Aspiration

Лёша старается выжить, стать собой, собрать себя по частям. Ощущение, что из него без разрешения вынули все внутренности, перевернули и кое-как запихнули обратно. Или засунули чужие. Или вообще про них забыли... Он всё чаще гуляет. Смотрит, как зубы недостроенных кирпичных домов щерятся в небо, а окна сверкают, как золотые монеты на солнце. Или тихо-тихо, на фоне серых туч и безумно ржавых гаражей падает снег. Миша тем временем страдает. Лёша всегда был открыт для всех, излучал из себя все свои эмоции, как солнце, режущее светом глаза; но стоило прикрыть веки и можно было разглядеть его настоящий силуэт. Можно было продеть пальцы сквозь лучи и коснуться его: снаружи колючего, вспыльчивого, агрессивного, внутри - такого тёплого и мягкого. Только Миша и другие немногие люди знали его таким. Сейчас же казалось, что это было когда-то давно... Его собственное солнце погасло, побледнело и замкнулось в себе. Оно стало потасканным и усталым, смотрящим на жизнь не иначе, как сквозь пальцы, испуганно и тревожно. Если раньше Михаил зверел после нескольких дней без секса, то теперь он желает лишь, чтобы Лёша улыбнулся. Миша хорошо научился чувствовать и считывать его состояние. То, что он чувствовал сейчас, не укладывалось в голове вообще никак. Лёха был сродни зажигалке, что начинала не только искрить и шипеть от неумелого с ней обращения, но и мягко и притягательно гореть, если найдёшь к нему подход. Сейчас о колёсико зажигалки можно было палец сломать, настолько она была сухой и холодной. Трудно поверить, но он словно и не знал никогда своего друга. Он пытался поставить его на ноги - нежно, вежливо, тактично. Он пытался действовать грубо, энергично, взволнованно. Он, в конце концов, любил его. И его вялая реакция в конечном счете начала просто бесить. Ему никогда не хватало терпения завершить начатое. Он корил себя за это, за то, что позволял себе злиться на Псковитина. Он привык зажигать его одним щелчком пальцев, а это, ну... ни в какие же ворота не лезет, ёб твою мать!! Он должен сделать что-то, чтобы расшевелить этого конченного нюню! Иначе он сам сломается... Встречи с Прохором спасают. И хотя Печерского выводят из себя торчащие с балкона лица Кати и хахаля её нового, он всегда рад его видеть. Вот уж у кого энергия и жизнелюбие льются через край. У него были новые друзья в школе, а ещё он ходил на кружки и постоянно приносил что-то отцу. То свистульку из глины, то подставку для карандашей, то машинку, то лошадку. Миша показывал их Лёше, и тот с отсутствующим видом ставил их на полку. Словно это не сувениры, а прах его отца в кувшинах. Бляяя... Он пошёл бы на всё, что угодно, хоть на преступление, чтобы вернуть его к жизни!! Дело даже не в каналах, которые он кое-как старался поддерживать старыми материалами. Он же не чёртов психолог. Он не в силах сделать ничего стоящего, того, что умеет только Лёша, который забил на всё. Просто на ВСЁ. "Слишком большие потери... я всё потеряю... если выползу из своей скорлупы," - стоит в глазах у Лёши. "Такими темпами ты потеряешь и меня," - думает Миша, - "Я просто скончаюсь от усталости." В который раз повторяется одно и то же. Они выключают свет, ложатся спать, Лёша поворачивается к нему спиной и всё. До свидания. Миша касается его лопаток ладонью, Псковитин вздрагивает. - Лёша, как мне без тебя тяжело, - сдавленно говорит он, - Возвращайся поскорее. Лёша накрывается одеялом с головой. Миша вздыхает с бесконечной болью, закрывая глаза. Боль настолько яркая, что кажется физической, страшной и гнетущей. Ему одиноко настолько, насколько вообще может быть одиноко человеку, у которого всё есть, но не хватает того, главного, его половинки, его жизни. - Я скучаю, - еле слышно произносит он, - Я схожу с ума без тебя. Посмотри на меня хотя бы. Лёша медленно, будто бы раздражённо, выдыхает. Потом разворачивается. Его взгляд действительно раздражён, Миша в смятении. - Ах, прости, что помешал тебе упиваться своими эмоциями, ведь тебе не до меня сейчас, - сморозил Печерский, прежде чем успел себя остановить. Теперь взгляд Лёши стал удивлённым. Для Миши он сейчас выглядел как человек, который давно уже справился со всеми своими страданиями, но по инерции пьёт их дальше, вдохновляется и живёт ими, привлекает за их счёт к себе внимание. Миша задним умом понимал, что это по-детски так думать, но не знал, что ещё может двигать людьми в таком состоянии и не мог справиться со своими желаниями и чувствами один. Он ревновал Псковитина к нему самому. "Ах ты хренов обманщик!"- еле подавил в себе возглас Миша, зарываясь лицом в подушку, пытаясь успокоиться и пережить это. Кажется, ему это удаётся. Он даже начинает засыпать. Ему снится, что Лёша управляет им с помощью магии, может заставить его чувствовать всё, что угодно. Он может долго держать его на грани, когда от истомы становится трудно дышать и выговаривать что-то охрипшим голосом, а в члене появляется медленно нарастающее, зудящее чувство, точно капелька мёда, неспешно скользящая по лезвию ножа. Миша стелется по стене, по столу, по кровати, открыв рот в беззвучном крике и пуская слюни; воздух - колючий, жгучий, со свистом входит в лёгкие и отказывается их покидать. В конце концов конечности цепенеют, становясь нелепым придатком к выкипающему от наслаждения телу. Михаил чувствует себя бабочкой, пришпиленной к картине иглой. Он просыпается один в постели, в ужасе, покрытый потом. Лихорадочно ищет мужа по простыне руками, встаёт, мечется по комнате, в конце-концов найдя его на кухне, втыкающего в телефон. - Не спится? - тихо говорит он, садясь рядом за стол. Лёша поднимает на него красные глаза и кивает. - Прости за мои слова. Тебе, может, выпить что-нибудь? Чаю с мёдом? Лёша утыкается лицом в сложенные на столе руки. Это нереально пугает. - Я просто хочу спать, Миша. Просто хочу заснуть и не помнить ничего. Но не могу. Его потряхивает. Миша если бы знал лекарство, способное излечить душу Псковитина, тут же запихал бы ему его в рот. - Иди сюда, - Миша притягивает его к себе и берёт на руки. Лёша исхудал и поднять его было легко. Он положил его на кровать и хотел отстраниться, но Лёша вцепился в ворот его пижамы: - Не уходи. - Да я и не собирался. Лёша дышит хрипло. - Ты ведь не уйдёшь? - Ни за что. Миша осторожно укладывается сверху, чувствуя, как костлявые руки с силой обхватывают его. - Всё нормально. Всё хорошо... - зачем-то шепчет он, взъерошивая и без того лохматую голову. - Всё хорошо, - вторит Псковитин, закрывая глаза. Он слишком поверхностно и тревожно дышит, эта тревога передаётся и Мише тоже, но он терпит, сжимая парня надёжно. Лёша тихо стонет и сухо, глухо рыдает. Он слишком долго держался. Миша зажмуривается, становясь щитом для бьющегося в истерике тела. Эта ночь длится слишком долго. Слишком долго... Наконец, Лёша обретает какое-то подобие равновесия. - Спасибо. Просто спасибо. - Я тебя люблю, Лёша, - голос Миши снова впитывает в себя боль. Лёша опять вздрагивает и дрожит, плача: - Я тоже люблю тебя, Миша. И это меня пугает. Если бы я не любил тебя, то и не боялся бы потерять. Какая горькая ирония. Всё, что мы любим, обречено умирать. - Эй, ты погоди меня хоронить! - пытается разрядить обстановку Миша, - Если бы в твоей жизни не было ничего ценного, разве стоило бы жить? Лёша облегчённо смеётся: - Разумеется, нет. - Вот и прекрати надумывать себе всякую херню. А то я тебя укушу. Лёша смеётся во второй раз, и этот звук просто мана небесная. Миша целует его за ухом, ниже, по шее. Скользит языком между ключицами, дрожа от того, как сильно соскучился. Лёша берёт его за голову, от его рук и взгляда волосы встают дыбом. Миша не может вымолвить ни слова, он просто смотрит и смотрит, потрясённый тем, как долго жил без этого. Они целуются, у Псковитина изо рта воняет, но ему пофигу. Всё происходит слишком быстро, суетливо. Их пальцы сталкиваются у штанов, ногти скребутся о кожу. Члены трутся друг о друга, раздеваться некогда, кончать тоже. Миша с силой выдыхает, сжимая Лёшины ладони. Во рту так солоно от его слёз, что язык прилипает к нёбу. Ему так сложно... так сложно это понять, это принять... Лёша болезненно стонет, кончая и распахивая глаза. Эндорфина так давно не было в его организме, что он кажется чужеродным веществом, словно сладкий яд, раздирающий лёгкие. Ощущение быстро проходит, сменяясь более привычной усталостью, потом нежностью. Он всё ещё целует его, не в силах оторваться, не в силах поверить в реальность происходящего. Что всё проходит и это прошло. Он чувствует себя по-идиотски, как-то криво, нелогично, неразрешённо, несознательно, тупо, дурацки. Что вообще происходит? Почему он поставил себя в такое положение, что Мише приходится ухаживать за ним, будто он немощный какой-то? Мысли заметались в голове, словно при нехватке кислорода. Он как-то забыл о том, что вообще происходит. Где он, что и как. Темно. Темно, блять. Он отрывает от себя Мишу и кашляет. В голове проясняется, он начинает чувствовать и слышать всё словно бы заново. Как по спирали, то включаясь, то отключаясь. Он не может больше так поступать с Мишей. Ему нужно взять себя в руки и перестать, наконец, хныкать, как ему больно и плохо. Он лихорадочно начал вспоминать, когда они последний раз делали обзор, когда он в последний раз заходил в контакт и на ютуб. Он выпал из реальности аж на два месяца. Это казалось просто ужасным недоразумением, так страдать из-за человека, который его ни во что не ставил. Он смотрел Мише в глаза и видел, как тот ценит его, беспокоится о нём, держит его, заботится. Благодарность заполнила его. Он зевнул, утопая в подушке и кровати, словно падая куда-то в бездну. Лёша засыпал. Он впервые чувствовал себя настолько свободным и спокойным. А главное, не одиноким. Миша не смел двигаться, дабы не нарушить его сон.