Влюблённый в пламя / Loving the Inferno

Воспоминание о той ночи в кабинете похоже на сон. Оно туманное и спутанное, когда бы Уилл ни подумал о нём, по нескольким причинам. Первое и самое главное, он был очень пьян. Ему искренне хочется, чтобы он не был. Не потому что он жалеет о том, что случилось, а потому что он жестоко тоскует по пульсирующему шоку от прикосновений, которых он не может вспомнить, реальность которых не может осознать. Всё кажется отдалённым и недостижимым, запрятанным в самых дальних уголках его мозга, куда он не может дотянуться, даже разорвав себя на части. Он хочет ощутить это снова. В своих снах у него всегда получается. Это мучительно. И этого не достаточно. Это неправильно, это нездорово, и это даже не близко к тому, чтобы быть достаточным. Он даже не подозревал, насколько изголодался по тактильному контакту. Он смотрит на записную книжку на своих коленях, перед глазами всё расплывается из-за расфокусированного зрения. Пальцем он скользит по ровной стороне ручки, настолько завороженный гладкой текстурой, что, когда он случайно роняет её, монотонный голос его пациента и убийственная головная боль внезапно ударяют его со всей силы. Перегруженный, он заметно вздрагивает. – Доктор Грэм, вы хорошо себя чувствуете? Уилл откашливается и говорит, что он в порядке, должно быть, погода влияет, и просит продолжать. Он слушает и записывает то, что нужно, но он не вовлечён эмоционально. Ему не наплевать, но он отстранён. Он винит в этом свою трезвость, свою неспособность схватить на лету, потому что он отставал почти две недели. Его решение бросить пить едва ли было решением, просто это произошло. Конечно, это было не из-за последнего раза... Ничего общего с его действиями в ту ночь, убеждает он себя. Только совпадение. Это не потому что он хочет запомнить следующий раз, если он будет. Нет, следующего раза определённо не будет. Дома Уилл наливает себе стакан виски и выплёскивает его в раковину. Призрак этого поступка успокаивает его, и он беспрепятственно может готовить ужин. Собаки шеренгой курсируют из дома на улицу и обратно через подпёртую дверь. Холодный ветерок задувает внутрь и не даёт Уиллу перегреться от плиты и духовки, пышущих жаром. Он улыбается родному звуку цокающих по полу когтей и качает головой при виде тающего снега, нанесённого лапами, но к этому ему не привыкать. Если только он не забудет и не поскользнётся, вода высохнет сама. Уинстон вежливо обнюхивает его ногу, нежнейше задевая носом, так что Уилл отрезает ему кусочек готовящегося мяса и шёпотом просит никому об этом не рассказывать. Уилл чешет его за ухом и спроваживает по своим делам, облокачиваясь на кухонный стол и вдыхая аромат всевозможных специй, витающий в комнате. Прошло прилично времени с тех пор, как он готовил для себя полноценный ужин, при том что он всегда готовит для собак свежую еду. Его молчаливый сотовый телефон светится с другого конца кухни. Уилл решает проигнорировать его, но он получает не так уж много сообщений, так что любопытство побеждает. Его улыбка, которой он даже не замечал, растворяется. Ганнибал Лектер Уилл открывает сообщение, с удивлением обнаруживая там изображение. Это фотография чёрно-белого щенка с полувисячими ушами и разбросанными по шерсти пятнышками, и с очень розовым языком. Он выглядит так, будто его только что искупали. Он грызёт руку: маленькие белые зубки изо всех сил стараются прокусить кожу, но у них не получается. Один глаз у него тёмно-карий, а другой – льдисто-голубой – оба невинно смотрят снизу вверх на того, кто делает фотографию. Потом идёт текст сообщения: «У тебя найдётся место для него?» Не думая о последствиях, Уилл отвечает: «Конечно». И пишет свой домашний адрес. Чтобы не изводить себя опрометчивым решением, он, запинаясь о собак и горы грязной одежды, хватает всё, что попадается под руку, и либо забрасывает в шкаф, либо заталкивает под кровать. Потому что осознаёт, что у него дома творится чёрт-те что, только после того, как пригласил к себе самого блажного и жеманного человека в мире. Он заканчивает готовку в нервирующей тишине, раздумывая, накрывать ли ему шатающийся стол на двоих, когда слышит хруст гравия на подъездной дороге и свет фар ослепляет его через окно. Собаки, совершенно не привыкшие к гостям в такой поздний час, сходят с ума и барабанят по нему лапами с просьбой выпустить их на улицу. Уиллу удаётся, чуть приоткрыв дверь, проскользнуть через неё одному и выбраться на порог, чтобы молча уставиться на Бентли возле его дома. В конце концов он приходит в себя и идёт через двор. Щёки Ганнибала тронуты розовым из-за тепла в машине, и заходящее солнце подсвечивает его фигуру и слегка развевающиеся от ветра волосы золотым ореолом. Лопнувшие сосуды в его глазах полностью зажили, а кашемировый шарф, плотно обёрнутый вокруг шеи, скрывает состояние синяков. Он выглядит потрясающе. Один только его вид выбивает воздух из лёгких Уилла, бьёт под дых, но извивающийся в руках Ганнибала щенок с его долговязыми ногами и большими лапами делает момент ещё более трогательным. Уилл заставляет себя сдвинуться с места, подойти и протянуть руки к собаке вместо молодого человека. Он отводит взгляд от янтарных глаз Ганнибала – игра света, – сосредоточившись на ёрзающем щенке. Он бормочет «привет», проклиная свой голос за этот сиюминутно появившийся обожающий тон, пропуская сквозь пальцы шелковистую шерсть и глядя в оба, так как щенок пытается игриво куснуть его за руку. Собачий хвост развевается, будто белый флаг в экстазе. Ганнибал резко отдёргивает голову из зоны досягаемости, чтобы избежать укуса за ухо, и негромкий, но впечатляющий щелчок челюстей повисает в воздухе. – Он ведёт себя так весь день, – наконец говорит Ганнибал. Это не жалоба. Он снисходительно улыбается. Это их первый обмен словами с той ночи, и Уилл не может придумать ничего лучше, чем сказать: – Тут холодно, пойдём в дом. Уилл не хочет представлять их всех сразу, поэтому отделяет энергичных членов стаи от более сдержанных, которые, как он надеется, не набросятся из любопытства на щенка (или Ганнибала). Когда он возвращается в гостиную, Ганнибал сидит на корточках и протягивает руку оставшимся собакам. Он выглядит несколько растерянно, будто к нему никогда раньше не подходил пёс с настойчивым желанием обнюхать его ладонь. Его ранее нейтральное лицо кривится, когда терьер Бастер высовывает мокрый язык и облизывает его, но не отстраняется. Он всё ещё держит на руках дёргающегося щенка, который не может решить, хочет он, чтобы его отпустили или продолжили защищать от остальных. Уилл останавливается и облокачивается на стену со скрещенными руками, пытаясь удержать мягкую улыбку, которая грозится исчезнуть. – У тебя когда-нибудь была собака? – он не может вообразить детства без неё. Ганнибал отрицательно качает головой, а потом резко прекращает, словно вспомнив что-то. – Пастушья, по-моему. – Бордер-колли – пастушьи собаки, – отвечает Уилл, присоединяясь к нему на полу. Он опускается на колени и тянется к чёрно-белому щенку. Ганнибал явно не хочет его отпускать, посматривая на других собак с подозрением, но в конце концов отдаёт его. – Уверен, что найду для него занятие, – говорит Уилл, опуская щенка на пол и наблюдая, как его псы собираются вокруг. Когда их любопытные носы оказываются прикушенными, большая часть отдёргивает головы и разбегается. Несколько остаются и следуют за ним, когда он начинает изучать дом, и, судя по звукам, находит что-то, что он сразу же хочет погрызть. Уилл не может припомнить ничего особо ценного, чтобы было, о чём беспокоиться. По привычке он нервно облизывает губы и спрашивает: – Хочешь есть? Ганнибал пригвождает его многозначительным взглядом: – Вы приглашаете меня на ужин, доктор Грэм? Кадык Уилла вздрагивает, как при глотании: – Я имею в виду, что, я просто, я думаю, у меня более чем достаточно… – Я бы с удовольствием остался, Уилл. Он знает, что его уши горят, поэтому он мямлит извинение, поднимается на ноги и быстро исчезает на кухне. Так странно видеть Ганнибала в своём доме. Но не неприятно. Накрывая на стол, Уилл бросает короткие взгляды через плечо, как Ганнибал крадётся вдоль гостиной. Потому что это именно то, что он делает, – крадётся. Очень тихо, легко наступая и особенно осторожно, когда он тянется снять что-нибудь с книжных полок, тщательно исследуя, прежде чем вернуть на место. Его глаза поглощают всё, что его окружает. Уилла нисколько не задевает эта бесцеремонность. Он получает причудливое удовольствие от того, что Ганнибал прикасается к его вещам, проявляя такой интерес к его весьма обыкновенному дому. Когда Ганнибал продолжительное время проводит за рассматриванием устройства для вязания мушек, Уилл присвистывает, привлекая его внимание. Он кивает в сторону кухни: – Пойдём есть. – Мне нужно приготовить для тебя, – предлагает Ганнибал, после того как они усаживаются друг напротив друга. Уилл не комментирует это, сочиняя хоть какое-то подобие ответа, будь то возражение или согласие, но положенное для ответа время проходит – и он успешно создаёт неловкую тишину. Он решает отнестись к этому как к одному из их приёмов, потому что это лучше всего ему знакомо. – Как твои дела, Ганнибал? – Мурасаки вернулась домой, и моя жизнь вернулась в прежнее русло. Это снизило стресс. А Фредерик был и остаётся обычным невыносимым собой. Уилл успевает прожевать всего два-три кусочка – и вдруг больше не хочет есть. Ни одна из новостей его не устраивает, и это заставляет задуматься, если задать себе вопрос «почему». – Мне показалось, что Фредерик ушёл, – произносит он с таким безразличием, какое может из себя выжать, и решает хранить молчание, какая бы глупость ни грозила сейчас прозвучать. – Едва ли, – отвечает Ганнибал действительно равнодушно. – Я говорил тебе, как он поступает. К несчастью, Уилл вспоминает тот разговор: «Я даю ему поцеловать меня. Я даю ему трахнуть меня. Он перестаёт задавать вопросы, и я могу сконцентрироваться на более важных вещах». Обдирая горло, он с усилием проглатывает еду, ставшую абсолютно пресной. Безвкусно, во всех смыслах этого слова. – Тебе не кажется, что несколько жестоко водить его за нос? Но всё, о чём он может думать, это как Фредерик прикасается к нему. Уилл так сжимает в кулаке нож, что белеют костяшки пальцев. – Фредерик не обманывается ни насчёт наших отношений, ни насчёт меня, – говорит Ганнибал. Если он и замечает недовольство Уилла, то предпочитает не показывать этого. – Я бы не сказал, что он мазохист, но у него глубокий комплекс жертвы. Ему необходимо чувствовать себя обделённым. Я рад помочь. – Ты думаешь, что ему нравится, когда ты изменяешь? – Я никогда не обещал ему верности. Я даю ему именно то, что он хочет. – Как ты можешь быть так уверен в этом? – Я ни разу пальцем не пошевелил, чтобы убедить его остаться, но он всегда остаётся. – Если это правда, – говорит Уилл, аккуратно опуская на стол столовые приборы, – то не было бы проще для тебя просто официально прекратить отношения? Ганнибал наклоняет голову. – Ты считаешь, что я хочу избавиться от него. – Разве нет? Если ты не дурачил меня, всегда казалось, что он тебя раздражает. – Большую часть времени, да, – соглашается Ганнибал. Он улыбается, но не той искренней улыбкой, которая необыкновенно осветила его лицо тогда и согрела Уилла изнутри. – Но также он бывает очень забавным, а я не выношу скуку. Раз он хочет скрашивать её, я не против. Это его выбор. «Он самый настоящий социопат! Почему бы вам наконец не поставить диагноз?» Уилл абстрагируется от эха в голове. – Я понимаю, – отвечает он, но на самом деле не понимает, нет. Он выражает одобрение одним только смешком, когда Ганнибал предлагает ему помочь с мытьём посуды. Уилл стоит рядом с ним перед раковиной, его мышцы до боли напряжены в попытке сохранять мизерное расстояние между ними. Это глупо. Его лёгкие ноют. Он пробует не дышать совсем в присутствии Ганнибала, опасаясь, что это может быть слишком заметно. – Ты не пил сегодня ночью, – подмечает Ганнибал. Они слегка задевают друг друга пальцами, когда Уилл передает капающую тарелку. Ганнибал подаётся почти неуловимо ближе, но Уилл слышит (тактичное? Оно не особо вежливое) обнюхивание. – И вчера. Уилл пожимает плечами. – Лучше мне от этого не стало, – говорит он неохотно. Ганнибал тихонько хмыкает в знак согласия, уловив намёк; дальше он работает в тишине. Уилл больше не может терпеть. – Нам не нужно поговорить о том, что случилось? – выпаливает он, чуть не выронив стакан, продолжая пристально смотреть на мыльную воду перед собой. – Не осмелишься спросить, что я, блядь, имею в виду? – добавляет он, бросая взгляд в сторону Ганнибала. Он вздрагивает от короткого нервного движения губ Ганнибала, так и напрашивающихся на поцелуй. Вот тебе и на. – Или не хочу ли я об этом поговорить, – тихо заканчивает Уилл, и силы покидают его. – Я хочу. – Что именно о той ночи нам нужно обсудить? – спрашивает Ганнибал, осматривая последние тарелки. Удовлетворённый результатом, он откладывает их в сторону. – Тебе понравилось? Ты бы предпочёл, чтобы этого больше не повторилось? – его тёмные, с уже привычными мутно-красными прожилками глаза встречаются с голубыми глазами Уилла. – Мне уйти? – Ты знаешь, что я хочу, чтобы ты был здесь, – журит его Уилл, взяв его руку в свою. Он восхитительно тёплый. Уилл проводит пальцами по раскрытой ладони, на мгновение поражённый её мягкостью. – Не притворяйся, что нет, потому что я вижу тебя насквозь. – Ты хочешь, чтобы я… – Что это? – перебивает Уилл. – Кто мы? Ганнибал медленно моргает, его взгляд скользит вниз по руке, сейчас крепко сжимаемой Уиллом. Он не отстраняется. – Ты мой психиатр. И мой друг. – Это то, что ты от меня хочешь? – разрешив себе наконец дышать, Уилл придвигается ближе. Не обращая внимания на ноющее ощущение в животе, он кладёт свободную руку на затылок Ганнибала, поглаживая его волосы. «Не делай этого», – говорит он себе, лаская покрасневшую кожу и посматривая на лицо Ганнибала в ожидании инструкций. Выражение его лица не меняется, но тело реагирует с нескрываемым удовольствием. Одна лишь легчайшая дрожь придаёт Уиллу уверенности продолжать. – Только твой друг, – говорит Уилл, – твой добропорядочный психиатр? – Ты же видишь меня, да? – неторопливо отзывается Ганнибал. – Да. – Тогда ты уже знаешь ответ. Это не облегчает задачу, и в его крови нет алкоголя, чтобы придать ему смелости. – Мне нужно, чтобы ты сказал, – медленно произносит Уилл, опустив глаза. «Мне нельзя этого делать», – думает он. Его совесть совершает последнюю попытку воспротивиться, но проигрывает. Он уже столько всего наворотил. Почему бы не пополнить список? Он стискивает пальцы Ганнибала, притягивая его к себе, пока между ними совсем не остаётся пространства. – Мне нужно только, чтобы ты сказал… Он запинается, неготовый к напористому поцелую, который толкает его в сторону кухонной тумбы, заставляя отступать, пока острый край не впивается ему в позвоночник. Уиллу наплевать – он обвивает руки вокруг талии Ганнибала и жадно вжимает его в себя, углубляя поцелуй до того, как кто-нибудь из них успевает сделать глоток воздуха. Воспоминания и узнавание возвращаются к нему со сладким вкусом рта Ганнибала, слишком острыми зубами и нежной настойчивостью губ. Такое чувство, будто он вернулся домой – то, по чему он невероятно тосковал. Это как в конце концов проснуться после долгого сна: его разум сначала очень затуманен, затем проясняется, осознавая реальность, – и в одно мгновение Уиллу становится тепло, он трепещет и не может перестать трогать. Он оглаживает бёдра Ганнибала, снова соскальзывает вниз по выгнутой спине и крепко стискивает его задницу. Ему нравится резкий бесшумный выдох лёгкого удивления, вызванный его действием. Ему нравится, что ответная реакция крадёт его собственное дыхание прямо из его приоткрытого рта. Ему особенно нравится, что Ганнибал, по-видимому, поглощён изучением лица Уилла, прикасаясь к нему, любуясь им, проводя большим пальцем по его колючей щетине. Он осторожно снимает с Уилла очки, ожидая возражений. Так и не дождавшись, он оставляет легчайшие поцелуи на переносице Уилла, на лбу, на скуле… Уилл ощущает что-то наподобие обожания, расцветающего у него в груди, целый букет, грозящий взорваться и каким-то неприглядным образом проломить его рёбра. Он хочет его. Он только попробовал на вкус, и это лишь возбудило аппетит. Тонкий, незнакомый лай одёргивает его. Он невольно подпрыгивает из-за громкого звука, его руки сжимаются вокруг талии Ганнибала, когда он оборачивается посмотреть на чёрно-белого щенка, скачущего по полу на кухне. Он фыркает, разрываясь между смехом над собакой и разочарованием, потому что чувствует, как Ганнибал высвобождается, и это почти равно боли при потере конечности. У него щемит сердце, и он действует быстро. Уилл цепляется за него, терпеливо ожидая, когда Ганнибал встретится с ним взглядом, после чего целует его снова, вылизывая его рот, пока острота момента доводит их обоих до головокружения и заставляет прижиматься друг к другу, чтобы не упасть. Ещё один оглушительный приступ тявканья прерывает их, и щенок стремглав бросается вперёд и повисает у них на ногах, резво размахивая белым хвостиком, желая присоединиться к веселью. Его голубой глаз выглядит немного взволнованным по сравнению со спокойным тёмно-карим. – Мурасаки ждёт меня сегодня вечером, – признается Ганнибал, прозвучав неуверенно только в начале предложения. В горле у Уилла застревает ком, его подташнивает, но он понимающе кивает, или надеется, что это выглядит именно так. Он размыкает объятия и смотрит, как Ганнибал отдаляется от него, проверяя свой внешний вид, расправляя одежду и пробегаясь рукой по волосам один раз, затем второй. Скорее, привычка, вряд ли нервный жест. Уилл стоит в стороне, чувствуя себя по-идиотски. Мурасаки. Это имя разжигает в нём что-то жадное. Его мысли блуждают, возвращаясь к тем же подозрениям, которые были у него с самого начала, но он не может дать им волю. Не может высказать и не может спросить. У него нет на это права, если он всё ещё считает себя психиатром Ганнибала, и не… Он даже не знает, что это такое, чего ему следует от этого ожидать, если ему вообще следует чего-либо ожидать. И это ранит его: «Мысль о том, чтобы быть со мной, скоро потеряет для него привлекательность». Так оно и бывает, всегда бывало? Неделю за неделей Уилл устраивался в кресле напротив Ганнибала и записывал иногда противоречивые слова, льющиеся из уст Ганнибала, размышляя над его мотивами и обдумывая его цели, про себя или вместе во время терапии. Он знает, как это происходит. Ганнибал выбирает мишень, ставит целью всей жизни завоевать её, и на этом всё. Он занимается чем-нибудь другим. «Более важными вещами». Ганнибал страдает от сильной скуки. Он сделает что угодно, чтобы хоть немного развеять её. Его успехи, неважно, насколько выдающиеся, всегда сопровождались жаждой большего. По-своему, это трагично. Его удовлетворение всегда будет недолговечным. Это может свести здорового человека с ума, и так оно и будет. Вполне вероятно, что уже есть. Он преследовал Уилла последние двенадцать месяцев, нагнетая напряжение и волнение, и Уилл позволял это, так как никогда не мог подумать, что это выйдет за рамки безобидной негласной игры между ними. Он дразнил себя предположениями. Он никогда не рассчитывал, что они сбудутся. И Ганнибал может наслаждаться сейчас, но когда ему надоест, всё будет кончено. Уилл не может больше играть, не по-настоящему, ни с таким исходом. Он не может вынести этого. Он хранит молчание. Он думает о своей репутации, о том, как заманчиво и естественно видеть Ганнибала под собой. Он думает о Френсисе Долархайде, промёрзшем и мёртвом. Он теребит рукава своей домашней рубашки и надевает очки, толкая их по переносице вверх. Ганнибал наклоняется погладить бочок щенка, и этого достаточно, чтобы растопить сердце Уилла, отвлекая его от воспоминания об инее на его лице и истерзанных лёгких, о лопатах, воткнутых в снег, и о молочно-стеклянных глазах. У Ганнибала доброжелательное выражение лица. Когда он смотрит на Уилла, та же нежность отражается на его лице. Его дыхание сбивается, и он скрывает это несвоевременно сильным кашлем в кулак, сдерживая порыв зажать Ганнибала в углу и сделать его своим, убедить его, что ему никогда не надоест это, что этого может быть достаточно, что незачем искать большего. Он не будет ни в чём нуждаться. Это только фантазии. – Как ты его назовёшь? Уилл поднимает голову, смотря в никуда за плечом Ганнибала. – М? – Собаку. Уилл раздумывает, наблюдая за щенком, который завилял хвостом в ответ на внимание. – Я не знаю, – честно говорит Уилл, надеясь, что его голос не звучит так же незаинтересованно, как он себя чувствует. – По-моему, ты уже привязался к нему. Может, хочешь забрать его себе? На секунду ему кажется, что Ганнибал ответит да. – Нет, он твой. Решено. Уилл задумчиво покусывает нижнюю губу и вскидывает голову в осознании. Конечно. Он так и не спросил, откуда взялся щенок, и Ганнибал не удосужился объяснить. Уилл прищуривает глаза, скрещивая руки на груди. – Ганнибал, ты пошёл и взял собаку из приюта, только чтобы отдать её мне? Как предлог, чтобы встретиться? Вот и снова та счастливо неровная улыбка. – Я хотел увидеть тебя, так что привёз тебе подарок. Тяжело вздыхая, пряча собственную улыбку под рукой, Уилл говорит: – Ты мог бы просто попросить приехать ко мне, ты же знаешь. Ганнибал хмурится. – Ты бы сказал нет. Ганнибал Лектер, который носит туфли дороже, чем весь гардероб Уилла вместе взятый, переступил через порог переполненного местного приюта и отправился выбирать собаку. Он спас одного очень везучего щенка, чтобы впечатлить Уилла. Был это поступок с расчётом или нет, Уилл оценил жест. Даже слишком, на самом деле. Это намного больше похоже на ухаживание, чем всё, что делали его предыдущие парни и девушки. За исключением того, что Ганнибал не его парень. Уилл делает вдох. – Ты нашёл его, так почему бы тебе не придумать имя? – Я не думаю… – Я не давлю на тебя, ты можешь сказать в любое время, когда в голову придёт хороший вариант, – заверяет Уилл, провожая его наружу, потому что он отказывается просто смотреть, как он уходит, из своего жалкого, безопасного маленького угла на кухне. Ему нужно пройтись. Открыв дверь, он жмурится. Резкий ветер жалит его лицо. Солнце садится, и всё подёрнуто голубоватой дымкой. Он придерживает дверь для своего спутника, тихо вздыхая, когда их плечи соприкасаются. – Мы встречаемся послезавтра, – говорит Ганнибал. Он достаёт перчатки из кармана пальто и натягивает их. – Тогда до скорого, – бормочет Уилл, чувствуя себя беспомощно. Слабость его тона подталкивает Ганнибала подойти ближе. Уилл стоит идеально смирно, пока Ганнибал целует его напоследок, до боли нежно, чересчур похоже на почти-поцелуй в машине той безумной, жуткой ночью. Этот даже лучше – негласное обещание продолжить это где-нибудь ещё в другой раз. Уилл думает о том, чтобы затащить его обратно в дом, бросить на кровать, и на этом его мысли обрываются. Если он и дальше будет думать в этом направлении, то никогда его не отпустит, закончив всё, что не успело начаться. Потому что это точно закончится… …но он отсрочил неизбежное раньше. Ему нужно время, чтобы решить, чем он готов пожертвовать. Чего ему будет стоить этот опыт? Его лицензии, его достоинства? Подрагивая от холода, он сжимает плечи Ганнибала и соединяет их лбы, разрывая поцелуй, но всё ещё обмениваясь теплом, наблюдая, как облачка пара от их дыхания смешиваются и растворяются в воздухе. – Спокойной ночи, Уилл. Он хмурит брови. Это слишком близко к расставанию. – Веди осторожно, – говорит ему Уилл, и они расходятся. Через несколько часов что-то будит его. Он ворочается и выныривает из сна, изо всех сил моргая, чтобы взгляд прояснился и он мог прочитать сообщение на ярком экране. «Данте». Уилл сдвигается, чтобы посмотреть на спящего щенка, свернувшегося у него под боком. Его лапы периодически дёргаются и бьют Уилла в живот. Данте, с одним глазом, как у Уилла, и одним, как у Ганнибала.