Потеряна — и это всё. Дорога цена. Эмоции в урагане, но Ни от кого нет суда.
Мун снится разорённая, выжженная мьюнианцами деревня монстров с её жалкими, несчастными жителями. Они стонут и истошно рыдают, и эти стоны всё нарастают, врезаются в голову и режут слух, до такой степени, что слышать их уже невозможно. Мун закрывает уши, прижимая к ним руки, и жмурится, жмурится так, что перед глазами расплываются и взрываются яркие пятна. Но крики не прекращаются, они раздаются внутри её головы, напрягают мысли и разрывают сосуды. Мун кричит, но не слышит себя, она чувствует надрывающееся в вопле горло, она опускается на колени и царапает уши и голову, стараясь избавиться от ужасных звуков, но ничего не выходит. Момент, и всё заканчивается. Мун с пугливой нерешительностью открывает глаза и обнаруживает себя на широком балконе дворца, который выходит прямо на толпу её подданных внизу. Но люди не рады видеть королеву, они не ликуют в восторге, не выражают свою преданность и любовь к правительнице оживлёнными жестами рук. Мьюнианцы смотрят презрительно, с едкой ненавистью, на неё, Мун, но она не может понять, отчего впала в немилость своего народа. Принцесса глядит на людей с недоумением и страхом, она поворачивается назад и хочет уйти, но вдруг один из стражей хватает её за плечи. Мужчина резко разворачивает Мун обратно и вдруг одним усилием грубо толкает её вперёд, с балкона, прямо в разъярённую толпу. Принцесса падает прямо в руки негодующим людям. Она в панике пытается оправиться, принять хоть какое-то положение, соскочить с рук, что схватили её в свои цепкие пальцы и царапают тело. Белое шёлковое платье, неизвестно как оказавшееся на ней, рвётся и окрашивается её собственной кровью. Мун бьётся, размахивает локтями, стараясь хоть как-то защититься, но всё тщетно. Толпа поглощает её, Мун опускается в неё, но оказывается не на земле. Сотни игл впиваются в её нежную кожу, доставляя адскую боль. Окровавленные руки, только руки, без людей, продолжают терзать её уже обнажённое тело, не оставляя на нём целого места. Мун задыхается. Кровь брызжет ей на лицо, затекает в горло и заполняет глаза, не давая видеть. Мун давится ею и молит, чтобы эти ужасные страдания поскорее закончились. Но руки проникают всё глубже под кожу, рвут её безжалостно и ожесточённо, а иглы вот-вот пронзят насквозь. Душераздирающий вопль срывается с её губ, и Мун наконец слышит себя, даже сквозь многочисленные голоса мучающих её людей.***
Мун распахнула глаза. Ледяной пот струями стекал по её телу, которое колотило крупной дрожью. Грудь девушки высоко вздымалась от частого сбивчивого дыхания. Мун ощутила, что начинает задыхаться от сдавивших горло подступающих рыданий. Хотелось выть во весь голос и долго-долго обливаться слезами, но юная королева сдержала в себе этот порыв и, оторвав от постели потяжелевшие руки, прикрыла ими своё лицо, беззвучно всхлипывая. — Очнулись? — прозвучал совсем рядом голос Тоффи. Мун вздрогнула и обернулась в сторону генерала, стоявшего у входа в шатёр. Принцесса только сейчас заметила, где находится — в одной из палаток вражеского лагеря. Девушка опустила взгляд и обнаружила себя сидящей на соломе, застеленной какой-то дырявой жёсткой тканью. Видимо, её принесли сюда, когда она потеряла сознание. Но кто? Неужто Тоффи нёс её на руках? Мун поморщилась при этой догадке, но всё лучше, в конце концов, чем оказаться в лапах его соратников. Слёзы были размазаны по её лицу, и принцесса спохватилась: должно быть, она выглядит сейчас не совсем так, как подобает гордой королеве. Она услышала смешок и снова взглянула на Тоффи, чья пасть растянулась в хитроватой ухмылке, так редко сползавшей с его лица. Мун нахмурилась и отёрла со щёк влагу тыльными сторонами ладоней. Девушка хотела было встать на ноги, но лишь бухнулась обратно на «кровать» с недовольным уханьем. Ящер качнул головой, посмеиваясь над беспомощными попытками Мун подняться. — Не выйдет, королева, — сказал он. — Заклинание весьма истощило вас, так что не стоит даже пытаться встать. — Почему не убил меня? — с презрением выплюнула Мун, глядя рассеянным и недовольным взглядом вверх. — Это было бы… подло. Слишком низко вонзать нож в спину врага, когда тот слишком слаб и безоружен. Монстры, в отличие от мьюнианцев, не лишены благородства и чести, — язвительно заметил генерал, гаденько улыбаясь. Мун резко повернула голову на Тоффи и пронзила его самым злобным и презрительным взглядом, на который только была способна. — Ты ничего не перепутал? Монстры — самые низкие существа, которые мне известны. — Однако же мы не нападали на ваших беззащитных мирных граждан, — с холодным спокойствием отвечал Тоффи, видно, наслаждающийся недовольным видом принцессы. — Вы вторглись на Мьюни и создали панику среди них! — Мы припугнули их, но не убивали, — парировал генерал, и Мун поджала губы. Ей нечего больше было возразить, да и сама она уже не верила в правильность и истинность своих слов. Она хотела спорить с Тоффи не для того, чтобы доказать правоту политики Мьюни, которая теперь казалась ей несправедливой, но скорее для того, чтобы просто понаблюдать за его невозмутимым лицом и послушать его аргументы. Ей просто хотелось поговорить с ним. Но что делать, если она — королева мьюнианцев, а он — генерал повстанческого движения? Оставалось лишь перебрасываться желчными колкостями. Принцесса поглядела по сторонам: палочки рядом не было. Мун испугалась, подумав, что могли сотворить монстры с такой важной для Баттерфляев вещью. К тому же, без своего магического «спутника» девушка была совершенно беззащитна. Было даже обидно осознавать эту слабость, которую Мун с опасливостью скрывала за волшебным предметом. Она — ничто без палочки, и Мун противно было понимать это. — Впрочем, — после некоторого молчания произнёс Тоффи, — вам нужно отдохнуть, поэтому не буду вам мешать. — Мог вообще не приходить, — фыркнула Мун. — Ну, мне же нужно было удостовериться, что вы слишком слабы и никуда не делись, — он одарил её очередной ухмылкой и исчез за занавесями шатра, оставив в Мун странное чувство удовлетворённости, словно разговор с ним — то, что нужно после «хорошенького» кошмара. И всё же, несмотря на всю гордость, с которой Мун старалась держать себя при разговоре с Тоффи, она была рада, что осталась жива. Плевать сто раз на эти кодексы чести, гласящие, что лучшая смерть — смерть на поле битвы. Мун хотела жить, и перспектива умереть, но умереть с достоинством не прельщала её, как воинов, готовых погибнуть за неё и её королевство, считавших, что и королева всегда готова отдать жизнь за свой народ. На что делать, если этот народ стал её народом только вот совсем недавно, и Мун совершенно ничего не чувствует к нему? Уже. «Монстры, в отличие от мьюнианцев, не лишены благородства и чести». Мун помнила ещё тех монстров, мирных жителей, что были жестоко убиты и тяжело ранены её сородичами, присягавшими на то, что никогда не тронут младенцев, детей и стариков, но без единой задней мысли убившими отпрысков вражеского народа. К тому же, Мун знала, целью воинов были восставшие, не мирное население, но они посягнули на невинных граждан, словно просто разминались перед предстоящей битвой. Чем больше Мун думала об этом, тем больше в душу закрадывалось странное чувство жалости, кажется… «Мы припугнули их, но не убивали», — вновь раздались в мыслях принцессы слова Тоффи. Ведь правда. Ни один мьюнианец не пострадал от лап повстанцев, все лишь были напуганы до ужаса, да и только. Монстры знали свою цель, а потому не трогали мирное население. Что весьма необычно для таких кровожадных существ. А, может, не столь уж и кровожадных? Мун сидела на кровати и буравила стенку шатра сосредоточенным взглядом. Она не могла принять собственные же мысли, возникавшие в её голове. Это неправильно. Совершенно неверно. Монстры терроризировали её народ на протяжении многих лет! Или… Если вдуматься, то Мун ни разу не видела нападений монстров, которыми так любили запугивать её прислуга и взрослые ребята в детстве. Ни разу она не видела, чтобы монстр посягал на жизнь мьюнианца, ни разу даже не слышала об убийствах или разбойных грабежах со стороны монстров (кража кукурузы с королевских полей — не в счёт). Всё её представление о них складывалось лишь из старых детских сказок и из ядовитых высказываний людей. Она ведь до этой злополучной войны даже никогда монстров-то в глаза не встречала. Всё это ей казалось странным. Она не желала верить в то, что приходило ей в голову, но с каждой минутой размышлений аргументов в пользу того, что всю её жизнь ей врали, возникало всё больше и больше, и Мун всё твёрже была уверена, что не чувствует прежнего отвращения и ненависти к монстрам. Теперь нечто подобное появлялось в отношении её собственного народа. Мун ужаснулась. Нет! О чём ты только думаешь?! Она запрещала себе думать о таком, но поток мыслей уже невозможно было остановить. Перед Мун живо восстали образы монстров из деревушки. Покалеченные, сломленные, разбитые горем и запуганные, они были такими и до войны. И до войны они страдали от голода, нищеты и болезней. В то время как мьюнианцы никогда не были обделены ни кровом, ни пищей. Вязкое чувство омерзения застыло в горле. И королевой этого народа она является? Почерневшие вены на руках неприятно зачесались, и Мун впервые за долгое время вновь обратила внимание на них. Тьма разрасталась по её жилам, и вот уже её ладони были полностью черны, прямо как у Эклипсы, а вены потемнели аж до локтей. Мун снова увлеклась тягостными мыслями. Почему же она, всё-таки, промахнулась? «Когда твоя ненависть найдёт себе выход, я освобожусь вместе с ней», — так, кажется, сказала Эклипса перед тем, как Ромбулус снова заморозил её. Принцесса не могла понять, что сделала не так. Она ненавидела Тоффи, это точно. Пусть девушка и ощущала подозрительное чувство уважения, когда видела гордого ящера, Мун ни на минуту не сомневалась, что генерал противен всему её существу, и никак иначе быть не может. Сомнения… про них Эклипса тоже упомянула. Что-то больно кольнуло в груди у принцессы. Королева Тьмы говорила о непредсказуемых последствиях, которые могут повлечь за собой её сомнения. Но разве Мун хоть на минуту заколебалась, когда применила темнейшее заклинание? Да. Мун похолодела от ужаса осознания, неожиданно пришедшего к ней. Применяя заклинание, она задней мыслью думала о той картине, что представил ей Тоффи, о той разбитой затуманенной деревушке. Руки зачесались уже невыносимо, и Мун принялась раздирать кожу ногтями до красноты, стиснув зубы. Как же так? Ещё недавно она готова была вычистить долины монстров до последнего обитателя, готова была сделать всё, лишь бы Мьюни обрёл своё беззаботное счастье, на которое, оказывается, не имел права. Ещё совсем недавно Мун яростно ненавидела монстров род за убийство матери, а теперь ей говорят, что никто и не убивал её даже, хоть и верилось в это с трудом. Раз она, сомневаясь, применила заклинание, неудивительно, что оно попало Тоффи в палец, а не в сердце. Желудок предательски заурчал, напоминая принцессе о её естественных потребностях в пище. Сколько она уже не ела? Кажется, два, а может и три дня. Мун закусила губу. Просить еды было слишком унизительно для её гордости, поэтому оставалось лишь терпеть сосущую пустоту внутри. Но Мун не пришлось долго страдать с высоко поднятой головой. С улицы вскоре повеяло запахом чего-то жареного и явно съедобного. Голова неприятно заболела от аппетитных ароматов. Будь это хоть жареная резина, Мун была так голодна, что съела бы всё, что имеет какой-то вкус. Но она, подавив в себе желание встать и выйти из шатра (впрочем, её состояние этого всё равно не позволяло), отвернулась к стенке, поглубже зарывшись носом в затхлое жёсткое покрывало, из которого торчали пучки соломы, неприятно щекочущие лицо. Тоффи прошёл в шатёр неслышно, и лишь шуршание занавесей выдало его и заставило Мун чуть вздрогнуть. Она не знала, почему, но присутствие рядом ящера хоть как-то успокаивало её воспалённые мысли, пусть многие из них и были об её неприязни к нему. Наверно, ей просто нужно было за кого-то цепляться сейчас, в столь тяжёлой ситуации, и по нелепому и глупому велению судьбы этим «кем-то» оказался именно Тоффи, генерал монстров-повстанцев, пленивший её. И всё же Мун продолжала держать свой образ горделивой и смелой королевы, которая не сломится даже в плену у своих жестоких врагов. Почему жестоких? Тоффи не воспользовался бессознательным состоянием принцессы, отнёс её в лагерь и даже шатёр отдельный выделил, а монстры после пробуждения королевы не подвергли её пыткам. Так почему же они жестоки? Мун не знала. Просто этот эпитет придавал её положению больше драматичности, а также успокаивал саму принцессу, которая всё ещё цеплялась за остатки прежней веры, стараясь сохранить в себе мировоззрение, с которым она бы могла и дальше защищать мьюнианцев. Но, как бы ни старалась Мун, мысли о несправедливости политики Мьюни, о страдающих монстрах и непозволительно счастливых мьюнианцах, продолжали лезть в её голову, забиваясь в самые потаённые уголки сознания и отравляя его разочарованием и отвращением. Отвращением к тем, за кого королеве Мьюни нужно было бороться и стоять до конца. До победного конца. Но стройный поток дум, вновь захвативших её, недолго заполнял разум принцессы. Раздражавший нос и желудок запах стал резче и насыщеннее, и Мун почти взвыла от тянущего голода. Она обернулась, села на кровати и увидела перед собой тарелку с початком кукурузы, а также сидящего рядом на небольшом пуке соломы, служившем стулом, Тоффи. Но, несмотря на требования своего тела, Мун лишь презрительно фыркнула и повела носом. — Я не собираюсь есть из рук врагов, — ответила она дерзко, стараясь не смотреть на тарелку. — А придётся, — усмехнулся генерал. — Давайте же, королева, вам нужно набраться сил, иначе ваши подданные подумают, что мы вас тут голодом морили. Эта фраза внушила надежду. Значит, её всё-таки собираются отпустить? Или воткнуть ей нож в грудь и уже в таком виде отдать королевству? — Я уже озвучила своё решение, и менять его не собираюсь, — заявила девушка и хмыкнула, скрестив руки на груди. — Значит, мне придётся кормить вас насильно, как маленького ребёнка, — с наигранной досадой вздохнув, непринуждённо сказал Тоффи и привстал было со своего места. Мун спохватилась и быстро взяла тарелку в руки, не давая ящеру сделать это первым. Ещё не хватало так унижаться. Отвернувшись к стенке шатра, Мун не без наслаждения впилась зубами в початок, едва соблюдая элементарные правила этикета (если они вообще действуют, когда приходится есть руками). Принцессе было плевать на сидящего рядом довольного генерала, плевать на жуткое смущение, плевать на неловкость ситуации. Она, правда, была очень голодна и на секунду даже испугалась умереть от голода. Смерть во вражеском лагере, да ещё и от такой тривиальной причины — ужасно позорно для королевы. Достаточно быстро покончив с трапезой, Мун обернулась к Тоффи, уже услужливо протянувшему ей платок. Королева заскрежетала зубами от подобной манерности, но приняла салфетку, вытерев руки и губы. — Насколько я могла судить по увиденному, ваши жители голодают, а вы сами совсем не выглядите истощёнными, — заметила принцесса, и краснота почему-то слегка выступила на её лице, когда Мун обратила свой взгляд на Тоффи, всё такого же невозмутимого и улыбающегося. Эта гадкая улыбка… все бы клыки повыбивала, если бы могла. — О, поверьте, королева, мои солдаты такие же голодные, как и наш народ, — ответил генерал, подмечая смущение девушки не без удовольствия. — А вы?.. — Мун нахмурилась. После их «битвы» Тоффи называл её королевой слишком часто. И это начинало раздражать. — Я не нуждаюсь в пище так часто, как они. Можно сказать, могу прожить долгое время и без пропитания. Но мои сородичи, к сожалению, таким свойством не обладают. Сейчас, во время войны, мы можем свободно собирать кукурузу с полей, — Тоффи не сказал «воровать», как обычно говорили в отношении монстров, снующих по кукурузным полям Мьюни. Генерал не считал свой народ ворами, так же как не считал людей, гордо называющими себя «мьюнианцами», коренными и полноправными жителями Мьюни. — А потому можем накормить гражданских. Хотя бы на несколько дней, но этих запасов хватит, а потом… — ящер не сказал, что «потом», но Мун догадывалась: потом они либо собираются убить её, либо силой заставить отдать королевство во власть монстров. Однако королева не позволит им сделать ни того, ни другого. Ей нужно лишь найти палочку, и она сумеет дать отпор монстрам. Если, конечно, захочет. На мгновение Мун задумалась: зачем это всё? Почему она продолжает бороться, хотя правда больно режет её глаза? Прежний мир разрушен, Мун понимает всё, что раньше было ей неведомо, но не сдаётся. Она всё ещё стремится защищать народ, который, она уверена, не заслуживает этого. Так зачем же? — Мы с вами похожи, королева, — неожиданно проговорил Тоффи, лукавым взглядом изучая девушку. Мун заметила эти огоньки в его глазах — огоньки интереса и чего-то ещё, чего принцесса не могла определить. Она поморщилась и спросила: — Чем же? — Мы оба наделены определённой властью, оба несём ответственность за свой народ, оба готовы биться за свои убеждения, — насчёт этого Мун уже была не совсем уверена. — В конце концов, я тоже рано потерял семью, — вдруг, словно скороговоркой, сказал Тоффи. Мун удивлённо вскинула брови. Конечно, у Тоффи, как и у любого другого живого существа, должны быть родители, мать и отец, и всё же слышать об этом как-то странно. Особенно из его уст. Ей действительно хотелось узнать об этом загадочном генерале побольше, но королева бы не смогла переступить через собственную гордость и спросить напрямую. Да и зачем бы ему ей открывать свою душу? Если она вообще есть. Но Тоффи заметил любопытство в её взгляде и ответил на незаданный, но прозвучавший в голове девушки, вопрос: — Моя семья была самой влиятельной среди монстров. Не удивляйтесь, королева, у нас тоже были и аристократы, и прочие слои, но мы вскоре избавились от этого, потому что меньшинству нужно держаться вместе против одного врага, — Тоффи усмехнулся и смерил Мун ироническим взглядом. — Впрочем, мои родители сохраняли авторитет и уважение среди народа, а потому наше положение не сильно изменилось после стирания классовых границ. Именно это и привело их к гибели, — вкрадчивый баритон ящера был мрачен и непривычно серьёзен. — Мне не сравнялось и пятнадцати, когда, возвращаясь с учений, я застал всех их лежащих на полу в огромных лужах крови. — И… что произошло? — осторожно спросила Мун, впервые за всё время чувствуя к Тоффи некое подобие сожаления. — Их убили мьюнианские солдаты, — ответил ящер спокойно, с язвительной улыбкой, и Мун стало вдруг стыдно. За что, она сама не знала. Девушка замокла и опустила взгляд, стараясь избегать пронизывающих глаз Тоффи. — Всех растерзали, даже мою маленькую сестрёнку, — продолжал добивать генерал, внимательно следя за переменами эмоций на лице Мун, и оставался доволен, видя, как жалость и удивление скользят по нему. — Она ещё была жива, когда я вернулся. Пыталась что-то невнятно сказать мне, да вот только в тот момент последние силы жизни покидали её, мою дорогую сестру, — казалось, это были первые слова, сказанные Тоффи хоть с каким-то участием и переживанием. И всё же ни надрыва, ни усилия Мун в его голосе не слышала. Он был спокоен, так же, как и всегда. Тем временем, ящер продолжал: — Однако через несколько минут я понял, что она пыталась донести до меня, прежде чем отойти в мир иной: ваши крысы ещё шастали по дому, в поисках последнего отпрыска моих родителей. Тогда я успел убежать и спрятаться под отвесной скалой, и меня не нашли. Даже не пытались искать. Ваши солдаты решили, что напуганный и сломленный горем мальчуган вскоре сам погибнет в чаще леса, куда его загнали, и оставили меня. Впрочем, ваш народ никогда не отличался особым умом, — его губы разрезала насмешливая и даже немного издевательская ухмылка. Мун, наконец, нашла в себе силы посмотреть ему в глаза, и в них не было ничего. Ничего из того, что есть в глазах понёсшего потерю, когда он рассказывает о ней. Неужели он настолько бесчувственен? — Ты не очень похож на того, кто бы страдал и скорбел о смерти своих близких, — наконец выдала Мун, недоверчиво хмурясь. Как можно так спокойно говорить о жестокой гибели собственной семьи? — В этом нет смысла, — невозмутимо изрёк генерал. Его тон снова приобрёл безмятежно-отстранённое выражение, а огоньки насмешки в глазах померкли. — По крайней мере, уже. Тот, кто способен перенести боль и не зацикливаться на ней, становится сильнее. Убийство моей семьи сделало меня жёстче и лучше, я отстранился от чувств, потому что они лишь мешают. Главное — помнить, что укрепило твой дух, иначе можно забыть, за что сражаешься и какую цель преследуешь, и превратиться в безумца. И, вам, королева, я советую освободить своё сердце от тоски по матери. Её больше не вернуть, а вот народ, находящийся под вашей протекцией, всё ещё нуждается в помощи, которую вы не сможете им предоставить, если продолжите убиваться. А теперь прошу меня простить, мне нужно выстроить с войском дальнейший план действий, который вы нам, своим появлением, облегчили в разы, — Тоффи поднялся и мерным шагом пошёл к выходу из шатра, заложив руки за спину. — Почему ты рассказал мне всё это? — вдогонку спросила Мун, слегка подавшись вперёд на кровати. Ящер уже отодвигал занавески, когда обернулся к девушке. Лишь на мгновение его взгляд задержался на её руках, опутанных чёрными венами; Тоффи ухмыльнулся, вновь переводя его на глаза Мун: — Вы же сами хотели это знать, — и ушёл. Тяжёлая ткань опустилась за ним и скрыла от глаз растерянной Мун. Шатёр опустел. Мун сидела на постели и, потупив взгляд в пол, размышляла о том, что рассказал ей Тоффи. Вот он какой, непроницаемый генерал, с вечно насмешливым выражением лица и проницательным взглядом. И его не обошли стороной трагедии жизни. Совсем недавно для неё существовала только её собственная боль, и девушка просто не думала о том, что кто-то тоже может страдать. Она всё ещё не понимала, с чего Тоффи вдруг так просто решил поведать ей, вражеской королеве, свою историю. Но он был прав. Мун до жути хотелось узнать хоть частичку из жизни генерала. Ещё много вопросов крутилось в её голове: «сколько тебе лет?», «как ты достиг бессмертия?», «противна ли я тебе?». Мун покраснела. Уж явно не об этом стоит думать королеве в плену врагов, в самом сердце лагеря монстров. И всё же любопытство брало верх над ослабевшей девушкой. Мун не могла даже встать на ноги, что уж говорить о возвращении палочки? Так что, оставалось занимать разум мыслями. Поначалу неприятными, пугающими, а потом всё более привычными. Принцесса (королева) уже сама возвращалась к ним и не ощущала в этом больше ничего зазорного. В то время как остальные монстры излучали неприязнь и тихую ярость в отношении юной королевы, взгляд и поведение Тоффи выражали лишь холодную насмешку и интерес. Мун не понимала причину его заинтересованности, но не могла не льститься мыслью о том, что опытный и расчётливый генерал вдруг проявил к ней, глупой слабой принцессе, странное внимание. Неприязнь к Тоффи всё больше превращалась в сопереживание и понимание его мотивов. А что, как не сожаление к врагу, может заставить пересмотреть свои взгляды на него и свои цели? Как и любому любопытному юному человеку, в котором ещё не остыло чувство авантюризма, Мун хотелось прикоснуться к чему-то манящему и запретному, чем и был для неё генерал войска монстров. Тоффи заметил это желание, и стал умело играть на нём. С самой их встречи Тоффи внимательно наблюдал за принцессой. Ему было интересно, на что способна её магия и она сама. Он скоро подметил почерневшие вены на её руках и не спускал с них глаз, видя, как кровь девушки всё больше и больше очерняется, как тьма заполняет её тело, словно полый сосуд. Он знал, что это за магия: Тоффи много изучал волшебство по книгам. Многое он знал и о палочке Баттерфляев. Сильнейший источник магии для мьюнианцев, она хранила в себе много секретов, которые не были известны даже Тоффи. Маленькая королева породила в нём доселе неведомое чувство — предвкушение неизвестности, волнение. Он не знал, что произойдёт, когда Мун применит своё заклинание, и это завораживало его. Никогда прежде ничего подобного он не ощущал. Каждый его шаг, каждое действие были выверены с дотошной точностью. Исход войны был спланирован Тоффи в мельчайших деталях, были продуманы разнообразные варианты развязки, десятки ходов и сотни действий прокручивались в сознании один за другим. Но Мун действительно удалось удивить его. Только вот принцесса, ошарашенная своей промашкой, этого, конечно, знать не могла. Как и не могла знать, что душа её уже не подвластна ей, и скоро, совсем скоро, темнейшее заклинание Эклипсы, неразумно использованное Мун, даст о себе знать. И тогда Тоффи останется лишь направить её, указать путь, и цель, к которой монстры шли столетиями, наконец, будет достигнута.***
Цепкие пальцы сомнений снова пробираются в душу, схватывают в свои тиски и отравляют сознание ядовитыми мыслями. Мун хочет сопротивляться, но чувствует, что почему-то все её прежние представления оказались такими зыбкими, что единое прикосновение к ним противоположного рождает разрушение. Сильные волей и духом люди не меняют так быстро своё воззрение на мир, но Мун никогда и не считала себя сильной. Она больше не видит в монстрах врагов. Они больше не кажутся ей скверными созданиями, призванными только разрушать. Для Мун они теперь — символ стойкости, упрямства и веры в лучшее. Солнце плавно опускается за горизонт, Мун наблюдает за закатом через щель приоткрытых занавесей, видит переливы красок на покрасневшем небе и чувствует в своей душе что-то вязкое, непривычное, но приятное. Вены почернели уже до ключиц, понемногу опутывая тёмной сетью шею. Сознание мутнеет, все переживания отходят на второй план, а затем и вовсе пропадают, поглощаемые мраком, который заполняет разум Мун, заставляя забыть обо всём: о своём королевстве, народе и долге королевы Мьюни. Заклинание Эклипсы имеет мощнейшую силу, и что же оно может сотворить с юной королевой, напуганной маленькой принцессой, жаждущей сбросить с себя оковы рокового титула? Мун не хочет думать о напуганных мьюнианцах, ждущих помощи от своей королевы; о Магическом Совете, ожидающем решительных действий и мудрых решений; о Ривере Йохансене, преданно ждущем возвращения своей подруги, не королевы. В конце концов, она не хочет думать о том, что она — Королева Мун, продолжательница великой династии Баттерфляй, владелица древней реликвии и защитница своего народа. Мун закрывает глаза. Всё, что когда-то было важно для неё, больше не имеет никакого значения.