводник задергался всем телом, пнув его несколько раз и, извернувшись, сумел перевернуться на живот. В ответ на его крики из слившейся вновь в оргазмическом биении толпы послышался громкий нестройный вой. Эйфория эротического и воинствующего экстаза вспыхнула в груди наемника с новой силой. Персиваль схватил Ньюта за раненое плечо, погружая собственные пальцы в рваную рану и игнорируя очередной вскрик, протащив по земле и вновь притягивая его к себе. Острый локоть с силой врезался ему в грудь, сбивая дыхание. Он ослабил хватку, и рыжий, со скрежетом царапнув когтями металл обшивки под тонким слоем соли, и все же вырвался, со всех ног удирая сквозь оставшийся без охраны вход в лабиринт — охрана была погребена где-то среди кучи опьяненных тел. Грейвз рванул следом. Охота еще не окончилась, он должен был догнать, догнать и добить, унять все нарастающую нудную, назойливо пробирающуюся стаей мелких кусачих тварей по его телу боль. Узкий проход извивался крутыми углами, и наемник, не в состоянии рассчитать силу двигающегося нестройными рывками тела врезался почти на каждом повороте в прочный металл переборок, который, отзываясь на удары, примешивал тоскливый гул к раздраженному рычанию Персиваля. Соль снаружи мгновенно всосала в свое рыхлое тело ступивший в нее ботинок наемника, но тот этого казалось бы даже не заметил — его добыча все увеличивала между ними расстояние. Забыв обо всем, он побежал. Он нагнал Ньюта спустя жалкие несколько десятков метров, сбивая его с ног и покатившись кубарем вместе с рьяно сопротивляющимся парнем по земле, цепляясь за него руками и ногами. Рыжий оказался с ним лицом к лицу и, зажмурив глаза, не глядя замахнулся раскрытой ладонью, оставив на груди наемника четыре длинные царапины. Он оттолкнулся от земли ногами, отползая от него, и всхлипнул, испуганно зашипев и прижав уши к голове. Порванная ткань быстро пропиталась кровью. Боль отрезвила. Это была другая боль, новая, резкая и всепроникающая. Прохладный после невозможно душного трюма ночной воздух окутал плотным коконом, сбивая пыл и лишая иллюзий. Бой барабанов едва слышимой вибрацией сотрясал оставшуюся позади темную громаду корпуса, огни погасли, и сгусток воя и безумного, потустороннего визга, едва находивший пути наружу из покинутой ими обители буйного помешательства, звучал словно нестройное отдаленное предупреждение. Единственным достаточно громким, реальным звуком в ночной соляной пустоши осталось частое и судорожное дыхание проводника, прерываемое сдавленными всхлипами. Грейвз с силой потер глаза, ощущая, что пальцы измазаны чем-то вязким, быстро высыхающим и неприятно стягивающим кожу. Он отнял их от лица, замечая буровато-рыжие пятна, темнящие его кожу, и на пару мгновений лишился способности дышать. Кровь шумела в ушах бурным потоком. Последние упрямо сопротивляющиеся и не желающие покидать его голову обрывки истерии утащили за собой все возможные воспоминания, не оставляя ничего, кроме ощущений — всепоглощающая и необузданная жажда, пьянящая эйфория, сила и дикость, словно давно забытые первобытные инстинкты, все то, что остается с человеком, если полностью лишить его разума. Боль возвращалась к нему волнами, многократно усиливаясь, позвоночник посылал болевые импульсы одновременно в ногу и в разбитую скулу, жаром опаляя только что подранную когтями грудь. Грейвз чувствовал себя ужасно — руки дрожали, его тошнило, на лбу вновь выступил пот, на этот раз лихорадочный, не имеющий ничего общего с жарой, он ощущал себя опустошенным, настолько, что был готов умереть на месте. Наемник с усилием заставил себя посмотреть в бледное, исчерканное мокрыми дорожками, испуганное лицо. На плече проводника растеклось темное мокрое пятно, он все еще сидел перед ним, дыша тяжело, словно был не в состоянии пресытиться прохладным ночным воздухом, глядя на него полными стихийного ужаса глазами, будто загнанный зверь. Тонкий хвост, ощетинившись жесткой шкурой лихорадочно вздергивался за его спиной. — Ньют, твое плечо… твоя кровь… и еще чья-то, у меня на… — Слова давались с трудом, словно он вспоминал их, вытягивал на поверхность со дна глубокого болота с густой грязью. Он протянул руку, делая шаг вперед, и рыжий снова взвыл, отползая еще на жалкий метр от него, сгребая пальцами рыхлую соль и бросая в него, явно сожалея, что на дне мертвого моря нельзя было найти ничего поувесистее — белые кристаллы рассыпались в воздухе, едва ли касаясь дымкой его ног. — Не подходить! Грейвз быстро сделал шаг назад, растерянно опускаясь на колени, чтобы не нависать над панически напуганным парнем. В который раз он не знал, что ему сказать, чтобы оправдаться, но сейчас, опасаясь худшего из всех возможных развитий событий, он был рад своему забвению, сохранившему ему возможно рассудок. — Ньют, это снова я… — Его хриплый тихий голос прервал громкий крик. — Кто ты быть такой?! — Рыжий вновь судорожно сжал в ладонях комья соли, скребя когтями по земле. — Как твое имя?! Наемник сделал глубокий вдох, борясь с усыпляюще монотонной головной болью. — Мое имя Персиваль Грейвз, мой дом это Рай, я обманул тебя, чтобы ты отвел меня к Тихому морю, и сейчас мы именно здесь… Я… все, как в тумане… но это снова я, Ньют… Рыжий замер, медленно и неуверенно отпуская наконец-то землю, и приходя в себя. Он зажмурил глаза, сгорбившись и подтянув к себе колени, и громко, несдержанно и с облегчением разрыдался.