Aspiration

По просьбе Лёши, квартира отца долгое время стояла нетронутой. Ценного в ней осталось не так много, к тому же, тот успел влезть в долги за коммунальные услуги. Хрустя ботинками по грязи, тонким слоем устилавшей паркет, он подошёл к занавешенному зеркалу и сорвал с него тряпье. На секунду отпрянул - ему показалось, что из стеклянных глубин на него смотрит отец. Потом со злостью отвернулся. Глупые суеверия. Было сложно, но он должен это сам сделать. Повыбрасывать старый советский хлам, одежду, высушить перьевые подушки и матрас, что-то продать, что-то поделить. Он привык к физической работе по дому, его не смущала необходимость отдраить плиту или унитаз, если надо. Обычно чья-то помощь только мешает. Пожёвывая нижнюю губу, он размышлял над фотоальбомом, как вдруг раздался звонок в дверь. - Миша, какого хрена ты тут забыл? Ты же должен быть в бассейне с Прохором! - А ты на время-то смотрел? В квартире не было часов, но достаточно было посмотреть в окно, чтобы понять, что давно стемнело. Миша окинул взглядом Псковитина: сутулый, весь в пыли, усталый. - Помощь нужна? Алексей в нерешительности покосился на обшарпанную стенку и провалившееся кресло, по которым уже помойка плакала. - Не нужно мне ничего доказывать, Лёш, - спокойно произнёс Миша. - Ладно. Заходи, - покорно выдохнул Псковитин. Странным образом рядом с Мишей начали острее проступать охватывающие его в этой квартире чувства - отвращение, слабость, злоба, страх. Он встряхнулся и отправился заниматься уборкой дальше. Миша пошёл следом. Кажется, уже было глубоко за полночь, а он всё не мог остановиться, копаясь в отцовских вещах. Этим вот молотком Игорь… язык не поворачивался его папой назвать… угрожал ему зубы выбить и матери, когда напивался. Лёша пнул его со всей дури, отшибив себе все пальцы. Потом кулаком вмазал по шкафу, ещё и ещё раз, пока с удовлетворением не услышал треск фанеры. - Лёша… - Я хочу всё здесь нахуй уничтожить, - в порыве слепой ярости, Лёша рванул штору, крючки посыпались ему на голову. Взяв злополучный молоток, врезал по старому аналоговому телевизору, который папаня любил больше, чем людей, разбив экран, корпус и лампы к чертям собачьим. Следующим в топку отправился фотоальбом, который Лёха дубасил молотком до тех пор, пока соседи не начали стучать по трубам. Только тогда он поднялся, тяжело дыша. - Бля, - пальцы разжались, и он с грохотом выронил молоток. - Отвёл душу? - Д-да. Наверное. - Хочешь поговорить об этом? Лёша не смог посмотреть ему в глаза и уставился в пол. - Я не знаю. Стыжусь своей злости. От неё одни проблемы. Каждый раз, когда я пытаюсь постоять за себя, то подвергаю опасности себя… свою семью… тебя… Миша встал и взял его за руку. - Лёх, но как же так… на тебя столько людей чуть ли не молится… мы столько личностей повскрывали, в том числе и тех, у кого есть реальные деньги и власть, и ты никогда никого не боялся, никогда не позволял кому-либо нагнуть тебя, запугать или подкупить. За это я тебя всегда уважал. - То есть, ты перестанешь меня уважать, если я дам слабину. Если не сдержу слово. - Я пойму тебя, - Миша сжал его ладонь сильнее, - Или постараюсь понять. - Миша, ну зачем ты такое золото, - Лёша уткнулся ему в плечо лицом, - Ты знаешь, я физически цел и невредим, и боли не чувствую, но злость не проходит. Миша обнял его и погладил по спине. - Легче? - Да. Намного. Спасибо. - Пойдём домой? Это место и на меня действует угнетающе. - Пойдём, - Лёша мимолётно улыбнулся, - Я рад, что ты пришёл. *** Дома Лёха раскрепостился настолько, что позволил Мише прикасаться к себе, позволил оседлать себя и поприставать. Миша гладил его член, нежно надавливая пенисом на сфинктер, и под действием его ласк анус приоткрывался, слегка вбирая в себя головку, обтягивая её. - Вот так... поиграй с ним немного. Лёша вытолкнул его из себя и разжался, позволяя войти чуть глубже. За те месяцы, что он проёбывался в депрессии, его задница совсем отвыкла от Мишиного размера. - Ты стал таким узким, - жарко нашёптывает Миша ему на ухо, держа его руками так, как хищная птица держит свою добычу. Без скользкого презерватива Печерский чувствовал восхитительную сжимающуюся плоть особенно отчётливо. - Блять, Мииша, - застонал Лёха тяжело, едва тот толкнулся внутрь, - Не так быстро. - Хорошо, - Миша перевёл дух, остановившись, - Скажи, когда будешь готов. Три пальца твёрдо впились в спину Псковитина, скользя по позвоночнику вниз. У Миши голова кружилась от сдерживаемого желания, от знакомых запахов смазки и пота, из-за которых, как по команде, начинали течь слюни и твердеть член. Запах этот совсем не похож на Катин - мягкий, шёлковый, цветочный. Он грубый, солоновато-мятный, маслянистый. Кажется, будто воздух можно ножом резать и есть. - Давай, - шёпот капает на простынь, испаряется, вихрится над телами. Лёша издаёт какой-то невнятный звук, когда Миша входит в него, с трудом расслабляясь. Внезапно задаёт вопрос: - Скажи, Миш, ты любишь меня таким, какой я был, или таким, каким я стал? - Таким, какой ты был, есть и будешь. Лёше хочется заплакать от боли в сердце и в жопе. Он нелепо хнычет, с трудом стоя на дрожащих руках, и Миша чувствует это, останавливается, давая привыкнуть. Он берёт его под грудь, поддерживает, поглаживает обмякшее тело. - Ты стоишь? - Вроде да, - Лёше больших усилий стоит начать снова дышать. Ласки Миши сильно успокаивают, помогают забыться в трепете больших могучих рук. Помогают чувствовать его член внутри себя не как нечто ужасно чужеродное, а как инструмент соединения и любви. Псковитин осторожно подаётся назад, прижимаясь бёдрами к его бёдрам. Пальцы Миши толкаются ему в губы, и он до щелчка открывает рот, чтобы принять их. Они оттягивают щёку назад, как узда, сжимают тело в тиски между чреслами и рукой, заставляют задрать голову и почти кричать. Миша лепит из него, словно из пластилина. Лёша не понимает, когда он успел разогнаться до такой степени, что шлепки заглушают их собственные стоны. Он забыл, что пальцы Миши до сих пор у него во рту и прикусил их, но Миша не издал ни звука, лишь потянул на себя сильнее, придерживая второй рукой и отрывая Лёхины ладони от кровати. Да, секс был грубым, звериным, но это было именно то, что надо после тяжёлого дня. Лёша повис на его руках, вскрикивая от толчков, желая, чтобы он хорошенько вытрахал из него всю желчь, боль и ненависть, чтобы обуздал его дикую натуру и дал ей выход. *** Утром он встал пораньше и, не тревожа Мишу, тихо вышел на улицу. Холодный воздух покусал горло, впился в лёгкие. Он сел в машину и выехал за черту города, не включая музыку, в полной тишине. На входе на кладбище купил у бабульки два искусственных цветка. Потом, подумав, купил ещё два. Согнал ворону с могильной плиты, смёл снег, выбросил поклёванные птицами фантики. У него было с собой ещё кое-что, что отец любил. Воткнув цветы в мёрзлую землю, Лёша достал не распакованную пачку сигарет, которую, сам не зная зачем, купил неделю назад. И положил на могилку. Присев на скамейку внутри ограды, он долго и тупо смотрел вдаль, игнорируя вибрирующий в кармане телефон. Отец ему снился сегодня. Стоял в открытой двери, за порогом, залитый светом, и протягивал Лёше руку. Лёша не стал ему её подавать, просто смотря в расплывчатое, поехавшее какое-то лицо. Странно было бы иметь возможность высказать всё что не нравится напрямую отцу и не получить по морде в ответ. Он представил, как начал говорить. Высказал всё, что копилось на душе долгие годы. "Прости меня за всё, сынок. Я отвратителен сам себе. Прости, что испортил твою жизнь," - отвечал в его голове отец. Нет, не испортил. Не до конца. Наставил на некий путь, пусть не истинный. Научил злиться, совершать ошибки и бояться. Научил действовать наперекор страху. Косвенно, но научил выживать в экстремальных ситуациях и сохранять себя. Лишь создавая эти самые условия... И что дальше? Мог ли он что-то изменить? Нет, разумеется. "Миша дал мне шанс высказаться. Я испугался. Даже когда ты мне дал этот шанс, я спасовал перед болью, испугался испытывать старые чувства, раны бередить. Все говорят: отпусти. А я не могу". - Так и знал, почему-то, что ты здесь! У тебя всё в порядке? - И как это он, блять, догадался? - Да всё у меня, блин, в порядке!! Не стоит меня так опекать!- Лёша начал злиться, с силой сжимая платок в кармане. - Я не опекаю, - с состраданием ответил Миша, - Я всего лишь забочусь о тебе. И волнуюсь, когда ты отстраняешься. - Миша, иногда твоя забота становится слишком навязчивой и только мешает! А я просто хотел, наконец, побыть один! Вы меня все так заебали - сначала семья, потом друзья, и ты туда же! - Взорвался Лёша, переходя на крик. Миша пошатнулся, как от удара. - Хорошо, если ты так хочешь… - Печерский нервно облизал губы, неуверенно отвернулся и побрёл по глубокому снегу к машине. Лёша понял, что сболтнул лишнего, хотел последовать за ним, но не смог: ноги словно примёрзли к месту. Он был напуган до чёртиков, но сказать боялся.