Aspiration

Лёша приходит какой-то нервничающий, забитый. Тщетно пытается скрыть дрожащие руки. Сел на привычное место на кухне и невидящими глазами вперился в стену, игнорируя остывающий чай. Миша садится рядом. Берёт его руки в свои, и приступ паники проходит, сменяясь пепельно-серой, уставшей от страха нежностью. - Что случилось?.. - Сегодня был у отца. Он опять напился, как свинья. Сидел, материл телевизор. Миша сжал пальцы сильнее. - Он ударил тебя? - Замахнулся. А я сжался, как щенок. Взгляд Миши наполнился состраданием. Он попытался что-то сказать, но Лёша перебил его: - Знаешь, я все ещё боюсь, что он меня ударит. Я думал, что вырос из этого, что я больше не маленький мальчик. Печерский соскочил со стула, красный от ярости: - Блядь, я этого подонка задушу нахуй!! - Не надо, Миша! - Лёша вцепился в его рукав пальцами, - Не надо. Я сам справлюсь. Он, понимаешь, уже не тот, что прежде. Он хорошо помнит, как ты ему морду набил. - Ещё бы он не помнил, - прошипел Миша, стискивая кулаки, но садясь на место. - Просто… я хотел бы быть сам в состоянии защитить себя. Не вмешивайся в это, пожалуйста, Миш. Только если я не попрошу у тебя помощи, - добавил он уже тише. - Я так боюсь за тебя, Лёха, - Миша взялся за его плечи, - У меня прямо сердце каждый раз разрывается, когда ты идёшь к нему один. - Он ведь не всегда таким был. После того, как мама… - Лёша понимает, что не может больше говорить. Слёзы брызжут у него из глаз, он съёжился от воспоминаний. - А может, это моя вина, Миша? Я чем-то разозлил его? Я что-то неправильно делаю?! Знаешь, из-за чего он так взвинтился? Он начал гнать на меня и мою жизнь, мол, я не честным трудом зарабатываю, а пиздежом своим. Я сказал ему, что он даже задницу свою подтереть не в состоянии, не то, что жизни меня учить. - Ох, Лёша… - Вот как правда действует на людей, Мишаня. - Ну да, особенно в такой форме, - с сарказмом ответил Михаил. - У меня нет никого больше, кроме него. Как бы я ни пытался отдалиться, никого роднее его нет… Мишиному возмущению не было предела. - А как же сестра? - “А как же я?” - хотел добавить он, но сдержался. Лёша скорбно вздохнул, продолжая плакать: - Ты же знаешь, Миша, мы с ней нечасто видимся. У неё своя жизнь, семья. А я никому не нужен. Я всем отравляю жизнь своим существованием. Миша так сильно ударил по стене, что ободрал костяшки. Лёша вздрогнул, со смесью злобы и страха глядя на Печерского, но замолчал. - Блять, не хотел я этого делать, - извиняясь, тихо сказал Миша, - Но ты меня достал уже своим нытьем о том, что тебя никто не любит. Лицо Алексея налилось краской до самых корней волос. - Хорошо, друг. Пойду обратно к своему папаше, принесу ему пива, - процедил он, вставая со стула. Миша тоже встал, не пропуская его. - Чёртов ты нытик. “Всё всегда понимаешь неправильно.” Откинув стул со своей дороги, Миша всем телом прижал Лёшу к стене. На его лицо сначала наползло осознание, потом смущение и затем… радость. Редкая, сокровенная эмоция. Желанная для Миши. Он стёр слёзы с его лица, не решаясь на большее. - Миша, у тебя кровь… Миша посмотрел на тыльную сторону своей ладони. - А, ерунда. - Дай сюда, - прошептал Лёша. Его грудь тяжело вздымалась и опадала. Михаил чувствовал бешеное биение его сердца через футболку. Осторожно подав ему руку, он широко открытыми глазами смотрел, как Лёша целует его костяшки, слизывая кровь. Мишу неожиданно осенило. - Ты сказал ему. Лёша поднял на него глаза. - Не совсем. Он сам выплюнул мне всё в лицо. Прочёл статью, в которой нас назвали голландскими геями. А я ему - “Я действительно такой, папа. Неужели я после этого перестал быть твоим сыном?” Ну и он замахнулся на меня, поскользнулся на пиве и упал. Дальше я уже не слушал - собрался и ушёл. Печерский отстранился от него, не желая задевать больную тему. У Лёши в семье строго было с ориентацией, а он просто был слишком принципиальным, чтобы это скрывать. Все эти его провокации, гейские шутки, физическая близость в каждом обзоре… и каждый раз отец не проходил проверку, оставаясь при своём мнении. А теперь ещё и руку на него поднял. - Миша, ты не бойся, он никому не расскажет. Он же стыдится и боится этого, как огня. Миша криво улыбнулся. - Это было очень смело с твоей стороны. Что будешь теперь делать? - Не знаю, - Лёша оторвался от стены и прижался обратно к Мише. Миша поймал его в свои руки, ткнулся носом ему в щеку, поддерживая. - Миша? - Что? - Спасибо. Просто за то, что ты есть. Миша смотрел на него, на этого человека, в которого и так уже влюблён был по уши, не понимая, как можно любить его ещё сильнее. Лёша не стал прятать взгляд. Миша смотрел в серые глаза и видел отражение своих собственных чувств. Он наклонился и дотронулся губами до солёных губ. Осторожно раскрыл его рот, чувствуя, как Алексей подаётся навстречу. Во всем происходящем были какая-то нежность, невинность, лёгкость. Совсем не похоже на то, что он испытывал с Катей. Ему хотелось его целовать, не отпускать, показать ему всё, на что он способен, как он способен любить, открываться, заботиться и доверять. Это было волшебно. Его вымотанные нервные клетки ожили и наэлектризовались. Он, блять, чертовски любил его, и от этого иногда становилось дурно. От количества невысказанного, не показанного, не обласканного. Он погладил короткие волосы и обнял его как можно крепче. Это как раз то, что сейчас нужно было Алексею, да и самому Мише. - И тебе спасибо. Они отлипли от стены, Миша усадил его и наложил ему картошки побольше, а сам ковырял вилкой вчерашние макароны, глядя, как он с аппетитом ест. Необыкновенный он человек. Псковитину не надо ничего доказывать, он просто живёт своей жизнью и всё. Кате же постоянно нужно было внимание, он уже весь измотался. С Лёхой было проще. Он брал ровно столько же, сколько давал, чего про самого Мишу, например, не скажешь. Лёшины естественность, самокритичность и неподкупность восхищали, и Миша сразу видел, что ему расти и расти до него. Сказать отцу такое и не сломаться… нужно ту еще силу воли иметь.